Рождество в Шамотном переулке

Ещё в сентябре мелочишкой из дырявой сумки просыпался первый снег. Хрустко покатался на загривке ветра, застрял в засохшей траве, заскучал и истаял – только его и видели. Бесстыже оголились деревья. Земля мечтала лечь под тяжесть похотливых сугробов и привычно проваляться до весны, зачиная новые особи флоры и фауны. Но второго и третьего снега всё не было. Рассеянная старушка-зима села чинить потрёпанные пуховые шали перед дорогой, да задремала ненароком, замешкалась. Нарядные юбки осени поблекли и обветшали, истлели половой тряпкой, а сменщица всё не приходила. За неимением снега в воздухе металась знобкая пыль, серебрилась в лунном свете, придавая праздничному рождественскому сиянию зловещий сероватый оттенок.
Проснулся Николаша от звуков артиллерии. Помотал тяжёлой головой, протянул руку за пультом. Всю ночь стреляют. Как не надоело? Выключил телевизор, но звуки не смолкли. Холостыми выстрелами хлопала форточка, а в окно беспардонно заглядывала луна. Николаша поднялся с дивана, прошлёпал босыми ногами по ледяному полу, задёрнул занавеску, зажёг свет. Всё как всегда. Следы вчерашнего пиршества на столе, грязная посуда в раковине, нетопленная печь. Подошёл к умывальнику. Нажал на кран, который сто лет назад спёр из вагонного туалета. Быстро, чтобы не пролилось из ведра под раковиной, смочил ладонями глаза, утёрся кончиком замызганного полотенца. Потом взял со стола сигаретную пачку: пусто, – смял и с силой запустил в угол. Бумажный комок описал дугу, отскочил от плиты и завалился за пустой угольный бачок, в который должен был упасть. Не попал.
– Изрядно вчера нахрюндился, – озвучил Николаша результаты теста, – а чё, Рождество же. – Нашёл он себе оправдание и начал внимательно осматривать нестройные ряды бутылок.
В одной – на донышке – колыхалось. Опрокинул её, приладив к горлышку толстые губы, жадно зачмокал. Пошарил по карманам. Пустые хлопоты: горсть мелочи, даже на пачку сигарет не наберётся. Глянул в зеркало: ну и рожа! Мутные глаза с красноватыми прожилками, набрякшие веки, неопрятная бородёнка. Седые волоски торчат растрёпанной дратвой в разные стороны. Почему бы им не лежать ровно - в ряд с чёрными? Чёрных в бороде становилось всё меньше…

Сколько себя помнил, Николаша всегда любил женщин. Надо отдать должное, они отвечали ему взаимностью. Последняя, пятая, жена Лариска даже родила ему сына.
Они познакомились в вагоне. Она пришла из соседнего – попросить у коллеги взаймы пару комплектов белья для пассажиров.
- Чё, новенькая?
- С чего вы взяли? – кокетливо скосила глазки блондинистая проводница.
Гладкая, но не сытая – такие вещи он просекал сразу.
- А почему у вас бельё так быстро закончилось? Вы чё, «китайцев» не используете? – вкрадчиво спросил Николаша.
- Каких китайцев? – изумилась новенькая.
- «Китайцы» - это просто. Хотите, научу мастерить? – Голос проводника начал терять обертоны, приобретая низкое и густое звучание, обычно действующее на женщин безотказно.
- Хочу, - доверчиво ответила представительница прекрасного пола.
- Берёте использованное бельё… ну, то, что уже сдали. Лучше, если пассажир спал на нём не очень долго – всего одну ночь. Слегка сбрызгиваете водой и аккуратненько, – инструктор доверительно приблизился к гостье и, почти касаясь губами её розового ушка, бархатно пророкотал: - очень аккуратненько складываете. Всё, «китаец» готов! Смело выдавайте его пассажиру.
- Но… оно же грязное! Да и мокрое!.. – Блондинка брезгливо передёрнула плечами, но не отстранилась, сладкая.
- За одну ночь - сильно не запачкается, не успеет, – многозначительно возразил бывалый железнодорожник, слегка отодвигаясь, – а то, что сырое – так это нам наруку. Пассажиры ведь как думают: влажное – значит, чистенькое, недавно из прачечной, даже высохнуть не успело!
- Один комплект – два раза продавать? – В косеньких глазах прелестницы зажёгся интерес, и она придвинулась поближе.
- Почему – два? Если рейс долгий… а пассажиры заходят и выходят на маленьких станциях бесконечно… один «китаец» может принести и три, и четыре рублика в ваш карманчик! – Рука искусителя ласково накрыла нагрудный карман форменной рубашки собеседницы.
- Экий вы… опытный!
И уже потом, после скороспелого терпкого секса в тесном купе под ритм колёс, уходя, в дверях, блондинка выдохнула:
- Меня Лариса зовут.
- А меня Николаша! Приходи! Всегда готов поделиться… опытом.

Лариска родила сына и уехала с ним в неизвестном направлении, бросила Николашу, в аккурат после пожара, когда сгорел их домишко. Где они теперь? Бывший железнодорожник задумчиво почесал подбородок, ввиду невыдающейся значительности которого ему приходилось постоянно носить бороду.
А потом он уже и не женился. Зачем – если кругом сладкого зефира и так полно! Быстро, словно скорый поезд, промчалась жизнь. Не разглядел и не запомнил промелькнувших за окном лиц.
Толстые, предназначенные для целования женщин губы обиженно скривились.
- Эх, мама, роди меня обратно! – пробормотал Николаша, отворачиваясь от зеркала.
Хотелось похмелиться, но ещё больше - курить.
Страдалец вышел во двор, принёс охапку дров и принялся растапливать печку.
И вдруг замаячила надежда на опохмелку.
Николаша вспомнил, что нужно починить сапоги одной дамочке. Она принесла их перед Новым годом и очень просила сделать к Рождеству, а когда он сказал, что в праздники учреждение не работает – даже согласилась заехать к мастеру домой и рассчитаться сполна. Записала адрес.
Про сапоги Николаша благополучно забыл, всю неделю пил, как и полагается сапожнику. К тому же – праздники…
И вот оно, седьмое число. Рождество. Скоро подъедет клиентка и даст денежку… Бормоча под нос: «Курить охота. Ах, как курить охота!» - Николаша достал из пакета ботфорты. Он знал слабые места обуви на высоких каблучищах. Так и есть. «Ну, это мы сейчас мигом исправим!» Осторожно вынул сломанные супинаторы. Делов-то: вставить новые – и заменить стельки!
Да, жизнь Николашу потрепала! В трудовой книжке вкладыш уже закончился. Недавно вложили второй. Но ведь жив ещё и даже освоил осёдлую работёнку. На сигареты и рюмочку с закуской хватает – и ладно! А больше ему и не надо.
Чтобы оценить свою работу, сапожник поднёс ботфорты поближе к окну. Ничё, сойдёт! Какая мягкая дорогая кожа! Добротный мех внутри. Николаша мечтательно прижался к длинному голенищу щекой, вдыхая пряный запах. Ах, женщины! Чудесные созданья!

И тут взгляд сапожных дел мастера упал за окно.
Напротив - остановилась машина. Дверца такси приоткрылась, показались долгие ноги в джинсах и кроссовках, а потом и вся их обладательница целиком. Достала бумажку с адресом…
Николаша метнулся в комнату: неудобно являться перед клиенткой в трусах и драной майке, едва прикрытых грязным фартуком. Пока натягивал штаны да рубашку, длинноногая исчезла из виду. Сапожник сунул ноги в обрезанные по щиколотку валенки и выскочил на улицу. Здание бывшей водокачки, в котором он жил после пожара, представляло собой прямоугольный кирпичный параллелепипед с небольшим окошком. И, хотя имело почтовый адрес: переулок Шамотный, дом 3 с буквой «а», никто не воспринимал его как жилой дом. Вот и Николашина дамочка уже открывала калитку соседки. Хотел окликнуть, но сухая глотка издала хриплый сип, который не был услышан.
А в доме номер 3 – без литеры – проживала тётка Холерия – так в переулке называли старую клоунессу с многосторонней и сложной репутацией. Во времена бурной молодости Калерия Эдельвейская была ездовщицей, совершала чудеса воздушной акробатики и купалась в обожании поклонников. Эквилибристка ещё не успела родить детей, откладывая это на потом, когда несчастный случай на арене изменил пропорции её тела. До пояса туловище оставалось по-детски хрупким, а нижняя часть отяжелела и напоминала сундук для реквизита фокусника, ноги разбухли и стали толстыми, как у слонихи Моники. Растеряв поклонников, но не любовь к цирку, Калерия перешла тогда в клоунессы. Смешила публику, и, говорят, получалось. Но и те времена миновали. Осталась лишь любовь к рыжим парикам и немыслимым краскам макияжа. Теперь, когда старуха изредка шествовала по переулку в широкой шляпе с алым пером и подъеденной молью лисьей горжетке, народ расступался: Холерия ползёт. Нет, она не была злой, но что-то в её глазах было такое…
Как многие люди с неопрятным прошлым, Калерия вдруг осознала, как мало пользы принесла она людям, и решила наверстать упущенное, принялась исполнять своё назначение. Теперь старая клоунесса пользовала на дому: лечила то ли от порчи, то ли от сглаза. Говорили, небезуспешно. Говорили, в её ложку чёрт мёду кладёт…
Николаша её побаивался. Да и было отчего. Однажды, было дело, зашёл как-то к Калерии по пьяни, пожалился: почему, мол, женщины его разлюбили.
- Раньше отбою не было, а теперь… Да и сам чего-то… этого… не стоит, короче.
Калерия вперила в него немигающий глаз и велела раздеться догола и ждать её, стоять, не оборачиваться. А сама поднялась с кресла и молча потопала на своих брёвнах куда-то в сенцы. Николаша уже продрог, почти протрезвел и раскаялся, что притащился сюда, а Холерия всё не возвращалась. Николаше ужасно хотелось обернуться – кто-то там возился и вздыхал – но не смел ослушаться хозяйку. Хотелось одеться и убежать отсюда, пока цел, но почему-то не смог найти одежду.
Наконец ведьма явилась. Поводила руками перед Николашиным голым телом, и на нём вдруг начали расти, змеиться чёрные курчавые волосы.
- Фу, какая гадоссть, - брезгливо прошипела Холерия.
- Пор-рча, пор-рча! – истошно завопил кто-то сзади.
- Убирай волосы, скидывай на пол, чего стоишь как истукан? – закричала тётка.
- Да как их убрать? Они всё лезут и лезут, - Николаша испуганно завертелся, обирая себя руками, ощипывая и сбрасывая на пол буйную растительность, превращающую его в орангутанга.
- Да не смей оборачиваться, не то таким и останешься – волосатиком! - расхохоталась ведьма и неожиданно сказала: - Одевайся, иди.
- Как – иди? А как же мой… моя проблема?
- Перестав грешить, надо начинать …аяться, - проскрипела клоунесса и грузно осела в кресло.
- Что надо делать? – переспросил Николаша, не расслышав последнее слово.
Но старая ведьма уже громко храпела. В такт выдуваемому накрашенным ртом воздуху колыхалась прядь рыжего парика.

Николаша не помнил, где нашёл одежду, как одевался. Очнулся у себя в каморке на бывшей водокачке, переулок Шамотный, дом три а. Что это с ним было, он так и не понял. Потом при встрече у магазина попытался спросить Калерию, что же ему надо делать. Но тётка прикинулась ничего не понимающей.
- А? Где беру навоз? – Приставила к уху ладонь, словно глухая. - Так это цирковые… коллеги из цирка привезли. От Моники нашей. Хочешь, и тебе привезут?
- Зачем мне слоновье говно?!! – решительно возразил сапожник.
- Видишь, как рясно на нём мальвы цветут? – Старая дура лукаво подмигнула.
Николаше мальвы не нравились, и он от навоза отказался. А Холерию с тех пор обходил стороной.
Поэтому и теперь к соседке не пошёл, решил подождать клиентку на улице. Однако та выходить не спешила. Николаша зябко поёжился и решительно шагнул за калитку: нужно было выручать свои денежки. У порога замешкался и, мягко ступая ногами в обрезанных валенках, обошёл засохшие стебли мальвы, прильнул к окну. Он не сомневался, что старая клоунесса проделывает какие-то фокусы со случайно попавшей к ней в сети дамочкой.
И действительно, длинноногая, уже без верхней одежды, зато с глуповатой улыбочкой на губах, долго вытягивала из джинсов одну за другой гладкие ноги. Затем сняла свитер и, оставшись в бюстгальтере с модным леопардовым принтом и таких же трусиках, нерешительно повела головой. Сидевшая в кресле напротив клоунесса махнула рукой и встала, загородив на миг обзор. Увлёкшись зрелищем, Николаша не заметил, что клоунесса вышла в сенцы и чуть было его не застукала. Услышав скрип двери, он метнулся за угол.
- Показалось, - пробормотала старуха и вернулась в дом, а Николаша вновь занял наблюдательный пост.
Между тем стемнело – зимний день короток – и вышла на прогулку луна. Прошлась по переулку, заглянула в окна. Падкая до сенсаций, как папарацци, заинтересовалась прилипшим к окошку человеком, зависла над его головой. Теперь они подсматривали вдвоём.
А в доме номер три зажгли свет.
Ускользнувшая от сапожника клиентка, совершенно нагая, визжала, извивалась и в ужасе обирала с плеч, шеи, груди жуткие волосы, которые росли прямо на глазах, завиваясь в колечки.
- Какая гадоссть! – шипела хозяйка.
- Какая мерзость! – испуганно вторила гостья.
- Пор-ча! Пор-рча! – истошно вопил пепельно-серый попугай, озвучивая результаты сканирования.
- Убирай их, скидывай на пол! – шептала клоунесса.
И дамочка обрывала и сбрасывала с себя чёртову волосню, пока не осталась девственно чистой.
- Какая красота! – вслух подумал за окном Николаша.
- Ну, говори теперь, зачем пришла, - разрешила Калерия.
- Да я вообще-то к сапожнику ехала, - пролепетала не пришедшая в себя дамочка.
- Ко мне она ехала, сладкая! – восхитился Николаша.
- И что, у тебя больше никаких забот нет, кроме как пьяницу-сапожника в Рождество навещать?
- В каком смысле? Да я за сапогами только… за ботфортами…
- Да что ты заладила: сапожник, ботфорты? Я тебя с самого утра жду… - И, потеряв всякое терпение, клоунесса выдала тайну: - Сегодня может свершиться всё, о чём желаешь. Самые сокровенные мечты. Самые необыкновенные желания…
- Да сапоги мне нужны, меня в ресторан пригласили, - мямлила клиентка сапожника, которая совсем не умела мечтать.
- Проблемы у тебя есть? Настоящие? – рявкнула ведьма. – Муж, дети – всё у тебя в порядке?
- Ну, муж у меня гражданский, а детей пока мы не планировали…
- Детей рожать надо, а не планировать, - возразила Калерия, выглянула в окно, увидела луну и вдруг завопила: - Ох, луна уже здесь! Скорее говори, ну же, раз, два…
Старая клоунесса совершала быстрые пассы над дамочкой, которая от неожиданности упала в кресло, широко раскинув ноги.
- Эх, мне бы… да я бы… хочу туда, хочу весь… в неё… - пуская слюни, бессвязно лопотал Николаша.
Дальнейшее не поддаётся описанию. Даже много повидавшая на своём веку луна от удивления застыла на месте.
- …три! – торжественно сказала клоунесса.
- Ой! Что вы со мной сделали? – заверещала пациентка, с ужасом заглядывая себе между ног.
А там… вертел головой и вращал глазёнками Николаша. Все остальные части сапожника находились внутри нервной дамочки.
Клоунесса отступила на шаг и озадаченно почесала голову под рыжим париком, отчего он съехал набок. Не отводя от дамочки в интересном положении пристального взгляда, машинально вынула зубы (она всегда их вынимала, когда курила или пила кофе – чтобы не пожелтели) и задумалась, делая глубокие затяжки.
Николаша, который мечтал о сигаретке с самого утра, вытянул толстые губы и сказал:
- Агу!
Старая ведьма с сожалением оглядела результат рождественского чуда, на которое она возлагала большие надежды, и сунула недокуренную сигарету в жаждущий рот.
- А-а-а! – Забилась в истерике роженица. – Что вы делаете?
Запоздало встрепенулся в клетке попугай, захлопал крыльями и, покачивая хвостом с пурпурно-красными перьями, прохрипел:
- Идёт савраска без узды, селёдкой пахнет от звезды!
Впрочем, последнее слово Николаша не расслышал. Возможно, речь шла вовсе не о звёздах.
- Тише, Жако. Не волнуйся так, птенчик мой! Похоже, сбылось совсем не то желание. Так бывает, когда поспешишь.
- Не смеши звезду, она и так смешная! – согласился попугай.
И опять вместо «звезды» Николаше почудилось другое слово.
Клоунесса взглянула на часы, потом недоумённо перевела взгляд на окно, где всё ещё торчала любопытная луна, укоризненно покачала головой.
Зевака виновато моргнула и покатилась вниз по переулку по своим делам.

Калерия Эдельвейская обладала замечательным качеством – никогда не терять присутствия духа. Она решительно вставила на место зубы. Гордо выпрямила спину. Медлительная, величественная и авантажная, Калерия была в этот момент именно там, где надо. Она пришла в этот мир выполнять своё назначение.
- Где наша не пропадала?! Сейчас будем принимать роды, - и приступила к выполнению известного алгоритма действий.
Вскоре Николашка вывалился в её заботливые руки. Маленький и беспомощный, он бойко сучил конечностями. Глазки прикрывали красноватые веки. Весь он, морщинистый и будто покрытый седоватыми на вид волосками, походил почему-то на детёныша черепахи без панциря.
- Тамагоч-чи? – неуверенно кашлянул попугай.
- Будь здоров, Жако!
Крупная голова младенчика покачивалась, словно одуванчик на ножке. Во рту всё ещё торчал окурок. Выплюнув его, Николашка зачмокал толстыми губками, всем своим видом показывая, что теперь он не прочь пососать материнскую грудь.
- Нет! Только не это! – отчаянно завизжала родиха, когда Калерия протянула ей туго спеленатого Николашу.
Дамочка мигом натянула джинсы, набросила курточку, подхватила в охапку остальную одежонку и бросилась бежать, впопыхах сунув ноги в обрезанные валенки.
Впрочем, Николаше они были пока не нужны. Ему предстояла долгая жизнь, начавшаяся в этот вечер сначала.
Старая клоунесса зашла на минутку за ширму, сняла кофточку. И вышла обратно, взяла на руки малыша, распеленала. Скатанные в трубочки дряблые груди Калерии вдруг выскочили из бюстгальтера, распрямились с силой сжатой пружины, коричневые сосцы выстрелили тугими струйками. Опрыскала молоком сморщенное тельце младенчика, и оно расправилось, очистилось от седоватых щетинок, стало гладким и толстеньким. Кормила ребёночка, улыбалась и сама становилась моложе. Тело старухи постепенно обретало прежние формы и гибкость. Вскоре ей стали не нужны ни оранжевые парики, ни вставные зубы. Длинным и стройным ногам впору пришлись бы починенные Николашей ботфорты. Но чужой обуви Калерия не носила.

Ночью прилетела запоздалая зима. Молодая и энергичная, она деловито принялась наводить порядок: щедро засыпала снегом землю, деревья и крыши домов. Подоткнула одеяла сугробов вдоль улиц и переулков. Затонировала окна морозными узорами. Белым ластиком почистила людскую память, убрала подальше на антресоли скелеты из шкафов. Жители Шамотного переулка не могли припомнить, когда в доме номер три поселилась молодая женщина с маленьким сынишкой и говорящим попугаем. Говорили, будто раньше она работала в цирке, но решила круто поменять жизнь и посвятить её воспитанию ребёнка. А потом и о цирке забыли, людям казалось, что семья жила тут, у старой заброшенной водокачки, всегда. Мальчишка рос – как и все дети – озорным и непоседливым. Мать в нём не чаяла души.
Каждую весну в их палисаднике расцветали удивительные мальвы. 26.03.2015

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.