Убитая совесть 9

Виктора Силина, десятилетнего мальчишку, приняли в пионеры 22-го апреля 1964-го года в небольшом волжском городке. Сын руководителя подразделения на одном из градообразующих предприятий, он окончил радиоинститут, женился, и отец помог ему получить распределение на завод в родной город. Однако, поддавшись вездесущему «зелёному змию», молодой человек совершил ряд проступков, за что был жестоко наказан.

Глава 9: Работа на заводе, командировки, перестройка, выборы директора, фанерный завод, зеки.
1.
Пытаясь спасти сына от пристрастия к алкоголю, отец предложил ему сменить обстановку, перейти в другой цех, и Виктор с радостью согласился. Дело в том, что там посылали сотрудников в длительные командировки, а ему хотелось скрыться, уехать из родного города, где все знали о его опрометчивой пьяной выходке. Было неприятно перед сослуживцами, перед женой и родителями, досадно, что так глупо попался. Конечно, он решил навсегда покончить с Зелёным змием, но уйти от того, что сейчас называют корпоративами, оказалось практически невозможно. Всё же молодой человек клятвенно пообещал супруге, да и себе тоже, что будет знать в этом деле меру.

Несмотря на то, что на улице было начало декабря, далёкий южный город встретил командированных зелёной листвой, ярким солнцем и щебетанием птиц. В гостинице свободных мест не было, поэтому пришлось молодому инженеру снимать угол в частном доме. Валентина, хозяйка квартиры, воспитывала пятилетнюю дочурку и была в разводе. Естественно, новый жилец сразу привлёк её внимание. Правда, она была старше Виктора года на четыре. Но всё это не стало помехой, даже наоборот.

Романтический вечер при свечах, бокал вина – наш ловелас умел ухаживать и обхаживать женщину – и уже через пару дней он самым естественным образом нежился на пышных перинах в спальне Валентины. Устроившись таким пикантным образом, Виктор не изменил своего отношения ни к жене Светлане, ни к сыну – отправлял им деньги, написал несколько открыток. Поначалу где-то там, в глубине души шевелилось нечто, отдалённо напоминавшее совесть. Но он легко глушил эти случайные всплески и окончательно убедил себя, что со временем всё наладится, вернётся на круги своя.

Один из сослуживцев имел здесь квартиру, в которой жил со своей семьёй, но прописан был в родном городе Виктора, что позволяло ему получать командировочные и квартирные, не уезжая из дома. Это была существенная прибавка к заработку, сопоставимая с основной зарплатой, и наш донжуан задумал провернуть нечто подобное. Он прописал у Валентины своего брата и, используя связи отца, устроил его на местное предприятие инженером, а затем как бы отправил в командировку в родной город. Таким образом, брат долгие годы незаконно получал хорошие деньги, которыми делился с Виктором.

И вообще, предпринимательская жилка, желание обманным путём получить выгоду – всё это прочно укоренилось в сознании молодого человека. А когда пришло время, ему было намного легче, нежели другим, распродавать заводское имущество, беззастенчиво наживаясь на этом. Главное – чтобы совесть не мучила и имелась хорошая поддержка сверху. А «лохматая лапа» у него была – отец к тому времени, к началу восьмидесятых, работал заместителем директора завода. Именно он помог Виктору стать начальником одного из цехов. Естественно, пришлось заранее вступить в партию. Без этого на руководящие должности тогда не брали.

2.
После смерти генсека Брежнева, а затем и его престарелых приемников, к власти пришёл Михаил Горбачёв. Вся страна была в восхищении, слушая, как он легко и свободно говорил перед телекамерами, и главное – не заглядывал в бумажку, в отличие от незабвенного «дорогого» Леонида Ильича. Настала перестроечная пора демократии, гласности и плюрализма. Болтать стали больше, а производство тем временем медленно, но верно приходило в упадок. Один за другим были приняты взаимоисключающие законы о нетрудовых доходах и об индивидуальной трудовой деятельности, кампания по борьбе с алкоголизмом набирала обороты.

И тут Виктор понял, что пришло его время: в этой мутной водичке можно было хорошо нагреть руки. Верные его товарищи создали на заводе и за его пределами несколько кооперативов по типу знаменитой конторы «Рога и копыта» и начали потихонечку отмывать деньги, выделяемые государством на нужды предприятия. Что они производили – о том история умалчивает. Но со временем к этой «денежной прачечной» присоединились люди из дирекции, из бухгалтерии, из цехов – члены партии, руководители второго звена, для которых идеи коммунизма вдруг поблекли и увяли, будто прошлогодние листья. Да и то сказать: соблазн был слишком велик.

Государство рушилось на глазах, и к концу восьмидесятых воровать стали машинами и вагонами – на зависть несунам-работягам, которым не давала развернуться заводская охрана. Теперь незаконное получение командировочных выглядело игрушкой, детской шалостью по сравнению с творившимся беспределом. Здесь главное было – не переборщить, не остановить производство. А ещё приходилось делиться, чтобы не было недовольных.

Но тут вдруг случилось нечто весьма странное, доселе невиданное, из ряда вон выходящее. В Москве решили, что назрела необходимость по всей стране регулярно проводить выборы первых руководителей. Народ, естественно, удивился, но понял одно: директором завода в принципе может стать любой, даже простой работяга. Главное – чтобы за него проголосовало общее собрание.

Нечто подобное было в 1917-м, когда Керенский разрешил солдатам выбирать своих командиров – на фронте, в самый разгар войны! К какой трагедии это роковое решение привело тогда нашу многострадальную Родину! Но, к сожалению, история никого и ничему не учит. Она движется себе по спирали, и на каждом её витке мы ожидаемо расшибаем лбы, с энтузиазмом наступая на одни и те же грабли…

3.
Зал заводского ДК гудел, будто потревоженное осиное гнездо. В Президиуме на сцене за столом, покрытым тёмно-красной скатертью, сидели директор, его замы, начальники цехов, председатель профсоюзной организации. От совета трудового коллектива, совсем недавно избранного полномочного органа, в свою компанию начальство приняло одного только председателя – не любят у нас делиться властью. Все остальные находились в зале, в том числе и делегации от цехов. Время было позднее – десятый час вечера, а общее собрание продолжалось третьи (!) сутки с перерывами на сон и приём пищи. Как говорится, страх божий и разгул демократии!

– Товарищи, – говорил директор с трибуны, – сегодня, кровь из носа, но мы должны, наконец, принять решение и выбрать руководителя предприятия. Не знаю, способна ли кухарка управлять государством, но во главе такого завода, как наш, должен стоять специалист высочайшей квалификации, а не самозванец, с которым приятно поболтать во время чаепития…

– Хватит, нечего здесь командовать, слезай оттуда, кончилось ваше время, – закричали, засвистели, зашикали в зале работяги, прекрасно понимая, на кого он намекает.
А на трибуну тем временем вышел аккуратный, подтянутый, сравнительно молодой человек – альтернативный кандидат. Тот самый, с которым приятно было погонять чаи. Зал взорвался аплодисментами. Говорил он коротко, ясно, уверенно и понятно. Обещал много, но лишь единицы из переполненного помещения понимали, что выполнить свои обещания «самозванцу» будет весьма и весьма затруднительно, почти невозможно. Однако, опытный оратор, он сумел обаять своей пламенной речью всех присутствующих. В том числе многих здравомыслящих людей, считавших себя прагматиками.

За плечами у участников общего собрания было три дня непрерывной грызни, склок и междоусобиц, алогичных разборок с переходом на личности. Люди устали от бесконечных дебатов. Хотелось какой-то определённости, чтобы поскорее выйти на улицу, на свежий воздух, покинуть этот ставший ненавистным душный зал заводского ДК. И когда председательствующий в очередной раз объявил тайное голосование, выбор окончательно склонился в сторону альтернативного кандидата. Он и его группа поддержки дожали, наконец, общее собрание, проголосовавшее не умом, не сердцем, а лишь желанием завершить этот затянувшийся ужасный марафон. Подняли руки за того, кто был моложе, сильнее и… хитрее.

Виктор догнал отца в коридоре.
– Пропал завод. Жалко, очень жалко – вымолвил тот потерянным голосом. – Вся жизнь моя в этих бетонных громадах, в оборудовании, в людях. А теперь что, на пенсию, на заслуженный отдых? Да я лучше мастером в цех пойду, если на то пошло!

Но новые хозяева предприятия распорядились иначе. Отца поставили заместителем начальника цеха в подчинение к Виктору. Мол, пусть будет у них семейный подряд… пока. Это было сделано с тонкой издёвочкой, но Силины промолчали, опасаясь потерять работу. Заводоуправление разогнали, а старого директора оставили на правах консультанта, назначив главным конструктором – должность сугубо техническая.

Одного не учёл «чайный директор» (так исподтишка звали его рабочие) – в Москве, в министерстве не было перевыборов. Там остались старые кадры. Те, кто понимал всю глубину, весь трагизм происходящего. Эти люди продолжали болеть за своё дело, за свою страну – несмотря ни на что. И когда вновь избранный директор во всём своём великолепии являлся пред ясные очи союзного министра, тот вежливо ему улыбнулся, но не дал ни денег, ни заказов.

Повторная поездка оказалась такой же безрезультатной. Завод был на грани остановки и окончательного развала. И тогда, переступив через своё больное самолюбие, чайный директор послал в Первопрестольную своего предшественника, который совсем недавно ногой открывал двери в министерских кабинетах. Конечно, тот обо всём договорился, и предприятие заработало в полную силу. Просто не смог этот достойный уважения человек разрушить своё детище – завод, в который было так много вложено. Видимо, надеялся на лучшее, но тщетно. Не для того народившееся племя новых хищников захватило страну, чтобы думать о её будущем, чтобы с кем-то делиться прибылью.

4.
Проработав несколько месяцев при вновь выбранной власти, Виктор понял, что пришла пора увольняться. Жить на одну зарплату он отвык, а воровать ему больше не давали: с одной стороны отец – старый коммунист ещё сталинской закалки, а с другой – новая администрация, которая всё подминала под себя. Но в маленьком волжском городке найти работу начальнику цеха оказалось не так-то просто. Виктор совсем было собрался переезжать в областной центр, но тут открылась вакансия начальника цеха на фанерном заводе, приземистые корпуса которого стояли здесь же, неподалёку – чуть ниже по течению Волги.

Основано деревообрабатывающее предприятие было давно – в трудные послевоенные годы. Пленные немцы строили эти вросшие в землю огромные гулкие помещения. А затем какое-то время они тут же и работали наравне с советскими заключёнными – рабский труд за пайку хлеба и миску баланды. Справедливости ради замечу, что на воле в те голодные годы даже такой пищи не всем хватало.

Плоты, связанные из белых берёзовых стволов, пригоняли в фанерский затон по Волге. И можно себе представить, как нелегко было этим подневольным людям почти вручную вытаскивать из воды скользкие тяжеленные брёвна, распиливать их, а затем распускать в длинные ленты шпона на примитивных лущильных станках – обычный для послевоенных лет тяжёлый физический труд.

Однако времена меняются, и к концу восьмидесятых производственный процесс был механизирован и исправлен в лучшую сторону. На «фанере», как называли свой завод работяги, заключённые остались только на бирже. Так вполне официально именовался цех, где распаривали неподъёмные брёвна, а затем нарезали из них чураки для последующего лущения. Рабский труд непроизводителен, и биржевые зеки трудились далеко не стахановскими темпами, что тормозило работу всего завода.

Навести здесь порядок, и обеспечить бесперебойную подачу сырья – такую задачу поставил перед Виктором Генеральный директор, которого здесь даже и не думали переизбирать. Причём, новому начальнику биржи он назначил такую зарплату, о которой на прежнем месте тот не мог даже мечтать:
– Это тебе авансом, – сказал Генеральный, подписывая бумаги. – Но имей в виду: не справишься – уволю! Так что, старайся, дорогой. А времени на раскачку у тебя нет.

5.
Трудно поладить с заключёнными, ведь у них счёт идёт не на рубли, а на сутки. Чтобы не перетрудиться, время от времени зеки ломали машины и механизмы. Правда, за это можно было и схлопотать, но не престало подневольным людям бояться нового наказания, пока не «отмотали» они назначенный им судом срок.

Около месяца промучился Виктор с этим молчаливо-упрямым, изобретательным на гадости контингентом. Но чем больше уговаривал или ругал зеков, взывая к их совести, к человеческим чувствам, тем сильнее они наглели, тем больше было простоев. Приходили ремонтники, исправляли очередную поломку, но, понимая суть происходящего, не торопились. Ведь если сделаешь быстро, то в отместку тебе устроят такое, что потом полсмены провозишься.

Конечно, Виктор старался разорвать этот порочный круг, пытался договориться с конвойными, но их начальник категорически отказался вмешиваться в производственный процесс:
– Наше дело – привести, увести осуждённого, следить за тем, чтобы он не сбежал – говорил он на планёрке, – а всё остальное – это уж ваша забота. Вам за это бо-ольшие деньги платят!
И сколько ни доказывал Виктор Генеральному, что к каждому рабочему надсмотрщика не приставишь, тот был неумолим.

– А ты знаешь что сделай, – сказал однажды директор Силину, оставив его после совещания, – ты заставь их вручную брёвна катать, если подозреваешь, что они, допустим, вывели лесотаску из строя. Тогда и ремонтники будут работать проворнее – их зеки сами подгонять станут, чтобы меньше корячиться. И ещё: перестань ты их жалеть. Не слушаются – наказывай, давай такую работу, чтобы взмокли от пота. Только имей в виду: опасное это дело – идти против нашего контингента. Так что выбирай: или будешь налаживать производство или прямо сейчас пиши заявление по собственному желанию. Иначе – по статье уволю. Ну, что молчишь?

Делать нечего, Виктор решил действовать именно так, как сказал Генеральный. Когда он вернулся с планёрки, то увидел, что производство снова стоит. На этот раз вышла из строя пила, с помощью которой резали брёвна на чураки. Недолго думая, Силин зашёл в каптёрку, где, развалившись на старых фуфайках, отдыхали зеки.

– Так, поднимай свою команду, – обратился он к пахану-бригадиру, сидевшему за столом с дефицитной дорогой сигаретой в зубах. – дело есть!
– Ты чё, с дуба рухнул, начальник, – ответил тот, бросив в сторону Виктора недобрый быстрый взгляд из-под насупленных бровей. – У нас перекур, а у тебя, вон, агрегат загнулся. Запустишь – приходи. А пока, извини, мы курим.
Однако после разговора с Генеральным Силин был настроен решительно. Ни слова не говоря, он пошёл за конвойным. И только увидев солдата с ружьём, горе-работники нехотя встали с насиженных мест.

– Значит так, один пойдёт помогать слесарям, остальные – на уборку территории, – тоном, не терпящим возражений, распорядился Виктор.
– Ну, ты даёшь, – удивился пахан, саркастически поглядывая на своего не в меру осмелевшего начальника. – Теперь береги, герой, руки да ноги. А то, не ровён час, тебе их повыдёргивают, а заместо их – спички повставляют.
И, заметив, что Силин пытается возражать, добавил тем же спокойным деловым тоном:
– А язык свой поганый в задницу себе заткни. Не люблю я болтливых!

6.
Уборка территории означала корчевание гнилых, торчащих из земли брёвен. И, конечно, зеки устали там больше, нежели на основной работе. А вернувшись на свои рабочие места, они, на чём свет стоит, костерили Виктора Силина, который лишил их ставшего привычным отдыха. Так и повелось. Отказ оборудования означал для сидельцев не отдых, а наоборот – непривычно-тяжёлый физический труд. Тем более – они его воспринимали как наказание. Зато впервые за много месяцев завод выполнил план, и Генеральный, стараясь поощрить, выписал премию передовикам. Только зекам, естественно, ничего не досталось. Они ведь не за деньги трудились.

Любой срок, назначенный судом, рано или поздно заканчивается. Заключённого выпускают на волю. Но, оказавшись за воротами исправительного учреждения, он в буквальном смысле теряется, не знает, как жить дальше. Бывшему зеку кажется странным и непривычным то, что никто больше не поднимает его ранним утром, не ведёт строем на зарядку, в столовую и далее по расписанию. Хочешь – иди направо, хочешь – налево. Хочешь – женись, хочешь – разводись. Никто тебе слова не скажет. Но именно эта свобода, которую мы просто не замечаем, и пугает того, кто привык к ежедневному рабскому подчинению.

Вот и тянет бедолагу назад – в родную зону, в привычную для него среду. Туда, где прошли годы никчемной его жизни, где он чувствовал себя винтиком большого отлаженного механизма, где каждый день был наполнен смыслом. Каким? Об этом ему знать не положено. Главное – там был порядок, которого нет за стенами ИТК.

И повинуясь приобретённому за колючей проволокой муравьиному инстинкту, отпущенные на волю заключённые в большинстве своём возвращались на родной фанерный завод в качестве вольнонаёмных рабочих. Потому что стали они, как говорится, не от мира сего, а от сурового сообщества подневольных рабов, которые обитают в местах не столь отдалённых. Потому что годы, проведённые там, где даже бездонное голубое небо раскрашено в крупную металлическую клетку, полностью меняют мировоззрение и психологию человека. Особенно если в туманной изменчивой юности принял он крещение ГУЛАГом – чуждым для нас миром, который не исправляет, а наоборот, калечит слабые людские души.

Таким образом, большая часть вольнонаёмных рабочих фанерного завода имели судимость, и идти им было некуда – не брали людей второго сорта на хорошие предприятия с достойной зарплатой. Видимо поэтому методы работы, применявшиеся Виктором, стали постепенно приживаться и в других цехах. Люди роптали, но подчинялись необходимости.

7.
В тот день Силин с самого утра был будто не в своей тарелке. Тревожный беспокоящий сон приснился ему ночью, перед самым пробуждением, и теперь казалось начальнику, что рабочие смотрят на него как-то не так – с укором, с вызовом и даже с каким-то отвратительным прищуром. В конце рабочего дня Виктор пошёл в заводоуправление по срочной надобности, но за проходной на узкой безлюдной улочке его подкарауливали несколько здоровенных мужиков.

– Ну что, собака, попался?! – дохнул ему перегаром в лицо знакомый, совсем недавно освободившийся по амнистии зек. – Сейчас ты мне, падла, за всё ответишь!
И тут же ударил своего бывшего начальника левой рукой под дых, а затем правой – в челюсть. Предусмотрительно надетый на огромный кулак кастет раскровянил Виктору подбородок. Пока несчастный безуспешно пытался вздохнуть, два крепких амбала схватили его за руки, удерживая почти на весу, а самопальный палач неспешными короткими ударами превращал холёное лицо своего мучителя в сплошную кровавую маску, приговаривая:
– Это тебе за уборку территорий! А это за лесотаску. Помнишь? Это за Ваську, дружка моего! А это от меня лично!..

Но тут в самый неподходящий момент из-за угла показался не так давно освободившийся зек по кличке Штольц, который некогда также работал у Виктора. Уголовник этот был не то мариец, не то чувашин, никто не знал толком. А такую необычную лагерную кликуху он получил за свою поистине немецкую въедливость. И это свойство его характера проявлялась буквально во всём. Уж если он бил кого, то до полусмерти, если дружил, то до конца, отдавая дружбе всего себя без остатка. А если брался за какое-нибудь дело, то непременно доводил его до логического конца. Болтали, что пользовался этот немолодой уже зек авторитетом, знался с королями преступного мира. Но вором в законе не был – это точно, а так – седьмая вода на киселе.

В молодости Штольц учился в механическом техникуме, но не закончил – увела его за собой воровская романтика. До освобождения числился в цехе у Силина, однако руками работал лишь иногда, в охотку. Зеки его слушались, и был он у них вроде пахана-бригадира.
Уголовник вразвалочку подошёл к месту разборки, что-то сказал вполголоса, и когда палач с кастетом отошёл от своей жертвы, то двумя пальцами, боясь испачкаться кровью, поднял голову Виктора и, удовлетворившись осмотром, произнёс:
– Больной скорее жив, чем мёртв. Достаточно, пациент понял свои ошибки и больше так делать не будет! А посему предлагаю прекратить экзекуцию. Других мнений нет? Что же, принято единогласно!

Возражать пахану было по крайней мере опасно, и хотя у многих ещё кулаки чесались, чтобы отомстить ненавистному начальнику, Силина всё же отпустили. Освободившись из рук экзекуторов, он безвольным мешком опустился на колени, всхлипывая и вытирая рукавом кровь со своего вхлам разбитого лица.
– Ничего, до свадьбы заживёт! – улыбнулся ему Штольц. – Иди, вон, в больничку, да смотри, легавым не вздумай звонить!
Он помог Виктору подняться на ноги и проводил его до проходной.

Продолжение следует. 19.11.2016

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.