Т. №64. САЛЬЕРИ И МОЦАРТ..

Мне уже далеко за сорок, и когда меня спрашивают, не сошел ли я с ума, решив в столь позднем возрасте круто изменить свою жизнь и заняться нелегким писательским делом? Я, как правило, отшучиваюсь, и говорю, что как сказал классик: – Маранию бумаги и любви все возрасты покорны! На самом же деле все обстоит несколько сложнее, и если честно, то у меня нет особого желания каждому вопрошающему рассказывать истинные причины, которые побудили меня в столь позднем возрасте заняться литературной деятельностью.
А если быть точнее, то объяснять, что мешало мне заняться этим делом раньше…. Но, как известно всему, когда-нибудь, приходит свое время, вот и мне, открывающему этим вступлением серию рассказов, захотелось поделиться с читателями, и рассказать, вообщем-то не очень веселую историю о моей жизни. Историю, которая многим может показаться надуманной и не реальной, и право же, не стоящей того, что бы быть описанной, а уж тем более опубликованной, пусть даже и за свой счет…. Но мне самому, кажется, хотя впрочем, может я и ошибаюсь, что она должна заинтересовать людей, занимающихся изучением человеческой психологии, а именно психоаналитиков, модных ныне психотерапевтов, и даже нашего брата писателя. Потому что сама тема и ситуация в нем описанная, затрагивает тему плагиата. Тему, во многом актуальную именно сейчас, в наше время, когда количество новоиспеченных литераторов, увеличивается с каждым днем, чуть ли не в арифметической последовательности. Что бы, не накликать на себя, незаслуженные обвинения в очернительстве, я искренне причисляю к этой компании и самого себя. Да, я не писатель, но таковым я себя и никогда не считал, а скорее для моего конкретного случая, лучше всего подходит слово – сочинитель. Так как никакого художественного мастерства, ни уж тем более умения в описании, вернее в живописании ни ландшафтов, ни интерьеров, ни обстановки, ни одежды, ни даже лиц своих персонажей я не имею. Да если честно к этому умению сильно и не стремился, и не стремлюсь сейчас. Меня волнует больше сюжет, и мысли моих персонажей, и мне кажется, что этого должно быть достаточно, если конечно такие вещи как ландшафт, вид, или обстановка, и сама внешность персонажей, не несет в себе некую информацию, которая играет такую же роль, как сюжет, мысли и действия. А что касается всего остального то на мой сугубо субъективный взгляд для настоящего читателя достаточно и одних мыслей что бы представить себе и внешность человека которому они принадлежат и его одежду, и уж тем более обстановку в которой герой с теми или иными мыслями может существовать. Но это еще раз повторяю только мое личное мнение, а оно, как известно, может быть и ошибочным. Для себя лично, и для своего сочинительства, я даже придумал некий термин, который назвал – беглая очередь. Нет, это не та очередь, которая бежит, куда-нибудь в магазин, или в театр на аншлаговый спектакль, а просто беглая автоматная очередь. Которая, долго не задерживаясь на каком-то отдельном объекте, поражает огнем большое пространство, иногда при этом акцентируя свое внимание /огонь/ на некоторых особо важных точках, или деталях. В моем же случае, эта очередь, охватывает большой временной отрезок, иногда акцентируя внимание читателя на тех или иных важных на мой взгляд моментах. На этом с моим не ахти, каким методом, можно и закончить и вернуться к тому, собственно говоря, с чего я начал, а именно с причины, которые способствовали моему столь странному перевоплощению, из вообщем-то преуспевающего бизнесмена, в литераторы. Начну с того, что писать я начал лет тридцать с хвостиком назад, и никогда этого занятия не прекращал. Но это, мое писательством имело несколько необычный вид, и заключалось в том, что за исключением моих нескольких ранних рассказов, я больше не написал ничего, не испортил ни единого листка бумаги. А все те повести рассказы и романы, которые я сейчас публикую и надеюсь еще, в будущем опубликовать, писались где-то внутри моего головного мозга, и просто-напросто, ждали своего череда. Какой-то известный кинорежиссер, отвечая на вопросы журналистов в начале съемок его нового фильма, сказал, что его новый фильм уже готов, осталось только его снять. Вот что-то в этом роде происходило и происходит и сейчас со мною. Все мои произведения готовы, осталось только сесть и все их написать. А не писал я раньше по той простой причине, что я ждал. Ждал все эти долгие годы только одного. Как это не покажется вам кощунственным, но я ждал смерти своего самого лучшего, горячее мною любимого и единственного моего друга. И вот, когда тело его остыло, похоронено, соблюдены при этом все христианские традиции, я с чистой совестью бросил свою престижную и денежную работу, и начал сочинять книжки. Конечно, кое-кто, дочитав мою истории до конца, может удивиться моей излишней сентиментальности и милосердии к моему бедному другу, который, возможно сам того не зная, и не подозревая даже того, испортил мне всю жизнь. Что я могу на это ответить? Конечно, я мог переступить это, стремясь к своей заветной мечте, и, наверное, во всем мире не нашлось бы человека, который, выслушав все подробности этой истории, пожелал бы упрекнуть меня за это. Но я, тем не менее, этого не сделал, и если честно, не жалею о произошедшем.
А все, произошедшее началось в тот самый день, когда первого сентября 19** года, меня привели в первый класс, усадили за одну парту с мальчиком по имени Коля, и сказали что отныне, это будет мое место. Вот именно с того самого момента, когда мой сосед по парте протянул мне для знакомства свою маленькую ладошку, и началась наша многолетняя дружба. Расскажу немного о себе – родился я в семье интеллигентов, отец мой был преподаватель в институте, а мама была детским врачом. В доме часто собирались знакомые и друзья, культурные и высокообразованные люди. Пили чай, иногда водку, спорили об искусстве, о музыке, шепотом о политике, моя мама, прекрасно играла на фортепиано, и имела нежный хорошо поставленный голос, и часто вечера, превращались в маленькие импровизированные концерты, к величайшему недовольству соседей. Я был в семье, третьим и очень желанным ребенком. Дело в том, то две предыдущие, родились девочки, а отцу, имевшему очень древнюю и известную российскую фамилию, естественно очень хотелось наследника. Коим я, и явился к величайшей его радости. С самого рождения, я был окружен всеобщей любовью. Как со стороны родителей, так и со стороны двух сестер, которые были старше меня одна на три года, а другая на пять, и для которых, я стал самой любимой, живой игрушкой. А они в свою очередь, для меня самыми нежными и заботливыми няньками и педагогами, за что я им и по сей день, благодарен. Они, обучали меня всему, что умели делать сами. Так что нет ничего удивительного, что к моему поступлению в первый класс, я умел уже читать, считать, и писать, а так же знал много стишков, и прочих вещей, которых в моем столь малом возрасте, вроде бы как знать, и не положено. Педагоги, сразу же заметили смышленого мальчика, старательного и любознательного, и я попал в разряд так называемых пай-мальчиков. Хорошо это или плохо я не знаю. Наверное, все-таки, плохо. Но это отношение ко мне заключалось не в том, что мне натягивали незаслуженно оценки, или прощали чуть больше чем всем остальным. А просто я как бы был помощником учителей. Педагогу, как и любому другому человеку, гораздо приятнее обращаться или объяснять учебный материал не какому-то абстрактному классу, а какому-то конкретному ученику, или ученикам, особенно видя в глазах таких детей неподдельный интерес к материалу. Я пишу все это, не столько не кривя душой, и могу поручиться за каждое слово, в том числе и за то, что мне и вправду в школе было интересно абсолютно все, начиная математикой и заканчивая пением. Учился я добросовестно и честно, во многом этому способствовал личный пример моих родителей, которые для меня всегда были наивысшими авторитетами и образцами того, как нужно выполнять любую пусть даже не любимую, но необходимую работу. И я, как только мог, старался быть похожим на них. Все мои обязанности в то время сводились только к добросовестной учебе, и я выполнял эти обязанности, без какого либо принуждения, как со стороны родителей, так и со стороны педагогов. Конечно, у вас, может сложиться впечатление обо мне как о неком образце ребенка, о котором разве что только могли мечтать родители и учителя. Конечно, как и все мальчишки моего возраста, я был и хулиганом и драчуном, и девчонок любил подергать за косички, а чуть повзрослев и не только подергать! Но что касается учебы, то к ней я относился всегда так добросовестно, как только мог. Должен сказать, что в старших классах, я и курить начал как все в моем возрасте и портвейн попробовал и уроки прогуливал. Бывало, что и не учил уроки, месяцами пропадая то на футболе, а то, где-нибудь в подворотне, бринча на гитаре. Но тот запас знаний или если хотите фундамент, который у меня накопился, к тому времени, позволял мне все это делать без особого ущерба для моего образования. В результате чего, через десять лет я и окончил школу с золотой медалью. Но это все было потом, а пока немножко нужно рассказать о Кольке, о моем самом лучшем и верном друге. Отца у Кольки не было. Вернее где-то он был, но Колька, его почти никогда не видел. А я и подавно. Он, то сидел где-то в Магадане, то разыскивался милицией для того, что бы снова сесть. А в промежутках между посадками он шлялся где-то на заработках в Сибири. Но ни копейки от тех длинных рублей, которые он там заколачивал в артелях, или на лесоповалах, ни Колька, ни его младший брат, ни их мать не видели, а перебивались только тем, что она зарабатывала на заводе. Так что, сами понимаете, ни о каком воспитании, не говоря уже о дошкольном образовании, у Кольки не могло быть и речи. Они росли сами по себе, без надлежащего присмотра. К тому же тетя Клава, иногда любила крепко выпить, после чего в их квартире появлялись разные незнакомые пьяные мужики, и тогда, для двух маленьких детей в однокомнатной квартире, не находилось места вовсе. Они, то и дело ночевали у соседей, то на чердаке, когда было тепло. Так что, нет ничего удивительного, что парни росли грубые и хулиганистые. И в отличии от меня, которому все предрекали блестящее будущее, Николаю и Пашке, /Колькиному младшему брату/, по словам всех соседей и знакомых, светила лишь одна батина дорога. Но в одном Колька не вписывался в тот образ, который, как правило, складывался у трудных подростков из неблагополучных семей. И это отличие была учеба. К учебе Колька, относился просто с каким-то остервенением. Забегу немного вперед и скажу что вместе со мною и еще одною девочкой, Колька, к всеобщему удивлению тоже окончил десять классов с золотою медалью. Но, в отличии от меня, которому учеба давалась легко, я бы сказал даже как бы играючись, Кольке, за каждую отличную оценку приходилось бороться, как мне иногда казалось со всем окружающим его миром. И казалось, что весь этот окружающий его мир, поставил себе единственную задачу, сделать все возможное, чтобы не допустить того, что бы этот небольшого роста, худощавый парень, так и не смог вырваться из той среды, в которой ему волей случая было уготовлено родиться. Не имея для этого более-менее, подходящих бытовых ни иных условий, он учился, где только мог. Для этого, ему служили, и коридор и подвали, чердак и теплый подъезд, с батареей у окна. Часто, он просто оставался в школе после уроков или в библиотеке и там занимался. И вдруг. Я сейчас уже точно не помню в седьмом или в восьмом классе Колька заболел. Болезнь была весьма странною. По заключению врачей это было как бы психическое истощение на почве непосильной учебы. Утверждения наших учителей о том, что практически каждый ученик, прикладывающий максимум усилий может добиться вполне приемлемого результата, буквально охватил его какой-то безумной страстью к учебе. Которая была для него практически непосильною ношею. К этому времени мы с Николаем, были уже закадычными друзьями, про которых принято, говорить - не разлей вода, или два сапога пара. Находясь на излечении, он естественно не мог не отстать от остальных учащихся. И это, казалось, вообще его уничтожит. Наши преподаватели, были в основной своей массе порядочные и не глупые люди. Поэтому те из них, кто был не сильно занят с нами, в свободное время часто посещали его в больнице, и как могли, подтягивали. Я уже писал выше о симпатиях учителей, к ученикам искренне стремящихся изучить тот или иной предмет. Но, заложенные в нем от природы потенциальные способности, были явно ниже того уровня который у нас в школах принято называть средним. Но, такое понятие как средний ученик, средний человек, для Николая как бы, не существовали вообще. Ему было необходимо или все, или вообще ничего, особенно если это касалось учебы. Он, как бы понимал, возможно, это было его ошибочное мнение, что ничем, кроме учебы из общей массы его сверстников он выделиться не сможет. Ни физических, ни художественных, ни каких либо особых иных способностей он не имел. И как мне кажется, он решил пойти ва-банк. Или погибнуть, не выдержав непосильной ноши, или доказать всем /остальным сосункам, и маминым сынкам,/ к которым он, как он позже мне признался, относил и меня, что хоть чем ни будь но он все таки лучше всех нас. За что я впрочем, на него не обижаюсь. В какой-то момент, я подобно нашим учителям вдруг понял, что ему нужна помощь. И я был, и рад и готов помочь ему всем, чем только мог. Но, почему-то именно моя помощь раздражала его больше всего. И это притом, что мы были, как я уже упоминал очень близкими друзьями, и не могли прожить друг без друга и пару дней. Он готов был принять помощь от кого угодно, но только почему-то не от меня. От меня, от его лучшего друга, и в то же самое время его основного конкурента в классе. Будь я последним двоечником или троечником, он с благодарностью и радостью принял бы эту помощь, но только не от меня. Поняв это, я даже одно время решил, было стать именно таковым, и закосить под неуспевающего ученика. Что в скором будущем и предпринял, и как мне показалась эта новость, сообщенная ему к тому времени пока он еще находился в больнице, его несколько взбодрила. Но это продолжалось только в самый первый момент, наши отношения к тому времени были таковыми, что как-то занимаясь с ним в больничной палате, я, видя его плохое расположение духа моего товарища, поинтересовался, в чем причина? На что он, как-то резко стрельнув на меня глазами, выпалил – Что он не хочет, что бы ради него я валял дурака и запускал учебу. Я как мог, старался успокоить его, и стал объяснять, что все чертовски надоело и школа, и учеба, и все остальное и что охота чего-то совсем другого, чего-то совсем нового. Но видать актер тогда из меня был хреновенький, и в моем оправдании прозвучали нотки фальши, которые, он тут-же заметил. И очень серьезно так сказал что если я, так же как и раньше дорожу его дружбой, то давай на будущее избавим наши отношения от любой лжи, пусть даже это будет и ложь во благо. Последние его слова я понял как-то, что он без особого труда раскусил мой подвох, и ход моих мыслей, как вообщем-то не очень крепкий орешек. Что само по себе не было столь удивительно, если брать во внимание нашу многолетнюю дружбу. О которой, нужно сказать несколько особенно. Наша с Колькой дружба имела просто какой-то подсознательный характер. Как я уже упоминал, дружба наша, началась сразу же с первого так сказать взгляда, с первого рукопожатия. И с того самого мгновения, между нами образовалась, какая-то, одна духовная общность, которая заключалась в нас двоих. Вам наверняка знакомо выражение, что у дураков мысли сходятся? Не считая себя по большому счету дураками, я должен отметить искренне, что это именно про нас. У нас и в самом деле очень часто мысли сходились. Ну, если и не абсолютно синхронно, то очень часто были почти одинаковыми. Мы, выкрикивали на уроках одинаковые остроты, как реакцию на разъяснение материала, или просто, на очень порою заумные словоизливания наших учителей. И это при всем притом, что в последних классах, нас часто специально рассаживали по разным партам в разных концах класса. Может быть, это единомыслие возникало даже как протест против такого пусть даже незначительного, но разделения. Нам нравились одинаковые фильмы, одинаковые книги, одинаковая музыка. Даже споры, которые между нами часто возникали, были весьма своеобразными. Мы почти никогда не доказывали друг другу что лучше, а что хуже. Нет, мы просто состязались друг с другом в том, что лучше. Например – я говорил, что мне нравиться такой-то и такой-то писатель. Естественно, что он нравился и ему. Но вот за что? Я говорил, что за то-то, и за то-то. Он, однако, как бы усиливая мою мысль, доказывал что он, тоисть писатель на самом деле еще лучше, потому-то и потому-то. С чем я естественно не мог не согласиться, но убеждал его в том что, он все-таки не до самого конца понял или прочувствовал, какой это все-таки замечательный и гениальный писатель. Вам может показаться, что подобные споры очень скучная штука, не знаю, может быть, вы и правы, но как по мне, то именно, в такого рода спорах, и рождается настоящая истина.
Тем временем, пролежав несколько месяцев в больнице, Колька выписался. Но выписался, не вылечившись, а точно таким же, как и до больницы. Он точно также день за днем продолжал тащить свою непосильную ношу. Учился должен вам сказать он блестяще, но на пике его учебы, я вдруг почувствовал, что он надорвался. Это уже было перед самым нашим окончанием школы. Но, тем не менее, запас даже не усвоенных, а просто механически зазубренных знаний, был столь велик, что, даже полностью забросив учебу, он, тем не менее, давал на уроках, а позже и на выпускных экзаменах столь полные и убедительные ответы, что учителя без натяжек ставили ему оценки – отлично. Но, даже получая такие высокие и раннее такие желанные отметки, глаза его с каждым днем все гасли и гасли. Скорее всего, никто кроме меня этого и не замечал. Он, как и прежде был точно таким же веселым и жизнерадостным. Но я внутренне чувствовал, что с моим другом происходит что-то неважное. Спросить его прямо я как-то не решался, нет, не по той причине, что боялся получить грубый, или уклончивый ответ, а скорее из-за самолюбия. Я так был уверен в нашем душевном единении, что мне казалось, что я и без него все должен понять и так. Я как мог, анализировал, прислушиваясь к самому себе, пытаясь вникнуть и найти причину, которая могла бы ввергнуть меня самого, в такого рода состояние. Но все мои попытки были тщетными. И вдруг однажды как это часто бывает, я все понял. И как мне показалось, мой друг тоже в этот самый момент понял, что я понял причину, мучавшую его в последнее время и не дававшую ему покоя. Произошло это в самый канун выпускных экзаменов. Учитель литературы, предложил нам написать сочинение на тему – Моя будущая профессия! Сам я как раз в то самое время просто из кожи вон лез, так хотел почему-то, стать палеонтологом. Меня просто завораживали эти гигантские монстры, величественные, страшные и глупые как пробки. Я, готов был бросить к черту весь цивилизованный мир, и уехать, куда-нибудь в тайгу, джунгли, или пустыни, искать окаменелые останки этих чудовищ. Ну и естественно, подобно Шлиману, всю жизнь искавшему и в конце концов нашедшего Трою, найти где-нибудь в непроходимых диких местах самого настоящего живого динозавра, плезиозавра или что-то в этом роде. Все это, но только еще более красочно и романтично я описал в своем сочинении. Конечно, сейчас, мне, будучи человеком, в возрасте, и последние 25ть лет, занимавшемуся всем чем только угодно, но только не воплощением в реальность своих ранних мечтаний, немного смешно вспоминать об этом и если быть до конца честным, то и немного грустно. Но все это теперь, а тогда, я очень серьезно готовился после школы воплотить в реальность свою мечту. На тему своей будущей профессии, сам даже не знаю почему, но ми с Николаем никогда не разговаривали. Но где-то глубоко в душе, я был уверен, что и выбор будущей профессии, у нас будет общий, ну если и не общий, то во многом схожий. И окончив писать свое сочинение, я буквально с нетерпением ждал звонка, что бы заглянуть в Колькину тетрадку, и убедиться в точности своих предположений. Нужно сказать, что накануне на уроке мы с ним что-то натворили, и нас как обычно рассадила учительница по разным партам. Прозвенел звонок. Я быстро запихал свои вещи в портфель, взял в руки свою тетрадь с сочинением, и побежал к Колькиной парте. Он тоже, сложив все свои вещи в портфель, и держа в руке свою тетрадь, направлялся как-то, не особо спеша, но не ко мне, а к учительскому столу, что если честно меня сразу же несколько удивило. Неужели ему самому не интересно узнать, сошлись ли и на этот раз мысли у двух дураков? Я подбежал к нему и осторожно положил свою руку ему на плечо. Он, резко обернулся. Я, молча, как-то даже глупо улыбаясь, протянул ему свою тетрадь. Наступила мгновенная пауза, мне вдруг показалась, что в классе, наступила какая-то неестественная для перемены тишина. Все одноклассники, и в том числе и учительница, затихли, ожидая, что же произойдет дальше! Видимо, поняв ход моих мыслей, он взял портфель под мышку, затем, взял мою тетрадь, лишь на какое-то мгновение раскрыл ее, где-то по середине моего сочинения, и казалось прочитав, нет, даже ничего не прочитав, а просто увидев что в ней что-то написано вообще, захлопнул ее, и в ответ протянул мне свою. Сам же, как-то неестественно сгорбившись, опустив плечи, и пустые глаза направился к учительскому столу, на который и бросил мою тетрадь, а сам чуть не выбежал из класса. Я, осторожно, так, как будто у меня в руках была не простая ученическая тетрадь, а адская машина, или на худой конец ядовитая змея, раскрыл ее на первой странице. Что я увидел? Просто чистый лист. Вернее стояла дата, название темы сочинения и все. И больше абсолютно ничего. У МОЕГО ДРУГА КОЛЬКИ НЕ БЫЛО МЕЧТЫ!!!!! Позже, я конечно узнал что мечта у него естественно же была, но была она такая хрупкая и сокровенная, что доверить ее, он никому не решался, даже мне, своему лучшему другу, не говоря уже о том чтобы объявить, о ней во всеуслышание. Но, обо всем этом я узнал несколько попозже, а пока из-за того злополучного сочинения – мы, не общались. И хотя, вроде бы ничего такого особенного между нами и не произошло, но на какое-то время, между нами, как будто пробежала черная кошка. Мы, как и прежде встречались в школе, и после школы в одной и той же компании, но, как бы, не замечали друг друга. Испытывая при этом, противоречивые чувства. С одной стороны, вроде бы никто из нас не был ни в чем не виноват, а стало быть извиняться было не зачем, да и собственно говоря, не кому. Но в то же самое время между нами что-то все-таки, произошло. Если быть все-таки, до конца откровенным и искренним, то я все-таки, был немного обижен на Николая. Это даже была не обида, а чувство ущемленного самолюбия, задетое тем, что мне своему самому близкому другу, как какому ни будь трепачу или сексоту, он побоялся рассказать о своей самой сокровенной тайне. Что-то схожее, наверное, чувствовал, наверное, и он, но о его чувствах я судить не берусь. Развязка этого непонятного конфликта, наступила неожиданно. На одном из уроков, он просто наклонился ко мне и произнес тихонько так в самое ухо – Я ХОЧУ СТАТЬ ПИСАТЕЛЕМ!!! И после чего уже чуть громче подытожил – И Я им обязательно стану, чего бы мне это не стояло! И все! Все сразу же стало на свое место. Мы опять стали теми же, кем были до этого странного недоразумения. Потом были выпускные экзамены, которые могу сказать с нескрываемой гордостью и я и Николай сдали просто блестяще. После чего каждый из нас по отдельности стал воплощать свою мечту в реальность. Как не странно, но наши первые попытки поступить в ВУЗ, потерпели фиаско, после чего, мы, не долго думая, устроились на ближайший к нам завод учениками токаря, с чего, собственно говоря, и начали свою трудовую деятельность. Следует отметить что, проработав на заводе чуть больше полу года, я так заинтересовался металлорежущими станками и самим производством, что, несмотря на уговоры родителей, и не вполне понимающие взгляды знакомых и одноклассников, забросил к черту своих птеродактилей, и на следующий год без особых проблем поступил в ПОЛИТЕХ, на вечернее отделение. Колька тем временем просто с невероятным упорство, и я бы даже сказал с остервенением, весь год готовился в Литературный институт. Но, увы, и на второй год тоже срезался, вернее даже просто не прошел литературный конкурс. Хорошо помня нашу нелепую размолвку, я не лез к нему со своими вопросами по поводу его литературной деятельности. По словам его младшего братишки, я знал, что иногда ночи напролет, он сидит на кухне и что-то пишет. О чем он писал и как, я не знал, и вообщем-то не очень старался узнать, считая, что если он сам захочет, или просто наступит время, он сам со мною обо всем непременно поделиться. А с кем же ему еще скажите делиться, если не со мною? Впрочем, озадачивало и то, что его могло обидеть мое равнодушное отношение к его жизни и литературной деятельности, но я, тем не менее, не торопил события, и оставался так сказать простым сторонним наблюдателем. О том, что Николай поступает на Литературный факультет, естественно скоро узнали все, даже не смотря на то, что он как мог, пытался это скрывать. Толи, стеснялся, толи боялся что сглазят, не знаю, но то, что об этом были хорошо информированы мои родители, так это факт. Они упрекали меня моим Политехом, ставя мне в пример Кольку – вот, мол, у человека высокая мечта, хочет стать писателем, а ты, так всю свою жизнь и будешь ковыряться со своими железяками. На что, как правило, сделав серьезную морду, я шел в отцовский кабинет, зубрить сопромат, или что-то в этом роде. И вот в один такой мозгопромывочный вечер, произошло событие, о котором стоит упомянуть особо.
*******
Было это, сейчас уже точно и не помню, но приблизительно где-то в году 71-72м. Дома, как всегда по субботам, была куча гостей. Сначала было обильное застолье с приличным количество горячительных напитков, по середине которого женщины пошли музицировать, а мужчины, в том числе и я, отправились на кухню, в святую святых всех курильщиков и крамольников, покалякать о последних новостях и о политике естественно тоже. И вот в разделе Разное – муж моей старшей сестры, рассказал забавный случай. Где-то на конспиративной квартире, или что-то вроде этого, ему каким-то чудом посчастливилось слушать самого Высоцкого. Это теперь Владимира Семеновича, а тогда просто Володю. И вот, как бы делая устное предисловие к каждой своей песне, он рассказал о том, что некий мужчина, поэт, написал стихи, и опубликовал их в журнале “Октябрь”, которые впоследствии, оказались стихами Анны Ахматовой. На что этот горе поэт отвечал, - что он не знает, как это могло произойти – как-то совершенно случайно – просочились! Вся эта история естественно была украшена его неподражаемыми комментариями, которые зять насколько мог, пытался изобразить. Все от услышанного ужасно смеялись, в том числе и я. Вторую часть ужина, я решил пропустить и отправился в отцовский кабинет, где мне вдруг ни с того ни с сего, в голову пришла, и засела там, одна странная мысль. А что, если этот несчастный человек действительно не воровал чужое стихотворение, а написал сам, и так уж случилось что абсолютно точно такое же стихотворение, но намного раньше за него написала Анна Ахматова. Неужто у двух человек из 280ти миллионов не могут просто однажды, хотя бы ради прикола, сойтись абсолютно мысли. Вызванные возможно одинаковым душевным состоянием, каким ни будь воспоминанием, или впечатлением. Конечно, написать абсолютно идентичного Евгения Онегина или Божественную комедию невозможно, но какое-нибудь небольшое стихотворение! А почему бы и нет?
Эта крамольная мысль, так захватила меня что я, отодвинув учебники, и стал фантазировать на данную тему, и потом как-то даже не особо задумываясь, взял и набросал свои фантазии на бумагу, в виде черновика некоего рассказа, или новеллы. Эта работа, так захватила меня, что я просидел за этим занятием всю ночь, и на утро, был вконец разбитым, и не выспавшимся, но с горящими от счастья глазами. На работе меня буквально разрывало от желания поделиться с Колькой своею тайною и дать ему почитать мое сочинение. Но я сдержался и решил повременить и подарить его Николаю, на его день рождения, - все как положено, с душераздирающей дарственной надписью, - Мол, лучшему другу с пожеланиями и внизу так скромненько мелким почерком от автора. Придя после работы, домой, благо день был перед выходным, я сначала все начисто переписал, кое-что подправил, подредактировал, а затем аккуратно перепечатал текст на отцовской пишущей машинке. Дальше, меня понесло еще больше, я обнаглел вообще, и решил отослать свой рассказ, в какой ни будь толстый журнал. Чем черт не шутит, а вдруг возьмут и напечатают! Вот это будет уже и вправду королевский подарок, не какая ни будь задрипанная рукопись, или перепечатка, а серьезный толстый журнал, с дарственною надписью самого автора. Недолго думая, я запечатал листки в конверт, написал адрес первого попавшегося мне на глаза толстого журнала, обратный адрес я на конверте, из скромности постеснялся написать, но зато очень крупно и разборчиво, написал его внутри. Запечатал, отнес в почтовый ящик и с нетерпением стал ожидать причитающийся мне гонорар. Здесь, мне кажется, настало время рассказать содержание моего произведения.
*******
События начинаются в середине прошлого века, когда некий добрый барин, воодушевленный свежими социалистическими веяниями отпускает всех своих крестьян на волю. Один из этих самых крестьян, который и является одним из главных действующих лиц, вместо того что бы стать свободным землепашцем или уйти в город и стать пролетарием на одной из многочисленных фабрик или мануфактур, совершает длительное, полное трудностей и опасностей путешествие на север, и выдолбив небольшую землянку в камнях и вечной мерзлоте, где-нибудь на южном берегу Баренцева моря становится отшельником. Не по вере, а просто по состоянию души, так сказать.
******
Именно так, тогда, много лет назад начинался мой рассказ. Напиши я тогда начало, так как это я сделал сейчас, меня мало того что никто не напечатал бы, а ко всему прочему еще и упрятали бы куда-нибудь в психушку, кутузку или что еще хуже куда-нибудь в лагерь на “южном” берегу Баренцева моря.
Так что в новой версии, начало несколько иное, /более брутальное/, /а что вы хотите новые веяния/, да к тому же издатели диктуют свои условия, к которым я как ни крути должен подчиняться. Ну и если до конца быть честным, то и хорошему гонорару тоже.
И так в новой /коммерческой/ версии начало моего рассказа выглядит так:
Будучи еще совсем ребенком один из наших главных героев остался круглым сиротой, и молодая барыня из милосердия взяла его к себе в дворовые. Позже, когда он немного подрос, ему вменили в обязанность отапливать библиотеку, огромное из нескольких комнат отдельно стоящее здание. Длинными, зимними вечерами, там собирались гости играли на рояле, как это тогда называлось – музицировали. Читали стихи, часто спорили о жизни, о политике ну и естественно о любви. Нашему герою, до разговоров до этих не было никакого дела, главная его задача, это что бы в печи дрова не прогорели. А если вдруг прогорят, то сразу же на конюшню, а там кучер Никон так высечет, что никогда в жизни больше не допустишь, что бы дрова в печи прогорели. Так же, в его обязанности входило поддерживать в помещении порядок и зажигать по надобности свечи. Барыня от скуки научила паренька читать считать и писать. Когда он вырос и стал юношей, не без привлекательности, с умными и горящими глазами, он как этого и следовало ожидать, просто без ума влюбился в свою благодетельницу. Он всем своим нутром чувствовал, что ее хочет…. А вот что именно он от нее хочет, он пока еще не понимал. И вот, однажды случилось то, что буквально перевернуло всю его жизнь. У него был свой ключ от библиотеки и вот однажды, выбрав свободную минутку, он решил пойти в библиотеку почитать свежие журналы. Распахнув дверь, он увидел следующее: его любимая барыня, стоя на коленях, изменяла своему старику мужу с кучером Никоном, при этом, что было еще более ужасным, чем сам факт измены, она, изменяла ему ртом. Они были так заняты, так увлечены, или просто получали такое колоссальное удовольствие, что, даже увидев его, не остановились, а как ни в чем не бывало, продолжали и продолжали изменять. Наш герой, ошарашенный от увиденного, поспешил выйти вон, закрыл дверь, и сел на ступеньках в ожидании неминуемого наказания. Спустя несколько минут, он услышал, как барыня вдруг закашлялась, а еще спустя несколько минут она и Никон, вышли из здания. Барыня осталась на крыльце, Никон, проходя мимо юноши с опущенною головою, пристально посмотрел на него и, обернувшись, спросил у барыни: – А моет его того, от греха подальше, засечь в конюшне, за какую-нибудь провину?
----Нет, Никон, спасибо, не надо, и я и так думаю, все улажу.
----Ну, нет, так нет! На все воля ваша!
И удалился быстрыми шагами через шаг, ударяя нагайкою по голенищу сапога.
----Зайди!
Приказала она. Он повиновался, не мог не повиноваться. И тут произошло вот что. Барыня закрыла на засов двери, и если описать все произошедшее простыми словами, просто изнасиловала его, всеми, какими только возможными способами. Такое с ним вытворяла, что вот верите, и язык не поворачивается вымолвить. А закончилось все тем, что /если бы он был женат/, то теперь, уже он, стоя на коленях, изменял своей, пока еще не существующей жене…. с боярыней притом тоже ртом….
----Будешь молчать, иметь будешь много больше, чем, если распустишь язык. Да к тому же князь, тебе быдлу, и не поверит, а даже если и поверит, так ему же самому лучше будет, если то, что ты увидел, вернее якобы увидел, умрет вместе с тобою. А я, еще обвиню тебя в каком-нибудь воровстве, а то и вообще скажу, что ты меня понасильничал. А будешь язык держать за зубами, все будешь иметь, а иногда как особую награду может и меня!
И она лукаво так улыбнулась, поправляя перед зеркалом съехавшее с плеча платье.
----Таким образом, иногда в библиотеке с нею был наш герой, но чаще Никон, славившийся на всю округу своею мужскою силою. Знающие бабы, говорили, что если в конюшне погасить свечи, то на ощупь, можно сразу и не определить, где эта самая мужская сила у Никона, а где у жеребца, которого он обычно впрягает в коляску.
----Но постепенно, эти отношения становились все прохладнее и прохладнее. Сначала она перестала звать его, а уж потом и Никона. Однажды пьяный в стельку Никон сгреб за грудки испугавшегося Егора, и с нескрываемою горечью в голосе, сказал:
--- Все теперь уже и я ей не нужен! Новый ебарь у нее! Молодой князь из соседнего села. Наш старик, скоро того тю-тю, на тот свет, вот она и готовит ему достойную замену. Ищет себе достойную партию. А прикинь, если кто возьмет и скажет ему или намекнет, про то, что его новая возлюбленная с быдлом тягалась! Так что конец нам скоро с тобою Егорка!
Никон, как в воду глядел, спустя несколько дней после этого разговора, наши его мертвым. Лекарь сказал, что от водки. А Егор, узнав об этой новости, тоже стал чувствовать себя как на раскаленной сковородке, потому как от таких свидетелей, а уж тем более участников, обычно избавляются в первую очередь. Однажды барыня, вошла в библиотеку и прошептала ему:
----Чтобы не произошло, молчи, возьми в руки кочергу и ничему не удивляйся. И только повторяй все точно так, как и я буду говорить.
А на улице, как раз народу человек десять. Старый барин, новый кучер, управляющий дворовые девки и прочие. А барыня, вдруг ни с того ни с сего как закричит, да еще и на пол упала, и давай истерику закатывать. Все ворвались в здание, а она лежит значит на полу без сознания. Ворвавшиеся сразу естественно к ней – что, мол, да и как? А Егор рядом стоит с кочергою в руках как истукан и слова не может произнести. Ну, все подумал он, вот тут мне и конец пришел. А она открыла глаза свои, кивает на него, пальцем тычет и говорит слабым таким дрожащим голосом.
---Он. Вот он. Только что жизнь мне спас!
---Как? Да Что?
Воды ей принесли, усадили в кресло, она немного отдышалась и давай рассказывать:
---Вошла она значит, как обычно в библиотеку, а прямо из под рояля к ней змея огромная выползает, хотела ее значит, за ногу укусить, а тут Егор, хорошо заметил, не растерялся молодец и кочергою, которая как раз под руку подвернулась, и ударил ее. Вообщим если бы не он, все не было бы нашей барыни, короче говоря, жизнь он ей спас. На следующий день вынесли все мебели, сорвали полы, но сами понимаете, что никакой змеи там так и не нашли. А за такой его героический поступок, выпросила она у князя для Егора вольную.
На прощание барыня дала ему немного денег, и напомнила, что клятву он в свое время дал молчать.
----Вон, мол, Никон решил вымогательствовать, за что его бог и наказал,… После чего она многозначительно так помолчала.
----А ты говорит мне дорог в первую очередь как девственник, не каждой, мол, бабе в жизни выпадает такое, а ей вон выпало!
****
Сначала он с иноками ходил, а потом, поняв, что очень уж мало в них веры настоящей, ушел от них и стал жить отшельником.
Ловил рыбу, охотился на всевозможных зверушек, потом менял свою нехитрую добычу на порох, на спички, соль, муку. Так продолжалось много лет подряд. Люди, которые имели с ним коммерческие сделки, не знали ни кто он, ни откуда, ни даже ни где он живет. Просто так – человек из ниоткуда. Но со временем одиночество становится невыносимым, и вот однажды из очередного своего похода на большую землю, возвратился он с молодою женою. Женщиною некрасивой, если не сказать уродливой, болезненной, темной и забитой, дочерью одного из таких же сирых и убогих, как и сам наш герой. Ее отец был несказанно рад избавиться от лишнего рта и с радостью выдал бы ее замуж даже за самого черта, а уж тем более за странного чужака. Они просто жили, не чувствуя друг к другу ни особой нежности ни особой ненависти. Жили потому, что вдвоем было легче и теплее особенно лютою зимой
Одной из причин, по которой Егор решился ввести в свою отшельническую жизнь, эту женщину, было то, что она была бесплодной. По крайней мере, так утверждали ее родители, которые всеми правдами и неправдами пытались избавиться от этой обузы. Хотя упрекнуть их в обмане нельзя, потому что они, как и все село были уверены в том, что она не в состоянии иметь детей. Абсолютно уверенной в этом, была и она сама. Но спустя пять лет их совместной жизни она вдруг забеременела. Этот факт так ее испугал, что почти до самих родов, она всячески это скрывала, туго перевязывала себе живот какими-то тряпками, возможно именно в этом и была главная причина того, что во время родов она умерла. Егор кое-как принял роды, и тут же приступил к похоронам своей жены. Ребенок кричал и плакал, и, наверное, это было единственное живое существо во всей вселенной, которое оплакивало эту несчастную женщину. Его крик раздражал отца, и у него даже мелькнула мысль, а что если ударить это орущее чудовище лопатой, и зарыть их обоих. Он даже было занес лопату, но потом, по-видимому, что-то отцовское, или просто человеческое в нем шевельнулось, и он не совершил этого греха. Наскоро закидав неглубокую яму мерзлой землей, он завернул ребенка в одежду его матери, и отправился в село к родителям жены. Войдя в дом, он буквально швырнул ребенка теще, произнеся только:
----Научится сам жевать, и ходить, заберу!
Хлопнул дверями и ушел к себе в берлогу.
Испытывал ли он скорбь, от невосполнимой потери, пусть не любимого, но самого близкого, на всем белом свете человеке? Наверное, нет. Но, какое-то чувство утраты, все таки было, даже не чувство, а как бы досада, от потери нет, не кого-то родного, или близкого, а об утрате, чего-то теплого, что согревало его бесконечными зимними ночами, как, например теплого одеяла, или тулупа.
Как он и обещал, когда малышу исполнилось чуть больше трех лет, он пришел за ним, и унес с собою. Я не буду останавливаться, на, /поверьте абсолютно пресных и серых событиях последующих десяти лет их жизни/, и перенесемся в то время, когда его сыну исполнилось тринадцать лет. К этому времени, как и положено, в природе, один из них взрослел, а другой неумолимо старел. К своим тринадцати годам, ничего кроме рыбалки, охоты, приема пищи, заготовки дров, и снов, наш юный герой ничего не видел и не слышал, считая что раз он больше ничего не видел и не знает, то, стало быть, во всем мире больше ничего и нет. Естественно не помня, и скорее всего даже не имея никакого понятия, о своей матери, и о способе своего появления на свет, он даже не догадывался о том, что в отличии от него и его отца в этом непонятном, угрюмом и суровом мире, существуют еще и особи противоположного пола. Все это, закончилось когда во время страшного шторма, невдалеке от их убогого жилища на подводных камнях разбилось небольшое суденышко. По всей видимости, везшее в своих трюмах продукты и амуницию, дальше на восток, толи в торговых, толи в землепроходных целях. Берег, подобно морской пене, весь был покрыт кусками бумаги. Здесь были книги и учебники, журналы, и почти сотни и сотни писем. Иллюстрации и фотографии так поразили нашего юношу, что он буквально заболел изображенною там жизнью, и теми непонятными крючками и иными фигурками, которые ровными аккуратными строчками сопутствовали обязательно всем этим фрагментам какой-то неизвестной ему и чудной жизни. Его отец считал грамоту и образование ни чем иным как баловством, но, видя с каким интересом, его сын погружается в разглядывание этих самых чудес, и как болезненно, хотя и не высказывая свою неполноценность он реагирует на то, что не в состоянии удовлетворить свое великое любопытство, решил привить своему сыну некоторые азы той самой ненужной на его взгляд, а порою и вредной грамотности, которой его самого кода-то в далекой молодости, обучала его развратная барыня. Добрая барыня, жена его доброго барина, в свое время подобно своему мужу тоже пыталась изменить этот грубый и жестокий мир к лучшему, и заставляла своих крестьян, длинными, зимними вечерами, учить грамоту. Кое-что, из этого своеобразного курса ликвидации безграмотности он еще помнил, он даже хреновенько умел считать и читал по складам. Со стороны, конечно, было очень забавно наблюдать за этим обучением. Окончив все свои дела, два мужика садились возле костра, и начинали то по очереди загибать пальцы, то бекать что-то то мекать. А то и вообще произносить такие звуки, которые и вообще вряд ли когда-либо, произносились на этом свете. Но как бы там не было, муки этого образования рано или поздно, должны были принести свои плоды. И они появились даже раньше, чем это можно было ожидать. Молодой, жадный, пытливый до всего нового ум, проделывал огромную работу и в результате через год, наш юный герой, умел довольно даже прилично читать и писать, благо во время шторма и крушения на берег помимо книг, и писем выбросило огромное количество тетрадей и просто чистых листов бумаги. Он буквально пожирал волею судьбы, попавшие ему в руки книги и журналы. Но все это продолжалось не долго, и наступил такой момент, когда все то, что он читал, закончилось. Некоторые особо ему понравившиеся книги он перечитывал по несколько раз. Но, испытывая наслаждение от чтения, и зная наперед, произошедшие в них события, он стал испытывать как бы, /назовем это/, информационный голод. Один раз, он было даже, заикнулся отцу, о том, что бы из очередного похода на большую землю, отец принес ему, еще что ни будь почитать.
----Если, /добавил он с опаской/, если там еще что-то осталось!!!! Но отец, вернувшись через пару недель, принес только то, что было необходимо для предстоящей зимовки, и парочку каких-то старых задрыпаных журналов. Получив свой долгожданный гостинец, он сначала даже несколько оробел, всего два каких-то несчастных журнала, и это ему на целую длиннющую зиму, с ума можно сойти. Но его отец, я не представляю, как ему это только удалось смог убедить его, что это все, два последние журналы, которые его сын еще не успел просто прочитать, из всего того, что когда-либо, было написано человечеством, во всем мире и во все времена. Эта обалденная новость произвела на юношу просто страшное по своей силе впечатление. Он сник, даже стал горбатиться и сутулиться, но в то же самое время отец заметил в его глазах некие странные огоньки. ----Уж не приболел ли он часом?
Но сын его не заболел, а вот уже на протяжении нескольких месяцев, он, иногда пугаясь даже самого себя и своих смелых, почти безумных мыслей, где-то в самой глубине души и надеялся получить от отца именно такой ответ. Стало быть, если больше в мире, по заверению отца, /больше ничего не написано/, то он осчастливит несчастное человечество и восполнит этот пробел. И он стал писать, писать сам. Еще раньше в его голову вдруг стали приходить ни с того ни с сего странные видения и картинки, которые он раньше ну просто ни как не мог видеть. Это была как бы ответная реакция на всю ту убогую жизнь, в которой он жил, с самого своего рождения. И после того, как волею случая попавших в его руки книги и журналы разбудили его мышление, то нет ничего удивительного в том, что его фантазия и воображение разыгрались еще больше, и он вдруг узнал, что существуют кроме чувства голода холода, усталости страха и звериного охотничьего азарта, еще и такие чувства, о которых он даже и не подозревал. Подлость и благородство, и самое загадочное и пока им непонятное великое чувство любви. Последнее для него было вообще чем-то удивительным и давно им самим желанным, особенно по весне. Кроме того, он узнал о страшной силе денег, вещи для него вообще непонятной, о чувстве мести, о жажде власти и о многих других чувствах и инстинктах, о которых раньше он не имел и понятия. Имея только трех книжное и двух журнальное представление обо всем этом, он решил:
-----Уж раз он принадлежит к этому миру, и является таким же человеком, как и те люди, которые как герои, существуют в книгах, значит, весь этот букет чувств и свойств человеческой души должен обязательно присутствовать и в нем самом. И он начал долгий и кропотливый поиск. Его темная, дремучая душа, лишенная волею отца полноценной жизни, просто нестерпимо желала чего-то большего. Подобно старателю, он крупинку за крупинкой начал промывать свою сущность, пытаясь найти внутри себя крупицы тех чувств, которые на протяжении всей истории человечества были основными его движущими силами. Для начала он влюбился в одну из фотокарточек, на которой, была изображена не много не мало толи английская, толи французская принцесса. Вернее даже не влюбился, а взял и заставил себя, ее полюбить. И в его воображении вначале любовь эта была взаимною. Но того удовлетворения будь она в реальной жизни, она ему не приносила. Была какая-то за всем этим пустота, за этим якобы взаимном чувстве. Какая-то обреченная законченность. Не сулившая в дальнейшем ничего. Да эта красивая девушка, единственный женский образ который он, когда в своей жизни видел, отвечал ему якобы взаимностью, в его мечтах и надеждах, Но ничего кроме любования образом этой девушки это ему не давало. Нужно было что-то совсем другое. Борьба, да, именно страшная, кровавая, жесточайшая борьба за обладание ею, своею дамою сердца. Длительное, трудное сопряженное с переживаниями всех именно тех гамм чувств, которых он был лишен, здесь в глухомани в выдолбленной в вечной мерзлоте норе, на самом краю света. И лишенный тех поступков, которые пока еще ему были непонятны ни своим смыслом, ни своей аргументацией. Но так было только в самом начале его нелегкого пути к самому себе.
**** Так из чувства любви, сначала появилось чувство ревности, потом чувство власти, чувство радости и горести. Любовь – это чувство для него стало как бы основой всей жизни, как бы каркасом, на котором он строил свою выдуманную и такую далекую и недоступную жизнь. Любовь была как бы универсальной формулой, по которой можно было легко разобраться во всей жизни, как по частям, так и целиком. Но, имея одну только формулу любви, он чувствовал, что чего-то ему явно не хватает. Нужно было такое же сильное но обратно пропорциональное чувству любви, которое предавало бы всей жизни некую симметрию и равновесие. Этим чувством было чувство ненависти. Поняв это, он стал на этих двух китах строить свой мир. Во всех его фантазиях, естественно главным героем был он сам, а целью всей его жизни, вернее, целью его героя, естественно была она – девушка из книги. Средствами, которые его вели к поставленной и вожделенной цели были все остальные чувства, которые только способен ощущать человек. О двух основных, я уже написал, но оставалась еще целая масса иных чувств и их оттенков. Одни из них, походили больше на звериные инстинкты, чем на человеческие чувства. Но найти между ними разницу, как известно, не смогли даже величайшие умы, не говоря уже о каком-то диком и необразованном пареньке. Но эта его дикость и дремучесть имела и свои положительные стороны. Прививая на себе все эти чувства – например чувство мести, он начинал жить с этим чувство как бы с чистого листа. Месть, по его понятиям это как бы воздаяние должного, за содеянное. Есть еще чувство расплаты, но месть это лучше. С такими чувствами как зависть или гордость, было проще их можно было почувствовать и в его убогой на ощущения и впечатления жизни. Например, после неудачной или наоборот удачной охоты. Он и раньше чувствовал нечто такое при тех или иных ситуациях, То подъем то спад, то некий восторг, то некую озлобленность на весь белый свет. Но только сейчас он стал понимать что это именно и есть те самые зависть гордость, и что такие чувства можно испытывать не только после удачной или неудачной рыбалки или охоты, но, и в множестве других случаев. Например, в той же самой любви, все к той же, не реальной книжной девушке. Но если завидовать, то, стало быть, должен быть и объект этой самой зависти. Его отец, старый и возможно доживающий свои последние года, для этих целей явно уже не подходил, нужен был кто-то другой. Такой же как и он сам молодой умный и красивый. Гордиться естественно нужно было тоже перед кем-то, и чем их больше, тех перед кем можно гордиться тем эта самая гордость становится больше и намного приятнее. Вот именно на таком сначала примитивном уровне, и проходили вначале его робкие попытки разобраться в той чудной далекой жизни. Где каждый человек совершает множество действий и поступков вначале не понятных ему по своему смыслу и аргументации. Но это было только вначале.
Постепенно, все выстраивалось в стройные понятные и объяснимые ряды, из которых, в зависимости от поставленной цели, можно было легко выстраивать всевозможные логические цепочки, которые порою и не совпадали с общепринятыми и заключенные в четкие законные и моральные рамки. Однажды, он придумал следующую цепочку - Она, как бы девушка с книги, живет в огромной землянке с его отцом. /Любовь, Гордость, Счастье/, но вдруг появляется некто, который убивает его отца, и женится на молодой жене. /Зависть. Подлость, Злоба. Но у убитого есть сын, Любовь, Обязанность, Долг. Который узнает, что его отца убил мужчина, который сейчас живет в его землянке с его молодою женою. Месть. Злоба. Ненависть. Он убивает его. Расплата. Кара. Наказание. Но сам отравленный им умирает и сын. Чувство выполненного долга, красивая почетная смерть.
****** Конечно, я не стал вдаваться в подробности, и полностью описывать все его произведения, изложение, которого, заняло бы много времени и места. Я изложил саму суть просто как бы в деталях и штрихах, и в самих сюжетных поворотах. Естественно, что действие этого романа происходили не в пещере или норе, а в самом настоящем прекрасном замке, Описания которого, на мой взгляд, достаточно интересны, если учесть что пишущий описывал дворец или замок, не имея ни о первом, ни о втором, ни малейшего представления. В результате получилась огромная многокомнатная землянка или если хотите нора, но с претензией на роскошь. Наш герой, тем временем, покончив со своим первым романом, приступает ко второму, затем к третьему, четвертому и так до тех самих пор, пока у него не закончилась вся бумага. Так и не успев закончить свой последний роман, в связи с отсутствием чистых листов он решается бежать, из своей тьмы-таракани, в другую жизнь, которая, по всем его ощущениям, где-то должна быть пренепременно. И бить при этом ключом. Выждав, когда его отец в очередной раз отправится на большую землю за порохом, солью и иными необходимыми предметами, наш герой, собирает все свои сочинения, заворачивает их в какую-то тряпку и отправляется следом за отцом. Оставив ему записку следующего содержания - УХОЖУ В ДРУГУЮ ЖИЗНЬ! Слово жизнь, было написано с большой буквы. Для него любопытного голодного жаждущего этой новой, другой жизни, в отличии от многих из нас, она была действительно жизнью с большой буквы. Не буду я описывать и всех тех мытарств, которые ему пришлось испытать в своем не легком походе, давшем ему очень много новых ощущений и впечатлений. Все, что попадалось ему на пути, страшно удивляло и даже пугало его. Во-первых – огромное количество людей, строения, обилие красивых девушек и женщин, которые были намного красивее его не то английской, не то французской принцессы.
Отвечая на вопросы:
----Куда он держит путь?
Он бережно разворачивал свой сверток, и показывая рукописи тыкал в себя пальцем произнося – автор. Я их автор!
----А фамилия то твоя как будет?
---- Ну, хотя бы имя?
Интересовались люди на первом же постоялом дворе, куда он попросился на ночлег.
---Отец Михаилом звал! А фамилия…….
Как автор я не уверен, что помимо имени и какого ни будь прозвища, знал, вернее, помнил свою фамилию и его отец Егор. Может, он и знал, но за давностью лет и полной ее ненужностью просто забыл, а может, и специально не сообщил своему собственному сыну, чтобы не забывать ему голову всякой, на его взгляд, ерундой.
----А откуда пришел?
----Да с моря….
----Стало быть будешь Баренцевым… Баренцевым Михаилом!
----Нравится?
----Наверное, да!
Отвечал Михаил.
Ему если честно, было абсолютно все равно кем называться, лишь бы только быть автором.
Удивляло и очень пугало его огромное обилие всевозможных печатных изданий. Первая провинциальная газета, которая попала ему в руки, вызвала в нем сначала неописуемую радость, и некоторую обиду на отца, за его обман.
---Обманул, стало быть, старый хрыч, не все, стало быть, принес…. Но потом он растерялся, потому что на обочинах дорог, на улицах и площадях, он находил обрывки, а порою и целые страницы из книг и журналов. И чем дальше он шел, тем такого рода находок становилось все больше и больше. Что стало вселять в его дремучую душу невеселые размышления и опасения. Поначалу, он читал все, что только мог, но потом, обилие такого рода печатной продукции его просто захлестнуло. Он вдруг с ужасом осознал, что не все с того, что напечатано на этих листках заслуживает того, что бы быть им прочитанным. Куда он держал свой путь? Не знал и он сам. Но это место должно обязательно ассоциироваться с теми людьми, которые из его вообщем-то не очень разборчивых и понятливых рукописей, сделают красивую толстую книжку. Как она будет называться? Он не знал тоже, и не придумывал даже никаких названий, будучи твердо уверенным, в том, что это вообщим-то и не его, собственно говоря, дело. Его дело – написать, а уж как она будет называться его не очень и интересовало. Главное что бы на твердой обложке, где-нибудь внизу, или наоборот вверху, красовалось - автор – М. Баренцев. С голоду и холоду, ему помереть не дали. Наш народ всегда славился своею добротою и милосердием, ко всякого рода, чудакам и убогоньким. В конце концов, в разряд которых и попал наш герой. Да и как он туда мог не попасть судите сами – вместо того, что бы осесть, где-нибудь, и честно зарабатывать себе на кусок хлеба, наш герой бродил по бескрайним просторам Российской империи, со своим странным свертком под мышкой, показывая его абсолютно всем кому не лень. При этом гордо, с необычайным достоинством тыча в себя пальцем и говоря при этом – автор – М. Баренцев.
Русские люди за небольшим исключением люди безграмотные принимая в руки его странные исписанные корявым почерком листки, ничего в них не понимая обычно пожимали плечами, после чего обычно доставали из торбы или котомки или, вынося из избы кусок черствого хлеба, если конечно таковой у них был, хлопали его по плечу, мол, иди странный человек, иди добрый человек с богом, и не поминай нас лихом! Некоторые, советовали обратиться к уряднику, или к управляющему – они, мол, грамотные у нас, глядишь и помогут. А не помогут, хоть посоветуют куда обратиться. В такого рода домах, и учреждениях, его, как правило, даже толком не выслушав, гнали в шею, бывало, что даже травили лютыми собаками. Но однажды ему все-таки повезло. В одном из злачных мест, была облава, и он в компании со всякого рода бандитами бродягами и проститутками попал в жандармский участок, где с ним, как и полагается, учинили допрос, обыск, и тут - произошел забавный казус. В первый момент жандармы увидев стопку листов, обрадовались – видать политический попался, нелегальную, стало быть литературу в государство ввозил под видом бродяги. Но потом вникнув в его мудреные написанные корявым почерком тексты, и поняв что к политике эти рукописи точно не имеют никакого отношения разочаровались ужасно и не зная что с ним делать дальше решили все таки на всякий случай доложить дальше по команде. Пришедший офицер бегло перелистал рукописи, которые его явно мало заинтересовали, но проявил живой интерес к двум конвертам с вложенными в них письмами Прошу прощения у дорогого читателя я в самом начале своего рассказа забыл упомянуть о двух письмах которые в ту страшную ночь во время шторма были выброшены на пустынный берег, вместе с книгами и журналами. Вот именно эти два конверта адресованные некоему поручику Горчакову и капитану Лебедеву и вертел в руках сейчас жандармский офицер.
---Откуда у тебя эти письма?
Наш герой стоял по струнке перед жандармским офицером не живой не мертвый и не знал, что ему ответить.
---Я тебя в последний раз спрашиваю, откуда у тебя оказались вот эти два письма?
Видимо поняв, что необходимо что-то говорить, иначе пересчитают зубы как тем двум арестованным вместе с ним толи бродягам толи ворам, которые упрямо отказывались отвечать на поставленные им вопросы. И он, волнуясь и заикаясь от страха, как мог, рассказал о событиях той страшной ночи. Ответ, по-видимому, удовлетворил офицера, и он тут же приказал освободить нашего несчастного героя. Но из всей этой истории наш герой сделал один главный вывод, что эти два письма имели какое-то магическое воздействие на начальников и чиновников, чем он в будущем и решил воспользоваться. И с того самого дня вместо своих рукописей, он протягивал поочередно то один, то другой конверт. Оба конверта были отправлены с города Санкт Петербурга. Адрес получателей отсутствовал, по-видимому, или капитан судна или кто-то сопровождающий груз был лично знаком с людьми, которым они предназначались. Обратный адрес, разобрать, возможно, было только на том конверте, который был адресован капитану Лебедеву. Люди, к которым попадал этот конверт, по-видимому, не понимая до конца из его бессвязного рассказа и на его вопрос:
----Куда ему нужно идти?
Обращали внимание, на адрес отправителя на одном из конвертов, и понимающе и так сочувственно говорили:
----Да тебе брат в Петербург нужно идти!
После того как все люди к которым он обращался в один голос повторяли ему слово Петербург, он и сам уверовал в то что ему необходимо идти не куда-нибудь, а именно в Санкт-Петербург. Куда, в конце концов, по истечении чуть ли не года после его побега из родительской норы, он, в конце концов, благополучно и прибыл. Город его поразил и просто раздавил своею мощью и красотою. Теперь он точно знал, что такое настоящий дворец, и пиши он свой роман сейчас, он описал бы свой /романный/, дворец именно таким, каким он их теперь видел. Но как говориться – Что написано пером, того не вырубишь и топором! Наш герой, по скудости своего образования и невежества и отсутствия длительного общения с другими людьми этой поговорки не знал. Но, тем не менее, решил, что уж пусть будет как есть, чего зря теперь бумагу марать! Адрес, по которому проживала, некто в девичестве Смирнова, ныне жена подполковника Лебедева, он нашел просто на удивление быстро. Служанка, ни как не могла понять, что ему нужно от ее господ, этому странному оборванному и грязному мужику. И сначала, она вообще не хотела впускать его в дом, но потом, увидев конверт с адресом ее госпожи, она таки впустила его в коридор, но строго настрого наказала горничной, что бы она с него глаз не спускала, а то еще что-нибудь стащит. А то времена сейчас такие наступили, что много всякого сброду по столице шляется! Вместо хозяйки, к неожиданному и незваному гостью явился сам хозяин. Но произошло это не сразу, а после того как он прочел письмо, адресованное ему и отправленное много лет назад. И воспоминания того далекого и счастливого прошлого, когда он и она еще не были мужем и женою, а он и Наталья Ивановна, его возлюбленная, еще были просто пылко влюбленными, так вдруг нахлынули и всколыхнули уже чуточку поостывшие за эти годы чувства, что Алексей Михайлович, сам лично захотел увидеть человека который через столько лет смог донести до него частицу его некогда счастливого прошлого и самолично, отблагодарить его. Пригласив гостя в дом Алексей Михайлович, первым делом дал бродяге аж цельный золотой червонец, и велел слугам принести водки и чего ни будь закусить. Выпив и поблагодарив своего доброго барина, наш герой собрался, было уходить, но ему это было не позволено, а вместо этого отставной подполковник, сел рядом с ним на стул, и велел очень подробно, рассказать какими судьбами, это письмо попало ему в руки. Выслушав очень подробный рассказ о своей вообщем не очень-то богатой событиями жизни, Алексей Михайлович, поразился просто необычайному стремлению и желаниям, столь дремучего мужика, удивительной его просто как у Ломоносова, тяге к знаниям, и к жизни вообще, что ему вдруг искренне захотелось хоть чем-то помочь этому странному человеку. Который, как, оказалось, был вовсе и не дремучий мужик, а еще совсем молодой парень, правда, внешности очень грязной и запущенной. Наш герой, был оставлен на ночь, вымыт, накормлен, переодет в не очень новую, но чистую одежду и как никогда сладко спал, /в первый раз в своей жизни/, на чистых накрахмаленных простынях. Алексей Михайлович, тем временем пытался разобраться в страшных карлючках, которые претендовали на то что бы называться буквами. Сначала, у него это получалось очень плохо, но затем, приобретя некие навыки, он без особого труда смог прочитать все произведения нашего героя. Прочтя первый роман, он с нескрываемым восторгом и удивлением воскликнул – Да это же, черт побери, самый настоящий Гамлет! Прочитав, все остальные произведения своего странного гостья, он в каждом романе или повести обязательно находил прямые аналоги с древнегреческими трагедиями, или со всевозможными легендами и эпосами самых разных стран. Было просто поразительно, но человек за всю свою жизнь прочитавший три каких-то бульварных романа, и пол дюжины светских журналов, умудрился придумать и написать самого Гамлета, и очень много другого такого, за что их первые авторы, имеют бессмертную славу и считаются просто гениальными людьми. Наивысшие достижения культуры и искусств, образования и воспитания, и рядом с ними в одном ряду – дремучий мужик, не имеющий ни корней, ни даже каких-либо, самых ничтожных познаний ни в культуре, ни в искусстве, ни даже в самой жизни вообще, короче говоря, просто уникальный феномен – самородок. Утром, наш герой, проснулся и долго не мог понять, где он. Сказались и королевские условия сна, и две или даже три стопочки водки, которую он выпил первый раз в своей жизни. В конце концов, припомнив все, он блаженно нежился в постели и мечтал. В себя, его привел стук в дверь, которая в следующее мгновение отворилась и кто-то, не показывая себя сказал ему что барин желают его видеть. Алексей Михайлович будучи в душе добрым человеком встретил нашего героя ласковой улыбкой, и провел к сервированному столу. Во время завтрака, он сообщил нашему герою, что он считает, что ему пока еще очень рано покидать его дом, и нужно несколько дней просто отдохнуть после такой его дальней, и опасной, дорогой. А что бы тебе не было скучно, вот – он приготовил несколько интересных книг для гостя. Как вы, наверное, уже догадались, в этой небольшой стопке, первой с верху лежала книга - В. Шекспира. Гамлет – принц Датский. От обеда принесенного к его комнате, наш герой отказался к величайшему удивлению служанки. На вопрос Алексея Михайловича, - Как он там? Она ответила, что странный гость отказался обедать, сославшись на полное отсутствие аппетита, а сам за дверью говорит так, будто плачет. Вечером того же дня хозяин посетил своего гостя, и как мог, успокоил. Оказывается, наш герой расстроился до слез, и не оттого, что как оказалось, он написал уже написанную кем-то историю, а как он думал наоборот, пока он бродил бескрайними просторами Российской империи какой-то шустрый англичанин взял и вроде бы как украл у него е тему его романа. Алексей Михайлович, искренне посмеявшись таким его претензиям к давно умершему английскому классику, объяснил ему, все как мог, и как мог, успокоил.
---Не ты первый Михаил, не ты и последний!
Высокообразованный хозяин, до самой глубокой ночи, объяснял своему гостю, что существуют десятки, если не сотни тысяч писателей во всем мире, и что иногда и у них случается такая оказия, что одну и ту же тему одновременно описывают два, а то и три человека. Часто в этих книгах и события и даже имена главных действующих лиц совпадают. И правым в этом споре всегда оказывается тот, кто написал свое произведение первым. Так сказать – приоритет. Конечно, вне всякого сомнения – это чрезвычайно досадно и обидно, потратить, сколько трудов, понапрасну как оказалось. Но чем дольше будет существовать человечество, тем труднее, а скорее всего, скоро просто невозможно будет написать что либо новенькое, или оригинальное хотя бы. Единственный, кого нельзя упрекнуть в плагиате, это – само Господь Бог. Создатель всего сущего. Хотя, а вдруг нечто подобное, уже кем-то создавалось и не один раз! И это просто очередная попытка, на мой субъективный взгляд не совсем удачная. Сказал он и трижды перекрестился на висящий образ таким своим смелым и богохульным мыслям. Но, тем не менее, продолжал он свою прерванную богохульством мысль, тебе не стоит отчаиваться, а нужно просто работать, работать и еще раз работать. И возможно, что рано или поздно удача и тебе улыбнется, а она, как известно женщина с очень большими претензиями, и улыбается только тем, кто хоть что-нибудь да делает. Доверительность и искренность разговора, несколько успокоили нашего героя. Особенно его взбодрили слова о том, что у него, вне всякого сомнения, есть определенные задатки, потому что он, не имея никакого образования он каким-то непонятным образом умудрился в своей тьме-таракане, написать - ну почти то же самое что и великий Шекспир. А это согласитесь что-то да значит.
******
Прошло несколько лет, наш герой так и не покинул этот гостеприимный дом, а остался жить, и работать в нем дворовым мужиком, у отставного подполковника Лебедева. И хотя он из шикарных барских апартаментов, переселился в домик для слуг, отношения между ним и Алексеем Михайловичем, продолжали сохраняться если не дружеские, то, по крайней мере, теплые. Наш герой, живет в небольшой комнатке во флигеле, все свои заработанные деньги, он в основном тратит на свечи, чернила и бумагу. Окончив свои дела по хозяйству, наколов дров или натаскав воды, он в любую свободную минутку, он пишет, а в особенности это происходит по ночам. Иной раз, в полгода, а то и чаще, он осторожно стучится в двери кабинета Алексея Михайловича, и заговорщицки как-то даже протягивает ему свою очередную рукопись. Которую, Алексей Михайлович, ни без какого притворства, с искренним интересом прочитывает. После чего обычно идет в свою огромную библиотеку, достает с одной из полок книжку с точно таким же сюжетом, и просит, кого ни будь из слуг отнести ее Михаилу. Весь следующий день нашего героя никто не трогает, он буквально съедает за это время принесенную ему книгу, после чего идет в ближайший трактир, где и напивается в стельку. А на следующее утро, как ни в чем не бывало, начинает носить воду и колоть дрова, а по вечерам и по ночам, опять с просто с невероятным упорством, продолжает писать и писать. Алексей Михайлович, по настоящему, даже как-то по-отечески жалеет своего несчастного писателя. Ирония судьбы, родись он пару тысяч лет назад, с его- то способностями и фантазией, и для потомков, он остался бы самым великим и гениальным писателем, каких только рождала земля. И все нынешние писатели и писаки, тоже кусали бы локти и завидовали бы ему кто черной, а кто и белой завистью, ему, первому, которому можно было писать о чем угодно, не боясь того, что кто-то обвинит его в плагиате. Но увы, герой наш родился слишком поздно, и кусать локти и завидовать тому счастливому времени осталось ему. Такой уж видно его не веселый удел. Последнюю свою рукопись, он преподнес Алексею Михайловичу, в самый канун Рождества. Вернее сказать это была уже не рукопись даже, а отпечатанная и переплетенная книжица, которая называлась – ПОСЛЕДНИЙ РОМАН. Ниже, как он и мечтал, было написано М. Баренцев. Это был не роман и не повесть, а что-то похожее больше на его автобиографию. Очень коротко о детстве и юности, и очень подробно и я бы сказал красноречиво о всем том что творилось в его дикой душе, после того как он прочитал пьесу великого Шекспира – ГАМЛЕТ. Какие муки, и какие страдания, он испытал в тот самый миг, когда захлопнул прочитанную книгу. И что он испытывал потом, каждый раз, когда оказывалось, что-то, к чему он с такими невероятными усилиями и трудом дошел сам, и только своим умом, уже было обязательно раньше написано, если не каким-то греками, то кем ни будь еще. Все это было написано с таким мастерством, и с таким отчаянием, что было даже как-то по-настоящему страшно. Казалось, что после того, как человек напишет подобные строки, ему остается только одно на этом свете взять и убить себя. Именно об этом и шла речь в его самых последний строчках. Автор писал, что он оставляет себе жизнь как человеку, но убивает себя как писателя. Именно поэтому его исповедь и называется – Последний роман. Дочитав исповедь до конца, Алексей Михайлович, не отправился как обычно в библиотеку за книгою, потому что подобной книги в истории человечества пока еще не существовало. А приказал горничной, что бы она пошла и проведала как там Михаил. Горничная, не спеша отправилась в флигель, а наш герой выпив одним махом стакан водки, сидел в темноте ожидая – неужели и такая книга существует уже, в этом жестоком мире. Вот сейчас, послышатся шаги, и кто-нибудь, из слуг, постучит, а может быть и без стука, приоткроет двери и скажет страшную для него фразу:
----Вот мол, барин велели книгу тебе передать!
И буквально лишь только он об этом подумал, как послышались приближающиеся шаги. Вот шаги осторожно остановились. Вот три обычных удара в двери. Голос служанки:
----Михаил!
Алексей Михайлович, слишком поздно сообразил, что послав горничную в флигель, он возможно тем самым убил по настоящему, автора – Последнего романа. Настолько быстро настолько он только мог, он бросился на улицу, выбежал на улицу, ведущую к флигелю. Он увидел на лице горничной самое настоящее выражение ужаса. Смысла бежать дальше просто не было, было уже слишком поздно и отставной подполковник Лебедева. Медленно побрел обратно в дом, повторяя про себя – Я оставляю себе жизнь как человеку, но убиваю себя как писателя! Я оставляю себе жизнь как человеку, но убиваю себя как писателя. У самого входа в дом он вдруг обернулся, и как бы обращаясь к Михаилу, сказал:
----Я убил тебя как человека, но уверяю тебя, что ты останешься как писатель! И спустя полгода верный своему слову? полковник Лебедев за свои деньги издал книгу, абсолютно никому неизвестного автора, некоего Михаила Баренцева “ПОСЛЕДНИЙ РОМАН”, которая, /нужно отдать должное/ произвела буквально фурор в литературной жизни Северной Пальмиры.
*******
Вот, собственно говоря, и все! Каково, а? Не знаю как вам, а мне тогда показалось просто замечательно. Коротко, предельно ясно, и самое главное ново. А как же иначе. Скажите, какому еще идиоту кроме меня придет в голову написать повесть о питекантропе,/это мои познания в палеонтологии и антропологии дают о себе знать/, так вот кто напишет еще о питекантропе или неандертальце, который угольком от костра на стене в пещере вдруг взял и написал самого Гамлета. Я был абсолютно уверен, что кроме меня, до такого больше никто не додумается. Вы можете возразить мне, что уж чересчур финал трагичен и печален. Признаюсь, я тоже об этом думал. Конечно, можно было бы все закончить и более оптимистично, что я вначале признаюсь, и сделал, вернее, если быть уже полностью до самого конца честным, не сначала, а после того как с помощью приближающиеся шагов, служанки и стука в двери к Михаилу убил своего героя. Написав последние слова, отставного подполковника, я уже положил ручку и хотел, было уже подобно классику воскликнуть – Ай да я, ай да сукин сын! Но вдруг, поймал себя на мысли, что уж как-то чересчур все грустно заканчивается. После чего снова взял в руки ручку, и не откладывая в долгий ящик, взял и написал совсем другой конец. В нем, мой герой не умирает, а просто сидит в своей коморке, ожидая приговора, попивает, не спеша себе водочку, и так и не дождавшись страшных и убийственных для него слов, сладко засыпает на своем убогом ложе, толи от усталости, а толи от нахлынувшего на него счастья. В общем, если честно, /теперь-то я прекрасно понимаю, не ахти, какой финал, но мне тогда честно очень нравилось. Во-первых – хэппи-энд, а во вторых как бы оптимистическое обращение к таким же писателям как я, мол, дерзайте, ищите и рано или поздно и вам улыбнется настоящая удача. Но так было только в самый первый момент. Потом, мне вдруг и в этом окончании что-то не понравилось, я еще раз перечитал первый вариант – тоже вроде ничего! И как часто бывает в подобных случаях, я просто растерялся. На улице, к этому времени должен вам сказать уже начало светать и где-то еще далеко от моих окон, не спеша, размеренным темпом стала шаркать метла нашего дворника Кузьмы. Вот именно под этот его замечательный аккомпанемент, я решил – а черт с ними с вариантами, пусть будет что будет. Я вынул из кармана пятикопеечную монету, взметнул ее вверх большим пальцем и после того как она, покружившись в воздухе, и издавая при этом специфический звук, упала на зеленое сукно, отцовского рабочего стола, я твердо решил – орел – первый вариант, решка – второй. Вот именно таким образом в редакцию и отправился рассказ с печальным, но как мне тогда на другой день уже казалось гениальным окончанием. После этого, оставалось только ждать. Шли в общем-то самые обычные и ни чем не примечательные дни. Возвращаясь с работы или идя в институт, я то и дело спрашивал у старушек из Союзпечати – не поступал ли еще новый номер интересующего меня журнала. Ответ был все время отрицательный. Я даже стал ругать себя за то, что с самого начала года не выписал этот самый журнал, ведь он был одним из моих самых любимых журналов, ведь выписал же я целую кучу всякой макулатуры. Но так бывало только тогда, когда у меня было плохое настроение, в другие же дни я сам над собою подсмеивался – да и действительно, откуда я в начале года мог знать, что во мне вдруг откроется такое дарование. Я, даже несколько раз хотел, было позвонить в саму редакцию, и, представившись, таким знаете солидным голосом спросить:
---Мол, это такой-то и такой-то писатель, интересуюсь, как там поживает мое детище, или безделица?
Нет, детище все-таки лучше. Но потом передумал и не стал морочить людям головы. Решив, пусть все будет, так как будет!
*******
Она сказала – Да!
Нет не Женька Ковалева, с которой я тогда встречался, а страшненькая такая с виду старушенция, которая после произнесенного ею – Да, стала для меня чуть ли, не самой прекрасной женщиной на всем белом свете, после мамы естественно! Я дрожащими руками взял протянутый мне в окошко журнал, даже переплатил,/на чай/, копеек наверно двадцать, и пробормотав что-то типа:
----Сдачу оставьте себе!
Бросился с журналом на ближайшую скамейку. Слава богу, что у меня хотя бы не хватило ума, купить их десяток, как я раньше мечтал. Что бы значит всем друзьям, с автографом, мол, скромненько, так и так, - от автора… Перелистав весь журнал, раза, наверное, три, и со страшной просто силой его захлопнув, после третьей безуспешной попытки мне даже вдруг показалось, что изображенная на задней странице девушка – колхозница, сжала руку в общеизвестную комбинацию из трех пальцев, и протянула ее ко мне. Мол, вот на тебе умник, от всей нашей редакции, огромную фигу и не просто фигу, а фигу с маком! Я со злости скомкал весь журнал, и зашвырнул его в урну, стоящую напротив. Нужно сказать, что расстояние было очень даже приличное и я, тем не менее, все равно попал. Первое, что мне хотелось сделать после этого это или напиться или подраться. Вернее, можно было, и совместить оба желания, сначала напиться, а уже потом и подраться. Пойти прямо в редакцию и набить физиономию самому главному редактору, или хотя бы просто кому-нибудь из их компании. Но потом, подумав, что это мало что изменит, я как-то вдруг успокоился и побрел домой. Я конечно скажу неправду, если скажу что после всего случившегося я вообще потерял всякий интерес к судьбе своего произведения. Просто на какое-то время я как бы остыл. Уже не было того азарта и того интереса, с которым я раньше каждый день допрашивал киоскерш, по поводу того:
----А не поступил ли новый номер?
Спрашивать то я продолжал спрашивать, как и раньше, но уже как-то совсем по-другому, без того пристрастия и интереса. Иногда вообще забывал спросить, ну не спросил сегодня, спрошу завтра!
И вдруг представляете как гром среди ясного неба – денежный перевод. Скромненькая такая сумма, да что там сумма, самое главное текст ее сопровождавший. Такому то и такому – гонорар за сентябрь. Представляете себе, слово, какое – гонорар. Это слово произвело на меня точно такое же воздействие, если бы меня вдруг из-за угла ударили по голове топором или на крайняк обухом. Это еще хорошо, что я первый из всей нашей семьи открыл почтовый ящик, а то сразу же посыпались бы вопросы типа – Что? Да как? А уж, согласитесь, какой в такой ситуации возможен фактор неожиданности, на который я так рассчитывал, с самого начала. А тут все знают, что я неизвестно пока за что, но получил от издательства деньги и не просто деньги, а самый настоящий гонорар. Сразу же вспомнилось и Колькин день рождения, до которого оставалось чуть больше двух недель. И те сладкие грезы в отцовском кабинете, за письменным столом. Я снова и снова представлял себя как я скромно так с достоинством, после всех, обязательно только после всех, вдруг встану, прокашляюсь, достану откуда-то, пока еще, правда, не знаю, откуда журнал. Скажу все, что полагается в подобных случаях, а на закуску вот мол:
----На тебе дружище Николай мой скромный подарок!
И отдам ему журнал с автографом. Все сначала естественно не поймут, что происходит, зашумят, зашепчутся, а уж когда все узнают, вот удивятся. Я так явно представил картину происходящего и то, как я одним махом утру им всем носы, что чуть было не свалился со ступенек, услышав голос младшей сестры:
----Ты чего торчишь здесь, и глаза закатил как ненормальный. Заболел что ли?
Вообще-то самообладание у меня будь здоров! Но представьте себе, находиться в таком восторженном и блаженственном состоянии и вдруг – Ты чего здесь торчишь? Фу ты черт, даже слова все забыл:
--- Да я тут это, вот почту забрал!
----Ну, и есть, что ни будь интересное?
Поинтересовалась сестренка.
----Да нет, одни только газеты.
Пробормотал я, при этом осторожно, что бы упаси боже не помять в карман квитанцию о переводе. А чем же еще кроме этой самой квитанции я смогу доказать что этот самый - /Некто Сочинитель/, это не какой-нибудь маститый писатель а я, ихний сын и брат, и наконец ихний друг. Мы вошли в квартиру, на этом, по-видимому, удовлетворившись ответом, допрос был и закончен. Единственное о чем я теперь беспокоился так это только о том, что бы вожделенный журнал попал мне в руки как раз к Колькиному дню рождения. К этому злополучному дню мы еще с вами вернемся, а пока мне нужно дорогому моему читателю кое-что объяснить, и уточнить. Дело в том, что под этим самим таинственным сочинителем, как я уже успел раньше проговориться, скрывался ваш покорный слуга. Если быть честным, то я просто струсил. И в том, что я побоялся подписывать свое сочинение, нет никакой бравады, а уж, а уж тем более, какого ни будь подражания тем писателям, которые использовали псевдоним. Просто-напросто, я испугался, и плюс к этому немножко даже как-то устыдился, нет вы не подумайте что я устыдился того что сам написал, а просто мне вдруг представилось что какой-нибудь литературный критик, или обозреватель, которому кто-то из редакции дал ради прикола почитать мою рукопись, возьмет да и напишет где-нибудь или того еще хуже прочитает по ящику
какую-нибудь мою /бессмертную/, цитату, и это обязательно, в каком-нибудь критическом, или отрицательном контексте. После чего в заключении добавит, что такие крючкотворцы как этот – как там его /тоисть я/, нашей советской литературе и даром не нужны! Этого, я конечно не вынес бы, нет я не стал бы после этого вешаться или бросаться из окна, просто зная свой характер, я могу сказать что чувствовал бы себя обплеваным, до конца своей жизни. И самое страшное, это если бы он назвал меня моей настоящей фамилией, которой так гордились мои предки, а тут прикиньте такой конфуз. Именно поэтому в письме, которое я отправил в редакцию вместе с рукописью, я естественно обо всем этом даже и не заикнулся, А написал что-то высокопарное, типа того, что в литературе я пока еще совсем новичок, и не хотел бы, что бы имя мое стало достоянием гласности. Что я даже был вообще не очень уверенным, а стоит ли вообще подписывать мое произведение. Что они, тоисть те, кто в этом разбирается подолгу своей работы, пускай, как можно суровее оценят мой скромный труд, и если они вдруг сочтут возможным, что бы это было когда-либо напечатано, то я по гроб жизни этим людям буду обязан. А если же нет, то их суровый приговор я приму как товарищеский совет, и или вообще брошу этим заниматься, или наоборот сожму зубы и как мой герой, буду, не покладая рук трудиться и шлифовать свое мастерство. Что бы, когда-нибудь возможно вырасти до такого уровня, что бы сметь называть себя гордым именем – советский писатель. Было там еще что-то о скромности, наивности и т. д. Короче говоря, много всякой ерунды. Но обратный адрес я, тем не менее, очень разборчиво написал внутри конверта, что бы значит, не напутали и точно знали, куда присылать гонорар, а на конверте не написал его вообще.
Спустя полчаса, я как угорелый носился по столице, пытаясь как можно больше скупить тех самых журналов, с моим /бессмертным/, произведением внутри. Но, увы, в подтверждение того, что наш народ самый читающий народ в мире, мне удалось раздобыть только лишь шесть экземпляров вожделенного печатного издания. Наверное, не одного меня сводил с ума ни с чем другим несравнимый запах, свежего / буквально вчера только что /, отпечатанного журнала или газеты. Не знаю как у кого, но у меня до сих пор это запах, / как и запах раскрываемой книги в библиотеке/, почему-то именно только в библиотеке, так вот этот пьянящий запах, /а уж тем более с запахом моего рассказа/, как мне казалось тогда какой-то особенный и ни с чем не сравнимый, /бред, конечно/, делал меня самым счастливым человеком на свете, ну если и не на всем свете то на одной шестой его части уж точно. Судьбою этих шести экземпляров, я решил распорядиться следующим образом. Естественно самый первый номер, попавший мне в руки, должен был естественно остаться мне, / автору/, и занять свое почетное место на книжной полке, / пока еще пустой/, но в скором времени, которую я надеялся натромбовать томами своих книг. Еще один экземпляр родителям, что бы читали, и гордились плодом своего труда, затем сестренкам по одному экземпляру, / что бы понимали, с кем они живут под одной крышей/, нет, не так, /а с кем им выпало счастье жить под одной крышей/, ну и наконец, один номер Кольке, и оставшийся экземпляр, оставить опять себе так, на всякий случай. Вечером, я подписал все предназначенные родственникам и Кольке журналы, / слюнявыми, пафосными, дарственными надписями/, и спрятал их в укромном местечке, до лучших времен, а именно до Колькиного дня рождения, когда я собственно говоря и хотел сделать всем сюрприз. Если бы я рассекретился сразу же, то мои сестренки, /эти две неумолкающие вороны, /уверен, не смогли бы сохранить мою тайну и раскаркали бы об этой новости на весь белый свет. Естественно, что эта информация в первую очередь долетела бы и до Колькиных ушей, и тем самым /фактор неожиданности/, на который я очень рассчитывал, был бы упущен, а я этого больше всего не хотел. Так что хоть меня буквально распирало от желания рассказать всем и обо всем, я просто невероятными усилиями воли стал ждать день рождения своего лучшего друга, что бы сразу, одним выстрелом, застрелить всех зайцев, / каких только можно/. Одному только богу и естественно вашему покорному слуге известно чего мне стояло выдержать эту паузу, но чем ближе приближался вожделенный день, тем все больше и больше сил я получал, как бы подпитываясь, от осознания, грядущего триумфа.
Ну, вот, наконец, и настал мой звездный час, будучи человеком точным и пунктуальным, я тем не менее не мог быть застрахованным от всяких там случайностей, которые даже самых точных людей иногда вынуждают опаздывать. Точно так случилось и со мною. На троллейбусе оборвались провода, или еще что-то там, и огромная божья коровка, замерла посередине улице на неопределенное время. Внутри этой самой коровки находился ваш покорный слуга. Я и так уже опаздывал, на несколько минут, / но это опоздание еще вписывалось в рамки приличия/, но вот поломка, и вынужденная задержка делала мое опоздание уже неприличным. Хотя, сейчас, когда я вспоминаю события того злополучного вечера, я все больше и больше убеждаюсь, что возможно само провидение, задержав меня на пол часа из-за поломки троллейбуса, не позволила мне /явись я время/, нанести моему другу страшную сердечную рану, /и еще неизвестно как бы он ее перенес/. А пока, я выскочив из троллейбуса просто побежал, пытаясь как можно меньше сократить свое опоздание. Вбежав в Колькину квартиру, я был весь разгоряченный, запыхавшийся, чуть ли не с вывалившимся языком, я что-то попытался схохмить, /пытаясь извиниться за опоздание/, и к счастью, /это я сейчас знаю точно/, не вынул из дипломата, номер журнала и не вручил его имениннику. Решив немного отдышаться и подобрать для этого более удобный, / или значительный момент/. Застолье как таковое еще не начиналось, и поэтому все приглашенные сидели в зале, /кто на чем/, и очень внимательно слушали, то, что им читал со стопки рукописных листов сам виновник торжества. Я, встретившись взглядом с именинником, /продолжавшим читать некую рукописную историю/, как мог, показал, что я раскаиваюсь, в случившемся, и что готов всячески искупить вину, / к тому же, я был абсолютно уверен, что мне легко удасца это сделать. Колька продолжал читать, /история, которую он рассказывал, по всей видимости, была и вправду увлекательной/, так как читка происходила в гробовой тишине, и когда он закончил, вся комната наполнилась искренними аплодисментами благодарных слушателей, /изнывающих от желания, поскорее уже перейти к самому главному, - застолью/. Колька буквально сиял, я давно не видел его таким счастливым. Я, хотел уже, было раскрыть свой чемоданчик, и сделать свой подарок, тем самым осчастливить его еще больше, но что-то опять меня сдержало, /не та ситуация/, ладно подарю за столом, подумал я. А Колька буквально купаясь в лучах славы, наконец, подошел ко мне, во время почти братских объятий, прошептал:
----Жаль, что ты не услышал, мой первый рассказ, но ничего я дам тебе рукопись, и ты сам сможешь оценить, и добавил, поверь, мне очень важно знать именно твое мнение!
----Конечно, о чем речь дружище, я готов выполнить любое твое желание.
И тут, атмосферу всеобщего восхищения и счастья нарушил голос Клавки. Клава, была на два года старше, нас, и жила этажом выше, чем Николай. Есть такая категория людей, все, что они скажут, или сделают, все не к месту. Именно так произошло и в этот раз. Очкастая плоскодонка, с кривыми ногами, даже по своей врожденной тупости, просто не могла не понимать, что то, что она собралась озвучить, произведет в комнате эффект разорвавшейся бомбы, и весь праздник полетит псу под хвост. Но тяга подобных людей, к /ни к кому не нужной правде/ тем не менее заставляет их делать подобные гадости, даже прекрасно осознавая их последствия. И по-видимому врожденное необузданное желание испортить ближним праздник, толкает этих людей, делать самые нелицеприятные поступки. Она могла промолчать, или сказать свое мнение имениннику с глаза на глаз, но такова уж суть подобных людей, что они всегда, и все делают именно вот так: Ее громкий, голос, скрипящий как плохо смазанная дверь, буквально разорвал эйфорию, царившую в зале, и смысл, произнесенный ею слов, сводился к следующему:
----Врешь ты все….И ничего ты Колька сам не сочинил, а все, что ты нам пол часа здесь читал, это чистой воды плагиат, весь сюжет, твоей истории один к одному переписан вот из этого рассказа!
И она, /представляете мое удивление/, достала из сумочки свернутый в трубочку толстый журнал, /, да /вы не поверите/, именно тот самый, которых мне удалось раздобыть только шесть экземпляров/, и в гробовой тишине, она, найдя нужную страницу, стала, перечитывать отрывки, /представляете из моего рассказа/, которые, /если судить по реакции гостей, а особенно именинника/, и вправду абсолютно точно повторял сюжет рассказа, якобы написанного Николаем.
----А автор рассказа, вот некто СОЧИНИТЕЛЬ.
Прочла она, и затем уточнила, /по всей видимости, для особо бестолковых/, наверное, такой псевдоним.
Если быть кратким, то можно сказать что на этом, собственно говоря, весь День рождения моего друга Кольки и закончился. Если быть точнее, то какое-то застолье все-таки было, /для кого же это сколько всего наготовила, в сердцах, сокрушалась, /в кои времена протрезвевшая Колькина мать/, так что давайте к столу, дорогие гости. За столом, /без виновника торжества/, сами понимаете, нам, в те времена еще совсем, почти непьющим, делать было нечего, и все мы постарались как можно быстрее слинять с застолья.
Нужно сказать, что гостям постарше, такой поворот, на мой взгляд, даже очень понравился. Бессмертная фраза, “Чем меньше нас – тем больше наша доля”! Остается актуальной, во все времена.
*******
Я, один из немногих кто знал, где после случившегося нужно искать Кольку. На чердаке, в самом дальнем углу, у нас был штаб, как у Тимура и его команды. Там, с огарком свечи, буквально заливающегося слезами, я и обнаружил своего друга. Он всхлипывая, сидел в позе полулотоса, и раскачиваясь из стороны в сторону повторял:
----За что? Ну почему? Узнаю, кто скрывается за этим СОЧИНИТЕЛЕМ, выслежу и убью – суку!
Перед ним на полу лежали развернутая, судя по всему на последней странице его рукопись, и рядом с нею, толстый журнал, развернутый на той самой странице, где тоже заканчивалось мое /
бессмертное произведение/.
----Ты, что тоже считаешь, что все это, /он взял свою рукопись, и затряс нею перед собою/, я у кого-то украл?
----Да ты что! Да не сойти мне с этого места, если я об этом даже мог подумать!
Как можно более искренне произнес я, при этом думая, что как раз я, по всей видимости, и являюсь тем единственным человеком во всем мире, который может со сто процентной гарантией утверждать, что не считаю его вором чужого литературного произведения, так именно сам и являюсь его автором. Хотя, с другой стороны, если бы мой несчастный друг, проявил больше настойчивости, и успел первым опубликовать свой рассказ, то на его месте, был бы я сам, и еще неизвестно как бы и кем я себя бы чувствовал!
Стараясь выглядеть как можно более /незаинтересованным/, я подошел к другу, взял из его рук скрученную в трубочку рукопись, затем, с полу поднял толстый журнал, и, усевшись на в свое время, / позаимствованной у кого-то/, раскладушке, стал с очень заинтересованным видом читать оба произведения. Сначала кусок его рассказа, а затем, кусок тог, что был напечатан в толстом журнале, / содержание которого сами понимаете, я знал наизусть/, и чем больше я читал, тем мое удивление, я бы даже назвал это недоумение, становилось все больше и больше. И причина была даже не в том, что и его и мой рассказ, были как будто зеркальным отражением друг друга по смыслу, но даже и по подобранным словам, и построенным фразам, оба рассказа были абсолютно идентичными.
Покончив с чтением, я захлопнул оба произведения, и пораженно произнес, да, бывает же такое! После чего, я стал вспоминать все, какие только мне были случаи и истории, об просто невероятных совпадениях, и о скандально-печально извенстном романе “ГИБЕЛЬ ТИТАНА”, в котором за десятилетия до гибели Титаника, автор с просто невероятным совпадением описал всю трагическую историю этого лайнера, и его размеры, и количество пассажиров, и многое, многое другое, что нормальному человеку казалось, не могло быть просто случайным совпадением. И историю про Чилийское землетрясение, которое ровно за сутки в таких тончайших подробностях приснились и были описаны одним американским репортером. Все эти истории, в другое время, вне всякого сомнения заслуживающие на то что бы вызвать удивление и интерес у любого нормального человека, в данной ситуации на моего друга, не произвели абсолютно никакого воздействия, настолько сильным шоком для него было все случившееся. Не найдя больше подходящих слов, что бы хоть как-то или чем-то взбодрить его, и отвлечь от его невеселых, мыслей, я решил что наверное в данной ситуации, лучше всего будет просто помолчать, а спустя несколько минут томительного, молчания, я решил, что самым лучшим выходом из данной ситуации будет оставить моего друга наедине. Что я и сделал, встал, положил руку на плече другу и не спеша покинул наше уединенное местечко. Еще одной причиной, по которой я решил уйти, стало то, что я вдруг с ужасом вспомнил, про свой кейс, в котором / как самая неопровержимая улика/, лежали номера толстого журнала, с красочными, слюнявыми дарственными надписями. И не приведи господь, собутыльники Колькиной матери, решат вдруг заглянуть в бесхозный чемоданчик, /а вдруг там завалялось какое-нибудь пойло/, обнаружат журналы, и предадут гласности то, что поссорит меня с моим лучшим другом раз и навсегда. В квартире, тем временем, гульбище было уже в самом разгаре, пьяный базар, уже то и дело пытался перейти на пьяное пение, но пока еще желание говорить было сильнее желания повыть. Мой приход остался почти никем не замеченным, так что я как тень проскользнул в комнату, взял свой кейс, и так же, исчез, под первые, еще несмелые куплеты, какого-нибудь очередного общенародного
хита, типа Шумел камыш, или Ой мороз мороз….
*******
----Потом в наших отношениях, наступило как бы небольшое похолодание, виной тому, была сначала армия, потом, каждый обзавелся семьей, потом пошли пеленки, распашонки. Сами понимаете, что мне человеку очень далекому от творчества, в этот период было совсем не до написания очередных шедевров, /но, тем не менее, в моем дембельском альбоме, в который кроме меня самого больше никто не заглядывал, лежала простая такая тетрадка в 90то страниц, в которую, я иногда, даже сам не зная для чего, записывал свои всякие, странные мысли, приходившие мне в голову. Мысли, по большей части, очень отличавшиеся от всего того, что я слышал, да и сам говорил, надеясь, что когда-нибудь, наступит время, когда я их расширю и озвучу. Что касается моего друга, то с невероятным трудом он поступил и таки закончив Литературный институт, но стать настоящим писателем, он так и не смог стать./ Как, наверное, не смогли ими стать и большинство его выпускников/.
Он работал в какой-то профсоюзной газете, толи Гудок, толи Волна, иногда под разными псевдонимами пытался печатать свои рассказы, иногда получалось, но добиться такого результата, о котором он втайне мечтал, ему не удалось. Плюс неудачный брак, да еще и наследственная предрасположенность к спиртному, так что нет ничего удивительного, что как пелось в одной песенке из нашей теперь уже далекой молодости: “И в борьбе с зеленым змеем побеждает змей”. Я, и остальные / кто был неравнодушным к его судьбе/, как могли, старались ему помочь, но все наши усилия были ничем, по сравнению с желанием человека, решившим себя угробить. И нужно сказать, что в этом желании и стремлении он очень преуспел, и сгорел буквально за пару лет превратившись лишь в жалкую тень, того человека, которого мы все помнили и любили. После его смерти, на сороковой день, его старшая дочь, позвонила и сказала, что хотела бы передать мне некоторые вещи, которые отец хотел, что бы после его смерти достались именно мне. Это была пачка из трех общих тетрадей исписанных мелким почерком. Я почему-то, и ожидал получить нечто такое, и поэтому приехал не сам а с нашей общей знакомой,/ той самой Клавкой, очкастой плоскодонкой, патологической любительницей никому не нужной правды/, которую я попросил, / после того как мы покинули квартиру/, некоторое время сохранить эти тетради у себя, и если ей удасца выкроить время, то ознакомиться с их содержанием. Спустя полгода, или что-то около того, она мне перезвонила, и рассказала, что подхватила гриппер, /так она называла грипп/, и была вынуждена проваляться неделю в кровати, вот тут-то она и вспомнила про мою просьбу, и очень внимательно изучила содержание тетрадей.
----Ну и как тебе, то, что в них написано?
По затянувшейся паузе, я понял что восторга, по поводу написанного ожидать от нее не приходиться.
----Так, ничего особенного….
Я тут же поинтересовался, ее самочувствием, / и как бы, между прочим, спросил ее, не собирается ли она еще пару деньков проваляться в постели до полного выздоровления. Она ответила, что еще слаба, и, скорее всего, из за проклятого, простудифилиса, / так она тоже называла грипп/, пару дней еще проваляется.
----В таком случае, я через час к тебе подъеду, сказал я и положил трубку.
Она был рада увидеть старого друга, да плюс еще бутылочка хорошего коньячку, способствовала тому, что мы очень мило побеседовали, помянули Николая, ну и друг, естественно Клавка, не была бы работником областной прокуратуры, если бы не задала мне вопрос, о настоящей причине моего визита. Я не стал ей ничего объяснять, а просто вышел в коридор и вернулся оттуда, с общей тетрадью в руке. Вот, улыбаясь, сказал я, раз у тебя есть еще пару деньков свободного времени, я хотел бы, что бы ты прочла и вот это, / я аккуратно положит перед нею на стол тетрадь/, и высказала свое мнение.
----А что это?
Уходя от ответа, я сделал, как мне показалось, хитрое выражение лица и сказал: Прочтешь, и все сама узнаешь. Спустя пару дней она мне перезвонила, и даже не поздоровавшись, с нескрываемым недовольством в голосе, поинтересовалась, не решил ли я часом над нею поиздеваться. Вместо ответа, я спросил дома она или уже на работе, и, услышав, что еще на больничном, я, опять, не дав ей вставить больше ни единого слова, сказал, что через полчаса я буду у нее, и насколько только смогу попытаюсь ответить на все интересующие ее вопросы. Прихватив коньячку, я сразу же переступив только порог ее квартиры поинтересовался что она думает по поводу, того что было написано в тетради. Она, несколько смягчившись, увидев бутылку, сказала, что, по ее мнению, вторые рассказы, на ее взгляд, написанные Николаем, уже более профессионально, / она даже сказала изящно/, нет того напряжения, угловатости, как бы неуверенности, что в первых тетрадях, и даже сюжетная линия выписана четче и ярче, чувствуется профессиональный рост, и если бы не проклятая водка, / он посмотрела на одиноко стоящую, на столе бутылку коньяка/, то из нашего несчастного друга, вполне мог бы получиться довольно таки приличный писатель. Не Достоевский конечно, не Толстой, но тем не менее… Вот тут-то я и предложил ей за это и выпить, ну и за одно, как и обещал рассказать ей одну очень невероятную историю, которая имеет прямое отношение и к тетрадям, и ко мне с Николаем, и боюсь даже и к его дальнейшей, трагической судьбе. После чего я из-за пазухи вынул тот самый злополучный толстый журнал, чуть ли не чвертьвековой давности, со слюнявой высокопарной дарственной надписью на обложке, притянул его своей подруге, и пока она читала посвящение, и затем стала его перелистывать, я вкратце изложил всю свою историю, которую, правда в несколько более развернутом виде, прочитали и вы. Как вы надеюсь, помните, Клавка, была на том самом памятном Колькином дне рождения, и собственно говоря, именно из-за ее врожденного правдолюбия, и разгорелся тот самый скандал, со всеми последствиями.
----Не может быть! Только и смогла она произнести после того как я своим рассказом поставил все точки над и. Это же надо, такое совпадение, и даже хронология написания, один к одному. Последние ее слова, я не совсем понял, и попросил ее уточнить, что она хотела ими сказать. Она, по-видимому, не сразу сообразив, что я теперь от нее хочу, а потом, догадавшись, объяснила. Оказалось, /этот факт поразил ее не меньше чем сходство сюжетов моих и Колькиных рассказов/, Я как вы, наверное, помните, отдал Колькины тетради, ей в руки даже не раскрывая их, не говоря уже о том что, бы узнать написанное в них, таким образом, я понятия не имел об их содержании, и мог разве что только догадываться, что в них рукописи. Мое предположение оказалось верным, там действительно было самое дорогое для моего друга, его рукописи, которые, как впоследствии оказалось, как две капли воды были похожи на мои собственные рассказы, но и даже это было не столь поразительным как то, что и его и мои рассказы в хронологическом порядке были написаны в той, же самой последовательности. Получалось, что сами идеи, или если ходите сюжетные линии, мы с моим несчастным другом улавливали одновременно и в одной и той же очередности. Выслушав мою исповедь, обильно приправленную моими переживаниями и рассуждениями, она поинтересовалась: И что ты теперь со всем этим намерен делать? Как что, теперь, когда своим творчеством, я не буду причинять душевные раны своему несчастному другу, мне кажется что я имею законное право, в конце концов написать, и опубликовать, все то, что все эти долгие годы я носил в себе, как некий тяжкий груз, или если даже хотите крест, / а что вы хотите, коньяк делает свое черное дело/, и первую серию своих рассказов, начну именно с того самого первого рассказа, с которого собственно говоря, все и началось. 15.04.2016

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.