ЗАЯЦ НА ВОДОСВЯТИИ

©, ИВИН А.Н., автор, 2014 г.
Алексей ИВИН

ЗАЯЦ НА ВОДОСВЯТИИ

Так как творчество – это либо прогнозирование (примерка ближайших или отдаленных возможных ситуаций применительно к себе), либо мемуаристика (художественное воспоминание после опыта) и так как автор ныне определенно живет внутри сего дня (то есть, не прогнозирует, но и не вспоминает, не разбрасывает камни, но и не собирает), то целесообразнее воспроизвести фоновую картину, заставку, комнатные обои. Они просто обои, и ничего больше, поклеены клейстером.


Сосипатр Чечелов понимал, что следует пересилить себя и прогуляться, пока бездеятельность не одолела его самого и не склонила к распутству. И хотя зима была малоснежной, а днем подтаивало, он прихватил лыжи и двинулся из квартиры вон, почти как убегают с пожара. «Ненавижу эту поганую цивилизацию и как она устроена, - воспаленно думал он, выходя на мост через реку, не везде замерзшую, с полыньями; на мосту продувало порывами ветра. - Одни, в меньшинстве, носятся как угорелые по всему свету или хоть по стране, другие, как привязанные сидни или паралитики, торчат безвылазно дома, вяжут носки, спят, нянчат внуков. А жизнь – она в движении. Вот именно тогда в движении, когда начинаешь обрастать жиром, коснеть и засыпать».


Пятидесятилетний Чечелов с предосторожностями, подпираясь лыжными палками, спустился с дорожной насыпи сразу за мостом и на запорошенном снегу, испещренном собачьими следами, экскрементами и пуками стоячей полыни, приладил лыжи к подметкам ботинок. Нагибаться было трудно, расклоняться – болезненно. Поле по берегу реки, печальное, скучное, тянулось метров на триста, с одним лишь крошечным березовым колком в канаве. Солнца не было, ветер дул в морду. Проложишь лыжню, одно из двух: или завтра снег сойдет совсем, или ее заметет свежим. Ну, правда, был еще третий вариант: собачники, которые часто прогуливали здесь своих питомцев, лыжню затопчут.


Оздоровитель тела и борец с косностью, Чечелов брел по мелкому снегу, пропуская между ног заснеженные кочки и прошлогоднюю лебеду, и понемногу взбодрялся. Если бы зима продержалась еще хоть две недели, можно бы укатать лыжню до блеска и кататься в спринтерском темпе. Но это вряд ли. С небес вроде как дождик накрапывает. Или это крупа? А какой унылый вид, прости господи, и какая нечистая, сточная речка – ни замерзнуть, ни разлиться уже не в силах. А ведь всего четыреста лет назад, когда здесь обосновались первые бегуны от цивилизации, отшельники, река была полноводна и закована в лед, как полагается в январе. Что они сотворили из нормальной природы своими автомобильными выхлопами и газоконденсатом? Еще на коров валят, сволочи: это-де крупный рогатый скот напердел, атмосфера-то и перегрелась азотом. Ага!


Чечелов старался, чтобы лыжня шла ровная, как портняжный стежок, и вскоре миновал поле насквозь и поднялся на узкий вал, перпендикулярно упиравшийся в речной берег. Вал, в скудном олешнике и черемухах, был тоже искусственного происхождения – строили ЛЭП. По ту его сторону протекал узкий ручей. Понадобилось несколько минут, чтобы переправиться через него, потому что снимать лыжи не хотелось, а расселина зияла порядочная: как бы туда не свалиться. Сразу за ручьем возвышался втрое больший вал – насыпь железной дороги, и Чечелов тотчас оценил свои силы: нет, не вскарабкаться, ни «елочкой», ни «лесенкой», ни вообще никак; подростком он, может, и рискнул бы, отважился бы, а сейчас нет задора. «Куда пропал задор? - спрашивал себе одинокий лыжник, сворачивая под железнодорожный мост и огибая восьмиметровый бруствер, на котором покоился его правый пролет. – Воры, отморозки, расхитители, куда пропал мой задор? Ведь в прежние годы, если выезжал из дому, так это было сплошное приключение до вечера и восторг. Бывало, от иной обындевелой ветки прямо обалдеешь – так она красива. А теперь?»


Он обогнул опору моста с другой стороны и увидел дальнейшую перспективу берега. Здесь он уже основательнее зарос раскоряченными безобразными ветлами, но по противоположному берегу, на искусственной забетонированной насыпи, тянулась нефтебаза, четыре огромных резервуара охраняла собака на цепи, которая тотчас забрехала на лыжника. Она бегала по кругу, гремя цепью, хотя река и металлическая сетка далеко разделяли ее от Чечелова.


Из-под моста лыжню пришлось вести через еще одну собачью площадку, утоптанную до земли. И так-то снега нет, а здесь он был истоптан, изрыт собакой до песка: судя по всему, хозяин заставлял ее «носить поноску», гонял по кругу. «Никогда я не любил и не понимал собак, - подумал Чечелов. – Глупые животные. А впрочем, все мы с придурью, и собачники – не больше других. Зачем вот я прокладываю лыжню? А хочется, чтобы она была п о в е р х всех следов, царила в поле и вела. Бзик? Определенно бзик, ничуть не извинительнее, чем когда собака таскает человека на поводу каждый день. Я якобы укрепляю здоровье, собаковод – прогуливается сам и питомца прогуливает, а поди докажи нам, что это глупо! Нет же конструктива в этих поступках. С собакой в лес – это правильно, с собакой на прогулку – глупо. На лыжах в соседний финский хутор, куда дорогу перемело, это правильно, в мокрый день ради оздоровления – глупо».


Тропу пересек желтый трубопровод, образовав над нею воротца с притолокой. Напрямую миновать его на лыжах нечего было и думать, пришлось свернуть к воротам и какое-то время ехать пешеходной тропой, искромсанной квадрациклом. Парни из деревни Пиково, нет бы довольствоваться мотоциклами, напокупали квадрациклов и вонючих мотосаней и, пользуясь тем, что малоснежно, изъездили вдоль и поперек все поле, прилегающее к деревне. Чечелов злился: «поверх» развороченной гусеницами тропы проложить лыжню не получалось; идеальная лыжня мыслилась ровная, как стежок, и по целине, по девственному снегу. «Боже, пошли мне чистого глубокого снега на много верст, - взмолился лыжник Чечелов. – Что я кувыркаюсь по этим кочкам?.. «Бразды пушистые взрывая, летит кибитка удалая…» Иная на двух лыжах с пропеллером, иная на гусеничном ходу, а то еще есть с кабиной на огромных колесах. Чего я здесь копошусь, соревнуясь с ними? Мне их не победить. А если возвращаться к натуре, надо уезжать в Тюмень или в республику Коми. Но там-то их еще больше, этих постылых колесников, этих управленцев от рулевого колеса: назакупали вездеходов именно потому, что дорог нет. Что толку: засядешь в дремучей тайге в избушке, а они однажды шумной ватагой прикатят к тебе выпивать и охотиться. То есть, проигрыш неизбежен, механизмы вездесущи, природы все меньше и она извращена… Подняться, что ли, на берег и проехать дальше к пруду – или хватит: объехать еще эту речную излуку, да и шабаш?»


Чечелов, опершись на палки, взглянул левым глазом, который был с катарактой, на проглянувшее солнце, но увидел только желтый, чуть согревающий блеск, а в радужке глаза начались яркие свечения и переливы. И опять его взяла злая тоска от того, что он так слаб, несовершенен и беден. В то время как многие люди могут оплатить глазную операцию, деньгами и могуществом соблазнить молодую женщину или, наконец, отправиться в Коми и на Ямал в эту самую избушку, он угнетен бедностью. Там все натурально, в этом охотничьем домике: широкие охотничьи лыжи, дровяной истопель и печка без угару, незамерзающий ключ и три ледяные ступени к нему, недвижный, точно жестяной, пихтач за двором и длинное болото, по краю которого – видно отсюда – крадется рыжая лиса. Ну, а что здесь и теперь? Ненавижу их успехи – достижения цивилизации, их искусственные хрусталики, их пересаженные головы и сердца, через принтер отпечатанные предплюсны и их нейростимуляторы для дураков, - что мне в них, если они не доступны бедному человеку и даже порабощают его? Ведь искусственный хрусталик, раз я не могу им воспользоваться, становится средством моего порабощения».


Чечелов начал было лесенкой взбираться на крутой пригорок, чтобы ехать дальше берегом к пруду, но вдруг, огорченный своими мыслями (что крепить здоровье бесполезно), с середины восхождения развернулся вниз и съехал по старым следам. Было очевидно, что если по этой излуке, от трубопровода, где он пересекает реку, досюда проложить круговую лыжню, - получится не хуже, чем ехать до пруда, получится верных полкилометра и, главное, в стороне от этой исхоженной-изъезженной тропы в Пиково.


Он решил ехать по часовой стрелке, а ради этого вернулся до трубопровода и далее свернул направо вдоль берега. По прибрежным буграм колосились метровый пырей и бурьян, как в степи; в этих сухих зарослях снегу не было вовсе, зато в лощине, куда он неосторожно спустился, под правой лыжей обозначилась вода. «Зима! – разозлился Чечелов. – Река не замерзает, снег несколько раз за сезон тает, вечно не утихает шум машин. Разумеется, кто сегодня родился, тому и такая зима покажется чудесной, но я-то еще помню ее с санками, коньками, лыжными походами всем классом, с горячим самоваром на масленицу и лотками маковых плюшек… Куда все делось? Откуда повылазили эти хоббиты, эти круглоголовые скинхеды и человеческие манекены? Почему совсем ни в чем не осталось отрады? И даже ветер припахивает цементной крошкой с завода – во-он труба-то торчит кирпичная, далеко видать…»


Впереди перед единственным взором раздраженного и опечаленного лыжника раз и другой мелькнул неясный белый контур, и словно бы белый, неловко запущенный мяч поскакал, приостанавливаясь, от середины реки, от полыньи, вверх по склону. Чечелов притормозил и успел разглядеть улепетывающего зайца-беляка. Заяц – было видно – уже перебежал тропу и лыжню и устремился, то и дело пропадая из виду, к густым кустарникам метрах в двухстах отсюда. Посреди горьких сетований и разочарований – в своей бедной судьбе и невзгодах – Чечелов поразился тому, что заяц так издалека приходил к полынье напиться, едва пригрело солнце, рисковал, потому что ведь кругом собаки, люди, машины, желтая дуга трубопровода. Ясно же, что это не деревенский кролик, удравший из сарая, а настоящий заяц-беляк, и эта встрече – в утешение: не нравятся Собаки, Коты, Лошади, Быки – вот: есть еще дикая, природная, не ручная, не цивилизованная, не одомашненная форма живности – Заяц. И очень даже просто. Милое существо. Приходил напиться в жаркий зимний полдень, а то солнце печет, шуба нагрелась, а снегу как не было, так и нет. Заяц давно уже исчез в кустах, а Чечелов все смотрел в ту сторону, за сухой полынью и редкими прутьями лозняка высматривая явление настоящего животного. Заяц! Натуральный! В виду городских многоэтажек, дымящихся кочегарок, на пойменном лугу за деревней Пиково. Хоть бы и охотнику Ивану Тургеневу добыча. Живая природа, копошится еще кое-где, спасается человеческими объедками от бескормицы.


Чечелов доехал до заячьей побежки – две лапы параллельно, две последовательно – и свернул на след. Не прошло и минуты, он выехал на тропу и дальнейший путь зайца проследил лишь глазами. Кустарника и мелколесья здесь было не больше гектара, но, похоже, здесь-то заяц и обитал.


«Кто у меня в год Зайца-то родился, ну-ка давай вычисли, - оживленно подумал Чечелов, поворачивая на свою же лыжню обратно к дому. - Ведь, по-моему, матушка? Она или где-то между Тигром и Зайцем родилась, или прямо в год Зайца. Нет, все-таки больше Заяц, чем Тигр: у нее столько фобий, страхов, неожиданностей в характере, что, наверно, это она и встретилась. «Трусишка зайка беленький под елочкой скакал». Ну и спасибо: хоть такой привет от родственников, иносказательный, заочный. Раньше бы поддержала на словах, советом, а теперь как? А вот так, астрологически, виртуально. Кажется, мед у меня в холодильнике еще остался? Приду, выпью свежего чаю с медом… О чем грустить? Не думай, не борись, умрешь легко… Борьба бесполезна, настолько ты кругом повязан. Просто не все это понимают. Но какое все-таки безотрадное поле, черт возьми: одни кротовьи норы!..»

30 мая 2014 г. 08.10.2015

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.