День курсанта. Второй курс.

День курсанта
(5 августа).

Курс второй.

Посвящается всем выпускникам КВВКУС
и моему сыну лейтенанту Лазареву Евгению Вячеславовичу


В жизни всё заканчивается, всё проходит. Приятные вещи – очень быстро, неприятные – долго.
Вот и отпуск после первого курса кончился. Быстро.… И, даже, как-то неожиданно! Ждёшь этот отпуск целых полгода, мечтаешь о нём, планируешь, как проведёшь его. Думаешь, что и как будешь делать, чуть ли не по секундам, а он, сволочь этакая, раз и кончился! Месяц отпуска пролетает быстро, как неделя в казарме. Всё в жизни относительно, как говаривал товарищ Эйнштейн.
Вот и КПП родного училища! Глубоко в душе, конечно, очень глубоко, но я даже скучал по нему! По казарме, по своим друзьям в училище. Не скучал по командиру роты капитану Земцову.
Самолётом до Новосибирска, потом автобусом двести вёрст, и вот – Кемерово! Автовокзал, что рядом с железнодорожным вокзалом.
Смешанные чувства в душе.… И рад и не рад. И горд и не рад! На рукаве парадного кителя уже не «минус», а «равно». Две полоски жёлтого цвета на красной ткани. И на погонах по две полоски металлизированного галуна – младший сержант.
И солнце светит. И тепло. И лето на своём излёте. Год назад, в числе многих, я входил на КПП как мечтатель. Тот, кто хотел строить военную карьеру. А спустя год я уже строю карьеру!!! Но уже не как мечтатель.
Всю голубую муть в голове казарма вышибает за две недели. Иллюзии пропадают, и в людях учишься разбираться с полу взгляда.
Эх!
Трамвай №5 довёз меня до КПП-1.
В училище тихо. Многие ещё в отпусках. Второй батальон, в прошлом – второй курс, с которым мы несколько конфликтовали, целый месяц нёс службу в караулах, в столовой, и вообще везде. Как в армии говорят по такому случаю: «Стой там, иди сюда, пошёл на х…й!» Ничего, и мы через год тоже будем тянуть караульную лямку месяц. Каждому овощу своё время!
На КПП нет офицеров. Стоят, дежурят курсанты второго бата.
-- Привет!
-- Привет!
-- Из отпуска?
-- Угу! Кончился!
-- А у нас он давно уже кончился.
-- Так тебе и надо – мучайся!
-- В смысле? «Мучайся»?
-- Завидуй. Забыл, когда у тебя был отпуск?
-- Забыл.
-- Ну, и в отпуске мучаешься проблемой выбора.
-- Каким выбором?
-- В смысле выбора. Здесь у тебя нет выбора. А за забором приходится постоянно выбирать. Видишь двух девчонок, а вот с кем знакомиться? С блондинкой или рыжей, а? И что сегодня пить водку или портвейн?
-- Это не проблема! И пиво, тоже тащи, если есть, конечно! – голос несколько неуверенный.
-- Еще, какая проблема! Это здесь не проблема! А хочется отдохнуть, оторваться по полной! Денег, правда, мало!
-- Не думал я как-то об этом! – снял фуражку, чешет затылок козырьком.
-- Что нового в нашем «зоопарке»?
-- Нового? Да, хрен его знает! Вроде ничего. Только вот в атаку ходили.
-- О! Ёптать! Куда?
-- В атаку!
-- Ну да! Не слышал, что ли?
-- Я только с самолёта и автобуса. Был почти в четырёх тысяч километрах от тебя.
-- Куревом богат?
-- Так я же из отпуска! Угощайся, мужик! – широким жестом пачку из кармана.
Вышли на улицу. Не на территорию училища, а на улицу. Закурили. Оттягиваю момент торжественного прибытия в казарму. Ещё немного. Ещё немного. Ещё чуть-чуть!
Батя, подполковник, рассказывал, как нужно прибывать из отпуска. Постепенно втягиваться в службу. Не сразу. Медленно. Поэтапно. Бережно для нервной системы.
Первый день – подошёл к КПП. Покурил, пообщался, развернулся и поехал домой.
Второй день – подошёл к штабу, покурил, пообщался, развернулся и до дома.
И только на третий день заходишь в свой кабинет. Шутка, конечно, но, вот, чертовски не хочется выходить с КПП. Так сказать, переходить Рубикон. Возвращаться в казарму. Не хочется.
-- Так вот. Знаешь же где ПВО-шники стоят?
-- На Южном?
-- Там. Боец заступает в караул. А накануне получает письмо из дома. Папашка его за что-то сел в тюрьму. И отбывать свой срок он будет в колонии в Кемеровской области. Боец решил, что нужно освободить батяню. Уходит из караула с карабином…
-- Они, что с карабинами службу несут?
-- С карабинами. ПВО. Что с них возьмёшь!
-- Капитан Баров у нас называет их «ПолуВоенная Организация». Видно не зря. Коль они в караул ходят с карабинами. Пока затвор передёрнешь! Долго. Время.
-- Ну, какая разница, с чем они там несут службу. Только вот из карабина можно далеко прицельно стрелять и скорость пули будет больше чем из автомата. Убойная сила выше. Рельс навылет прошибает. Кто знает, что у солдата в голове было. Неизвестно. Ушёл с поста и БК с собой прихватил. Всех на уши поставили. Все военные гарнизона ловят беглого бойца с оружием. Милиция, ВВ-нишники. «Ищет милиция, ищут пожарные!» Все, короче. По телевизору не говорили, чтобы панику среди штатских не сеять. Ну, и мы тоже ищем. Все свободные от наряда и караула. Посты усилили. Хрен знает, что в голову дураку взбредёт. Может, захочет ещё вооружиться. А где? Самый короткий и верный путь – у военных. И в карауле не поспишь, и после смены ловишь идиота. А в училище мы, рабкоманды, да, двоечники с политическими. Их не трогали. Только мы скакали как раненные в зад лоси. Тут сообщили, что видели этого чёрта недалеко от Ягуновки, Поутру вышел из лесу, увидел деда с бабкой на телеге. Отобрал всю еду, дед попытался защищаться, так он выстрелил в деда, выпряг лошадь, вскочил и умчался.
-- Ковбой, бля!
-- И не говори! Как в гражданскую войну, карабин за спину, на коне. Шашки только не хватает.
-- Поймали врага-то?
-- Сутки он попрятался в лесу. А тут ещё сообщили с его места службы, что они накануне метали боевые гранаты. И не исключено, что прикарманил несколько штук. Информация не проверенная, но команда, что живьём не брать. Увидел – стреляй!
-- Предпочтительнее увидеть первым. Ну, выстрелить, соответственно, тоже первым.
-- Ну, да. Самое классное было – это проверять на трассе машины, автобусы. Останавливаешь автобус рейсовый, заходишь с автоматом. Там девчонки. И такой красивый с оружием! Ну, и фуры тоже классно шмонать! Водители сами нам многое давали. Ну, и мы тоже где-нибудь, да, что-нибудь прихватывали. Это – самое классное. Да, и кто курсанту с автоматом откажет? Все приторно вежливые! И ты вежливый. И очень обаятельный. Приятно! Стало известно под утро, что боец с карабином вышел на поле недалеко от Ягуновки, мы его знаем. Когда идем на полигон, его проходим.
-- Знаю, конечно. Только мы его не проходим, а пробегаем.
-- Ты из сорок второй роты?
-- Ага!
-- Конноспортивной с боксёрским уклоном?
-- Угадал. Наслышан?
-- Про вас все знают. Так вот. На полигоне второй караул, БОУП, да, и абитуры полный лагерь. Выгнали два БТР Р-145 КШМ, усадили на броню, всех кто поместился, да, внутрь тоже. С двух сторон поля выставились. Спешились. А, туман висел – мало, что видно. В «матюгальник» крикнули, чтобы сдавался дурак, а то расстреляем или БТРами задавим. На хрен башку под пулю подставлять! Обложили этого х…я, и по громкоговорящей связи призывают сдаться. БТРы сзади ползут, а мы по росе ползём на пузе.
-- Страшно было?
-- «Очко» маленький-маленький как мышиный глаз! Страшно.… Нет такого слова, чтобы описать.… Чуть не обоссался и не обосрался. И всё сразу. Одномоментно.
-- Взяли ворога?
-- До него оставалось метров пятьдесят…
-- А чего не стреляли? Приказ же был! С автомата элементарно «снять»!
-- Легко рассуждать! А ты стрелял в человека? Он же в тебя не стреляет! Не можем мы. Это здесь – на занятиях кажется просто. Выцелил, выбрал люфт спускового крючка, затаил дыхание, выстрелил. А вот там... Всё иначе. Там – фанера, а здесь – живой... Человек! Из мяса! Ну, и команда пошла. Не будет сдаваться – давить БТРами на хрен! Боец- бегун увидел, что его человек тридцать обкладывают по кругу, да пара железных коробок в тумане рядом стоят, и решил всё по-своему. Сдёрнул сапог с ноги, затвор у карабина передёрнул, ствол в рот, пальцем ноги нажал на спусковой крючок.
-- Пизд…ц! На глушняк?
-- Сам-то как думаешь? Когда через затылок пуля выходит. Мертвее не бывает. Бр-р-р!!! Никогда не забуду.
-- Понятно. Наградили вас?
-- Наградили. Ага!
-- Вообще никак? Или не наказали?
-- Бритвы механические, что сначала заводишь, а потом бреешься. Вернее не бреешься, а орудие для пытки. Дёргает, выдергивает щетину. С НЗ сняли, потому что срок хранения вышел, чтобы не выбрасывать – нас наградили.
-- Тьфу! Гадость!
-- Не то слово!
-- Ладно, я пошёл!
-- Давай! Удачи!
-- Ваш батальон переезжает.
-- Куда?
-- Да, кто куда! Пока «Брестскую крепость» не отремонтируете.
-- Не отремонтировали ещё?
-- Не успели. Там работы всем хватит!
-- Ох, бля! Пошёл я! А куда идти-то?
-- Иди в старую казарму. Там вы всё барахло тягаете на новое место жительства. Разберёшься!
-- Спасибо!
Я вдохнул полную грудь воздуха, толкнул тяжелую дверь.… Всё! Я дома! За год училище стало моим вторым домом! Я иногда скучал по нему в отпуске! Но редко!
Сумку в левую руку. Правой рукой надо честь отдавать. Через малый плац. Вот она – моя будущая казарма! Многое уже сделали. Стёкла во всех окнах, Перед входом – мульда с засохшим цементом. Видно, что стройка идёт. Ладно, сначала в старую казарму.
В курилке курсанты. Весело обсуждают. Некоторые ещё в парадке, кто в подменке.
-- О, Славка!
-- Ленин, здорово!
-- Здорово, парни!
- Как отпуск провёл?
-- Зашибись!
-- В Йошкар-Оле всех девок перепортил?
-- Или за окрестные деревни тоже принялся? А то город не очень большой.
-- Месяца на всех не хватило! Но, я старался!
-- Ха-ха-ха! Мы все старались! Каждый у себя в населённом пункте.
-- Главное, чтобы потом алименты в училище не пришли.
-- Зато породу улучшили!
-- Главное, что её батя не поймал и не кастрировал!
-- Сука не захочет – кобель не вскочит!
-- Меня научили представляться другим именем! – Загарей Олег из первого взвода.
-- Имя-то не менял.
-- Да, менял…
-- И что? Не путал?
-- Да пару раз прокалывался.
-- И как «дала»?
-- Я после «того как это» прокалывался!
Народ смеётся.
-- Ну, тогда не страшно. После «того», сматываться надо. И снова кого-то искать!
Курим, лето, хорошо!
-- Что нового в нашем дурдоме?
-- Переезжаем.
-- Слышал уже. Сразу в «Брестскую крепость»?
-- Нет. В казарму третьего бата. Они – в общагу. Четвёртый же курс. А мы -- в правое крало их казармы.
- А первый курс куда селить будут?
-- На место третьего бата в левое крыло. А мы – в правое.
-- Там же места ни хрена нет!
-- Вот наша рота и сорок третья – туда, а куда сорок первая и сорок четвёртая – пёс знает. Казарму сделаем – переедем.
-- Два переезда равняется одному пожару.
-- По х…й!
-- Точно! Лишь подальше от Старуна!
-- Тут комбат в отпуске «корки мочил».
-- Ну-ка, ну-ка!
-- И что?
-- Старшина – пидарас Бударацкий, дурак на всю голову, по пояс деревянный. Мозгов не хватило сессию сдать. Вот и ходил на пересдачу по всем предметам, кроме физо.
-- Ну, то, что он дебилоид известно с первого дня знакомства с ним. Таких вообще нельзя подпускать к армии. Их в детстве нужно было расстреливать. Или как вылез, так сразу за ноги и об угол! Ну, а если выжил.… Только в стройбат.
-- Сам-то понял, что сказал? Представь, что он дом построит. Всё рухнет и всех жильцов засыплет. Братская могила. Хоронить никого не надо! Только сверху доску памятную с именами водрузить.
- Коля-то понял, что он возглавляет колонну, идущую на х…й, и забил «болт» на всё и вся. Комбат зашёл в сорок первую роту. Жарко, двери открыты, слышно всё. Вот наш дневальный и орёт на всю казарму: «Рота! Шухер! Комбат на первом этаже! Сейчас к нам пойдёт!» А, койка старшины самая первая. Часть кроватей разобрали уже, спальное помещение полупустое. Буда в форме лежит на койке, сапоги не снял, морду пилоткой прикрыл, чтобы мухи мурло не глодали и не срали на неё. И кричит дневальному: «А, мне – по х…й! Я – дембель!» Тут комбат заходит. Дневальный как положено: «Рота, смирно! Дежурный по роте, на выход!» Буда в ответ то же самое, мол, клал я на службу «с прибором»! Комбат из-за шума дневального и дежурного не услышал. Зашёл в спальное помещение, ну, как всегда, быстро, с сигаретой в зубах. И Буду не сразу приметил. Сразу в угол, где четвёртый взвод жил, там всегда спали на кровати или под кроватью. Там никого. И назад идёт. А тут старшина снова гавкает с койки. Умишка-то нет, вот и как заезженная пластинка одно, да, потому. Какой размер сапог у комбата?
-- Не знаю. Но как короткие лыжи. Сорок четвертый, может, и сорок пятый. Короче, не маленький. А что?
-- Так вот, комбат подкрался, да, как даст снизу по койке.
- И что Буда?
-- Коля, получив ускорение от комбатовского сапога, взвился вверх. Схватился за раненую задницу и рванул из казармы на улицу.
-- Дурачок. Комбат долго орал?
-- Ой, долго. Хотел снять наряд, да, смилостивился. Не стал изгаляться над парнями. Так проорал, окурок бросил на пол, да, ушёл. А Буларацкого выгнали через два дня. Приказ в зубы – и на дембель. Поднимать народное хозяйство!
-- Если бы он не в войсках сдавал вступительные экзамены, то не поступил ни за что бы!
-- Да, что говорить, если он дебилоид! А не дембель!
Докурил. Сигарету бросил в урну.
-- Эх! Пойду докладывать, что прибыл. Кто там?
-- Все на месте. Доложишься, потом переодевайся и за работу.
-- Что делать-то?
-- Кровати и все барахло перетаскивать.
-- Ни фига себе! Расстояние не детское.
-- Надо, Слава, надо.
-- Могли бы и машину подогнать, погрузил барахло, за три-четыре ходки и вывезли!
-- Ну, ты размечтался! Сразу видно – из отпуска! Забыл все!
-- Радченко удавится.
-- Факт! Когда хохол родился – еврей заплакал. А когда Радченко появился на свет, то по армейской легенде, на солнце появился образ поросенка, случилось затмение, все хохлы и евреи устроили Вселенский плач. Для него бачки-чайники дороже курсантов!
Захожу в казарму. Там шум, движение. В канцелярии роты все офицеры.
-- Товарищ капитан! Младший сержант Миронов из отпуска прибыл! Во время отпуска замечаний не имел!
-- Заходи, Миронов! Как отдохнул?
-- Великолепно!
-- Водку пьянствовал? Дисциплину хулиганил?
-- Никак нет! Как положено! Вёл себя с достоинством и честью!
-- Тьфу! Ну, что за курсанты! Врут и не краснеют! Хоть бы кто честно сказал, мол, выпил ведро водки, три ведра вина и ванну пива и переспал с ротой девочек! А?
-- Никак нет! Каждой утро занимался физзарядкой и пробегал по три километра. За отсутствием сапог – в кедах.
Махнули на меня рукой, мол, что с дурака возьмёшь!
-- Показывай, что привёз, а то, может, запрещённое.
-- Никак нет! Всё по уставу!
Ага! Нашли дурака на четыре кулака! Так я всё и потащу в казарму! Есть на железнодорожном вокзале автоматическая камера хранения. Трое суток хранится там всё, что положишь. Умный? Нет! Миллионер, правда, подпольный, Корейко придумал! Читайте классику – кладезь мудрости!
Вот, товарищи офицеры, чистое х/б, матушкой постиранное и отутюженное, подшитое. И всё такое образцово-примерное! Еда есть, варенье, консервы, конфеты, сигареты. Угощайтесь, товарищи офицеры! Два блока «ТУ-134». Пару пачек – не жалко.
-- Отпускной?
-- Вот! – со вздохом достал, отдал, и билеты, которые покупал с доплатой по военно-перевозочным документам, туда же.
Вот теперь отпуск кончился. Эх!
-- Не знаешь, никто из твоего взвода не опаздывает?
-- Не знаю. А, что кто-то опаздывает?
-- Кантарбаев из четвёртого взвода опаздывает. Лежит в больнице с аппендицитом.
-- Это хреново. По себе знаю. Неделя – минимум. А то и больше.
-- Его на две недели «тормознули» в отпуске. Может, он так решил возместить? Знаешь, что-нибудь об этом?
-- Не знаю. – я пожал плечами – От вас впервые услышал. Он из четвёртого взвода, не из моего. Они, может, что и знают.
-- Ладно. Переодевайся и организуй перенос имущества в казарму третьего батальона. Там будем временно базироваться. Ну, и ремонтировать свою казарму. У тебя там Бугаевский уже почти мастером-универсалом стал.
-- А что не успели сделать?
-- Почти всё! Почти всё не успели сделать. Казарма оказалась слишком ветхая. Думали, что одно, а оказалось гораздо больше. Плюс, нет личного состава, чтобы добыть не тривиальным способом.
-- Пизд…ть не кому стройматериалы?
-- Примерно так. Но это грубо. Надо мягче излагать свои мысли.
-- Так сами же из нас выращиваете строевых офицеров, а не воспитанников института благородных девиц. Прямых, как у Ленина ботинки.
-- Это на первом курсе было. Сейчас второй курс. Надо мозг включать. Более гибкими быть. Не только командир, но и инженер. Так, что слушай и думай где можно, что добыть.
-- А много надо?
-- Почти всё!
-- Как? Зима на носу! – я поёжился. Не хочется жить в казарме без отопления.
-- «Политическим» была объявлена амнистия, если кто сумеет добыть. Добыли.… Но мало. Не все под амнистию попали.
-- Никого не поймали?
-- Милиция несколько раз устраивала погоню, но не поймали.
-- Наших не поймали. Из других рот ловили, но те бросали всё и уходили от погони. Наши же сматывались вместе с барахлом. В отпуск очень хочется.
-- Тренировки не прошли даром. Милиционеры же не бегали на полигон с полной выкладкой.
- Ладно, Миронов, иди! Командуй!
- И думай, сержант, где чего добыть! И покроет тебя слава, как позолота. И последующие курсы будут слагать о тебе легенды как об удачливом добытчике!
Переоделся. Вот они мои сапоги. За месяц они немного ссохлись, запылились, ничего. Щёточкой пыль смахнуть, блеск обнажить. И начали таскать кровати.
Путь не близкий, а имущества в роте много. Таскаем не по одной, по две кровати. Разбираем верхний ярус, кидаем на первый – вперед! С матами. А как без них, когда спускаешься по лестнице, нагромождение старается вывалиться, упасть, такая же история на поворотах. Ну, и когда поднимаешь наверх, тоже грозит вывалиться, свалиться. Падает, подбираем, со злостью швыряем, тащим. Притащили. Собрали второй ярус у кровати. А все койки не влазят в спальное помещение временной казармы.… Значит, в три яруса. А те, что стены – в четыре. На верхний ярус можно протиснуться, сидеть там невозможно – потолок. Ходка – перекур. Зачем сердце рвать, да, и ноги не казённые.
-- Как отпуск провел?
-- Как-как? Нормально. С братом двоюродным только вот казус произошел.
-- Казус? Подрался?
-- Да, нет. Я на поезде ехал через Новосибирск. Там у меня пересадка была. И вот я должен был забрать двоюродного брата. Ему четырнадцать лет. В деревне в Новосибирской области живет. Батя у него помер, царство небесное мужику. Хороший дядька был. Несчастный случай на покосе. Мать в больницу слегла. И вот пацана решили, пока матушка болеет, отправить к родственникам на лето в деревню в Тюменскую область.
-- Не повезло мальчишке. – я вздохнул и покачал головой, затянулся.
-- Не повезло. Родственники в деревне люди осторожные и отправили парня в Новосибирск меня встречать с «ефрейторским зазором».
-- Они из военных?
-- Нет! Они из идиотов! Тьфу! Высчитали так, что пацан двое суток болтался на вокзале в Новосибирске!
-- Долбо…бы!
-- Так точно! Они самые и есть!
-- И что дальше? Куда пацан влип? Залетел?
-- Ты в четырнадцать лет, о чем думал?
-- Я не помню о чем в семнадцать кроме баб думал, думаю, что и в четырнадцать тоже о них думал.
- Так вот, этот брат, видимо, как и ты не верхней головой думал, а как ты – нижней. Ну, и плюс в башке у парня каша. И отца схоронил и мать то ли с инфарктом, то ли с инсультом лежит в больнице. Неизвестно, то ли выберется, то ли нет. Одна нога том свете, а другая—на этом. Денег мальчишке много дали, рублей сто пятьдесят. Плюс чтобы к школе одежду купил. Ну, вот это контуженное юное дарование, но, заметь, с большой потенцией, начал осваивать окрестности железнодорожного вокзала замечательного города Новосибирска. И увидел там группу цыган.
-- О, ёптать!
-- Угу. И там была девочка-цыганочка, примерно возраста такого же. И братец начал с ней заигрывать. По-деревенски «склеить» девушку.
-- Не кастрировали?
-- До этого не дошло. Но, своим цыганским гипнозом эта гоп-компнаия и обобрала мальчишку. Все деньги выцыганили.
-- Пизд…ц!
-- Он самый. Причем самый, что ни на есть полный.
-- И что дальше? Пацан в милицию обратился?
-- Пацан в милицию не обратился. Он же говорю, после похорон, как контуженный. Отдал деньги, как сам рассказывал, и все ходит за этой девочкой. Эти цыганки ему и морду разбили. Потом умыли. Приметно, когда мальчишка на вокзале ошивается, да, ещё морда лица разворочена, одежда порвана и в крови. Стали с ним общаться, мол, откуда и прочая ерунда. Он всё выложил. Батю схоронил, мамка то ли этом свете, то ли в пути на другой. И тут они захлопотали, мол, мальчишка в печали, а таких дурить, даже по их цыганским законам – грех великий! И отдали ему почти все деньги. Пятнадцать рублей только зажилили. Говорят, это за науку тебе. И говорит брат, что самая старая цыганка подошла к нему и кулаком так по лбу стучит и приговаривает: «Ты – дурак! Нельзя так никому верить! Нельзя! Берегись чужих! Береги деньги!»
-- Ну, ладно, хоть совесть у цыган есть.
-- И говорит брат, что после того как по голове она ему постучала, и пелена с мозгов как будто упала. Всё как в тумане было, а тут как прозрел. И понял, что отца уже нет.
-- Так он же знал.
-- Знал, но не осознавал этого. Просто механически. А тут понял, осознал. Сел и заплакал.
-- Бля. Я сейчас сам заплачу! – глубокая затяжка.
-- И вот сидит, слезы по щекам бегут. Цыганки его напоили, накормили, он больше суток не ел. Ест и плачет. Папки нет, мамка помирает. И девочка, на которую он запал, рядом по голове его гладит, утешает. Так он с ними и пробыл до прибытия поезда. Другую шушеру, что трётся на вокзале они от него отшивали.
Встречали меня с поезда всем этим табором. Я понять ничего не могу. Деньги, документы, билеты сразу поглубже переложил, и постоянно под контролем держал. Отдали они мне его. А я понять не могу, чего он в таборе этом делает. Они ему ещё пятьдесят рублей дали.
-- Так твой брат ещё и жуликом оказался! В наваре остался!
-- Ну, на фиг такой «навар». Между поездами было пару часов, купили с ним вина, я тень отошли, чтобы ни менты, ни патрули не видели, только бутылку открыли, тут снова цыгане нарисовались. Угостили их.
-- Девочку – то видел?
-- Видел. Ничего так. На любителя, как говорится, но после стакана вина она мне тоже понравилась!
-- Так надо было остаться! Был бы у них там помощником атамана, или как там.
-- Я уж лучше кочевую жизнь военного буду вести, чем вот так кочевать.
-- Насчет того воровства. Был в отпуске, а у друга брат приехал в отпуск. Он в Китае был на языковой стажировке.
-- Ученый что ли?
-- Ага. Военный турист.
-- Понял. Не дурак, больше вопросов не задаю.
-- Так вот, в Китае, оказывается, мелкое воровство – не есть преступление.
-- А это как?
-- А это типа учат, мол, не разевай своё хлебало. Тоже, типа как учат. И местная милиция тоже на это смотрит сквозь пальцы. Мы строим коммунизм, и личное имущество есть анахронизм!
-- Почти как у нас в армии. Не воруют, не пизд…т, а проёбыва…т.
-- Именно. Но, наши цыгане оказались на высоте. Поняли мальчишку, деньги вернули, проявили заботу.
-- Ладно, потащили!
И потащили! Потащили! Народ прибывал из отпуска и включался в работу. Те, кто пытался отлынивать, быстро ставили в строй в качестве тягловой силы. И плевать, что сержант или из солдат. Все работают. Вон и новый старшина Сашка Карабинский («Карабин») тоже тащит. Весело. С шутками, присказками и сказками, матами, подгоняя и подтрунивая друг над другом.
-- Не думал, что в роте так много барахла всякого!
-- И не говори!
-- За день хрен управимся!
- А зачем нам за день управляться? Управимся сейчас, завтра Зёма погонит нас на зарядку или физо.
-- Этот – может!
-- Так поэтому и поспешать нужно медленно.
-- Или разбирать медленно.
-- Тут уж не до того, чтобы все это шмотьё разобрать, а нужно хотя бы по углам раскидать.
-- Да, куда там?! Кровати в три яруса. Некоторые – в четыре! Ни вздохнуть, ни пёрнуть!
К вечеру многое перетащили, стали размещаться. На всю казарму две лампочки. И то сами сварганили. Одна – над тумбочкой дневального, вторая – в туалете. В спальном помещении – темень. Маленькое помещение, много народу, кислорода не хватает, по стенам сразу побежала вода от испарений. Открыли окна. Те, кто на первом ярусе мерзнут. Кто на верхнем – задыхаются.
Но разве всё это может помешать общению. Тем более, что не виделись месяц, у каждого эмоции через край от отпуска. От увиденного и пережитого. И не проконтролируешь кто где, да, и сколько нас вообще. Неизвестно никому. Даже дневальному и дежурному.
И забор.… Вот он! Рядом! С торца здания. Красота! С той стороны забора густые заросли кустов. Вдоль забора с нашей стороны вплотную примыкает теплотрасса. Перелазить через забор туда удобнее, а вот возвращаться сложнее. Если в темноте будешь прыгать, то можно конечность или шею сломать, Трубы. Это плохо.
Поэтому порешили, что возвращаться лучше по старому пути. Рядом со своей старой казармой. Привычная тропа. Всё решали в курилке. Все добрые, благодушные. Сигарет всем хватает. Никто не «стреляет», не просит «оставь покурить», «дай добить», «сорок восемь – половинку просим», а в ответ «сорок один – курю один».
-- Ну, и как будем новоселье праздновать?
-- Как?
-- Я вот и спрашиваю. На сухую или как?
-- У кого что есть?
Казарма после отбоя опустела. Многие, как я, оставили всё самое вкусное в камере хранения. Кто-то мотнулся к своим пассиям за забором. Наряд суточный тоже не утруждал себя особо. Мыть? Что видно, то и помою.
А, видно только под лампочкой. Да, и то она тусклая. На лестнице света нет, пару пустых жестяных вёдер там оставили. Кто пойдёт из чужих – заденет. Свои знают, как обходить. Не хватайся за перила, а спиной прижмись к стене на площадке, так тихо и просочишься.
За перила офицеры хватаются. У них уже и живот и одышка. А ты вперёд, на одном дыхании! Да, и после отпуска силы – вагон! Что хочешь и куда хочешь, девай!
Легкой трусцой в спортивном костюме, в кроссовках, дворами, избегая широкого Кузнецкого проспекта, на котором стоит вокзал, бегу. Спортсмен! Твою мать! Только всё равно надо пересекать проспект, чтобы перебраться на другую сторону.
Стою в темноте двора, наблюдаю. Первый курс приучил, что прежде чем сделать рывок – подумай. Прежде чем куда-нибудь залезть, ты должен знать и понимать, как оттуда выберешься. Вот и здесь. Стою, всматриваюсь в редких прохожих, машины. Слишком близко к училищу. Вроде тихо. Загорелся светофор.
Из темноты, как раненный лось, вырываюсь на оперативный простор… Проскочил… Пулей, и снова в тень. Вот так и пробираюсь к вокзалу. Там несколько входов.
Патрули обычно либо на перроне или на втором этаже в зале для ожидания. Камера хранения. Автоматические ячейки. Круть-верть. Код выставился. Чего не открывается. Неужели забыл?! Ещё раз набираю. Чую, что-то внутри гудит, но не открывает. Подёргать ручку. Открыл. Осмотреться вокруг. Нет никого. Сумку достать. Сбить внутренний и внешний код. А зачем чтобы кто-то знал мои любимые цифры? Ни к чему нам это. Сумка увесистая. Обмотанные тряпками, глухо бьются бутылки. Бьются и булькают.
Не спеша, на пружинистых ногах на выход. Сонный милиционер провожает меня взглядом. Зеленое сукно офицерского кителя маячит за стеклом, на рукаве красная повязка. Патруль. Околыш у фуражки красный. Краповый. Внутренние войска. Значит, и патруль солдатский. И морда моего лица им неизвестна! И офицер не будет кричать в мою убегающую спину: «Стой, курсант!»
Но бережённого Бог бережёт. Снова в тень. Бежать сейчас с сумкой не с руки. Тогда точно подумают, что украл сумку, вот и убегаю. Не надо нам это. Иду быстрым шагом. Жарко. Куртку – «олимпийку» посильнее расстегнуть. Но не сильно. За нее можно и ухватить убегающего. Тут надо понимать правильно. Когда хватают за куртку, тогда либо сбрасываешь её, либо вырываешься. Костюм новый. Импортный. Немалых денег стоит. Поэтому, зачем, я буду сбрасывать? Не нужно сбрасывать. Нужно прорываться. Вместе с водкой и в костюме.
Забор возле старой казармы. Вопрос. Как грамотно перекинуться? Так чтобы не попасться и бутылки уцелели? Удалось.
Тихо поднимаюсь в казарму. Договорились, что если будет проверка, то дневальный на ручку входной двери вывешивает полотенце. Темнота, но белое пятно как-нибудь увидишь. Или за ручку дверную схватишься, а там полотенце. Тоже вариант. На ощупь. Нет полотенца, но всё равно надо быть осторожным. Не успел повесить. Нет возможности. Или дневальный – морлан, и проспал «вспышку».
Тихо открыл голову, засунул голову. Дневального нет на месте. Зато слышно как в глубине, в темноте казармы слышны голоса и запах пьянки. Смесь запаха водки, вина, консервы и сигарет. Ни с чем не спутаешь, особенно, когда всё это настояно на запахе гуталина и ваксы, пропитавшей навсегда стены казармы. То любой смекнёт, что пришёл вовремя!
-- Ну, что, черти?! Осталось чего?
-- Навалом, но кончается!
-- Притащил чего-нибудь, или за вшивниками гонял?
-- А то! – при свете свечи и пары полудохлых фонарей, вытаскиваю, извлекаю из одежды две бутылки марийской водки – Вот!
-- Офигеть!
-- Молодец, Славка!
--Замок – ты человек!
-- Я знаю. – скромно отвечаю – Дай штык-нож. – взял у дневального, срываю пробку.
Пробку жестяную в карман, нам следы не нужны поутру.
-- Кто на розливе?
-- Я! – Боцман протянул руку, взял бутылку – Кто будет, где тара?
Валерка загнал сигарету в угол рта, сморщившись на один глаз. Розлив начался.
Разнокалиберная посуда встала под фонарь. Более-менее ровно, Лунёв расплескал животворную влагу по нашим «кубкам».
-- Ну, что за отпуск?
-- За него!
Тихо сдвинули посуду. У кого стеклянный граненый стакан, у кого котелок или крышка от него, у кого кружка армейская алюминиевая. Один розлив – нет бутылки. Народу много в бытовку набилось. Достал вторую – такая же история.
Выпили. Хорошо на душе! Не спешим закусывать. Это те, кто не ездили в отпуск, или же из рабкоманды забыли уже, что это такое, налегали на еду. Основная масса – сытые.
-- Эх, хорошо сидим!
-- У кого чего есть ещё?
-- Сейчас! – Бадалов ушел тьму.
Вернулся с бутылкой.
-- О, Умид! А это что?
-- Тутовка.
-- Чего?!!
-- Тутовка. Есть такое дерево. Ягода растёт. Не знаю, как по-русски перевести. Вот из неё и делают. Называют тутовкой.
-- Ну, ты и хитрый, Умид!!
-- Наливай!
-- Тутовку!
-- Тутовка от слова «тут»! Хорошее слово. Тут сидим и тут пьём!
-- Наверное, в Средней Азии мужики под этим деревом тут и бухают. У нас по лавочкам и песочницам, а у них под тутом.
-- Представляешь. Приходишь домой, пьяный в дугу. Жена на дыбы, мол, что пил, сволочь?! А ты отвечаешь – тут! Вот у нее мозги-то набекрень!
-- Точно! Ты как попугай заладишь: «Тут! Тут!» Вызовет скорую с санитарами, и упакуют тебя в рубашку с длинными рукавами.
-- Нормально. Нормальный самогон. Мягкий.
-- Ну, что, парни! До пенсии осталось двадцать четыре года! Год прошёл!
-- И х…й с ним!
-- Вот за это и стоит выпить!
-- Точно!
-- Дембель неизбежен как гибель капитализма!
-- У кого через два года. У кого – через двадцать пять лет.
-- Давай! За дембель!
-- Давай! Через двадцать четыре года!
Выпили, закусили. Нас много сидит за «столом». Бутылка делает «круг» и заканчивается.
-- Слышь, парни, вот вы -- мусульмане.
В темноте не видно, но обращаются к мужикам из Средней Азии.
-- И что?
-- Так Аллах же велит пить вино! А вы бухаете!
-- Заколебал ты уже! На первом курсе тебе объясняли не раз. Аллах в Средней Азии, а мы – в Сибири! Это раз! Два. Он вино запрещает пить, про водку, коньяк, самогон, шампанское он ни слова не говорил. Три. Тебе не по фиг?
- Ай! Молодцы! Конечно, же – по фигу! Проверял просто.
- Чего к мужикам пристал. Наши они – из сорок второй роты! Такие же, как все. И водку пьют, и по самоходам бегают, и на полигон сами бегут, не надо его тащить, оружие снимать. Вон, сколько славян тащили на первый полигон? А эти – бегут и помогают. Упёртые! Так, что ты наших узбеков – то не трожь!
-- А мы – таджики?! – Нуров подал обиженный голос.
-- Амиржон! Кто про тебя забудет-то! Наш ты! Наш!
-- А казахи?
-- А те уже как русские! Про них никто слова худого не скажет!
-- Все наши!
-- Вот за это и выпьем! За единение родов войск! И наций и народов!
-- Так, сюда больше не наливать! Какие рода войск?!
-- Не дослушал. Наливай. Не стесняйся. Краёв не видишь? Я хотел сказать за интернациональную дружбу! Не поступили бы в военное училище, так и не познакомились бы! А так, я знаю, что приеду в Узбекистан – там друзья! В Казахстане – друзья! В …
-- Хватит! Водка уже горячая! Ты еще все пятнадцать республик Советского Союза перечисли! И все города, откуда мы приехали! Пьём просто – за ДРУЖБУ!
-- Хороший тост!
-- Хороший тост! За дружбу!
И всем было хорошо. Мы здесь все – друзья! Мы прошли первый курс. Выстояли. Остались. Вот и пьём за дружбу! Потому что в военном коллективе, без дружбы – никак и никуда! За дружбу!
До дна! Без остатка!
-- А вот есть ещё якутский коктейль! Три ягодки брусники на ведро водки! Но не больше ягодок, а то вкус испортишь!
-- Ведро водки – это сурово!
-- Это также как у медиков есть рецепт от всех болезней!
-- И что болеть не будешь?
-- Медики говорят, что никогда болеть не будешь!
-- И какой?
-- Три капли дистиллированной еды на стакан спирта! Принимать три раз в день перед едой! Но опять же. Вода – дистиллированная и не более трёх капель!
-- А! Этот рецепт мне отец – военный рассказывал! И неизвестно кто кого научил!
-- Наливай!
Круг – бутылки нет. Кончилась! Хорошо сидим!
Много чего мы употребили в эту ночь. И водка и вино. От самогона я только отказался. Сивушные запахи вызывали спазмы желудка. Не пью я самогон. Ну, не пью я его. С детства. С девятого класса. В колхоз отправили, помогать убирать урожай крестьянам. Прикупили мы тогда «огненной воды»… Она, оказалось, настоянной на курином помёте и карбиде.… Не умер я тогда.… Но с тех пор самогон не пью. Даже когда выпить очень хочется или «надо». И тройной перегонки. И очищенный активированным углём! Не пью. Не моё. Жертвую в пользу товарищей страждущих.
Филатов из четвёртого взвода:
-- А ты, Ленин, не передумал? Самогончика? А?
-- Нет, Сынок, не буду.
-- Ну, смотри! Очищенный! Чистый как слеза ребенка. Градусов семьдесят. Не меньше!
-- Нет, спасибо.
-- А знаете, что в первом батальоне, что выпустился, тоже был Сынок?
-- Так он, наверное, в каждом батальоне есть.
-- Может, и есть, а, может, и нет!
-- Он такой же мелкий был? С огромным «корнем» в штанах? Как ты?
-- Э, нет, парни! Там другая история! В двенадцатой роте был он. На втором курсе угораздило его жениться.
-- «Залёт»?
-- Да, нет. По любви. Женился он на балерине…
-- Вот это номер!!!
-- Ну, балерина, да, балерина. Какая хрен разница. Баба, она и есть баба.
-- Не скажи. Ты с балеринами дело не имел?
-- Ну, и не имел. Зато многих других «имел». Тебе и не снилось.
-- Балерина, когда с ней «того», ноги на шпагат разводит.… И ты… Короче, подобного больше нет ни у кого. В «дондышко» долбишься!
-- Офигеть! Надо познакомиться с балериной! Обязательно надо! Всенепременно надо!
-- Если это правда, то надо валить в увал и знакомиться… Я тоже такое хочу!
-- Вы закончили слюни пускать? – Фил ждал. – Я продолжу. Вот он из самохода валит. Приполз молодожён к построению после столовой перед занятиями. В учебный корпус. Пять минут перекурить, оправится. И анекдот там рассказывают: «У курсанта родился ребёнок. Но не показывают его ему. Он орёт:
-- Покажите, суки, мне сына! Покажите мне сына!
Отвечают:
-- Не орите. Ребёнок у вас – урод!
-- Всё равно покажите! Это мой сын! Вы сами уроды! Убью! Урою! Порву! Закопаю, гады!
-- Ну, смотри. Мы тебя предупреждали.
Выкатывают каталку, под простынёй что-то непонятное лежит. Откидывает курсант часть простыни, где, вроде, голова должна быть. А там огромное ухо! Он и орёт в ухо:
-- Сынок! Сынок! Я – папка! Я тебя не брошу! Сынок! Ты слышишь?! Я тебя не брошу!
Врачи ему:
-- Не орите! Оно глухое!»
Мы посмеялись в полголоса. Нельзя ржать. С улицы будет слышно.
-- Так, вот, -- продолжил Сынок – курсанты точно также посмеялись, и пошли на занятия. А лекция была для двух рот. На пятом этаже. Ну, курсант Володин, забрался на «Камчатку» и добросовестно лёг спать. Ночь была утомительная с молодой женой. И спит. Слюни пускает. Голову на бок. Препод на месте не стоит, бродит между рядами столов. Видит, что спит курсант. Подходит он к нему. Трясёт за плечо. Тот – ноль эмоций, фунт презрения! Не выдержал препод и кричит ему в ухо: «Сынок! Сынок! Проснись!»
Тут уже грохнули со смеха! Казалось, что в открытые окна, всё училище слышало.
-- А кто-то из курсантов, что рядом сидел и говорит преподу, давясь смехом: «Не кричите! Оно глухое!» Тогда уже вся аудитория тоже чуть не обрушила потолок своим смехом. Курсант Володин подскочил, чуть башкой преподу зубы не вынес. Стоит красный, глаза в кучу, ничего понять не может, отчего две роты ржут над ним! А потом уже и лектору рассказали анекдот. Он тоже посмеялся. А за ним до выпуска так кличка «Сынок» прилипла!
Мы ещё разок посмеялись. Выпили.
-- Эх! Хорошо сидим!
Ситников Лёва взял гитару, потренькал, настраивая струны.
-- Сочинение на тему кто и как провёл лето.
И начал петь песню Розенбаума:
Встану рано по утру
На заре,
Салом врежу по нутру -
Забурел.

Водки съем бутылочку,
Взгромоздюсь на милочку,
А потом в парилочку
Между дел.

Будет милочка шуметь
Подо мной,
Будет бюстами греметь
Надо мной.

Водки съем бутылочку,
Взгромоздюсь на милочку,
А потом в парилочку,
Ой-ой-ой.
…
-- Эй! – из спального расположения донёсся сонный недовольный голос – Охренели? Дайте поспать!
-- Спи!
-- Хочешь спать – так дрыхни!
-- Парни, давайте потише.
-- Услышат!
Но петь полупьяными тихо никому не хотелось. Не было куража. Да и попасться тоже было легко.
-- Ну, да, надо закругляться. Поздно уже.
-- А так не хочется спать!
--Я ещё по времени не перестроился.
-- Завтра утром Зёма придёт на подъём, так и сразу тебя и перестроит и построит.
-- Угу, и построит.
-- Перестроит. Построит. И в своих спортивных трусах побежит рядом на физзарядку.
-- Опять. Эх!
-- Мне в отпуске сон приснился, что Зёма меня вычислил в самоходе. Проснулся. Темно. Потолок белый. Понять не могу где я. Или в казарме, или у родителей на моём диване. Весь в холодном поту.
-- И что?
-- Первая мысль была спрятаться под койкой.
-- Под койкой-то зачем?
-- Не знаю. Так хотелось. Потом сообразил где я. Перевернул подушку и дальше спать.
-- Подушка-то здесь при чем? Мокрая от пота? От страха?
-- Примета такая. Приснился кошмар – переверни подушку, и кошмар останется на другой стороне окажется. А ты будешь спать.
-- Эх! А мне снился сон в отпуске, что я молотком Зёму по голове дубасил!
-- И как убил?
-- Не знаю. Проснулся. И тоже в холодном поту.
-- Это хороший сон! Зачем просыпался? Такие сны надо рассматривать во всех деталях и помнить долго.
-- Если Зёму хочешь по голове молотком бить, то нужно было не в военное училище поступать. А в другое заведение.
-- Это куда же? В военно-строительное? Типа, что на стройках бывают несчастные случаи?
-- Нет. Не туда, а в медицинский институт. Выучись на невропатолога, и долби пациентов по голове молотком резиновым. Тебе за это ничего не будет. Ещё бутылку коньяка подарят.
-- А если ещё и иголками медицинскими владеешь, то можешь ему иголки под ногти загонять. И не посадят в тюрьму за мелкий садизм, а будут в пояс кланяться, показывая, что у него спина гнутся, а стала.
-- Ага! Ты вообще можешь представить, чтобы Земцов болел, да, ещё у невропатолога лечился?
-- Он же – боксёр! Добавь, что военный. У него лобовая броня сантиметров пятнадцать. Кость сплошная, а не голова. Шар бильярдный из бивня мамонта.
-- Слона, наверное, хотел сказать, а не мамонта.
-- Именно мамонта. Слон – лысый, а Зёмы волосы на башке. Значит, шар мохнатый. Значит – из мамонта.
-- Ха-ха!
Присутствующие, сдерживая громкий хохот, смеялись.
-- Слушай, а логично!
-- Не исключено, что Земцов не от обезьяны произошёл, а от мамонта!
-- Это ты от обезьяны произошёл! А я от своих родителей!
Тихо переругиваясь, подшучивая, стали разбирать импровизированный стол. Все улики должны быть уничтожены. Чтобы ни пробочки, ни намёка, что здесь ночью было пиршество.
Спать. Отбой в войсках связи! Сон короткий. Прерывается командой:
-- Рота подъём! – орёт дневальный на тумбочке.
-- Рота подъём! – вторит ему оглашенный дежурный – Форма одежды номер два!
Орут так, как будто война началась.
А я лежу, вскакиваю, шарю одежду, и понять не могу где я, кто я, и какого х…я вообще тут делаю. В темноте ищу одежду, машинально пригибая голову. Надо мной ещё два яруса, откуда валяться два курсантских тела, готовые сломать мне шею, а себе – ноги.
Отпуск кончился. А мысленно я ещё там. Во рту как два пионера пописали. Да, нет. Похоже, что эти мерзавцы ещё покакали. Одеваюсь. Строимся. Все сонные, злые.
Я зол вдвойне. Из отпуска притащил подтяжки. Очень удобная штука в армейской жизни. Штаны всегда подтянуты, мотня не болтается у колен. Но их нет на месте. Кто-то ночью «приделал им ноги»! Расслабился. Вот и проеб…л подтяжки. В большой семье.… Сам виноват!
Злость душит. Сон прошёл. Злость даёт силы.
-- Второй взвод, строиться! Быстрее! Не спать! Строиться!
Земцов в спортивных трусах, прохаживался по коридору, посматривая на часы, покачивая головой. Долго. Очень долго.
Построились, туалет и на улицу. Физзарядка. Побежали! Эх! В тяжело-то как после отпуска! Но, мышцы вспоминают, руки работают, дыхание не сбивается. А штаны приходится придерживать. Падают. Снова злость. Подтяжки... Сволочи! Найду – покараю. Больно.
Хотя на уровне подсознания понимал, что вряд ли я их когда-нибудь найду. Уйдут они из роты. Слишком маленький коллектив. Все на виду. Либо в другую роту или вообще в другой батальон. Или домой. На гражданке хорошие подтяжки тоже нужны. Эх! Славные подтяжки были! Ладно, я ещё ремень притащил. Тоже не плохо.… Но подтяжки – лучше! Уроды! Ворьё поганое! Крысы! Злость порождает адреналин, адреналин толкает тело вперёд.
Земцов прогнал нас по центральной алее. Три километра. Пожалуй, мы одни мотали круги. Остальное училище вяло махало руками на спортгородке. Ещё не 1 сентября. Ещё у всех вялотекущий отпуск в душе. Ещё в голове отпуск. Сутки назад был дома. А тут снова бегу в строю роты. И товарищи мои также сопят рядом. И всем бежать не хочется. В голове одна мысль, отчего же так быстро отпуск закончился, и какого чёрта я бегу?! И вообще, зачем я потупил в военное училище?
Умываться. Хоть в этой казарме есть горячая вода! И это хорошо.
После завтрака развод батальона. Комбат, замполит батальона майор Шомшин, ротные, взводные.
Старун принял доклад, заложив руки за спину, прошёлся вдоль строя, заглядывая в глаза первой шеренге.
-- Прямо как Черчилль, когда в Ялту прилетел, рассматривал строй роты почётного караула! – кто-то прошептал из задних рядов.
Все кто был рядом, прыснули негромким смехом. Смеяться не надо. Нельзя. Но настроение ещё полу отпускное. Сложно сдерживаться.
Сделав круг, комбат вернулся на свое место.
-- Сегодня ночью патруль пытался задержать группу курсантов на железнодорожном вокзале, которая забирала сумки из автоматической камеры хранения. Но не сумели. Те разбежались в разные стороны. Будет проведено опознание. Поэтому, требую, чтобы командиры рот, представили всех курсантов по первому требованию на опознание.
Уф. Пронесло. Пронеслось в голове.
-- Угу, построят почти весь батальон наш, да, еще несколько, кто прибыл из отпуска вчера, вот пусть и смотрят.
-- Хрен угадают.
-- И какой дурак признается.
-- Наряд по роте будет клясться на Уставе, что никто из роты не выходил ночью.
-- Наивные чукотские дети!
-- Поэтому, я призываю, чтобы те, кто был в самовольной отлучке добровольно вышли и признались. Обещаю, что не наказывать строго!
Минутная пауза. Только слышно, из всех рот раздаются приглушённые смешки. Нашёл дураков за четыре сольдо!
-- Я думаю, что это была сорок вторая рота!
-- Почему сорок вторая? – из задних рядов раздались возмущённые вопросы.
-- Мы, что рыжие?
-- Нас в карты проиграли?
-- Крайние мы, что ли?
-- Чуть, что так – сорок вторая!
-- Тихо! – комбат прикрикнул.
Воцарилась тишина.
-- Уж больно быстро и организованно убегали. Как договорились будто!
-- Пол училища вчера прибыло из отпуска! А во всем виновата сорок вторая рота!
Комбату надоело это. Развод был завершён и командиры рот ставили задачи уже перед личным составом.
Задача проста. В максимально короткие сроки завершить ремонт в «Брестской крепости», она же «Дом Павлова», кому как нравится. Для этого необходимо:
- мастеровые люди из числа курсантов роты;
- люди, кто может добыть любым способом стройматериалы и инструменты;
- все остальные – подмастерья, подручные. Стой там, иди сюда, пошёл на х…й!
Многие местные были согласны сходить в увольнение и поговорить со знакомыми, родственниками, где можно добыть необходимое. Даже если и не удастся что-то получить, хоть в увал смотаться. Тоже неплохо.
Большинство роты отправилось освобождать разрушающееся здание старой казармы, да, помогать мастеровым в ремонте нового нашего дома.
В новой казарме было два спальных помещения. Слева – для первого и второго взвода, справа – третий, четвёртый. В этих помещениях предусмотрен пол деревянный, сверху – линолеум. Это в идеале. Линолеума ещё нет. Надо добыть! В коридоре, от входа – бетонный.
Для пола деревянного нужно установить сначала массивные лаги, чтобы потом на них набивать половую рейку.
Командовал нами Серега Бугаевский, он же «Хохол».
Эти бревна, более-менее обтёсанные на улице, нужно было поднять на второй этаж.
С матами, охами, криками стали затаскивать в казарму. А так как всем хотелось побыстрее избавиться от всего этого, значит, бестолково.
В коридор затащили бревно. Уперлись в стену.
-- Ставь на попа!
-- На себя поставь, собака серая! – Женька Поп, кряхтел, удерживая конец бревна.
-- Да, блядь, не на тебя, Женёк, а на торец бревна!
-- А-а-а! Ну, тогда и ставь! Думал, что на меня! Я помру сразу! – Поп прекрасно понимал, что это шутка, но поддержал её.
С трудом стали поднимать бревно наверх. Оно чуть не сорвалось и не прибило тех, кто внизу.
Другим ротам тоже надо было поднимать наверх стройматериалы. Ладно, нам на второй этаж, а сорок третьей и сорок четвёртой ещё выше. Тормозим процесс.
Затащили. Уф. Пот стереть. Перекурить.
-- Пока затащим все остальные – помрем.
-- Надо что-то другое придумать.
-- А что тут придумаешь?
-- Может через окна затащить?
--На чём?
-- На верёвке.
-- Я понимаю, что не краном подъёмным! Где верёвку взять, баран?!
-- Сам баран! Можно на кабеле.
-- На кабеле? А где кабель возьмём?
-- Где? Где?
-- В пиз..де на верхней полке!
-- В Караганде!
-- Вон кафедра рядом, там бухты за забором лежат. Спизд…ть одну бухту «полёвки», и поднимай!
-- А выдержит?
-- Ты, что на первом курсе делал? Или всё забыл уже? «Полевик» выдерживает 75 кг. самоубийцы. Свернуть вдвое, втрое… выдержит! Старуна выдержит! Не то, что бревно!
-- Давай!
Трое рвануло в сторону кафедры, через пятнадцать минут, грохоча сапогами, притащили катушку «полевого кабеля» — П-274. Спёрли. Не поймали.
Из окна спустили концы кабеля. Примотали к концу бревна. Потянули… Кабель тонкий, руки режет, перехватывать неудобно, обматываем руки тряпками, ремнями. Тянем. Дружно материмся.
-- Блядь!
-- И р-р-аз!
-- И р-р-раз!
Бревно рывками подтягивается вверх, раскачиваясь, грозя разбить стёкла на первом этаже. Ещё не хватало искать стёкла для сорок первой роты!
Когда технологию отработали, одни продолжали поднимать лаги, другие начали их укладывать на пол.
Одно бревно не укладывалось. «Играло». Покатывалось с боку на бок. И так, и этак! Не получается и всё. Начинаешь его крепить, а вырывается.
Бадалов еле отпрыгнул.
-- Шайтан! Чуть без ноги не остался!
-- Тресочку класть надо! – Хохол от натуги, двигая бревно, покраснел.
-- Чего?!
-- Куда?!
-- Тресочку под бревно!
-- Ху из тресочка?
-- Вот! – Бугаевский поднял с пола щепку.
-- Тьфу!
-- Серега! Это – щепка!
-- Не знаю как по-русски! На украинской мове – тресочка!
Подложили. Стоит. Закрепили! Ура!
Оттёрли пот со лба, присели перекурить.
-- Перекур!
-- Здесь что ли?
-- Офицеров нет, можно и здесь!
Курим. Отдыхаем.
На колонне кто-то нарисовал самолёт и подписал внизу «Хочу в отпуск!»
-- Кто-то очень в отпуск хотел, что самолет нарисовал.
-- Эх! Отпуск!
-- На самолёте…
-- На самолёт посмотрел, и отца вспомнил.
-- Ну, да, у тебя же папа – лётчик!
-- А у меня отпуск прошёл в ремонте батиной машины. – Олег Правдюков.
-- Ты что ли разбил или что-то с двигателем?
-- Да, нет. – Олег усмехнулся.
-- Рассказывай. Я вот по девкам всё больше шарил. Но, ежели бы отцу помощь понадобилась, то, конечно, всех баб по боку. Так что было?
-- 9 Мая – праздник. А отец у меня – фронтовик. Лётчиком был.
-- Помним. Ты рассказывал, как он в Германии красное дерево жёг.
Все усмехнулись. Эту историю не забудешь.
-- Так вот. Он с матушкой на праздник в парк городской поехали. Батя обещал, что не будет пить. Но.… Не удержался.
-- Я бы тоже не удержался.
-- С однополчанами посидели, вспоминали как на боевые вылеты с товарищами… Погибших и умерших помянули. Мало однополчан осталось. Года. Ранения. Болезни. Короче. Отец у меня выпил. Он почти не пьёт давно уже. А тут расчувствовался…
-- Это простительно.
-- Дело такое. Нужно выпить.
-- Выпил он, значит, и с мамой поехали домой. Папа за рулём.
-- Пьяным что ли?
-- Нет, бля! Трезвым! Ты каким местом слушал, когда Правдоха рассказывал? Он же с фронтовыми друзьями встретился.
-- А!
-- Бе!
-- Ну, и что дальше?
-- Едут они, и решили не домой ехать, а на дачу. Отдышаться, проветриться, да и гаишников там нет. А там резкий подъём, потом резкий спуск и поворот градусов под сорок. Внимательно ехать надо. Народу побилось там не мало. Особенно зимой, да в дождь. А потом ещё шлагбаум стоит. Деревянный. Это чтобы чужие не сильно шастали. В кооперативе так придумали. Ну, мама, и говорит, что отец всю дорогу вспоминал войну. От дороги отвлекался, рукой одной показывал, как воевал. Заходил в хвост немцу и стрелял. И вот здесь. Вверх-вниз-поворот. И когда дорога вверх пошла, так батя даже газку подбросил машине, потом вниз. И при этом орал «На Берлин!» И когда выскочил на шлагбаум, вместо того, чтобы ударить по тормозам, отец берёт штурвал на себя и по газам.
-- Одуреть!
-- Он же лётчик. Вот и увлекся батя.
-- Сами-то не разбились?
-- Да, нет, а вот «Москвич – 412» пришлось делать.
-- Сильно побили?
-- Капот. Две стойки, что лобовое стекло держат, лобовое стекло. Хватило работы. Правили. Грунтовали, красили. Кое-что переварить пришлось. Почти весь отпуск провел. Конечно, не с утра до отбоя пахали, но пришлось повозиться.
-- Сделали хорошо?
-- Хорошо сделали?
-- Хорошо.
-- Почти как в фильме «Банзай», когда пилот наркотиков нанюхался и пытался самолет посадить на палубу авианосца.
-- Ну, да. Было такое кино.
-- Только там японский лётчик. А здесь наш. Русский ветеран!
-- Молодец у тебя батя!
-- Жаль, конечно, что у вас «Москвич». Надо было «Волгу» покупать!
-- Так она и стоит ой-ой-ой! А почему лучше?
-- Запчастей толком на «Москвич» не достанешь. Так?
-- Так.
Почти все кивнули.
-- А вот, если «Волга», так пошёл с бутылкой в ближайший таксопарк. Договорился в гараже, чуть денег дал. Тебе спёрли, и на такси привезли. Красота! Могут, правда, и старую запчасть попросить, чтобы списать её. Но, это фигня!
-- Слушай! А ведь точно!
-- Голова!
-- Соображаешь!
-- Не я соображаю. Дядька у меня соображает. Купил старую «Волгу», постепенно, за год, через ближайший таксопарк, довёл до ума. Так, что и получается, что «Волга» лучше.
-- Да. Только где столько денег найти, чтобы купить её?!
-- Ладно! Хватит балду пинать! За работу, негры!
Весь день прошёл в трудах по ремонту казармы. Когда народу много, то и дело спорится. Пара бригад, отпущенных в город, принесла первый «улов». Краска, стройматериалы.
-- Откуда?
-- От верблюда.
Парни вытирали лицо от пота. И судя по их мрачным выражением лиц, то непросто им дались эти материалы.
-- Не поймали?
-- Да, нет. Повезло. Ушли.
-- Но туда больше не ходим. Надо другие стройки искать.
-- Жмоты! Не хотели дать так. Вот и пришлось добывать.
-- Без ментов хоть?
-- А хрен его знает. Мы их дожидаться не стали.
-- Ну, в х/б были, без курсовок. Не пойман – не вор.
-- Ну, да. Для ментов – не докажешь. Где в училище еще стройки грандиозные?
-- Да, все батальоны ремонтируются.
-- Командирам и командованию училища, наплевать, главное, чтобы не поймали. Ну, а поймают, что сделают?
-- Отчислят?
-- За что? За то, что для казармы чего-то упёр? Так ведь не себе. А для общества. Для того же училища.
-- Фигня!
-- Пару суток «губы» дадут для проформы. Главное, чтобы менты не захомутали.
-- Да, тогда позора не оберёшься. Всё училище будет пальцем показывать, что не сумел оторваться.
-- Когда один колхоз ворует у другого что угодно, то уголовное дело не возбуждают. Имущество чьё? Колхозное. А стало чьё? Колхозное! От перемены мест слагаемых, сумма не меняется!
-- Надо было в колхозники идти! Тогда точно бы точно всё из соседнего колхоза всё утащил!
-- Пойдёшь на пенсии – езжай в колхоз! В армии своё мастерство отшлифушь!
За день все вымотались, ночью не выспались. И поэтому на бодрый призыв:
-- А давайте ночью побухаем!
Народ ответил вялым:
-- Да, ну, его на фиг! Спать!
-- Отбой в войсках связи!
Но поспать не дали. Шёпотом поднимали с кроватей.
-- Первый взвод, подъём!
-- Второй взвод подъём!
И так всю роту по очереди.
-- Бля!
-- Что за хрень?!
-- А! Что?! Тревога?!
-- Тихо!
-- Не орите!
-- Что? Строиться?
-- Тихо! Не строиться!
-- Форма одежды какая?
-- Форма номер раз – трусы и противогаз! Как есть. Не ори. Тихо.
-- А что?
-- Жрать будешь?
-- Чего?
-- Кружку давай!
-- Есть? Буду! Где?
-- А выпить есть?
-- Нет. Только еда.
У кого-то случилась массовая бессонница, посидели в курилке. Скучно. Чего-то хочется. Словами не выразишь. Скучно. Тоскливо. Приключений хочется! Пить тоже особо желания не было. И тут у кого-то родилась гениальная мысль.
- Сегодня, когда ходили за краской, то поняли, что проход за деревьями, которые за казармой – хорош. Мы ещё уронили верхнею плиту забора. Особо не видно. С обеих сторон забора деревья, кусты. Не видно.
-- Забор-то зачем поломали?
-- А ты попробуй двухсоткилограммовую бочку краски через забор перебрось!
-- Угу. Тем более, что ждёшь, что вот-вот менты за жопу возьмут.
-- Тогда понятно.
-- И чего? Что предлагаешь?
-- Через проспект Кузнецкий есть узкий проход, перпендикулярно к улице.
-- И чего?
-- Это проход между хлебозаводом и молокозаводом.
-- И чего?
-- Пойдем, попробуем затариться.
--Чем?
-- Молоком и хлебом.
-- Молочка с булочкой, да, на печку с дурочкой!
-- Да! Девки там, в горячем цеху работают! Под халатом только трусы!!! И титьки – во! Так и болтаются, когда они двигаются. Туда-сюда, туда-сюда. Качаются…Соски халат царапают изнутри!
-- Хватит! Пошли за молоком!
-- Не надо о бабах! Тяжело!
-- Когда молочка, да сметанки, поешь, так вообще будет тяжело! Будешь волком на луну выть.
И человек десять, взяли вёдра, сполоснули их, вещмешки и толпой в самоход. В колонну по одному. Первые двое – разведка. Авангард. За молоком и хлебом. И на девчонок посмотреть.
Пошли.… Разделились. Часть за молоком, вторая – за хлебушком.
И, действительно, хлеб пекут, и молочные продукты делают, в том числе и ночью. И девчонки и тётки.… Многие без лифчиков! Как обещали. Смотри, пожирай глазами. Захлёбывайся слюной.
И добрые они. Ну, кто же курсанту откажет, когда он просит немного хлебушка и молочка! Правильно! Никто! И никогда!
Самую малость, тётенька дайте! Четыре ведра молока! И восемь рюкзаков хлебушка беленького! Можно и булочек тоже сверху навалить!
Только вот сначала эта компания самоходчиков налопалась от пуза. Молока, примерно, ведро выпили, и каждый по буханке хлеба слопал.
И четыре, почти полных, ведра молока и много-много хлеба прибыло в казарму ночью.
- Рота подъём!
- Первый взвод подъём!
- Второй взвод подъём!
…
И вся рота, молча, чавкала. Сопела и чавкала. Черпали кружкой молоко из ведра, отламывала кусок от горячей буханки. Запах горячего хлеба, когда от куска парит, и запах свежего молока смешивались. Проникали в нос и пьянили. Сильнее самой крепкой водки. Голова кружилась от запахов. И как-то уносило из казармы. Домой. В детство. Сначала ели молча. Наслаждались. Просыпались.
-- Уф!
Отвалился назад.
-- Наелся!
-- Налопался!
-- От пуза!
-- Здорово!
-- Как дома!
-- Нет. Как у бабушки.
-- Это у вас у городских – каникулы в деревне. А у меня дома так. Мама хлеб испечет и молока с первой дойки. Хлеб дома лучше!
-- Да, и сейчас хорошо!
-- Ага! Все съел, а теперь, как в том стишке: «Хозяйка – блядь! Пирог с говном!»…
-- Не глумись! Вкусно! И парням – поклон за такую роскошь!
-- Так наелся, что как бы понос не пробил.
-- Не пробьёт.
-- Ну, если такую тропу «пробили» на вкуснятину, то надо ведра менять.
-- За хера?
-- Эти вёдра откуда?
-- В смысле?
-- От суточного наряда. Полы моют.
-- Бля!
-- Тьфу!
-- Сполоснули же с порошком стиральным.
-- Да, и говорят, что молоко в оцинкованных ведрах киснет.
-- Не киснет. Кипятить нельзя. Тогда точно – свернётся.
-- Нужно достать эмалированные вёдра.
-- Где они плохо лежат?
-- А, может, просто скинемся?
-- Хм. Я как-то об этом не подумал.
-- Честно купить?
-- Это что-то новенькое.
-- Купить можно. Но только за забором. В училище не достанешь, даже по блату.
-- Откуда вообще слово такое пошло «блат»?
-- От блатных, наверное? От фарцовщиков. Ничего достать толком нельзя. Вот оттуда.
-- Эх! Дремота дремучая!
-- Ну-ка, ну-ка! Просвети нас не грамотных.
-- Вот надо тебе попасть к врачу или с подругой в кафе, ресторан сходить. Мест нет. По блату надо. Так?
-- Ну, так.
-- Так вот, на заре эпохи дефицита, когда хочется, а возможности нет, был такой мужик в Москве по фамилии Блат. Он и договаривался со всеми обо всём. А фамилия потом стала нарицательной.
-- Еврей что ли?
-- Да, кто же его знает. Поди, разбери.
-- Еврей, наверное, это они всё могут достать и со всеми договорится. Русские глотки друг другу перегрызут, пока внешний враг не появится. Вот тогда мы сильны.
-- Да, ладно. Сами тоже по блату многое делали.
-- Угу. Я даже знаю, кто по этому блату и в училище поступили, да, и учатся также.
-- Мы их все знаем. Но учатся же. Тебе что? Жалко? Пусть учатся.
-- Ладно. Где вёдра будем доставать? Покупать? Тырить? По блату добывать?
-- Мне по душе стибрить.
-- Мне тоже.
-- В санчасти я такие вёдра видел.
-- Да, ну, на фиг. В санчасти. Подцепишь ещё чего. В лучшем случае понос проберёт, а так – деревянный бушлат примеришь. Хрен его знает, какие там военные бактерии есть у этих эскулапов.
-- Точно. Ну, этих фашистов в трещину! Ещё лапы надуем.
-- Значит, скидываться и покупать.
-- Где тут хозмаг поблизости?
-- Покупать днем надо и в кустах ховать. Ночью в казарму. Офицеры увидят, и вопросы начнут задавать глупые.
-- Факт. Надо прикинуть, сколько с взвода денег и на каждого раскидать.
-- Немного будет. Сейчас все из отпусков – деньги, пока, Есть у всех.
И понеслось! Почти каждую ночь – массовый выход, по два человека от взвода, в «культпоход». Один – с вещмешком, второй – с эмалированным ведром… Вещмешок – на хлебозавод. Ведро – за молоком.
Ходили и днём тоже. И без казусов не обходилось. Факт.
С двухнедельным опозданием из отпуска прибыл курсант четвёртого взвода Кантарбаев. Тот, что прислал телеграмму, что у него аппендицит. И справку привёз, о том, что аппендицит удалён новейшим медицинским способом, не оставляющим следов на коже. И заверенная Министерством здравоохранения Казахской ССР!
Вечером Кантрабаев за стопкой раскололся, что у него тётя там работает. И она выписала такую справку.
-- На две недели «притормозили» в отпуске в казарме. Я две недели задержался с возвращением. Всё честно! – так он объяснил в качестве тоста!
Отправили на ремонт «Брестской крепости» часть личного состава. Кириллович с Правдюковым решили сходить за пропитанием днём.
Сходили.… Стоят у временной казармы, переминаются с ноги на ногу. Надо кому-то идти наверх на разведку. Узнать, нет ли там офицеров, чтобы не «залететь».
Из казармы вылетает Лёва Ситников. Быстро оценил обстановку.
-- Быстро наверх! Зёма роту построил, вас ищут, кое-как отмазывают, я в «Дом Павлова». Всех на построение. Быстрее, пока не поняли, что вы в самоходе были!
Кирилл и Правдоха за угол в траву вещмешок и ведро и дёру наверх. Через минуту с воплем:
-- Лёва! Пидарас! Убью, на х…й!
Вылетает Кириллович. Не было ни Лёвы, ни продуктов.
Ситников, хитрый как лис, стащил продукты и утащил. Третий взвод устроил второй завтрак.
Но Кириллович – парень жёсткий, не зря играл в хоккей. Лёва как не прятался, но Андрей его нашёл.
-- Значит, так. С тебя вещмешок хлеба и ведро молока, понял, гад?
-- С чего это?
-- За то, что нас жестоко наеб…л и спизд…л провиант.
-- Я? Кирилл! Ты чего?
-- С проверкой. Что Зёма нас вычислил.
-- Я смотрел, как вы быстро бегаете по лестнице. На самом деле быстро. Я бы хрен за вами угнался. Ну, а насчёт молока и хлеба.… Смотрю, в траве провиант стоит. Ничейный. Брошенный. Дикий. От стада отбился. Я даже два раза крикнул, спрашивал, чьи продукты. Никто не откликнулся. Ну, значит, никому не надо. Вы бы хоть бирочку оставили «422», тогда никто не взял. Поэтому на молоко- и хлебозаводы, я не пойду. Сами всё проеб…ли. Мешок и ведро верну. Мы даже помыли всё, думали, что самим пригодится, ну, а коль, говоришь, всё это второго взвода, значит, не наше, надо отдать. Тут всё честно!
У Лёвы глаза хитро бегали. Андрей легонько дал по печени. Лёва согнулся пополам. У Кирилла рука была тяжёлая.
-- Сука ты, Лёва!
-- Какая уж есть. – не разгибаясь прохрипел Ситников.
Кириллович сплюнул под ноги.
-- Тьфу! Бля! Урод!
Очередь есть очередь. А так как у Андрюхи и Олега заход оказался учебно-тренировочный, то пришлось им отправиться в ночной поход за молоком и хлебом. Очередь, брат, ничего не поделаешь.
С полигона с КМБ пришёл первый курс. Жили они в нашей временной казарме, только вход был с другого крыльца. Для них это была нормальная казарма. Дом родной на три года. Потом – в общежитие.
Когда батальон первокурсников зашёл на территорию училища, то все кто был свободен, высыпал их встречать.
Усталые, запылённые лица, запылённая форма, в глазах.… В глазах у кого-то усталость, у кого-то – огонь, но у всех – любопытство.
Кто-то из старших курсов кричал:
-- Вешайтесь, духи!
-- Молодое мясо!
А кто выкрикивал, ища земляков.
-- Из Свердловска есть?
-- Москвичи есть?
-- Томск? Из Томска есть кто?
-- Даже не верится, что сами год назад были такими чмырями и задротами.
-- Почему были? Некоторые такими и остались.
-- Угу. И помрут такими.
-- И дети у них будут их продолжением.
-- Они династию откроют задрочей и чмырей.
-- Да, ладно. Сам смотрю на молодёжь. Кажется, столько времени прошло, столько событий. А на самом деле – всего год.
-- Не говори, на гражданке, в школе, институте, ну год. Что это – ничего. Ни о чём! А вот в армии год – много. И всего-то год в календарном исчислении. А целый год в армейском понимании! Время на гражданке и в армии течёт по-разному.
Я тоже всматривался в лица курсантов первого курса, в надежде отыскать земляков.
В зимнем отпуске на первом курсе, нас обязали сходить в школу и провести беседу с учениками старших классов, агитировать поступать в наше училище. И обязательно, чтобы в отпускном удостоверении была отметка о проведенном мероприятии. Сказано – сделано. Я провёл беседу в десятом классе. Врал? Конечно! Там же десятиклассницы были! А девочки ушами любят! Я девочек очень даже.… Люблю! И распинался перед ними как у нас классно, и каких офицеров из нас готовят! И мы многое умеем, и ещё больше будем уметь и иметь. И сам чёрт нам не брат! Мы – элита! Кого угодно перекусим и сожрём не поморщившись, даже запивать не будем! Не офицеров-связистов готовят как будто у нас, а по типу американских «зеленных беретов».
И вот.… В первом батальоне, среди первокурсников у меня появилось два земляка! Два зёмы! Олег Мамаев и Нечипорук Саша. И не просто, а из одного микрорайона. С которыми мы закончили одну школу! И это хорошо!
На первом общем разводе первый курс точно также как и мы, год назад, торопливо проорал в ответ на приветствие начальника училища:
- Здравия желаем, товарищ полковник!
И точно также как и нас тренировали, чтобы не лезли поперед батьки в пекло. Всё должно единообразным. Всё как в армии. Хоть и безобразно, но единообразно!
Первого сентября – большой развод училища, и началась учёба! И то, что нам казалось сложным и тяжелым на первом курсе, на втором уже не казалось таким страшным. И даже высшая математика, которой остался всего один семестр.
А вот начались «Линейные и нелинейные радиоэлементы» и «Теоретические основы электрорадиоцепей» (ТОЭРЦ).
«Линейные и нелинейные» читал подполковник Видерман. Родом откуда-то из Прибалтики, лёгкий акцент сохранился и не из военных, а из «пиджаков». Врождённая интеллигентность.
На вводной лекции для всего батальона, он показал шпаргалку-гармошку, которую он отобрал у одного из курсантов выпустившегося первого батальона.
Мелким, бисерным почерком, с двух сторон она была исписана. Видерман позвал ближайшего курсанта в помощники. И они размотали эту шпаргалку. Весь батальон ахнул. Она была гигантских размеров. Хотя в собранном виде, на папиросной бумаге не выглядела таковой. Элементарно зажималась ладони между большим и указательными пальцами.
Преподаватель выждал паузу, когда все осознают, какую гигантскую работу проделал неизвестный нам курсант, и объявил:
-- Как думаете, товарищи курсанты, сколько метров эта шпаргалка?
-- Девять метров?
-- Десять метров?
-- Не угадали! – пауза – Пятнадцать метров!
Аудитория снова удивлённо зашумела. Гигантская работа!
-- На этой шпаргалке записан весь курс предмета. Когда я её отобрал, то хотел, как положено, выгнать курсанта с экзамена. Но оценил его труд. Спрашиваю: «Сам писал шпаргалку? Она твоя?» Отвечает, что сам писал свою шпаргалку. Посмотрел почерк, сравнил с конспектами, вроде его почерк. Ну, ладно, говорю. Бери свою шпаргалку, садись на место, если сумеешь за пятнадцать минут, используя её, подготовить ответ, то оценку поставлю в соответствии с ответом. И что вы думаете?! Я ему поставил пять баллов! Высший балл! Он отлично ориентировался в своей шпаргалке! Весь курс по темам записан. Мини-учебник. Только выжимки, только суть, только соль. Поэтому, с тех пор я разрешаю пользоваться на своем экзамене своими конспектами. Но только своими! Я сравниваю почерк. Если учили, то быстро ответите. Ну, а если не учили.… То.… Будете отчислены. Уже слышали, что второй курс – самый тяжелый по учебе. Потому что весь курс – одна теория. На третьем курсе вся теория будет применена на практике, и то, что будет казаться сейчас тёмным лесом, через год всё само собой уложиться по полочкам. Но нужно учиться. Кто не будет учиться – будет отчислен. Увы. Мне крайне тяжело ставить «двойки» и понимать, что курсант не продолжит обучение и не станет офицером. Но без понимания моего предмета, вы не сможете двигаться дальше. Вы же – связисты, а не общевойсковики. И – инженеры! И голова вам дана, не только честь отдавать, а ремонтировать боевую технику связи в бою, в поле, горах. Обеспечивать связь! От вашего умения и знаний зависят сотни, тысячи жизней! Поэтому и спрос с вас у меня будет суровый! Я открыт для диалога, для вопросов. Если кто-то не усваивает, готов заниматься дополнительно. Но только, если буду видеть, что курсант понимает, хочет понять. Подхалимов не терплю. И не нужно ко мне ходить, чтобы я «заметил». Скидки никому не будет. Ни отличникам. Ни спортсменам. Ни сержантам.
Все поняли, что «приплыли тапочки к дивану».
По ТОЭРЦ читал лекции полковник Киселёв. Тот самый, что спас Майтакова – Пиночета от патруля, усадив в свой личный автомобиль на первом курсе. И прозвища у него были под стать своей неординарной внешности: «Киса», «Челентано».
Так и началась учёба на втором курсе. С утра – учёба, после обеда, часть на самоподготовку («сампо», «самочка»), часть – ремонт казармы. Из-за такой неразберихи, многие ходили в самоход днём. Не обходилось и без казусов.
Артур Ковалёв перемахнул через забор и тут же в десяти метрах видит от себя патруль солдатский. Оба-на! Залёт! Воин! Это – залёт!
Артур стаскивает моментально с себя часы и кидает в траву. И начинает шарить по траве.
Патруль резвой трусцой подскакивает к Артуру, он делает вид, что не видит их, поворачивает задом и энергично раздвигает траву.
-- Товарищ курсант! – начальник патруля.
Артур поворачивается, встает. Морда – тяпкой, спокойная, немного расстроенная. Из серии: «Прикинулся ветошью, лежу в углу, веду наблюдение, не отсвечиваю».
-- Курсант Ковалёв! – Артур отдал честь.
-- Что вы тут делаете? За забором! В самовольной отлучке, курсант?
-- Никак нет, товарищ старший лейтенант! Играли в волейбол на физо, часы с руки улетели в эту сторону, вот и ищу.
-- Ну-ка, ну-ка!
Начальник патруля отнёсся скептически к словам Артура.
-- И куда они улетели?
-- Вроде сюда. – Ковалёв показал в сторону, куда бросил часы.— Вот ищу. Жалко часы. «Командирские». Подарок родителей. За то, что первый курс окончил. А тут, р-р-раз!
Ковалёв подпрыгнул, махнул рукой, отбивая невидимый мяч.
-- Замахнулся, а они улетели. Обидно и жалко.
Солдаты – патрульные лениво сапогами начали отодвигать траву, вот и блеснуло что-то в траве.
-- О! Товарищ старший лейтенант! Нашёл! – солдат поднял часы и отдал начальнику патруля.
-- Спасибо, мужики! Спасибо!
-- На, курсант! – старлей покрутил часы, поднёс к уху.
-- Идут?
-- Идут. Носи! Подарок от родителей нужно беречь!
Артур одел часы. Застегнул ремешок.
-- Спасибо, мужики! Ой! Извините! Спасибо, товарищ старший лейтенант! Спасибо!
Пожал руки патрульным.
-- Даже не знаю, чтобы я без вас делал. Спасибо.
Повернулся к начальнику патруля.
-- Спасибо за помощь, товарищ старший лейтенант! Спасибо! – отдал честь, протянул руку.
После секундной паузы, начальник патруля протянул руку.
-- Спасибо! – Артур сделал шаг назад, помахал рукой и перемахнул через забор, обратно в училище.
Бодро зашагал прочь от забора, обернулся, патруля не видно. Снял пилотку, оттёр пот. Уф-ф-ф! Пронесло!
Когда он рассказал нам о своих похождениях, то первым вопросом было:
-- Как? Как ты до этого додумался?
-- Да, Бог, его знает! – Артур пожимал плечами – Бежать поздно. Да, и солдаты могли перемахнуть через забор и поймать меня. Не знаю. Они так неожиданно появились из-за угла. Это первое, что первое пришло в голову. Больше не было вариантов. И пронесло. Чуть не обделался.
-- М-да, уж. Я бы тоже обделался. И по-мелкому и по-крупному.
-- Молодец! Я бы не додумался.
-- Додумался бы, если «очко» сыграло.
-- Быстрее мысли лишь понос.
-- Тут главное – не обосраться!
-- И быстро соображать!
Ещё долго обсуждали, какой молодец Ковалёв. Артур же снял куртку, спина была у куртки темная от пота. Сам он остывал, пил воду, умылся.
М-да, уж. Пронесло, так пронесло.
Во время очередной ночной посиделки:
-- В отпуск приехал. А тут у меня сосед – майор из Афгана в отпуск приехал. А жена, наставила ему лосинные рога и ушла с сыном к маме или чёрт знает куда. У майора начался запой. В магазине-то голяк, только с четырнадцати часов, и то по очереди. Он с таксистами сошёлся. Три дня пил. Своим стал. Двойная цена у них на водку. А тут я приехал. На свою голову и зашёл к нему. Родители не сказали, что у него такое… состояние.
-- Хреново. У любого запой начнется. Ты там воюешь. Домой приехал, а там…
-- А он в шахматы любит играть. Сидим, пьём, я уже почти «тёплый», а он пьёт без закуски, только щекой после контузии дёргает. А ему всё равно. Как застыл. Не пьянеет и всё тут. Я его про Афган спрашиваю. Пригодится же скоро. Да, и человека от мыслей про жену отвлечь. Немного разговорил. А тут водка кончилась. Как нащло! Почти ночь на дворе. Пошли мы на стоянку таксистов, что возле вокзала, идти недолго, минут двадцать. Заодно, думаю и проветримся. Майору полегчает. Он как пить перестал, только короткие предложения выдаёт, как команды.
-- А какое военное училище он закончил?
-- Киевское ВОКУ, спецфакультет.
-- Понятно. Разведка. А майор – так командир батальона?
-- Не спрашивал. Он не говорил, а я и не спрашивал. Да, и про Афган он просто рассказывал, как выжить там. Что гандоны надо с собой везти…
-- Ну, это мы слышали. На ствол автомата одевать, чтобы пыль, песок, камни не попадали.
-- Много чего рассказывал. Как чай из верблюжьей колючки правильно заваривать, чтобы жажду в жару утолить. Как в дом заходить на зачистке, как выходить. Как передвигаться по кишлаку. Много чего. Надо было магнитофон его включить и записывать.
-- Угу. А потом особисты и замполиты тебя вместе с твоим разведчиком порвали бы как Тузик грелку.
-- Ну, ладно. Потом, что вспомню – расскажу. Переходим мы дорогу. Пешеходный переход, нам зеленый свет. И тут «девятка» несется, стёкла опущенные, музыка орёт. Только мы ступили, так нас чуть не снесла машина. Чуть обрулила. С визгом остановился. Музыку чуть потише. Щегол какой-то там с тёлкой сидит. И матом на нас, мол, почему ходите перед машиной. Хотя сам на красный ехал. И корку из машины нам тычет красную. Майор за руку дернул, так, что тот башкой об арку дверную приложился, прочитал «ксиву»: «Так ещё и мент!» Как даст в рыло этому парню. Тот и отрубился, мордой в руль уперся. Девка визжит. Мы быстро протопали за водочкой. Затарились, и другим путём вернулись. Издалека, из кустов осмотрели перекресток, машины не было. Вернулись и снова стали играть в шахматы до утра, попутно выпивая. А он всё твердил под нос себе:
-- Ничего. У меня справка есть, что контуженный. Почти дурак!
-- Да, сильный мужик. Потом-то, что было?
-- Он через два дня вышел из запоя и досрочно улетел в Афган. Говорит, что понял, если не вернётся, то кого-нибудь укакошит.
-- И лучше, что уехал. Из-за бабы может сесть лет на пятнадцать, а то и под «вышак» загреметь.
Так как ночью в казарме из-за скученности невозможно было проверить все ли на месте, наши офицеры перестали приходить по ночам. Чем мы и пользовались, покоряя ночной город Кемерово, и общаясь с местными красавицами.
Дежурная служба тоже толком не знала, где находится четвёртый батальон, поэтому редко к нам кто заглядывал. На лестнице не было освещения, а расставленные оцинкованные вёдра и тазы мы умело обходили.
Зато незваный гость легко попадал в ловушку, произведя грохот в тишине ночной. Наряд по роте просыпался, а если в этот момент была ночная трапеза молоком, да булочками, то все быстро занимали свои койки, изображая глубокий честный сон.
Вот так, однажды, и забрёл к нам дежурный по училищу. И не лень ему было шариться! Грохот, маты. Заходит майор – преподаватель с кафедры.
-- Дежурный по роте на выход! – говорит дневальный.
-- Это, какое подразделение?
-- Сорок вторая рота!
-- Как далеко вы забрались!
-- Не мы выбираем службу! Служба выбирает нас!
-- Хм. Второй курс всего, а уже усвоил. Молодец, курсант!
-- Командир роты Земцов научил.
-- А-а-а! Земцов… Этот всем научит.
-- Так точно! Научит Родину любить и служить! – орёт дневальный громко на всю казарму.
Прошёлся по казарме. Ничего не понятно. Света нет. Имущество по углам. Бардак.
Дежурный по училищу решил посчитать спящих курсантов. У дневального, фонарика не было на виду. Он есть, но припрятан. Для своих только. Ага! Так и дали фонарик! Это на первом бы курсе взяли под козырёк и вручили его. Нет его.
-- Отсутствует, товарищ майор, фонарик у нас. Одна лампочка. Батареи не успеваем менять. Извините. – у дежурного по роте самый невинный голос. Лица всё равно не видно.
Но и майор не так прост! У него есть зажигалка! И отправился он считать людей, подсвечивая зажигалкой. Проходы узкие для худых курсантов. Для майора с оплывшей талией это было сложно. Тем паче – в портупее, с пистолетом на боку. Забыл он армейский стишок, видать.
Не для смеха, ни для шутки
Назначается на сутки ни какой-нибудь там хер,
А дежурный офицер!
Он начищен и поглажен,
На боку пистоль прилажен.
Он на стульчике сидит и в окошечко глядит.
Как появится начальник, он кричит во весь ебальн…к,
Что в отсутствие его не случилось ничего.
Вот и сидел бы майор у себя в дежурке. Понесла же его нелёгкая с проверкой. Так и выявит самоходчиков. Сволочь непоседливая!
Все лежали тихо, изображая безмятежный сон.
Майор махал зажигалкой, перекладывая из руки в руку, пальцы жгло.
Поп тем временем перевернулся со спины на бок. И… пукнул под нос дежурному по училищу. Мерзко, неприятно, рвотно.
Майор, сгибаясь пополам, закрывая рот, сдерживая позывы рвоты, рванул на выход. Вырвался в туалет. Согнулся над унитазом. Позывы рвоты были, но не более того. Закашлялся. Умыв лицо, прополоскав рот, закурил майор. Дежурный по роте, давясь смехом, стоял рядом.
-- Товарищ майор, дальше-то пойдём считать?
Выдавил из себя, сквозь смех, который ватой забил горло.
Дежурный, тоже ватно, но по иной причине, ответил:
-- На х…й!
Дежурный по училищу резким движением бросил окурок в унитаз и быстрым шагом пошёл прочь, на выход.
Через секунду с тёмной лестницы раздался грохот и маты. Майор вновь наступил на ведра и тазы, умело расставленные на неосвещенной лестнице. Только, одно дело подниматься вверх и другое дело – быстро спускаться вниз. Нога зацепилась, и… и грузное майорское тело заскользило вниз по лестнице.
Нога в сапоге очень удачно попало в оцинкованный тазик. Майор пролёт проехал по ступенькам вместе с тазиком. Грохот. Мат. Всё перемешалось на тёмной лестнице. Горнолыжник.… Поневоле.
Дежурный по роте, выбежал на площадку и участливо крикнул в темноту:
-- Товарищ майор, у вас всё в порядке? Помощь нужна?
-- Пошёл на х…й! Блядь!
Звон отброшенного в сторону таза, шаги. Грохот открываемой пинком и закрываемой входной двери в казарму.
Все, кто присутствовал при этом, от души посмеялись.
-- Если бы не Женька Попов – хана всей роте!
-- Ну, да! Половина роты в самоходе. От каждого взвода по два человека за молоком и хлебом ушли.
-- Могли бы захомутать, как не фиг делать.
-- Вот так Поп! Вот так он пёрнул!
-- Удачно! Под нос!
-- Фу! Какая гадость!
-- И не говори! Меня бы вырвало.
-- Дежурный тоже попытался это сделать, но не получилось у него это.
-- Но желание было большое!
-- Поп – вонючка!
-- Не согласен. Поп – спаситель. Представь, если бы ему удалось всю роту посчитать. Наутро бы все имели бледный вид и слегка бы заикались. От репрессий комбата и ротного.
-- Да. Тогда бы Зёма задрочил, что небо с овчинку показалось бы.
-- Ты вот по заказу сумеешь пёрнуть?
-- Нет, конечно!
-- А вот Женька сумел!
-- Артист!
Но этой ночью приключения не закончились. Четвёртый взвод попал. Гонцы за продуктами, решили, что молоко уже все наскучило и попросили у девчонок на молокозаводе ведро сливок…
Как рассказывали парни из четвертого взвода, сливки были очень вкусными. Питательными и жирными. Настолько жирными, что у всего взвода был понос. Бегали наперегонки в туалет.
Обращаться в медсанчасть – нельзя. Медики сразу на уши встанут. Это же ЧП! Целый взвод поразила неизвестная пищевая инфекция! Жуть! Кошмар! Разбирательство, анализы. Кто-нибудь не выдержит и стуканёт. Тогда и всю роту накроют. И тогда хана самоходам и продуктам натуральным. Доп.паёк кончится.
Парни выглядели бледно. Хреново выглядели.
Крупные капли пота по лицу. Массово жевали сухой чай, сглатывая слюну, кто-то пил разведённую марганцовку. И, уже не спрашивая разрешения, тихо бегали в туалет. Особо ничего не помогало. У кого, что было в роте от поноса и антибиотики, все тащили в четвёртый взвод.
Некоторые, правда, глядя на мучения товарищей, не спешили принести им таблетки, прибегали для себя. Кто знает, вдруг это заразно. А с другой стороны никто не застрахован от подобного. Но таковых было немного. Нормальные парни отдавали лекарства для облегчения страданий товарищей. Были и вовсе альтруисты. Из отпуска привезли для себя, так, на всякий случай, «Бецилин – 5», мощнейший антибиотик во флаконах. Ставится внутримышечно.
Для чего? Угадай с трёх раз. Ну, и? Какие варианты? Правильный ответ единственный! Чтобы «офицерский насморк» лечить. Это когда не из носа капает, а с конца. Гонорею, а по-простому – триппер или «три пера».
Шприцы стеклянные тоже были. Весь комплект.
И начали лечить. В банку самопальный кипятильник. Туда же шприц и иглы. Минут тридцать кипятят, потом сцеживают воду, на новое вафельное полотенце откидываются шприц и иглы, остужают, и…Одеколон на кусок подшивы, задницу протёр. В верхнею треть ягодицы загоняешь иголку поглубже. Товарищ стоит-лежит, материться, дёргается. Объясняешь ему, что будет двигаться, то иголка обломится, и хрен её из мяса потом достанешь. Полотенце или ремень его поясной в рот. Чтобы не орал, а грыз.
И медленно, под очередную порцию отборного, трёхэтажного мата, начинаешь вводить ме-е-е-едле-е-енно раствор лекарства. Резко выдёргиваешь иглу, тряпочку с одеколоном на уколотое место. Заболевший держит тряпочку, с охами и вздохами, утихающими ругательствами, товарищ встаёт и растирает раненный зад.
Вылечили мы своих товарищей от поноса. Никто из офицеров не узнал про это. И ночные походы за дополнительным питанием продолжились. Но сливки уже никто не просил. И когда девушки с грудью, рвущейся через белый халат, предлагали нам эти самые сливки, то мы шарахались как чёрт от ладана. Свят, свят, свят! Чур, меня от этих сливок!
Рядом с нашей временной казармой, сразу за забором были двухэтажные дома. Дома, не дома. Бараки, не бараки. Старые строения в два этажа. Там люди жили. И у этих людей были дочери.… Самые активные курсанты сорок второй роты стали знакомиться с этими юными прелестницами.
Во главе этого движения был Лёва Ситников.
После занятий, когда рота пошла на обед, Лёва рванул через забор на свидание.
Девчонка вышла из дома. Стоят, общаются, целуются, нежно. Лёва сжимает грудь девы юной. Всё хорошо! Осень сухая, солнце светит, любовь в глазах у обоих горит. Красота!
Только вот из-за угла выходит компания в десять молодых харь из числа местных хулиганов.
- Оба-на!
За главного у них самый высокий. Сутулится. Поблескивая золотой фиксой во рту, посекундно цыкая слюной под ноги, разминает пальцы, кулаки. Фаланги пальцев разукрашены татуировками под перстни. Дергает шеей вправо-влево. Разминает.
Остальные помладше. Держаться толпой, раззадоривая себя и своих сотоварищей по банде.
Кто-то полез в карман, демонстративно достал самодельный кастет, забил на костяшки пальцев.
Лёва это увидел и ухватил одним взглядом. Худо дело.
-- Ты гляди, курсант наших баб щупает!
-- Пиздец тебе, козёл!
-- Сейчас мы тебя убивать будем!
-- Пидар зеленый!
Чему-чему, а военное училище и ротный учит принимать быстро решения и мгновенно реагировать на ситуацию.
Так и курсант Ситников мгновенно оценив обстановку, оторвал себя девочку, толкнул её в подъезд.
-- Беги домой. Дверь никому не открывай!
-- Ты куда, сучка!
-- Курсанту «даёшь», а нам, почему не «даёшь»!
-- Стой, блядь!
-- Проститука!
-- Ничего! Мы знаем, где ты живёшь!
-- Сейчас мы твоего дружка кончим и к тебе придём!
-- Пусть бежит! Сейчас подмоется, и нас ждать будет!
И уже обращаясь к Лёве:
-- Ну, что козлик зелёный, бабу спас, а сам ты у нас остался. Готовься к смерти!
Полукругом они стали обступать курсанта Ситникова. Что делать? За спиной подъезд. Группа мерзавцев рядом. Отрезают от забора. Пока, ещё не распределись вокруг него. Сейчас обступят, и понесется процедура, под названием «прощай здоровье».
Лёва сдёргивает ремень, рывком наматывает на руку.… И без предупреждения бьёт ближайшего по голове пряжкой, второму, без размаха носком сапога по голени! Проход есть! Лёва стрелой бежит к забору. Толпа недоносков за ним.
Ага! Куда вам, сопляки! Знаете только как толпой на одного! Тестостерон помноженный на адреналин – адская смесь! Забор родного училища! Переброс тела в одно касание, всё как на полосе препятствий! Физическая подготовка на «отлично»!
А тут как под заказ и родная рота с обеда пришла. Кто в роту поднялся, кто курить остался, а кто и просто воздухом подышать, насладиться погодой хорошей, байки потравить.
Ситников весь в мыле несётся к роте. В одной руке пилотка, в другой ремень. Морда красная.
-- Парни! – он задыхается – Там это…
-- Что?
Все повыскакивали. Напряжение.
-- Местные пидары чуть морду мне разбили и девчонку не изнасиловали. Еле ушёл.
-- Где?
-- Суки!
-- В хлам порвем!
-- Там! – Лёва махнул рукой в сторону забора – Я покажу.
И человек тридцать, ломая кусты, сбросив сумки свои с тетрадками, несётся к забору.
Нашего товарища чуть не убили! Чуть не побили! И девок наших не трогать!
Забор? Ерунда! Толпа перемахивает через забор.
Хулиганы, изображающие из себя закоренелых преступников, была на месте. Они с удивлением слушали треск ломаемых кустов, но когда увидели толпу парней в зеленой форме, попытались разбежаться в разные стороны. Только там бежать-то особо некуда было. Только вправо или влево. А с флангов тоже были курсанты.
Раньше бежать надо, как только шум услышали.
И без предисловий, излишних церемоний и приветственных речей началась сеча.
Хотя, честно, пытался отбиваться только главарь шайки от группы курсантов.
Избиение младенцев в Вифлееме, или где там ещё крошили детей?
Лёва нёсся впереди. Пилотка в кармане. Ремень на руке, Первым ударом, с налёта, с разбега, по голове он вырубил того, что с кастетом. Наступив сапогом безжалостно на кисть поверженного врага, Ситников содрал кастет, нацепил себе на левую руку. Потряс рукой, нормально сидит. На правой главное оружие курсанта – ремень!
Толпа уже вовсю охаживала ногами вожака стаи шакалов. Ситников продрался к нему. С налёту, сверху вниз, безжалостно врезал кастетом по зубам. Хрустнули, посыпались гнилые зубы.
Поверженный повернул голову и сплюнул кровавую слюну вместе с обломками того, что было во рту. В песке блеснула золотая коронка. Кто-то подобрал её. Пригодится.
Рядом лежало тело хулигана. На нем сидел Базлов. Ему было скучно просто бить. Он бил, читая мораль. Слово – удар. Вот уж воистину, вдалбливал в голову прописные истины, известные каждому из нас, но неведомые этим подонкам из сучьей стаи:
-- Запомни! Ты – говно! И только Советская армия способна сделать из тебя человека!
Много чего было сказано ещё в адрес подонков. Все высказывания были о том, что не надо дёргаться на военных, и тогда будешь здоров, и не будешь кашлять кровью.
Ситников увидел в окне свою зазнобу, пошёл к ней. Амир Нуров увязался следом.
-- У неё подружка есть? Для меня? Спроси.
-- Сейчас и спросим.
И вот Лёва, в брызгах вражеской крови, мокрый от пота идёт к своей девушке. Победитель! Таких любят! И Лёву любят! И всех нас любят! И у неё есть подруга! И Амир Нуров потом будет с ней дружить!
Возбуждённые, толпой вернулись в казарму. Всё заняло не больше десяти минут. Но разговоров было ещё на полдня. Те, кто был в казарме, и пропустили, были раздосадованы, что не поучаствовали в битве.
Хулиганам повезло, что большинство роты было в казарме. Иначе, мы бы выстраивались в очередь, чтобы приложиться к телу противника.
-- Эх, хорошо же мы им дали!
-- Правильно, пусть знают, что курсантов трогать нельзя!
-- Ибо возмездие неотвратимо!
-- Сам-то понял, что сказал?!
-- Не было бы возле казармы, то неизвестно чем бы закончилось.
-- Ну, да. Не факт, что Ситников унес бы оттуда ноги!
-- Зато эти неделю будут отлёживаться.
-- И дружкам своим расскажут, что не нужно ходить под забором училища, это очень вредно для их гражданского здоровья!
-- И к девчонкам нашим приставать.
-- Как бы это не отразилось на девчонках. Мы-то не рядом.
-- Да, ладно. Вряд ли сунутся.
-- Понимают, что всё это печально закончится для них.
-- Ну, да, и хрен с ними!
-- В рот им потные ноги!
Утром комбат провёл развод батальона. Вывел из строя курсанта сорок третьей роты. Зачитал письмо из ГАИ его города.
Получалось, что курсант, находясь в отпуске, взял у отца автомашину, не справился с управлением, совершил ДТП с патрульным автомобилем УАЗ ГАИ.
После этого пытался скрыться с места происшествия. Была организована погоня. После того как был зажат четырьмя машинами ГАИ, оказал сопротивление. Нанес физическое оскорбление сотрудникам милиции.
Матерился в адрес сотрудников правоохранительных органов. Сдался лишь после предупредительного выстрела в воздух.
Был закован в наручники, доставлен в отделение милиции, откуда бежал, угнал свой автомобиль во время его осмотра. Нанес побои сотрудникам милиции, когда те пытались его задержать. Украл казённые наручники.
Поиски курсанта и автомобиля, принадлежавшего его отцу, не увенчались успехом. С учетом изложенного, прошу наказать своей властью.
В дальних шеренгах раздались жидкие хлопки. Шепотом переговаривались:
-- Молодец, что ушёл!
-- Плохо, что первый раз поймали!
-- Молодец парень!
-- В сорок третьей ротный Туголуков – тоже боксёр, вот и натаскал своих. Не хуже чем мы.
Комбат:
-- Так оно было, товарищ курсант?
-- Почти так!
-- Значит, так оно и было! Не умеете, товарищ курсант себя вести в отпуске с достоинством и честью, значит, и нечего вам там делать! И если руки выросли чтобы жопу чесать, то и не надо садиться за руль! Позорите форму! Откуда права? Вам же их должны выдать после выпуска из военного училища?
-- Это вторые права. Сдал до училища. Категория «В». – громко отвечал курсант.
-- Так ещё и жулик! Батальон! Равняйсь! Смирно! Курсанту … за нарушение правил дорожного движения объявляю пять суток ареста с содержанием на гауптвахте!
-- Есть пять суток ареста!
-- Встать в строй!
-- Ты у меня после выпуска поедешь туда, где нет милиционеров, а только душманы и ишаки, аксакалы и саксаулы!
Потом мы обсуждали, что пять суток за ДТП – немного. Ни слова про то, что в милицию попал.
-- А про душманов и ишаков, то же мне – испугал!
-- Все туда попадём!
-- Молодец, что из ментовки ушёл и машину вытащил.
-- Батя, наверное, ему ввалил так, что мало не показалось, за то, что машину помял.
-- Ну, это как водится. Машину-то жалко!
-- Наручники-то ему зачем?
-- Сувенир на память.
-- Выйдет с «кичи» – спросим .
Милиционеров почему-то никто не жалел. Вот такие жестокосердные люди – курсанты КВВКУС!
И началась подготовка к полигону! Теперь-то мы были опытные. Сало, консервы, хлеб в котелок свеженький с хлебозавода, спиртное во фляжки в шариках воздушных, сверху – вода! Сумку офицерскую в вещмешок. Ремень от сумки на автомат, и как у биатлонистов за плечами – между лопаток, а сверху – вещмешок. Ничего не болтается, не гремит. Старый воин – мудрый воин! А курсант второго курса – наимудрейший и наихитрейший!
На полигоне – занятия. И ночные самоходы. Никто не попался. А по дороге назад.… А по дороге назад сорок вторая рота, конноспортивная с боксёрским уклоном установила рекорд училища – добралась за один час сорок минут!
Вот и казарма временная – дом родной, пусть и временный, но дом,

Молочные братья.

Всё пошло по накатанной после полигона. Учёба, ночные походы, по очереди, за молоком свеженьким и хлебушком горяченьким.
Очередь соблюдалась строго. Только наряд мог тебя освободить от миссии добытчика. Да, пожалуй, болезнь настоящая и арест на гауптвахте. Все остальные доводы не принимались, и лицо, которое чавкало во тьме ночной доп.пайком, но не ходило за провиантом всячески чморилось.
И вот.… От каждого взвода, как обычно, ушли во тьму по два гонца. От первого взвода должны были идти Томах и Комаров. Что-то они замешкались и вышли позже всех.
Томах -- высокого роста, Комаров, наоборот – маленького. Штепсель и Тарапунька. Томах худющий, Комаров, тот самый, который на абитуре получил «письмо» от начальника училища, что он досрочно зачислен, низенький, плотно сбитый.
Томах с ведром за молочком. Комаров с двумя вещмешками – за хлебобулочными изделиями.
Два самых безобидных курсанта в роте. Они в самоход по девкам ни разу-то не ходили. Только под воздействием своих товарищей – за продуктами.
Да и девчонки не смотрели в их сторону. Только самые страшные или самые старые. Зеленые они еще были для своих лет.
И сходили они удачно. Встретились в узком проходе – переулке, что между двумя питательными заводами, и пошли они уже в сторону училища.… Но тут с двух сторон ударил свет фар и включились милицейские мигалки… «Вдруг патруль-облава», как в песне.
Что делать?! Что делать! Попались. Они дёрнулись вправо-влево! Менты орут в мегафон:
-- Вы окружены! Сдавайтесь! Поднимите руки вверх! Оставайтесь на месте!
И как назло заборы в этом месте очень высоки!
-- Бежим!
-- Через забор!
-- Лезь!
У Комарова, как у парашютиста два вещмешка. Один спереди, другой сзади.
Прыгает Комаров с разбегу на стену бетонную, пытаясь добраться до кромки верхней. А рюкзак, что спереди, подушкой отталкивает его от забора. Снова Комаров прыгает, и снова его отбрасывает назад. Ванька-встанька.
Томах же, наоборот, прыгнул, ухватился за край забора, ногами сучит по забору, пытаясь подтянуться, только не получается. Не по забору он ногами двигает, а по внутренней стороны шинели. И стаскивает он себя вниз.
Милиционеры, видя, что злостные преступники пытаются скрыться с места происшествия, с двух стороны бегут к ним. Один самый ретивый, то ли от страха, то ли от возбуждения стреляет в воздух. Это хорошо, что их учат сначала стрелять в воздух, а не на поражение.
-- Стой! Стрелять буду!
«Бах» в воздух!
Только наших бойцов это не остановит! Комаров снова, уже с разбега кидается грудью на забор, и буханки хлеба, уже смятые, откидывают назад его снова назад.
Томах по-прежнему хватается за верх забора и двигает ногами вверх-вниз. Движения есть, а прогресса нет. И только, когда милиционеры, подстёгнутые выстрелом своего товарища, подбежали, заломили руки нашим героям и попинали их для приличия, тогда они сдались. И прекратили попытки скрыться за забором.
Оказывается, что незадолго до этого неподалёку каких-то два поганца изнасиловали девушку. Она – в милицию, милиция окружает район и сужает круг поиска, отлавливая всех парней. Только вот поздно уже. Ночь на дворе. Блуждающих мало. И попали в милицейские сети лишь Томах и Комаров.
На опознании не признала потерпевшая в них своих насильников. И отвезли милиционеры обоих в училище, хоть те и умоляли не делать этого, но сдали – передали их на руки дежурного по училищу. И хлебушек отдали и ведро молока сверху…
Первый взвод истомился в ожидании Томаха и Комарова. Все гонцы уже пришли, а этих всё нет.
«Замок» первого взвода Дима Глушенков психовал:
-- Как придут – порву! Все уже на месте, а этих нет! Уроды! Чмыри!
-- Хочешь завалить дело – поручи его Томаху с Комаровым! – поддакивали ему голодные и злые курсанты первого взвода.
Уже все взвода, помыли посуду после молока, покурили, и спать разошлись. А Томаха с Комаровым всё нет. «Уж полночь близится, а Германа всё нет…»
И полночь минула, а еды всё нет.… И первый взвод, ожидая, уснул.
А поутру.… А поутру они проснулись.… А поутру был развод, большой развод! Вне графика! Всё училище стоит, не понимает, чего это полковнику Панкратову вздумалось собрать всех! Война что ли с Америкой? Так мы это… Готовы! Склады с НЗ откроем – и вперёд!
Но не было войны. Было хуже…
И вывели Томаха с Комаровым перед всем училищем…
Старый полковник с трибуны, невзирая на то, что микрофон разносит эхом его рык по всей округе, не стесняясь в выражениях, рассказал всем ближайшим домам, пассажирам на остановке, прохожим о «подвиге» курсантов сорок второй роты!
Голос начальника училища был как в стерео наушниках. Сначала его мат нёсся так – вживую, а через полсекунды, повтором – из динамиков.
Зная грозный норов Панкратова, все ёжились под его колючим взглядом и грозным голосом. И одновременно смеялись над нелепостью ситуации.
Глядя на этих несуразных курсантов, никто и не мог предположить, что они могли кого-то изнасиловать.
Ни украсть, ни покараулить!
Училище замерло в ожидании. Что же будет?! Отчислят - не отчислят? Залёт-то, конечно не слабый. Это с одной стороны…
С другой, претензий, кроме того, что были в самоходе, нет. За самоволку не должны отчислить. Но… Менты поймали. Хлеб, молоко! Может и все хреново закончиться. Стоит, гадает училище. Шепчется.
Полковник Бачурин рядом тенью маячит с начальником училища. Из-под папахи глазами сверкает. Как Малюта Скуратов, в исполнении артиста Михаила Жарова. Только там кино.… А здесь Бачурин!!! Ужас! Все понимают, что хана парням. Даже мозг не может выдать ту кару, что придумают им!
-- Училище! Равняйсь! Смирно!
Тишина над большим плацем. Даже вороны, поднятые раскатами полковничьего гнева, летают, молча. Обычно они перекаркиваются, вторят Панкратову. А тут им самим страшно стало. Летают и гадят. Молча.
-- Училище! Смирно! За самовольную отлучку объявляю семь суток ареста, с содержанием на гауптвахте!
-- Есть семь суток ареста!
Томах с Комаровым отдают честь.
-- Встать в строй!
-- Уф-ф-ф!-- облегчённый вздох пронёсся по строю.
Пронесло. Отделались лёгким испугом! Могли и выгнать!
-- Четвёртый батальон меня продолжает тревожить! Очень тяжёлая обстановка! То курсанты в отпуске ДТП совершают и из милиции сбегают, то эти… - пауза, маты закончились – молочные братья!
Училище дружно хмыкнуло.
Так кличка «Молочные братья» прилипла до окончания училища к этой парочке.
После занятий пришли в казарму… Комбат, замполит, ротный, взводные устроили шмон. И так не было особого порядка в казарме, а сейчас буквально всё было перевёрнуто. Куча вшивников лежала отдельно. Все они были тщательно порезаны.
-- Тьфу! – Боцман сплюнул. – Новый тельник порезал Зёма!
-- Валера! Он гоняется за твоими тельниками! Идея-фикс у него твои полосатые футболки!
-- Сам ты полосатая футболка! – огрызнулся Лунёв – Это тельняшка, а не полосатая футболка!
Вёдра валялись по казарме. Те самые, с которыми мы ходили за молоком. Было видно, что от злости ими играли в футбол. Бока смяты, эмаль откололась. Одно было продырявлено. Сбоку висела лыжная палка. Сурово. На такое способен только ротный. Только у него хватит сил пробить ведро на вылет.
Продукты были разбросаны.
У кого-то нашли открытую банку сгущёнки и швырнули в сторону. Она приземлилась на парадную форму Захарова из третьего взвода! Тот, стиснув зубы, выпучив глаза, молча, смотрел на неё. Только какое-то неясное мычание неслось откуда-то изнутри.
Кто-то подошёл сзади, участливо положил руку на плечо:
-- Что обидно? Не переживай. Сходишь на склад, подберёшь за бутылку новую парадку. Лучше прежней будет!
-- М-м-м-м!!! – простонал Захар – Я в отпуске её в ателье ушил. Подогнал как надо! М-м-м-м! Парадка!!! Не ототрёшь же! Козёл Старун! М-м-м! Урод! Макака толстая! Бабуин кемеровский! М-м-м-м! – звуки неслись из него, рот не открывался.
Как будто он говорил носом.
-- Рота строиться на улице! – скомандовал Земцов.
Все выбежали. Старун прохаживался вдоль строя, Вглядывался в лица, нервный тик его века дёргал глаз сильнее обычного.
-- Иппиегомать! Что же вы делаете?! – начал он, заводя себя – Все роты как роты, одни вы как сборище летучих обезьян. Налетаете и обсираете всё! Что не можете обосрать – уничтожаете! Что мне с вами делать? Расстрелять, нельзя, а, жаль! Я бы половину роты бы к стенке поставил бы как вредителей! Никто из училища не додумался же ходить в самоход за молоком и хлебом! НИКТО! Училище с 1941 года! И никто не ходил! НИКОГДА! А вы!!! Ё…!!! Так вы же не просто ходили, а организованно! Организованная преступная рота! Такое ощущение, что со всей страны собирали всех начинающих преступников и приняли их в сорок вторую роту! Чтобы они тут отточили своё мастерство и несли разложение и воровство в войсках! Засланцы ЦРУ, а не советские курсанты! Фашисты! Эсэсовцы! Гитлеровцы! Хунвейбины! Вредители! Боевые бегемоты! Другие роты просто на вашем фоне ангелы во плоти. Образцово-показательные курсанты. А вы?!! Сволочи! Запороть! Насмерть! Батогами на конюшне!!! Мерзавцы!
Задние ряды бурчали.
-- Ну, вот и целовался бы с такими вот ангелами, чего к нам пристал?
-- Они такие ангелы, а по учёбе и по спорту мы лучшие.
-- Если уж два таких курсанта как Томах и Комаров стали у вас преступниками, воровали продукты питания, то я даже боюсь подумать, на что способны остальные в этой роте!
-- Тебе лучше не знать на что мы способны. – шушукались за спиной – А то помрёшь от инфаркта или несварения желудка!
-- И никто не воровал продукты, сами давали!
-- И ведь никто не говорил! Никто не сообщал! Даже комсомольский актив молчал! Значит, и они в преступном сговоре! Как вам не стыдно! Вам доверяли! А вы вместе со всеми воровали и ели! Позор!
-- Значит, стукачи были с нами!
-- И это хорошо, что они с нами, а не против нас!
-- Стукачи тоже жрать хотят!
-- Такие же люди, только стукачи.
-- Милиция не так давно приходила, спрашивала какие курсанты, избили группу подростков из местных. Вот здесь! Прямо за забором! Где сорок вторая рота дислоцирована! Они все обратились в больницу. Врачи сказали милиции. А те уже приходили к нам. Теперь я понимаю, что без сорок второй роты здесь не обошлось!
-- Так пусть училище построят, и они опознают! – кто-то крикнул.
-- Ага, опознают. Они обделаются жидко.
-- Не в правилах приблатнённых с мильтонами якшаться.
-- Мы, в форме, для гражданских, все на одно лицо. Как китайцы для нас.
-- Да, я знаю.
-- Предлагали. Они боятся. Говорят, что после этого курсанты их просто убьют! Кто ещё так способен издеваться над людьми, как не сорок вторая рота? Они под себя ходят непроизвольно, когда слышат про военных и Советскую Армию! Позор! Мерзавцы! Вы из призывников инвалидов сделали!
-- Всяко бывает. – сзади хихикнули.
-- Таким нечего делать в Советской Армии. Только в стройбате.
-- Что же с вами сделать! – комбат думал, тёр подбородок – Я вас сейчас до полигона и назад!
-- Не испугались! – голос с задних рядом – Рекорд училища – час сорок! Никто не побьёт!
Пауза. Комбат понял, что нас просто так не возьмёшь!
-- Вон сейчас пойдёте разбирать казарму оркестра! – новый аргумент Старуна.
--И поломаем казарму!
-- Я вам поломаю! Я вам разберу! Вы только и умеете что ломать! Стадо кемеровских варваров! Иппиегомать! – комбат показывает всему строю свой увесистый кулак.
В итоге мы пошли разбирать казарму оркестра, что возле второго КПП стояла.
Комаров с Томахом отсидели свои положенные семь суток. Вышли. Их встречали как героев. Смеялись, что не ушли от погони. Просили многократно рассказать, как они прыгали на забор. И всякий раз все покатывались со смеху.
Но после этого мы завязали ходить за молоком и хлебом. Ротные офицеры целую неделю ночевали в казарме по очереди. С самоходами тоже пришлось завязать и жить какое-то время по Уставу.
Только в курилке мы вспоминали, как по ночам вкушали свежий хлеб и свежее молоко! Их вкус и запах остался в памяти на всю жизнь!
Начальник училища, побывав в казармах, где жили разбросанные роты четвёртого батальона, приказал ускорить переезд.
Понимал полковник, что в таких условиях, и жить нельзя, и всё это провоцирует нас на поиск приключений. Приключения, от нашей скуки и слабого контроля, найдут нас сами.
Начался штурм по вводу в строй «Брестской крепости».
Начальник училища поставил задачу полковнику Радченко изыскать стройматериалы! Радченко вызвал комбата и транслировал ему поставленную задачу.
Старун вызвал ротных и потребовал в присущей его ему манере «ипиегомать!» добыть стройматериалы любой ценой и закончить эту долбаную казарму!
Командиры рот вызвали сначала местных курсантов, у которых есть родственники в Кемерово и области, потом вызвали самых что ни на есть распиздяев, разгильдяев, злостных самоходчиков, залётчиков, и популярно объяснили, что в случае добычи строительных и отделочных материалов, наступает амнистия. И им прощаются все прежние прегрешения, и наступает пора благоденствия и всеобщего счастья.
Все присутствующие потребовали двухсуточного увольнения, и если офицеры увидят их в городе по гражданке, то без претензий.
Курсанты вышли на охоту... А в форме-то особо не получится. Все окрестные строители при виде любого курсанта уже делают «стойку», прикрывая стройматериалы своими телами, ощериваясь шанцевым инструментом и арматурой. Ограблено было всё в округе. Все стройки, склады стройматериалов пострадали от сараначеподобных набегов. Когда даже у дворника спёрли метлу! Воровать уже было нечего. А то, что можно было унести, охраняли штатские утроенными сторожами.
Да, и в милицию, после «подвига» Томаха и Комарова, попадаться не хотелось. Одно дело, когда тебе подарили ведро молока и вещмешок хлебушка, а тут.… И отмазывать никто не будет.
На том и порешили. Срок ввода, как замполит сказал «перерезать ленточку» – две недели.
Замполит тоже не дремал. В новые «Ленинские комнаты» нужны новые плакаты. Ротные выдергивали тех, кто умеет красиво писать, рисовать и те корпели с плакатным пером, кистями. Расчёт один – увольнение. После сдачи работы. И, пока, они не ходили в наряд, караул. За них тянули «лямку» остальные.
Не задействованные в процессе строительства, «охоты», рисования, помогали по принципу «стой там, иди сюда, пошёл, не мешайся под ногами», а также несли службу в нарядах, караулах. Вот и пошли по нарядам отличники и «тормоза». Сержанты – по очереди. Вне зависимости от того, «охотник» он или «художник».
Спешка. Гонка. Стройка на первом месте.
Старун постоянно контролировал стройку. В новой казарме выставили наряд по ротам. Цель одна – не дать украсть стройматериалы другим батальонам. И чтобы другие роты не воровали друг у друга. Были уже такие попытки. Финал один – драка. Вопли. На помощь своим бегут товарищи. Чтобы этого не было, дневальные головой отвечали за стройматериалы. Не спать! Охранять! Услышав лай караульной собаки, громко, чётко, без искажений передать его дальше!
Коридор, он же – новая «взлётка», был почти готов. Стены оштукатурены. Цемент ещё влажный. Нужно немного чтобы просох, а потом уже и окрашивать.
Электрики – курсанты. Видимо, когда прокладывали провод, где-то пробили изоляцию, и теперь по стене «бегала фаза». Прикоснулся к стене и тебя ощутимо било током. Ну, не ломать же стены из-за этого! Высохнет стена, и бить током перестанет! С каждым днём срок ввода сокращался. А здесь с разбором стены и поиска «пробоя фазы», еще, минимум три-четыре дня!
Стою в наряде дежурным по роте. Заходит комбат.
-- Рота! Смирно!
Строевым шагом топаю к нему на доклад:
-- Товарищ подполковник!
-- Занимайся! – он вяло махнул рукой.
-- Рота! Вольно!
Комбат пошёл по расположению. При моих командных воплях, даже те, кто был в бытовке, сразу стали изображать, имитировать бурную деятельность (ИБД).
Кто-то занимался стройкой. Ему помогали. С видом учёной макаки, стоя в стороне, командовали:
-- Вот так. Чуть левее!
Кто-то усиленно оттирал от краски, раствора стены, пол. Все при деле.
Комбат ходил, по привычке, прикурив, спичку на пол.
Не проведёшь меня! Старый воин – мудрый воин! Спичку подобрал, в карман. Не оставаться же из-за этого обгорелого кусочка древесины на вторые сутки в наряде!
Комбат зашёл в туалет, посмотрел. Окурок бросил, прикурил вторую сигарету.
Не знаю как, но у меня возник коварный умысел в отношении комбата. Была у него одна привычка, из-за грузности, возможно, больной спины, он часто опирался о предметы, будь то стул, стена, дверь. Опирался рукой, плечом.
-- Так, Миронов, вижу. Вижу, что все при деле. Можете же работать, когда захотите! И не только в самоходы бегать и водку трескать! Можете же!
-- Так ведь и качественно работаем! – льстиво вторил ему.
-- Качественно? Ну, не знаю. Посмотрим. Вон, сорок первая рота работает не быстро. Да, и со стройматериалами у вас побогаче будет. Не хотите поделиться?
-- Зачем, товарищ подполковник?! У них, зато другие вещи хорошо получаются!
-- Какие это?
-- Дисциплина, например. Они настолько дисциплинированы, что не могут достать себе ничего. Ждут, когда полковник Радченко выделит. Или вы им выбьете и принесете на блюдечке с голубой каемочкой. Сами, инициативно ничего не могут. Открыли рот, и ждут, когда им кусок мяса в рот покладут. В Уставе же, как написано: «Проявляя разумную инициативу».
-- Поговори у меня, Миронов! Иппиегомать!
Машет увесистым кулаком.
Тем временем я подвёл его к выходу из роты. Но ему было некуда спешить. И он заинтересовался беседой со мной.
Сигарету правой рукой положил в рот, а вынул уже левой…
Нельзя упускать момент! Нельзя!
-- Так, вот, я говорю, что мы уж и не такие плохие, как вы нас считаете. И материалы сами, и ремонт сами. Другие роты привлекали специалистов. А мы сами.
-- Угу. И в самоходы организованно ходите! Пойми! Не научишься подчиняться – не сможешь подчинить!
И принял Старун величественную позу, опёршись правой раскрытой ладонью о влажную стену « с фазой»…
Через полсекунды раздался вопль на всю казарму!
-- Миронов! Иппиегомать! Я тебя сгною! Расстреляю! На «губе» сгниёшь!
При этом он прыгал, тряс рукой. У него получалось одновременно орать, выть, материться, курить.
-- Что с вами, товарищ подполковник?
Я даже подбежал к нему, хотя было желание смеяться, ржать во всё горло. Во-первых, у меня получилось. Во-вторых, на самом деле это было смешно. Очень смешно.
Комбат успокоился. Оттолкнул меня.
-- Стена у вас током бьётся. Устранить и доложить!
-- Есть! – отдал ему честь.
-- Через три дня приду – проверю!
Не смог я сдержать улыбку. Она стала «на ширину приклада».
-- Чего лыбишься, Миронов! Ты будешь обнимать стены, и целовать её! Понял?
-- Так точно! Понял! Есть! – снова отдаю ему честь.
Старун вновь помахал у меня кулаком перед носом.
Комбат вышел, тряся рукой.
Все кто был рядом, просто закатились смехом. На это конское ржание выскочили остальные курсанты.
-- Что? Что у вас случилось?
И многократно пересказывая друг другу произошедшее, все весело смеялись, переговаривались. Подходили ко мне, хлопал по плечу:
-- Ну, что, Ленин! Готовься обниматься и целоваться со стеной!
-- Будешь тренироваться.
-- Давай мы тебе тут девку голую нарисуем.
-- Ага! Учебно-тренировочную!
-- С искоркой!
-- Смотри, только не суй туда что-нибудь другое!
-- Ну, как будешь обниматься с электрической стеной?
-- У американцев есть электрический стул, а в сорок второй роте – электрическая стена!
-- Точно! Обошли мы Америку!
-- Догнать и перегнать Америку! Станки такие были! ДиП назывались!
-- Чего пристали. – вяло отмахнулся от хохмачей – Устроил вам бесплатное представление, так радуйтесь! Могли бы и деньгами помочь.
-- Так, комбат же сказал, чтобы устранили. Ротному будешь докладывать?
-- Ротному доложу. Так кто будет стену ломать. Где там фаза «гуляет» -- не разберёшь, не поймёшь. Она, глядишь, на другом этаже «бегает», а у нас просто «прошивает». Стена высохнет. На два раза закатать краской, вот тебе и электроизоляция. Обойдётся комбат. Перетопчется. Когда он через два или три дня придёт, то не я буду стоять в наряде. Так, что кто будет -- пусть и вешается.
-- Хитро.
-- Мудро.
-- Я как-то об этом и не подумал.
-- Слушай, я тоже не подумал.
-- Так, это.… По графику, через два дня моя очередь в наряд!
-- Ну, ты снайпер! Попал!
-- Мне всегда везёт как утопленнику!
-- Не переживай так сильно! Глядишь, Василий Иванович и позабудет о стенке.
-- Ага! Он забудет! Старун этот разряд электрический ещё долго будет помнить, как и обледеневшее крыльцо.
Все присутствующие снова заржали как кони! Слишком свежи были воспоминания, как командир батальона сосчитал задом ступеньки в старой казарме, и сломал себе копчик. «Комбат себе хвост поломал» -- так тогда говорили.
-- А теперь – долбанутый током!
-- Старун – электрик!
-- Вася --Электроник!
-- Да, ладно тебе! Не переживай ты так!
Подошёл курсант к стене и попробовал её. Сначала одним пальцем и быстро одёрнул его. Потом уже тыльной стороной ладони.
-- Ёлки-палки! Больно же!
Он пританцовывал, тряс рукой.
-- Ёпт твою! В душу! В мать! В кружку! В компот!
-- Не правильно! Надо «Иппиегомать!» Учись! Очень образно и доходчиво. Может заменить весь словарный запас комбата. Интонации только меняй!
-- Ага! Тогда точно комбатом станешь!
-- Бьётся?
-- Сам попробуй!
-- А зачем пробовать? Мне сказали, что бьётся, я и не пробую. И ты знал, что током бьёт, зачем пробовал? Если говорят: «Не ходи – там мины!» То и нечего бродить по минному полю.
-- Так узнать сильно или нет?!
Присутствующие опять закатились смехом.
-- Узнал? Полегчало?
-- Если комбат матерился на всю казарму, аж, цигарку чуть не выронил, так разве, непонятно?
-- Так мне же эту стену лапать и целовать!
-- Ты уху ел? Стенку целовать?
-- Прикажет комбат – будут все целовать! Как комбат сказал асфальт осенью мыть, так как миленькие мыли!
-- Ну, тогда, мил человек, суши стену. В бабскую общагу сходи, попроси несколько фенов для волос. Суши ими стенку! Крась её. Придёт комбат, а краска ещё не высохла. Чего тут трогать? Всё сырое. И стену испачкаешь таким манером.
-- Спасибо, парни! Ведь, если стена будет в свежей краске, то никто её трогать не будет. Я ещё бумажку повешу «Окрашено».
-- Точно! И добавь ещё «Руками не трогать!»
-- И снизу, мелкими буквами «Под напряжением! Не влезай – убьёт!»
-- «Не трогай – долбанёт!»
Народ вокруг хохотнул.
-- Да, ну, вас! Миронов вон пошутил. А мне эта шутка ещё икнётся! До отрыжки!
И точно. Стена только немного просохла, как её ошкурили и полувлажную покрыли несколькими слоями краски. Поставили ящик с бумажкой «Окрашено».
Хоть и краска просохла сверху, но ящик не убирали, пока комбат в очередной раз не проинспектировал казарму.
-- Рота! Смирно!
-- Вольно. Так. – с полминуты он осматривал стену. – Током не бьётся?
-- Не бьётся, товарищ подполковник! Можете проверить!
-- Я уже проверил! Иппиегомать! Ваше счастье, что стена окрашена! А то заставил бы проверять голым задом! Из-за короткого замыкания эта казарма горела несколько лет назад. Вот также «фаза бегала». Мне Радченко рассказал. Может, эта фаза и сожгла. Или курили в неположенном месте. Курцы!!! – комбат закурил, спичку на пол, дневальный быстро подхватил её с пола. – А потом на электричество списали! Смотрите у меня, сорок вторая рота! Вечно от вас одни неприятности! Ни у кого стены током не бьются, у вас одних не всё как у людей! Всё как у Высоцкого: «То у вас собаки лают, то руины говорят!»
-- Так вы же не трогали и спрашивали у них!
-- После вашей роты, спрашивал. Ни у кого не бьётся.
-- Врут! Врут, товарищ подполковник! Бояться. Оттого и обманывают вас. Гнева вашего бояться.
Комбат выпустил большую струю дыма. Сквозь дым прищуренным взглядом посмотрел на Бугаевского.
У «Хохла» мелькнула мысль, что вот так прежний комбат и спалил казарму, а не «фаза».
-- Думаешь, бояться меня?
-- Да, вас все бояться.
-- И ты?
-- И я. Снимите с наряда. В отпуск не пустите. На «губу» закатаете по полной. Можете и отчислить из училища. Все оттого и боятся! Оттого и врут!
-- Это хорошо!
Благодушная улыбка озарила смурное лицо Василия Ивановича. Стал похож на человека, а не как обычно – на чудовище.
Не проходя дальше в роту, комбат на каблуках крутанулся и вышел из роты. На прощанье снова прикурил, бросил спичку, окурок. Буга тотчас подобрал, а то, вдруг, «чапай» вернётся, да, с наряда снимет. Вытер пот со лба. Пронесло!
Тем временем ремонт шёл к концу. Много не сделано было, но мы уже начали переезжать в свою новую казарму. Снова таскали кровати, имущество, оружие, боеприпасы.
Началась наша жизнь в новой казарме. Вот с самоходами стало сложнее. До забора стало далеко бегать.
И учёба! Теперь всё в теории. Много непонятно. Да, что там многое! Всё непонятно!
На «Линейных-не линейных» изучаем радиоэлементы и как они работают. На «Теоретических основах электро радиоцепей» как выстраивать эти электрические цепи. На «Военная техника радиосвязи», как оно всё работает! На «Антеннах», какие антенны использовать при установлении того или иного вида связи. И всё это в теории! Не на практике, а умозрительно. На схемах. Логических. Принципиальных. И не дай Бог, собьёшься!
Некоторые курсанты после первого курса были переведены в другие роты. В сорок третью и сорок четвёртую. Не смогли обучиться приёму - передаче на слух. Некоторые специально «закосили», чтобы свалить из двух первых рот. Из сорок первой, потому что их там дрюкали по поводу и без повода. Ну, а из нашей.… Не знаю, но кому-то и здесь не нравилось. В третьей и четвёртой роте порядки были попроще, да, и учебная программа полегче. Но снова начинать выстраивать отношения с окружающими.… Ни к чему это.
Из-за учёбы казалось, что сойдёшь с ума. Настолько она выматывала. И понимаешь, почему говорили, что второй курс самый тяжёлый. Помогали друг другу.
Правдюков, несмотря на свои хилые физические данные, оказался на редкость очень продвинутым. И схватывал многие вещи на лету, или как-то интуитивно понимал. Звериным чутьём, что и как это работает.
Самое тяжёлое – сидеть на лекциях, когда тебе читают то, что в чём ты не смыслишь ровным счётом ничего, а хочется спать, особенно, когда ты с наряда или караула, а то и самохода.
Зато на лекциях по марксистко-ленинской философии все спали без зазрения совести. Только комсомольские активисты не спали. Их статус не позволял это делать.
Однажды такой активист «вломил» меня. После ужина вышел на улицу из казармы покурить. Стою в тени. Выходит Земцов, пошёл ротный домой, за ним, спотыкаясь, путаясь в ногах, спешит комсорг взвода Дробин.
-- Разрешите обратиться!
-- Слушаю тебя, Дробин.
Земцов обернулся. Видит меня. Дробин ко мне спиной. Я в тени.
-- Сегодня после того как в баню сходили, Миронов оставил нескольких уборщиков в бане. Не двоих, как положено, а четверых. Я-то думал, чтобы быстрее убрались, а он им ещё разрешил не ходить на семинар по ТОЭРЦ. И отметил в журнале, что в наряде!
-- Хм. Как интересно. А давай мы у Миронова и спросим. Миронов! Так оно было?
-- Никак нет! Их потом задействовали для перевозки белья по указанию полковника Радченко! А оставил я людей больше положенного, чтобы действительно быстрее управились. Но так получилось. Кто будет спорить с заместителем начальника училища!
-- Я… Я.. Не знал. Ты мне ничего не сказал…— залепетал Дробин.
-- А я и не обязан тебе ничего докладывать! – отрезал я.
-- Миронов. Поднимись в роту. Построй мне личный состав. Форма одежды – любая.
-- Есть!
Рванул наверх.
-- Рота строиться! Форма одежды – любая!
-- Что случилось?
-- Зёма домой ушёл.
-- Сейчас вернётся.
-- Ой, бля!!!
Рота построилась.
Земцов прошёлся вдоль строя.
-- Товарищи курсанты! Вы поступили в военное училище, чтобы стать строевыми офицерами. А не стукачами. Для этого вам надо поступать в военно-политическое училище и учиться на замполита! Поэтому зарубите себе на носу! Офицеры – не стучат! Никогда и никому! И мне стучать тоже не надо! Я не люблю стукачей! Я их презираю. Ненавижу! Если мне что-то надо – я узнаю. Если что-то горит у тебя в душе – выйди перед строем, перед своими товарищами и доложи по форме. Тогда это будет честно. А не подло. Такие поступки уважают. И не устраивают «тёмные». Вопросы? Разойдись!
Я собрал тех, кто прогулял семинар. И вкратце рассказал, что было.
-- Это ты здорово придумал!
-- Классно соврал!
-- Долго думал?
-- То, что первое в голову пришло, то и выпалил.
-- Грамотная мысль тебе в голову пришла!
-- Слушай «замок». А если Зёма проверит?
-- Пойдёт к Радченко?
-- Да, он его терпеть не может! Они оба друг друга терпеть не могут.
-- Уж, кто-кто, а ротный далеко не дурак!
-- Даже, допустим, он пришёл к Радченко, или встретились где-нибудь на совещании. И что? Сам себя спалит, что у него курсанты прогуливают занятия? Он сам-то как будет выглядеть в глазах командования училища? Что он хреновый командир? Нет, ротный не будет так поступать.
-- Надо Дробину «тёмную» устроить.
-- Не надо, парни, ничего делать Дробину.
-- Почему?
-- Он теперь не Зёме будет стучать, а замполиту. Его тронешь, будешь с «комсомольцами» и замполитами иметь дело. Они тебе быстро за «тёмную» пришьют политическое дело и вытурят из училища с «волчьим билетом» на спине. Выше старшего помощника младшего дворника по жизни не поднимешься.
-- Ну, да. Точно! Это тебе не в самоход с пьянкой сходить. Политика!
-- Но надо же что-то с ним сделать!
-- Нассы ему ночью в сапоги!
-- Идея!!!
-- Как думаешь, долго они будут вычислять, кто это сделал?
-- Пять человек. Им проще всех пятерых выгнать. Ну, с меня, как с сержанта сдерут лычки, а вас солдатами в войска.
-- Значит, никак?
-- Игнорируй его. Бойкот ему. В армии одному не выжить.
-- Да, этой гниде всё нипочём.
-- Точно. Это говно везде выплывет!
-- Но он же сам сачковал. И в самоходы ходит! И потом вкладывать! И точно также от семинаров и контрольных откашивал! Понимаю, если Серега Сухих вкладывал. Отличник. В самоходах не замечен. Учится. Учёбу зубами рвёт. Но он-то – настоящий мужик. Не плачет, не стонет, не закладывает. Образец для подражания! Деревенский. Сам всего добивается!
-- Как бы Дробин не пошёл напрямую к замполиту. Тот – к комбату. Или напрямую – к Радченко. Тогда – хана. Комбат любит нашу роту – лишь бы нагадить нам, да, ротному.
-- Да, ситуация!
Мы ещё долго трепались. Но это уже было так, «выпуск пара».
Тем временем наступила зима. В армии она приходит, когда переходят на зимнею форму одежды. По команде. Это на гражданке она по погоде. В армии всё иначе!
Многие привезли из отпуска новые офицерские шапки. Того цвета и фасона, который тебе нравится. В армии их называют «голубой песец».
Тихонов и Базлов попались Старуну навстречу, в новых, с иголочки, таких вот шапках…
-- Стоять!!! – прорычал комбат – Ко мне!
Подошли, доложились.
-- Отчего кокарды загнуты?
Ну, не первый же курс, кокарды не просто прижаты, а почти пополам сложены, выступая перед шапкой пирамидой.
-- Да, так, получилось. – пролепетал Базлов.— В магазине купили. И не обратили внимания.
Лучше бы молчал. Молчи – за умного сойдёшь!
-- Ну, у меня, тоже сейчас получится! Коль у вас не получилось! – Старун отбросил окурок в сторону.
И своим кулачищем как даст в лоб Тихонову. Тот пошатнулся. Но не упал. Только головой затряс оглушенный. Контузило. Не убило.
Снял шапку, посмотрел. Кокарда выгнулась в обратную сторону. Её концы торчали в разные стороны, словно крылышки у бабочки.
-- Да, я сам, товарищ полковник, выправлю! – Базлов лепетал, пятясь назад.
-- Поздно! Раньше надо было. Раньше надо было, и думать и делать! Сначала думай, а потом делай. Всё, что не доходит через голову, доходит через руки и ноги. Ну, а с тобой, курсант Базлов, будет всё иначе. Урок вдолбим в голову! А так тебе будет учёба на всю жизнь!
Базлов зажмурился, затаил дыхание. Ногу отставил назад для упора.
Комбат размахнулся и как дал в лоб. Базлов чуть не сел на пятую точку. Кокарда точно также развернулась, что и у Тихонова.
Базлов перевёл дыхание. Уф. Выжил.
-- Разрешите идти, товарищ полковник? – Тихонов, пошатываясь, отдал честь.
-- Разрешаю. И всем передайте, что кто будет ещё нарушать форму одежды в сорок второй роте, будет воспитан точно также. А то вас уже ничем не испугаешь. Ни нарядами, вы там сачкуете, лишь бы на занятия не ходить. Да, и гауптвахта для вас как дом родной. Как штрафрота.
Тихонов с Базловым чётко повернулись и пошли от комбата. Тихон ещё ничего шёл, а вот второго пошатывало.
В роте они поведали, что с ними приключилось.… Многие слегка разогнули свои кокарды. Ну, его, этого комбата! Ещё роговую полость пробьёт. С него станется. Кулачище, что пол твоей головы!
В казарме скучно. Великая маета в армии – от скуки. И чего только не придумаешь, чтобы развлечься! Вот и Костя Фоминых, стоя в наряде по роте, развлекался. В спальном помещении, где первый и второй взвод были размещены, Костя натёр мастикой пол. Поработал «машкой» на славу. Пол сиял в солнечных лучах.
Дело сделано, казалось бы, отдыхай курсант Фоминых! Нет! Скучно же!
Константин нашёл старую щётку для одежды. Из бумаги вырезал трафарет звезды. И, используя трафарет, начал натирать пол! Звёздное небо?!
Нет! Не звёздное небо!
Комбат прибыл с привычным обходом. Прошёлся, пыхтя сигаретой, раскидывая обуглившиеся спички, по туалету, умывальнику, «бытовке», заглянул в расположение третьего и четвёртого взводов, в ленинскую комнату. Вроде всё в порядке. Напоследок глянул в расположение двух первых взводов. Глянул, всё нормально. Пошёл на выход, но боковым зрением что-то увидел. Не веря самому себе, потряс головой, потёр глаза. Этого не может быть! В принципе не может! Никогда! И не сейчас! Не здесь!
Он присел на корточки, рассматривая пол.
-- Иппиегомать! Что за херня у вас на полу!
Дежурный по роте стоял, не понимая.
-- Не могу знать! Пол чистый!
-- Я тебе дам! Пол чистый! Ты присядь и посмотри!
Дежурный присел и ахнул. Под определённым углом зрения, было видно, что на полу натёрт американский звёздно-полосатый флаг!
-- Вы, что, сукины дети! Против Советской власти вздумали бунтовать?! Да, я вас в клочья порву! Из училища, прямо на Колыму, северных оленей пасти!
-- Не могу знать! – дежурный лепетал.
-- Кто нарисовал? Тьфу! Натёр! Растёр! Кто сотворил это паскудство?!
-- Я, товарищ полковник! – Костя подошёл.
С виду спокоен, только румянец и желваки играют под кожей.
-- Ты, что, Фоминых, ухуел совсем?
-- Никак нет!
-- Так объясни мне! Зачем?!! Это же политическое дело!
-- Я изобразил американский флаг, чтобы курсанты моего взвода топтали его! Ходили и топтали!
Комбат задумался. Замолчал. Сделал глубокую затяжку, выпустил дым. Очень внимательно смотрел на курсанта Фоминых.
-- Фоминых, ты дурак?
-- Никак нет, товарищ полковник! Я медкомиссию прошёл! И в политику не лезу. Просто хотел, чтобы парни порадовались, стирая американский флаг на полу.
-- Нет, Фоминых, ты не дурак! Ты – вредитель! Как и вся твоя рота! Вы посланы мне, чтобы я сошёл с ума с вами! Стереть немедленно!
-- Есть! – Фоминых метнулся за «машкой», и под присмотром комбата стёр флаг потенциального противника!
-- Товарищ полковник, ваше приказание выполнено!
Комбат снова долго и внимательно посмотрел на Костю.
-- Смотри у меня, курсант!
И помахал увесистым кулаком у носа.
И снова в Сибирь пришла зима. Зима! Зима! Не такая дурная и холодная, как в прошлом году, но не менее снежная.
Второй курс – не первый! И теперь уже первый курс мучился, бегая со скребками по площадке перед входом в учебный корпус. Бесконечный процесс уборки снега зимой в Сибири!
Второму же курсу нарезали территорию центральной аллеи. Мы мели осенью эту аллею от мусора и опавших листьев. Тополя и березы активно сбрасывали свой зелёный убор. Обидно было, что только соберёшь кучку листьев, а порыв ветра раскидывал её. Плохо было, когда листву забрасывало с территории соседней роты, но бывало и наоборот.…Второе – приятнее. На плащ-палатку сгребаешь листву, примял её, чтобы не раздуло, прикрыл – и на мусорку.
Командование училища приняло решение об озеленении центральной аллеи. Ранней осенью привезли маленькие саженцы елей.
Строго по натянутой нитке, на одной линии, на определённом расстоянии друг от друга, высадили саженцы.
Мы трудились, разрывая грунт. Много камней, много древнего строительного мусора.
Всё происходило под чутким руководством комбата, даже заместитель начальника училища – гроза всех курсантов полковник Бачурин, подошёл. Оценил.
-- Василий Иванович! – обратился он к комбату – Головой отвечаете за эти ёлки! Чтобы поливали! Зимой чтобы снег не поломал! Смотрели в оба! Под персональную ответственность! Понятно?
-- Так точно!
Комбат возложил на ротных персональную ответственность. Командиры рот – на командиров взводов и их заместителей. Ну, а дальше, за каждой ёлкой был закреплёны курсанты. На каждую ель по двое. Один основной, второй – запасной.
В роте шутили, кто попал в ответственные за зелённые насаждении – «ёлководы».
В качестве дополнительного стимула, чтобы лучше ухаживали за ними, что если они погибнут – без отпуска.
А это уже – «удар ниже пояса». Хрен с этими ёлками-палками! А вот отпуск!!! За выжившую ёлку придумали поощрение – «не наказывать»! Ну, это мы усвоили с первого дня зачисления в военное училище. Если тебя не наказали – считай, что поощрили!
Тут же стали прорабатываться варианты, что в случае чего, где добыть запасную ель. Добыть, значит, где-то вырыть в городе и притащить и заменить. Были даже горячие головы, выкопать несколько елок на центральной площади города. Они там ровные и пушистые. Прикинули, покумекали. И решили, что можно всё сделать тихо, без шума и пыли! Но это был запасной вариант. Там, на центральном площади Кемерово – обком партии, КГБ и МВД по области. Туда решили идти в самом крайнем случае. Хотя, чего греха таить, хотелось подёргать судьбу за хвост. Азарт! А, вдруг, да, получится!
Для ёлок из леса привезли грунт из с их родины – из леса. Оттуда же – дёрн. Машины есть, курсантов тоже в достатке. МСЛ и БСЛ присутствуют.
В конце сентября офицеры собирали грибы на центральной аллее училища. Грибницы были привезены из леса вместе с дёрном.
Вместе со снегопадами, встал вопрос, как сохранить эти саженцы от поломки. Тем паче, что когда чистили аллею, то снег складировали на газонах, прямо на эти проклятущие самые ёлки. В отпуск же хочется! Поломаются же, заразы!
На ближайшей стройке ночью были экспроприированы рейки в достаточном количестве. А ёлок много!
Памятуя, что в армии всё должно быть безобразно, но зато единообразно, ротные умельцы сколотили одинаковые пирамиды, которые установили над деревьями. В Военторге выпросили бобину обёрточной бумаги. Этой бумагой укутали пирамиды над елями.
Когда оборачивали, Костя Фоминых, издевательски напевал:
-- Маленькой елочке. Холодно зимой, из лесу елочку. Взяли мы домой.
-- Фомич! Хватит петь!
-- Засунь себе эту ёлку себе в зад!
-- Поломается ёлка, вот и будешь хороводы вокруг этой зеленой хвои весь отпуск!
Всё! Саженцы к зиме готовы!
Центральную аллею чистить проще, чем у учебного корпуса. Снег продувается ветром туда-сюда. Только вот незадача! Каждое утро всё училище выбегает на физическую зарядку, и мотает круги по этой самой центральной аллее. А чтобы курсант не поскользнулся, не убился, значит, нужно, чтобы был асфальт круглогодично, так сказал полковник Бачурин! А это не вам не Устав, который можно, порой, и обойти! Это стена! Это лом в голову! Это – Бачурин! Зверь! Чудовище! 10 казней курсантских в одном лице! Чудо-Юдо в полковничьих погонах!
С одной стороны, оно, конечно, правильно! Когда бежит рота плотным строем на физзарядке, да, кто споткнётся?! Да, и хрен с ним бы! Так по нему же взвод пробежится! В тяжёлых, подкованных, мокрых сапогах. И хана котёнку. Больше срать не будет! Вернее курсанту хана. Так может не один завалиться на гололёде, а несколько курсантов. Нельзя! Не положено! Офицер должен в бою погибать на лихом коне, впереди личного состава, возглавив атаку на супостата, а не в училище на физзарядке!
А чтобы не было несчастных случаев, то должны курсанты бегать по асфальту!
Скребки, лопаты, «долбёжки» (топорище, приваренное к лому), ломы. И вперёд! Тюк, да, тюк по льду, или снегу, утоптанному, чуть мягче, чем бетон. Откидывай на газон.
-- На первом курсе, на тактике, не верил, что метр утрамбованного снега держит автоматную пулю.
-- Теперь поверил?
-- Думаю, что полметра этого колотого льда остановит!
-- Зимой пойдём на полевой выход, у нас там как раз ночёвка в окопах без внешнего обогрева, вот тогда и проверим. Ты будешь за сугробом, а я буду стрелять!
-- А чего это я?
-- Так я же не сомневался в словах полковника Чехоева.
-- Я теперь не сомневаюсь в его словах.
-- Чего это ты к нему любовью воспылал?
-- Не помнишь историю с первого курса в патруле?
-- Нет. Не помню.
-- Заступили мы в мае в патруль. Красота! Девчонки раздеваются! Капрон с ног стягивают. Листочки зеленые. Патруль! Да, ещё патруль в горсаду! Начальником патруля назначен полковник Чехоев!
И вот мы прибыли в комендатуру, представились. Заступили. Первыми словами Чехоева было:
-- План – шесть пойманных военнослужащих, направленных на гауптвахту. Если не выполните план – будете сидеть сами на «губе».
Думали, что сейчас пешочком прогуляемся до горсада.
- Чамы! Кто любит тактику – ездит на белой «Волге»! А кто не любит тактику катается на осле! Я люблю тактику, поэтому и езжу на белой «Волге». И вас прокачу!
Пошли с ним в его гараж. Ага! Сели. Поехали. Только не в сторону горсада, а в сторону аэропорта.
-- Туда-то зачем?
-- Там пруд есть. Знаешь?
-- Пару раз купался. Вы тоже купаться?
-- На-кося – выкуси! Шиш с маслом! Машину его мыть! Белая же! На ней всё видно. Вот мы в парадках, начищенные, наглаженные, облитые одеколоном, и мыли машину на этом пруду. Тьфу! Чтобы она сгорела!
Помыли. Натёрли вафельными полотенцами. И двинули в сторону горсада. Чехоев то ли не заметил, то ли задумался, проскочил на красный свет. Тут ГАИшная машина с мигалкой за нами в погоню. Чехоев стекло опустил, надулся ещё больше, не выходит, ждёт. Сержант к нему подбегает. Увидел полковничьи погоны, с лица немного спал.
-- Вы проехали на красный сигнал светофора! Ваши документы, товарищ полковник!
-- Полковник Чехоев! Оперативная машина! Имею право!
И повязку с надписью «Патруль», что на руке была, под нос ему. И мы, на заднем сиденье сидели, тоже левые руки тычем. Такие же повязки. Помнишь в мультике «Маугли» был такой шакал Табаки, который за Шерханом ходил и тявкал: «А мы пойдём на Север!» Так вот и мы вдвоём как тот Табаки: «А мы – патруль!» И готовы выполнить всё, что скажет полковник Чехоев. Честное слово, был готов арестовать этого сержанта и отвезти его на гауптвахту, чтобы машину нашу не останавливал. Патруль же едет! Слепой что ли? Хотя, потом понял, что лучше бы сержант Чехоева арестовал! Как в том анекдоте. Парень попал в армию, и пишет письмо домой: «Здравствуйте дорогие родители! Я не могу вам сказать, где я служу. Но на прошлой неделе я в клубе танцевал с чукотской девушкой и застрелил белого медведя. А через три дня военврач мне сказал, что было бы лучше, если бы я танцевал с белым медведем, а застрелил чукотскую девушку!» Так и с этим сержантом! Лучше бы он Чехоева арестовал!
Сержант милиции затылок почесал. Что с дураков военных взять? Махнул рукой. Езжайте, малохольные! Пёс с вами!
Приехали в горсад. А там… Девок – во! Пруд пруди! Одна другой краше. Слюна капает! У нас! Мы им – до фонаря. «Минуса». Курсантов в форме нет. Но их-то видно! А через Чехоева всё училище, считай, прошло. Четвёртый курс там. Все по гражданке. Мы их тоже видим, но вида, значит, не подаём. «Дурака» включили.
Чехоев и говорит:
-- Идите и приведите ко мне вон того курсанта!
И кричит ему:
-- Товарищ курсант, ко мне!
Пальчиком кого-то манит. Тот не будь дураком и лосём на боковую дорожку. Мы за ним. Подбежали.
-- Пойдём, Чехоев зовёт.
-- Вы, что, «минусы», оборзели совсем? Я вам в училище пасти-то порву на «раз-два», пискнуть не успеете! Четвёртый курс! Уважать надо!
Что делать? Договорились, что тяжело дышим, мол, не догнали. Он в кроссовках, а мы в сапогах.
Чехоев – не дурак. Далеко не дурак. Мы так четверых «не догнали». Он помолчал, на нас посмотрел, командует: «В машину». Привозит в комендатуру, и объявляет трое суток ареста. Вот так с патруля и попал я на «губу». Благо, что наша рота в карауле стояла. Мы вечер в караульном помещении протолкались. На ужин еды со столовой принесли, не обидели. Переночевали, конечно, в камере. Ничего хорошего! А поутру нас амнистировали. Земцов договорился. А то бы «чалились» трое суток за не фиг делать. Вот с тех пор я Чехоева очень даже уважаю. Сказал – сделал. И верю ему на слово. Если он сказал, что метр снега держит автоматную пулю, значит, держит. И Земцова как мужика зауважал. Он понимает, что мы попали как кур в ощип. Хочешь сам курсанта четвёртого курса, он через пару месяцев лейтенантом будет, вязать, так сам и хватай! Зёма бы так и сделал бы. И ещё. В патруль меня теперь под палкой не загонишь! Лучше на первом посту! Лучше «ковбоем»! Бессменным часовым у караульного помещения, чем в патруль!
Время шло. Учёба. Учёба. Наряды. Караулы. Служба. Самоходы. Пьянки. Пара драк с гражданскими. Ничего особенного. Скучно. Размеренно. Снег. Зима. Увольнение. В «Пельменную». Стопка водки. Двойная порция пельменей с маслом и сметаной. Жарко. Ворот у шинели расстегнуть, и на мороз. За подвигами! За любовью и вниманием!
Всё шло своим чередом, только на нашу голову свалилось счастье! На большом разводе училища было объявлено, что мы боремся за то, чтобы присвоено было Училище имя маршала войск связи Пересыпкина Ивана Терентьевича. Слов нет, дядька уважаемый. В годы войны организовывал связь. С нуля. Когда в далёком сорок первом связь, в основном была, как в гражданскую – вестовыми.
Всё бы ничего, да, вот только…
-- В ходе подготовки к проверке и самой проверки из Москвы, все нарушения дисциплины, будут расценены как политические! С соответствующими выводами! Для всех! Начиная от командиров батальонов и до самого нарушителя!
А это означало, что за любой самоход, употребление спиртных напитков (УСН) можно было вылететь из военного училища как пробка из тёплого шампанского. Быстро и незаметно для себя, с оглушительным грохотом.
И началась подготовка!
Ноябрь на дворе? Бордюры на закреплённой территории белить! Деревья сажать!
-- Как сажать? Снег же лежит!
-- Команду получил? Исполнять!!!
-- Есть!!! Тьфу! Блядь!!!
Помните, как под Новый Год девушка искала в заснеженном лесу подснежники? Сказка такая. Так сказку сделаем былью!
Так и курсанты отправились в лес за саженцами в ноябре. Благо, что вокруг полигона много деревьев. И снега по пояс в лесу. Не выдувается. И земля принадлежит министерству обороны. Что хочу, то и ворочу. Хоть бомбу ядерную взорву!
На машине, потом на лыжах, курсанты двинулись вглубь леса. Кирками, ломами, «долбёжками», максимально сохраняя корни, выворотили несколько десятков хвойных и лиственных деревьев.
Посадили…
-- Приживутся?
-- По хрену!
-- Деревья-то жалко!!!
-- По хрену! Лишь бы комиссия довольная осталась! Хоть трава не расти!
Хорошо, что дёрн не заставили по-новой раскатывать и красить поверху! Вот тогда бы точно загнулись на этом морозе с ветром!
Надо отдать должное, время показало, что больше половины деревьев прижилось! В армии сказали, что деревья должны расти, они и будут расти!
Коль комиссия высокая из Москвы, а климат там иной, несколько мягче, то по тогдашнему военному форсу, приехали они в фуражках с высокими тульями.
И.… Всем офицерам училища приказали ходить на территории в фуражках. Смешно было наблюдать, когда взводные врывались в помещение казармы, сдирали фуражки, растирали уши, головы, а потом одевали шапки.
Что они говорили в этот момент об умственных способностях москвичей, командовании училища.… В книге не получится передать. Даже в завуалированной форме.… Только одни многоточия.
Как назло, шёл снег. И нас как молодых, а всё-таки, второй курс – не первый, поднимали задолго до подъема, и чистить центральную аллею. Как и всё училище – убирать территорию. Даже четвёртый курс! Никто не помнит, чтобы выпускной курс чистил снег. У них территория у складов. А вдруг кто-то из москвичей возжелает осмотреть склады, а там только тропки, протоптанные валенками часовых! Непорядок! Чистить!!!
Видя, что курсанты убиваются, но толком, до блестящего асфальта не могут очистить территорию, на помощь пришла чудо-техника. Первыми наперво приехали снегоуборочные машины. Они живо частично убрали снег и вывезли, частично оттащили к бордюрам. Тут мы уже раскидали его на газонах. Потом приехали «поливалки». Солевым раствором залили оставшийся ледок. Красиво. Только сапоги стали покрываться соленой коркой, выедая краску. Если попадала жижа на шинели, оставались белые, плохо смываемые пятна.
Итогом была огромная силовая установка, которую пригнали из аэропорта. Та самая, что сушит взлётно-посадочную полосу. Вой такой, что, кажется, самолёт катается по плацу. Также прошлась эта грозная техника и по центральной аллее и перед учебным корпусом. Разговоров потом было только о ней.
-- Такую бы штуковину, да, в училище!
-- И не надо в три ночи подрываться, чтобы снег убрать. Катается такая дура, и красота! Стой, кури, наслаждайся.
-- Ага! Губу раскатал! Два курсанта КВВКУС заменяют «Беларусь»! А один курсант с лопатой заменяет экскаватор! Забыл что ли, родимый!
-- Помечтать нельзя что ли?
-- Я поступал учиться, а не снег в Сибири чистить! Его здесь до смерти не расчистить!
-- Вот ты и учишься, как правильно организовать вверенный личный состав на расчистку снега! А то придёшь лейтенантом, и не знаешь, как снег кидать! Солдаты смеяться будут над тобой!
-- Сам дурак! После окончания училища мы с тобой куда попрём, а?
-- Куда?
-- Куда-куда! На Кудыкину гору! В Афганистан! А там снега не будет. Только высоко в горах. И его там убирать не надо! Надо нас учить, как воду добывать, а не снег кидать!
-- Эх, чего мы там забыли, в этом Афгане?!
-- Чтобы американцы там не стояли и ракетные базы не размещали у нас под носом! Слышал же, когда наши самолёты стали садиться с войсками в аэропорту, то примчался американский посол встречать с радостной улыбкой. Думал, что свои прилетели. Фиг тебе! По всей морде! В рот потные ноги! Говорят, что наши опередили с вводом то ли на сутки, то ли на трое американцев.
-- Да, ладно. Ты замполитов больше слушай! Они тебе ещё не то расскажут.
-- Зато красиво! Нос-то утёрли!
И вот прибыла комиссия.
Большого построения не было. Всех собрали в актовом зале училища.
-- Встать! Смирно!
По боковому проходу, на сцену, шёл начальник училища полковник Панкратов, поддерживая под руку старенького прапорщика.
Лёва Ситников – баламут, вытянул тонкую шею:
-- А чего это начальник с прапорщиком возится? Чего-то чести много!
-- Идиот! Это генерал-лейтенант!
-- Твою душу мать! Я и генерала-то не видел! Генерал-майора. А тут тебе две звезды! Подвинься, дай, посмотреть!
-- Успеешь, ещё за службу насмотришься.
-- Ага! Запрут на точку, где на четыреста вёрст окрест тайга – закон, прокурор – медведь. Раз в год в отпуск вертолётом на ближайшую станцию забросят. Подвинься!
-- На, смотри! Ну, что?
-- Вижу по лампасам, что генерал. А по погону – прапорщик! – Лёвка не унимался, продолжая корчить деревенского дурачка.
-- Тьфу! Тундра! Деревня! Прапорщик! Запоминай, чтобы как-нибудь по тупости не послать его подальше!
Как в воду глядел!
И ведь так и получилось впоследствии.… Когда Лёва, сам того не подозревая, послал на три известные русские буквы маршала Советского Союза Куликова. За что был немедленно сослан из Москвы в края, где тайга на несколько дней ходу.
Когда русскому говорят: «Не ходи туда! Там мины!» Русский отвечает:
-- А мне по хрену! Мины, говоришь? Надо посмотреть, может и врут!
Андрюха Гуров был чисто русский парень. И по внешнему виду и по характеру!
Предупреждали же, что пока комиссия работает – сидите тихо! Потом своё возьмёте!
«Потом» -- это будет потом. И неизвестно, а будет ли это «потом»! Нужно сейчас и немедленно! Как можно больше, можно и без хлеба!
И завелась у Андрея зазноба. Да, такая, что без удержу! Без тормозов! Безо всяких тормозов. Обычных, и тех, что в голове. Не ходи! Там – мины!!!
По хрену!
Андрей срывался к ней в самоходы с занятий. Перед отбоем, когда «лишнее время». Ночью. Утром боролся со сном. Потом всё по-новой. Не было среди нас особо толстых, но Гурыч просто становился похожим на тень отца Гамлета. Глаза ввалились, чёрные круги. Только нос, да, уши «топориком» стоят и поворачиваются, нет ли рядом опасности.
Ночью вычислил дежурный по училищу. И чужую шинель в кровати нашёл. Изображала спящую фигуру Гурова. Подняли, пересчитали, опросили. Конечно, же, никто не видел и не слышал. На вечерней поверке был на месте. Вот отметка в «Книге вечерних поверок».
Кричал Артур Ковалёв, изменив голос.
Ротного подняли. И за пять минут до подъёма личного состава, Гурыч нарисовался. С «выхлпом». Как будто всю ночь пил. Оно так и было. Секс и выпивка. Выпивка и секс!
Вот, что и губит мужиков… Алкоголь и бабы! Бабы, да, алкоголь. Можно добавить сюда ещё карты игральные и деньги казённые.
Комиссия! Из Москвы комиссия!!! А тут!!!
Ох, как Старун плясал на костях сорок второй роты! Никто из училища не ходит в самоходы! И только окаянная рота! Расстрелять! Казнить без суда и следствия! И Гурова, и командира отделения, заместителя командира взвода! Расстрелять публично всех троих перед батальоном! Нельзя расстреливать? В штрафроту! И в штрафроту нельзя? Значит, всех троих – отчислить! К чёртовой матери! Отчислить!!! В тундру! В тайгу! В горы! В пустыню! Есть на свете дыры: Кушка, Дудинка и Мары!Всех туда! Всю сорок вторую роту туда! Немедленно! Не дожидаясь выпуска!
Комбат очень жаждал нашей крови. Хотел отыграться на все полтора курса, что рота у него выпила кровушки. И в первую очередь выгнать Гурова.
Андрюха был так измотан своей любовью, что махнул рукой на свою судьбу. Выгоняете? Выгоняйте! В войска на полгода? Плевать!
Взводом чуть ли не насильно заставили подать рапорт, чтобы после окончания отправили для исполнения интернационального долга в Афганистан.
Комбат объявил Гурову пять суток ареста с содержанием на гауптвахте.
Опять же сейчас проверка работает в училище. «Вшивники» с собой нельзя. Тяжко сейчас на киче сидеть. Холодно.
Комбату и этого было мало. Потребовал провести комсомольское собрание роты. Сам присутствовал на нём. Даже выступил. И комсомольские активисты как шакалы, твердили, что нужно отчислить Гурова из комсомола.
Комсомол – не партия КПСС. Из той, когда вылетаешь, то и из армии следом.
Собрание готовили заранее. Гурова вызвал Земцов, и четко, честно сказал, что был «на ковре» у начальника училища вместе с комбатом. Комбат настаивал на отчислении. Когда дошло время до ротного, тот доложил, что против отчисления. Почти отличник, спортсмен, задатки лидера, командира. Нужно оставить.
Тут подал голос начальник партийной комиссии, сказал, что можно оставить, при условии отчисления из комсомола. Если всё нормально, то перед выпуском примут обратно.
На том и порешили.
Но после выпуска – в Афганистан. Согласно добровольно поданного рапорта.
Гуров, отсидев свои пять суток, отоспался, головой начал думать. И для него это был спасительный выход.
Поэтому на собрании все знали, что и как будет. Кто лениво слушал. Кто откровенно спал. Самые безбашенные, тихо играли в карты. Активисты драли глотку, клеймя позором поступок Гурова.
Никто не хотел выступать. Спорить бесполезно. Гурыч пользовался авторитетом в роте. Заслуженным авторитетом. Как равный среди равных.
-- Кто за то, чтобы исключить комсомольца Гурова из рядов Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи за поступок, позорящий светлое имя военнослужащего?
Начался подсчёт голосов.
-- Единогласно!
-- Сдать комсомольский билет!
Гуров вытащил из нагрудного кармана и положил на стол.
Собрание закончилось.
-- Да, ладно, Андрюха, не переживай!
-- По выпуску обратно примут!
-- Точно примут!
-- Не могут же они беспартийного офицера выпустить в войска! За это по шапке можно получить!
-- Слушайте, какую историю я подслушал сегодня!
-- Ну-ка, ну-ка!
-- Стою на тумбочке сегодня в наряде. Ротный был на заседании этой московской проверки. Оттуда принёс. Москвич божился, что подлинная история. Один командир бригады связи на совещании офицеров объявляет:
-- Товарищи офицеры! Я запрещаю вам считать ночью военнослужащих по головам! Запрещаю! И точка!
-- Товарищ полковник! Так как же их считать-то? Они же по самоходам все разбегутся! Что делать-то будем?!
-- Я ещё раз повторяю! Запрещаю считать по головам военнослужащих ночью! Хотите – приказ по части издам! Узнаю, что кто-то из ответственных или дежурных по-прежнему считает по головам – накажу! Строго накажу!
Переглядываются офицеры, плечами командиры. Комбриг-то умом тронулся.
Видит комбриг, что его никто не понимает и поясняет:
-- Считайте по ногам. По конечностям! В армии инвалиды не служат! Все ежегодную медкомиссию проходят! По ногам считайте! Инвалидов у нас нет! Но безголовых – полчасти!
В туалете, в курилке, казалось, что потолок обрушится от смеха курсантов.
-- Да, комбриг с юмором!
-- Молодец мужик!
-- Издалека начал!
-- Попасть бы с таким командиром послужить!
-- Многому научился бы!
-- Только сильные могут шутить!
-- Комбригом дохлые не становятся!
Так шутка про безголовых в армии пошла, гулять по училищу. И где рассказывали её первый раз, все от души смеялись.
Гуров снял комсомольский значок с куртки п/ш, аккуратно заштопал дырочку от крепления. Только силуэт значка выделялся на груди. Выгорела ткань вокруг значка комсомольского.
Все остальные притихли. Ждали когда же уедет эта комиссия к себе столицу, и можно снова вернутся к привычному образу жизни. Жить по Уставу – почётно, но тяжко.
И вот, наступил знаменательный момент! Училищу присвоили имя! Кемеровское Высшее военное командное училище связи имени маршала войск связи Пересыпкина Ивана Тереньевича! На плацу, перед всем училищем было вручено новое Боевое Знамя! Это действительно торжественный, волнительный момент. Новая веха в истории училища, и каждого, кто стоял на плацу в тот момент.
Знаменоносец Училища подполковник Кузнецов принял Знамя. Знаменные с саблями наголо приняли его под охрану, встав по бокам. Торжественным маршем прошло Училище мимо своего нового Боевого Знамени.
Тот самый символ, за который мы в бой пойдем, и будем беречь его, рискуя собой, своими жизнями. Есть знамя – есть часть. Даже, если и не будет никого в части. Все погибнут, но останется Знамя, то часть снова воссоздадут. А вот, если утратят Знамя, и враг его заберёт, то всё.… Не будет части. Разгонят её к чертям собачьим. С позором. И раскидают военнослужащих по другим подразделениям, частям, соединениям. И у каждого будет отметка в личном деле, что переведён в связи с расформированием в/ч. А в скобках: «В связи с утратой Боевого Знамени части».
Всё! Несмываемый позор до гробовой доски! Никакого продвижения по службе. Только дальше и глубже. Кому хочется служить рядом с тем, кто сумел прое…ть Знамя! Он, может, и ни при чём. Но он служил в этой части, и ничего не сделал для предотвращения позора!
Сколько раз было на территории Советского Союза, что пожар в части. Бывает. Редко, но бывает. В первую очередь спасают людей и Знамя. Потом уже технику, аппаратуру, секретные документы. Но Знамя… были приказы министра Обороны о награждении посмертно, кто погиб, но спас Боевое Знамя части! Такой смерти хочется отдать честь!
Точно также как в далёком 1941 году в Брестской крепости, люди погибали, но, раненные, обмотав вокруг себя, Знамя, спасали кумачовое полотнище. И до сих пор мурашки по шкуре, когда показывают хронику, как водружают Знамя Победы над Рейхстагом! Есть Знамя – есть Победа!
И точно также чётко печатая шаг, шли мы мимо Знамени, отдавая ему честь. Наше новое Знамя, которое мы будем беречь, и сражаться за него!
Кто-то из училищных умельцев, изготовил из пластилина бюст Пересыпкина И.Т. По фотографии, с орденскими планками. Сверху покрасили коричневой краской. Не зная, что он из пластилина – не догадаешься. Поставили бюст на первом этаж, в коридоре, напротив оперативного дежурного и Боевого Знамени.
Голова бюста – вполоборота. Кажется, смотрит строгим взглядом он засыпающего часового Поста №1. Не спать! Не спать! Но под утро, когда кемарит оперативный дежурный, часовой загоняет рукоять затвора между облицовочными плитками стены, что сзади, и повисает на автомате, слегка откинувшись назад. Не спит часовой. Он прикрыл глаза. И сон путается с явью. И знает он, что в случае опасности, обязан спасти Знамя. Плевать на оперативного дежурного. Будет возможность – спаси его, но перво-наперво – Знамя!
Спустя некоторое время после комиссии, начальнику училища присвоили воинское звание генерал-майор! Генерал Панкратов! Звучит! Теперь генеральские лампасы видно издалека, можно быстрее его вычислить и спрятаться от генеральского гнева! Это хорошо, когда у генералов форма другая! Не обознаешься!
Началась подготовка к зимнему полевому выходу. Ночью на улице минус двадцать пять, за городом – холоднее.
Всё бы ничего. Но в программе полевого выхода был один пункт, который очень даже не нравился всем. Нужно было отрыть окопы полного профиля, соединить их в траншеи, переночевать без огня, отбить атаку противника.
Вот это как-то вызывало сомнения у курсантских организмов.
Баров с Тропиным – командиры взводов неизменно язвительно отвечали на вопросы курсантов:
-- Товарищ капитан! Окопы полного профиля как это? Глубина, какая?
-- Для стрельбы с коня стоя!
-- Ну, товарищ капитан! Хватит издеваться! А серьёзно?
-- У каждого курсанта свой рост. Одно дело – Матвеев или Полянин. Им по два метра отрывать. А Филатову, коль он ростом с сидячую собаку, то больше всех повезло.
-- Понятно.
-- Ни шиша вам непонятно, товарищи курсанты.
--То есть как это?
-- Всё просто. Вот отрыли вы окопы каждый под себя. Так?
-- Теперь их нужно соединить в траншею? Правильно?
-- Так точно.
-- Вот. Соединил. Противник с фланга захватил траншею или ты бежишь на выручку товарищу. А у каждого окоп под себя вырыт. Земля – пол вверх-вниз. Ты – среднего роста. Добежал до филатовского окопчика, вверх вылез, он же мелкий. Окопчик у Филатова. Тебе снайпер пулю в башку засадил. Он видит, что курсант ленив как старый мерин, глубоко не копает, и всех его товарищей перебил. Понятно?
-- Понятно.
-- Ни хрена тебе, товарищ курсант непонятно. Ладно, проскочил ты филатовский окопчик, трупом товарища прикрылся, ползком и дальше шпаришь. И.… Бац! Провалился в окоп курсанта Полянина. Он парень трудолюбивый, основательный. Себе он сделал с запасом. Так ты, если ноги не сломал там, сам уже не выберешься. Там как в колодце. А товарищи твои под пулями на фланге погибают геройской смертью. Или бегут по твоей голове. Неприятно кованым сапогом, да, по макушке!
-- Да. Печальную картину вы тут нарисовали!
-- А чтобы не было мучительно больно, так траншея должна быть выкопана под самого большого курсанта. С запасом.
-- Так может того, товарищ капитан?
-- Чего «кого» «того»? Как в анекдоте:
-- Марья Ивановна, я вашу дочку того!
Марья Ивановна:
-- Ну, если «того» – так женись!
-- Да, нет! Я не «того» её «того»! Я её трактором переехал!
-- Ты в этом смысле?
-- Конечно, в этом! Пристрелить Поляну с Мотей, чтобы из-за них глубокие траншеи не копать!
-- Это не наш метод, товарищ курсант! Если товарищ ранен, то ты должен его тащить на себе до последнего его вздоха или своего. Сам погибай, а товарища выручай. Ты можешь остаться с ним для прикрытия отхода основной группы. Или товарищ раненный, сам вызвался, он может остаться, и прикрывать ваш отход. Если вас окружили с раненным, то тогда ты имеешь право взорвать себя и друга, чтобы в плен врагам не сдаться. Последней гранатой. Кстати, этот шумовой эффект сообщить товарищам, что вас больше нет, и прикрытия им нет. Значит, пора ещё кого-то оставлять на погибель. Главное – спасти товарища и не попасть в плен. Товарищ раненный, сам может отползти в сторону на привале, чтобы пустить себе пулю в голову. Надо уйти вовремя, дабы не стать обузой партизанскому отряду. По поводу плена. Вас почти всех можно и нужно сдавать в плен.
-- Как это?
-- За что?
-- Всё просто. Сдать вас в плен. Противник замедлит наступление, преследование, в надежде, что вы расскажете ему военную тайну, и супостат легко победит Советскую Армию! Но тут он пролетает как фанера над Парижем! В мозгах ваших кроме самоходов, пьянок, баб больше ничего нет. Враги потом, устав вас пытать, отрежут головы, даже потрошить не будут, мозгов-то нет, и устроят они на черепах ваших исполнение канкана.
-- Ну, как же нет-то?
-- Да, вот так и нет. Пользы от вас никакой, так, хоть противника будете тормозить.
-- Обижаете вы нас, товарищ капитан!
-- Да! Возвращаясь к началу разговора про высоких курсантов. Я специально прослежу, чтобы эти два курсанта не остались на охрану казармы на время полевого выхода!
-- Так Матвеев же…
-- Это чтобы вам всем служба мёдом не казалась!
Серёга Матвеев действительно был простывший слегка, и поэтому должен был остаться в казарме. У него забрали на время выхода вшивники, носки тёплые. Сейчас он ходил, и почти силой, отбирал свои тёплые вещи. Шутнику, что к взводным приставал, чуть «тёмную» не устроили. За инициативу.
Сидим в курилке перед отбоем.
-- Анекдот услышал.
-- Говори.
-- У поручика Ржевского спрашивают:
-- Поручик, а правды, что вы были членом суда?
-- Правда. Членом – туда, членом – сюда!
Посмеялись.
-- А, знаете, парни, думаю, что анекдот старый.
-- Да, кто их знает. Может старый. Вот и доковылял старый на своих костылях до нашего училища.
-- Никто его раньше не слышал из присутствующих.
-- Я частично слышал. Несколько лет назад. Родственники живут в Красноярске, вот и приезжаем к ним. А дядя Серёжа Кузьмин закончил мединститут, кафедру военную, проработал немного, и в армию его призвали офицером. Военная кафедра в медицинском институте. «Пиджак».
-- Ну, а что обычное дело – «пиджак». Медик – непыльная служба.
-- В Афганистан.
-- Пиз..ец! Штатского!
-- В спецназ!
-- Двойной пи..дец! Или полный.
-- Его в карты в военкомате проиграли?
-- Женатый?
-- Женатый дядька. Так, вот как раз мы были, и жене кто-то из добреньких подружек и говорит, мол, там, в Афгане твой ненаглядный Серёженька членом туда, членом сюда! Вот и «намотает» на «конец» что-нибудь и тебя наградит! А тёща дяди Серёжи рядом стоит и говорит дочке:
-- Ну, и молодец! Зато не затупится!!!
-- Вот тёща!
-- Толковая баба!
-- Тёща – голова! Это жена – дура! С кем он там будет «мотать»? С душманами, ишаками?
-- А как он в спецназ попал? Туда просто так не попадёшь.
-- Так он КМС по волейболу и по альпинизму. Значок у него есть «Снежный барс».
-- Что значит?
-- Не знаю точно. Сколько там четырёхтысячников и шеститысячников покорить надо. Спроси у полковника Меркулова. Он тебе ответит подробно.
-- Вот не лазил бы по молодости от любопытства бы по горам, так и не попал бы в Афган, а в нормальную часть. Ставил бы прививки от столбняка, да, от энцефалита. Уважаемый человек – «дока»! Он в Афгане-то кем?
-- По специальности. Медик группы, или как там? Санинструктор? Бес его знает.
-- Так он же – офицер!
-- Так и спецназ – офицерский!
-- Ни хрена себе!!! Их же в самое пекло кидают. За головами командиров, да, караваны с оружием брать. Много слышал… Разного.
-- Это тебе не в тапки ссать и не мелочь по карманам тырить!
-- Факт.
-- Что-нибудь рассказывал?
-- Только два случая.
-- Ну, расскажи.
-- Группа у них шесть человек – все офицеры. И вот на боевой выход они двинули. Через несколько дней попали в засаду. Бой завязался. Дядька наравне со всеми бьется. А так получилось, что сумку свою медицинскую то ли обронили ещё как-то вышло. Бой он и есть бой... Ну, вот отстреливается. И тут мина артиллерийская рядом падает. Дядьку контузило. Оклемался смотрит, а рядом товарищу ступню оторвало. Мясо торчит. Кость. И из перебитой артерии или вены, не знаю точно, кровища хлещет. Он по бокам. А сумки-то нет. Товарищ вот-вот и от кровопотери «ласты-то и склеит». И духи бьют, не отползти в сторону. Надо что-то делать. Смотрит, а рядом ботинок с оторванной стопой лежит. Он шнурок из ботинка вытащил. Вену чуть потянул, и шнурком перевязал.
-- Меня сейчас вырвет!
-- Б-р-р-р!
-- Врешь, небось?!
-- Сознайся, а? Ведь придумал?
-- А ты сам-то сумел бы придумать?
-- Такое?
-- Не, братцы, такое не придумать. Во сне приснится – в холодном поту проснёшься, а вот так в жизни…
-- Товарищ-то выжил?
-- Дядька говорит, что выжил.
-- М-да, уж. Давай ещё сигарету. У меня до сих пор мурашки по коже бегают. – зябко потёр плечи.
-- Если это первая история такая, даже страшно просить рассказать тебя вторую.
-- Рассказывать?
-- Давай уже, кишкомот, рассказывай. Всё равно ночью спать буду плохо.
-- Насчёт снов. Дядька спит и снится ему сон. Обычно сны плохо запоминает, а этот встал поутру, и в голове сидит со всеми подробностями. Снилось ему, что своей группой в шесть человек они на задание полетели. Попали в засаду. Ждали их. Сдал кто-то. И все там остались. И ему приснилось, что миномётный обстрел был. Его товарищей рвало на части, а в него снайпер пулю всадил. И показал. В правую подмышку вошла, через сердце, в ребро упёрлась. И подумал он во сне, что хорошо, не миной. Собирать не надо. А так пулей. Целый.
-- Бля! У тебя одна история смешнее другой!
-- Меня сейчас вырвет!
-- Да. Такое говно не придумаешь.
-- Жопа. С двумя «п»!
-- И что твой дядька сделал? Командиру рассказать, так на смех поднимут.
-- Перед выходом – построение. Он к командиру группы подходит и говорит ему:
-- Молодого оставь.
-- Чего?
-- Молодого оставь. Сами справимся.
-- Точно?
-- Я отвечаю.
А молодой – это летёха, только из училища. Месяц после подготовки в группе.
Командир оставил его. Тот чуть не плакал от обиды. Готовился. А тут – «фанера». Сели в «вертушку». Полетели.… С задания вернулось трое. Дядька, командир и радист. И дядьку там ранило. Он говорит, что вспомнил сон, откуда стреляли. И пришли в «зелёнке» на полянку, а он первый вызвался идти. И только эту полянку увидел. Остановился. Стал оглядывать её. И задержка эта и помогла. Вышли бы, как шли, так сразу бы всех и накрыло, как приснилось. Замешкался он. И мины начали кидать духи, стрелять. Ранило его в левую руку на вылет. Сам говорит, легко отделался. Кости сложили удачно. Тренироваться начал в волейбол, восстановил. Командир после возвращения на базу и спрашивает:
-- Что херня была, Серёга?
Он ему и рассказал сон. И первым на полянку должен был выйти молодой и первым принять пулю в голову, а потом уже мины бы порвали всю группу. А так дядька поломал схему бойни. Рассказал он ему всё и говорит:
-- Пошли бы вшестером – остались все там. А так трое вышли. Все раненные, но живые. Двоих потеряли. Но не шестерых.
Дядьку полечили, уволили в запас. У него как раз и срок подошёл. Сейчас в Красноярске врачом работает.
-- М-да.
-- Наградили?
-- За что?
-- Ну... За это. За то, что людей спас своей группы…
-- В наградном листе напишут тебе: «За вещий сон!»
-- Да, так если напишут, то потом в дурдом закатают на пару-тройку лет, всю жопу аминовазином исколют.
-- Как тебя учили? Не наказали – считай, что поощрили! И здесь также. Приехал домой – высшая награда. Всё остальное «железо», чтобы впереди тебя на похоронах вынести. Сколько мы ветеранов похоронили. Ну, и что толку, что у него «иконостас» от лацкана до кармана. Впереди тебя курсанты несут медали, да, ордена. В могилу с собой не возьмёшь.
-- Да, ладно. Хрен с ними, с этими наградами. Спать надо. А кошмарами ты нас обеспечил.
Пожалуй, все присутствующие ворочались с боку на бок этой ночью. Снилась война. Настоящая. Не как в кино. И люди умирали, что с тобой рядом были… Страшно. Впервые тогда многие задумались, что такое Афган, куда нас готовили. До выпуска, считай, осталось-то два с половиной года. Близко уже!
Пошли на зимний полевой выход. Мороз – 20. Пробовали бегать с автоматом, ОЗК, противогазом, вещмешком и лыжами с палками? Очень согревает!
Когда встали на лыжи, казалось, что будет легче! Ни фига не легче! Темп был задан такой, что в глазах круги красные светились. Но хоть лыжи не по спине колотят, а на ногах. Тропин с Баровым развлекались, периодически устраивая нам засады, и кидая взрывпакеты в снег, неподалёку от нас, имитируя нападение. Вот когда и отражали «нападение» -- немного и отдыхали. Правда, дыхание сбивалось.
Самые опытные лыжники пробивали, топтали лыжню, периодически меняясь. Всё как всегда.
Народ только стал немного черствее. Кто не выдерживал темпа, сходил с тропы,
Земцов:
-- Кто опоздает – минус сутки от отпуска! Командир отделения тоже остаётся с опоздавшим в казарме в отпуске.
Хороший стимул.
«Комоды» тоже потеют сами, а оставаться за кого-то в отпуске нет никакого резона.
-- Чего строй покинул! На лыжню!
-- Да, я вот.… Сейчас отдышусь!
-- В наряде отдышишься! В строй, сука! Кому сказал! Из-за тебя, падали, буду я зависать в отпуске! В строй!
Лыжной палкой тычет, направляет на лыжню. Через шинель, двойные штаны не проткнёшь, но ощутимые толчки направляют на лыжню. Но не всех это вдохновляет вернуться в строй.
Народ торопится. Кому-то уже всё равно. Садится, тяжело дышит, ест снег, кто-то пьёт воду, кто горстями запихивает себе в рот снег.
Очень соблазнительно, Завалится в снег. Он холодный, а тело всё горит.
Земцов и взводные бегают и орут:
-- Не жрать снег! Куда в рот! Кисти рук, лицо, шею спереди и сзади оботри! Не есть снег!
Окрик Зёмы, как плёткой между ушей. Прекращают жевать, глотать снег, вяло поднимаются, ломая местами наст, проваливаясь в снег, барахтаясь в сугробах, теряя силы, с матами своими и товарищей, встают в строй.
Кто-то вяло бредёт, подгоняемый командирами отделений. У кого-то открылось второе дыхание, или перспектива, сутки от зимнего отпуска провести в казарме, добавила сил, понеслись вперёд.
Ротный, взводные, «замки» бегают вдоль строя, протаптывая параллельные лыжни, подгоняя людей, не давая, растянутся строю. Сложно, когда больше сотни гружённых, вооружённых людей идёт колонной. Нередко люди перемешиваются, идут не в составе своих взводов.
Километров за пять до Ягуновки, нас поджидает засада. Это взводные рванули вперёд и подготовили сюрприз…
Сбоку ударили автоматные очереди из кустов, сугробов, полетели взрывпакеты в нашу сторону, с грохотом поднимая снег из сугробов.
Расположились они с двух сторон нашей колонны по одному.
Понимаешь, что стреляют холостыми, и взрывы не принесут тебе ущерба…
Но, что-то, как-то стало неуютно.
-- Первый взвод! Засада справа! Ложись! Рассредоточиться! По готовности – огонь! – Глушенков Димка рвёт сухую от обезвоживания глотку
-- Второй взвод! – командую я – Атака слева! Рассредоточиться! Огонь по готовности!
Остальные взвода одновременно, в шахматном порядке также упали, заняли борону.
Минус был в том, что взводные стреляли из автоматов, пусть холостыми, но стреляли.… У нас же патронов не было! Сухо щелкали затворы автоматов.
А всё равно – азарт!
Азарт боя! Пусть игрушечного, не настоящего, а как взаправду!
-- Откуда у взводных автоматы? В снегу прятали?
-- Нет. Они с отстающих сняли. Решили помочь!
-- Потом этим отстающим придётся оружие чистить!
-- Ага! После холостых замаешься отдирать! После боевых – не сахар, а уж, после этого пластикового говна!
-- Не хрен отставать!
-- А это как помощь по-американски!
-- Угу, и помощь оказали, и сам потом будешь отплевываться и не рад, что помогли.
-- Учись бегать на лыжах – меньше будешь чистить оружие!
-- Точно!
-- Третий взвод, на манер Афгана, гондоны на стволы одели, чтобы снег не попадал в ствол.
-- И чего?
-- Снег не попадёт, вот только дульный тормоз – пламегаситель, замаются очищать от горелой резины!
-- А, что у кого-то из третьего взвода взяли автомат?
-- Тропин взял. Сам видел. Ещё пошутил, что оружие с гандоном, поэтому нарушена балансировка, и от этого курсант свалился с лыжни.
-- Не думал, он, что вот так ему достанется! Полагал, что перед стрельбами снимет его аккуратненько.
Тем временем Зёма подал команду:
-- Рота! Перейти в наступление, подавить огневые точки противника, взять пленных! В атаку! Ура!!!
-- Ура!
-- Ура!
Людей не нужно было подталкивать! Кто на лыжах, кто скинул лыжи, проваливаясь по пояс в снег, с матами, подбадривая друг друга, двинулись на огневые точки «противника». Опять сухо щёлкали затворы. Командиры взводов вышли, улыбаясь, навстречу своим подчиненным.
Командиры взводов предали автоматы своим подчинённым.
-- А ты чем отбивался во время атаки?
-- Забрал автомат у убитого товарища.
-- Так кто же его убил? Я, вроде, холостыми стрелял.
-- Пришлось.… Самому. Надо же было чем-то отбиваться. Штык-ножом в шею с проворотом, сам не хотел отдавать. А потом уже прикладом по затылку, чтобы наверняка!
-- Страшный ты человек как погляжу. Можно же было и пристрелить, когда автомат в руках.
-- Все пули – врагу! Да, и свои могли не понять, если бы стрелял.
-- Ну, тогда для тебя наказание за убитого товарища – будешь чистить своё оружие, а мне будешь показывать. Не переживай, номер автомата я запомнил.
-- Есть почистить автомат! – глубокий вздох, работы много.
Перекурили, пока выстраивали колонну и проверяли людей, оружие, амуницию. Во время «атаки» несколько курсантов поломали крепление на лыжах. Достав пенал от автомата, пытались на месте отремонтировать.… Двум курсантам это не удалось. Бежали позади роты. Теперь уже лыжи ехали на них. Неудобно. Тяжело. Кто-то катился на одной лыже, вторая была приторочена поверх ОЗК на горбу.
Нападение отбили, всем понравилось это небольшое приключение. Вроде как привал с толком. Пока лежали, заодно отдохнули, остыли немного, у кого была вода, попили, дыхание восстановили.
Воду не все пили. Потому как у многих во фляжках не вода была, а спиртное. У кого что. Всё от вкуса зависит. Вино, портвейн, водка, пара человек смодничали и залили себе коньяк. Откуда коньяк они взяли?! Если покупать – то почти десять рублей! Ну, минимум, семь! Может, из дома притащили, да, ныкали до лучших времён. Но столько месяцев прятать бутылку! Да, триста раз можно было быть пойманным, или же товарищи найдут, поблагодарят мысленно неизвестного благодетеля, да, употребят натуральный продукт на здоровье неизвестного дарителя.
Под Ленинградом есть город Павловск, там очень нахальные белки, они считают, что все люди в лесопарковой зоне мечтают их покормить. Или просто обязаны это сделать.
Они подбегают, теребят штанину, опускаешься на корточки, протягиваешь открытую ладонь с орехами. Белка хватает орех, запихивает его в защёчный мешок, при этом она второй лапой старается удержать твою ладонь, чтобы ты не убежал с остальными орехами. Два ореха – по мешкам, третий в зубах. Отбегает в сторону, роет ямку. Орех третий закапывает, убегает с двумя орехами.
Тут появляется вторая белка. Повторяется то же самое, с удерживанием ладони. Только взяв третий орех в зубы, она подбегает к спрятанному первой белкой ореха, выкапывает его. Свой третий орех кладёт на землю, съедает чужой орех, свой третий в зубы – и дёру. Посетители, видя такую картину, решают, что пора удалиться, а то прибежит первая белка, увидит пропажу и будет думать, что это люди украли её спрятанный орех.
Вот также и со спиртным в училище. Пряча его, ты как та белка, рискуешь остаться без него. Товарищи по учёбе, оружию, всенепременно употребят.
Ну, да, ладно. Прикатились в ангар. Лыжи повзводно составили, печки затопили, оружие в ящики, наряду сдали под охрану. Ужинать! Наряд притащил термоса с едой. В котелки. Очень. Очень хотелось выпить.… Но нельзя. Офицеры придут на вечернею поверку, унюхают! Эти могут!
Особенно Земцов, он не курит, нюх как у собаки. Да, и Баров с Тропиным тоже ещё те мастаки! Снизу вверх, как собаки задирают нос, вдыхают воздух, обнюхивают тебя, потом смотрят в глаза курсанту. И если пил, то бесполезно отпираться, они лучше всякой экспертизы. Баров даже скажет, что пили в каком количестве, в какой последовательности, чем закусывали и когда. И отпираться, мол, это мужики пили, и водкой или вином брызнули на шинель – не пройдёт. Ночь впереди, и она наша!
У некоторых были зазнобы в Ягуновке, они чистились, приводили себя в порядок, чтобы ночью посетить своих подруг.
-- И охота им?!
-- Значит, охота.
-- И силы есть?!
-- Для этого дела, они всегда есть.
-- На фиг! Даже пить не буду ночью, спать! Кажется, что ноги по яйца стёр.
-- Паховая зона не пострадала?
-- В туалет ходил, вроде, всё на месте.
-- Это самое главное, ноги – хрен с ними, у курсанта, как у ящерицы хвост отрастает заново, а у нас все иные конечности.
Прекрасно понимая, что офицеры вымотались, и будут точно также вечером мерно пить водочку, и не будут проверять нас, поэтому решили, именно в эту ночь посидеть душевно.
И после отбоя, так и сделали. Кучковались в сумраке ангара, дневальные на шухере, дверь в ангар даже закрыли. Это чтобы противник внезапно не напал. На первом курсе, конечно, такие шутки не позволили бы себе. Но уже мы не салабоны, а опытные воины!
Вечерняя поверка. Все на месте. Умылись, перекурили на улице. Отбой!
-- Рота, отбой! – кричит дежурный по роте.
Ротный и взводные ходят по центральному проходу. Рота в кроватях. Ушли.
Полежав для порядка, ещё минут пять, осторожно спускаемся с кроватей.
Герои-любовники собираются в поход. Кто-то ворчит из постелей:
-- Потише! Спать охота!
-- Ну, так и спи. Не ори!
Накрываем «второй ужин». Гораздо лучше казённого. Тушёнка, консервы, сало, лук, чеснок.
-- С чего начнём?
-- В смысле?
-- Пить, что будем?
-- Не понял вопроса!
-- Портвейн «Агдам», он же «Как дам!» Ну, это для дам, Но, можно и в ухо дать, если перебрать. Портвейн «777», он же «три топора», «три кочерги», «очко». «Солнцедар» …
-- А просто сказать не мог, что имеется «бормотуха» или «чернила»…
-- «Чернила» -- это сухие вина, типа «Медвежья кровь», которыми можно заборы красить, и не отмоется потом. Или если перебрал, то блюешь на забор, и сия отметина останется навечно. Внукам будешь показывать, что, детки, тут ваш дедушка перепил и портил внешний вид социалистической собственности!
-- Хрен с ним! Что ещё кроме вина есть?
-- Водка!
-- Вот с неё и начинать надо! Градус понижать нельзя ни в коем случае!
-- Правильно! И ни при каких обстоятельствах!
-- Эх! А я так люблю кружечку пива после водочки!
-- Это ты в отпуске так можешь забавляться. А под носом у Зёмы – не советую. С «губы» не вылезешь и с «орбиты» не сойдёшь!
-- Есть предложение. Сегодня употребить водочку. А окрашенные жидкости оставить на следующие ужины. А то намешаем…
-- Ставим на голосование?
-- Не, парни, я водку как-то не очень.… В отпуске «перебрал». Я уж, винцо потяну.
-- Хозяин-барин. Но Баров тебя сразу завтра вычислит.
-- Как это?
-- Элементарно, Ватсон! Он сейчас, что пьёт?
-- Водку?
-- Правильно. Её родимую. Поэтому поутру он перегар от водки и не учует. От него точно также вонять будет. А вот от вина – может. Так, что не спались, родимый, и нам всю «малину» не «завали».
-- Нет. Не могу водку. Воротит. Буду вино.
-- Это сколько же ты её выпил, что так потряхивает до сих пор?
-- Литр.
-- Ого!
-- В одно горло? Или на тридцать человек?
-- Четыре бутылки с дедом.
-- Дед-то выжил?
-- Дед? Дед в пять утра встал и рыбалку ушёл, да, там «флакон раздавил». Здоровье поправил. Мне уху бабушка сварила, и дед со стопкой.… А я на неё смотреть не могу. «Забил» стопарь в себя. Не успел ухой закусить, как начало меня полоскать. До сих пор передёргивает, как вспомню! Фу! Так, что, не обижайтесь, я притащил себе вина, вот его, весь полевой выход и буду лелеять. Угощать не буду.
-- Годится.
Разлили прозрачную водочку, охлаждённую переходом, да, выпили!
Не спеша, солидно, посидели, подождали, пока она не упадёт в желудок, и закусили. Поговорили, покурили.
-- Эх! Хорошо!
-- Хорошо!
-- А ты чего такой угрюмый? Сторонишься всех, молчишь. Случилось чего?
-- Да, вот думаю…
-- А ты не думай! От этого голова болит. По себе знаю. Подними правую руку вверх, резко опусти и скажи: «Да, и х… с ним!»
-- Пробовал думать и не думать, а не знаю чего делать.
-- Расскажешь? Или будешь в советского партизана играть? Ничего не скажу, проклятые фашисты!
-- Да, с подругой проблема…
Пауза затягивалась.
-- С подругами всегда проблемы. Когда подруги нет – проблема. Когда подруга есть – ещё большая проблема.
-- Так у тебя проблема из-за отсутствия девушки, или из-за её присутствия? Если у тебя нет девушки – махом сообразим. В первую же ночь после полевого выхода. В эту ночь по ногам считать не будут.
-- Есть у меня девушка. – тяжёлый вздох.
-- Так. Надеюсь, не случилось непоправимое? Она не беременна?
-- Нет. Тьфу-тьфу-тьфу!!! – сплюнул через левое плечо быстро и постучал по столу – ящику из-под оружия.
-- Ну, тогда – вещай!
-- Баба у меня учится на артистку.
-- Оба-на!
-- Это как?
-- Да, вот так. Артисткой или актрисой будет. Истеричка конченная!
-- Так беги! Закрыв глаза и уши! Скачками! Меняя направление, чтобы не попала! Беги! Бабы – дуры! А истерички – дуры в квадрате! Или в кубе, в тридцатой степени!
-- У меня... Похоже, в сотой степени! Как какой-то спектакль разучивает, так она всё из образа выйти не может.
-- Так брось её!
-- Мужики! Парни! Она такая в постели!!! Вы даже представить не можете! Огонь! Плазма высокотемпературная! Я от неё в казарму еле приползаю. Но вне постели – тварь конченная! Как она какую-то роль учит, так в постели, то Анна Каренина, то Офелия, то какая-то Мария или Лиза. Каждый раз новая баба в постели. Знаю, что это она, а как свет выключаешь.… Как будто чужая девка, только в кабаке снял! Каждый раз новая девка! И это… так необычно! Но и днем она – не она. То Офелия, то Карениа, короче – дура истеричная!
-- Она у тебя первая что ли? Может, и других девок-то и не знаешь?!
-- Первая. – он самодовольно хмыкнул – Сто двадцать первая!
Сам налил себе изрядную долю водки, не чокаясь ни с кем, махнул одним глотком. Не закусывая, закурил.
-- С водкой-то поаккуратнее. Чай, не один за столом сидишь! Парни, рассыпай, а то герой-любовник нас только с едой-то и оставит!
Быстро разлили, дозы побольше, выпили, закусили.
-- Продолжай.
-- А что говорить-то?! В постели – ничего более удивительного не встречал. Баб-то много было. Не упомню всех. А к этой.… Всё нормально.… А как новая роль.… Хоть в петлю лезь!
-- Она у тебя-то Офелия, то Баба - яга?
-- Да! И как будто не только в нормальной жизни, но и в постели! Я тут ей сказал, что всё, надо расстаться! Так она сказала, что таблеток нажрётся и «кони двинет»!
-- Хана!
-- Немедленно занимайся лыжным спортом!
-- Каким спортом? Не накатался что ли на лыжах? Они мне за сегодня надоели на пять лет вперёд!
-- Не тем спортом. Палки в руки, лыжи на ноги, и катись оттуда! Быстро-быстро!
-- А если она руки на себя наложит?
-- Да, и хрен с ней! Главное, рядом не стоять, а то потом менты будут пытать, не ты ли её таблеточками с мухоморами накормил насильно? Беги! Да, и сам посуди, какая жена актриса у военного? Ты – в Афган, она – на гастроли по стране? А?
-- Или попал не в Афган, а гарнизон дальний, где в округе на семьсот вёрст только тайга, а через четыреста километров, не город с театром, а полустанок, на котором поезд пассажирский стоит две минуты. И что? На фиг! Истеричка! Скажи спасибо, что не беременна она от тебя!
-- Что делать-то? Кроме как бежать?
-- Обмани. Скажи, мол, женатый я, жена с ребенком у тебя на родине ждёт. А вот сейчас всё бросают и приезжают они к тебе.
-- Как? Она у меня «военник» смотрела. Пока я в душ ходил, залезла в карман кителя, захожу, а она его листает, смотрит семейное положение.
-- Твою душу мать!!!
-- Точно тварь истеричная!
-- Продуманная дама сердца у тебя, однако!
-- Суровая баба!
-- Хитрая!
-- Она точно актриса? Я с одной из прокуратуры пару раз встречался, тот же номер.
-- И что?
-- Вырвал военный билет, стукнул ей по лбу им, сказал, что не привык к такому обращению, оделся и ушёл с видом оскорбленной невинности.
-- Ну, ты хоть после «этого» ушёл?
-- После того как всё сделал. Пошёл в туалет и покурить. Общага. Удобства в коридоре. Но, что моя бывшая прокурорша, что твоя актриса – одного поля ягоды. Зато у меня нашёлся удобный повод слинять. Она мне поднадоедать стала. На свадьбу намекать. От того и в военник полезла. Ноги надо делать и быстро. Как Баров говорит? «Надо уметь уйти вовремя, чтобы не быть обузой партизанскому отряду!» Мудрые слова!
-- Так уйти от этой мартышки?
-- Берёшь билет женатика, переставляешь страницы, и всё! Объявляешь ей, что раньше страницы ты убирал, чтобы её «склеить», а теперь, уже, когда жена с дитём переезжает, ты не можешь скрывать сей факт. Извини, прости! Судьба разлучает нас с тобой, но любовь к тебе будет жить в моём сердце вечно!
-- Ага, и руки заламывай картинно, как в немом кино. Может, и поверит! У баб мозгов нет, только чувства и эмоции. А у твоей – вообще вакуум. Только мозжечок, чтобы равновесие удерживать! И роли запоминать! Наливай!
Выпили. Закусили. Закурили.
Володя Шараев, в задумчивости, потёр подбородок.
-- Если я правильно понял, то если вклеить в свой «военник» страницу от женатика со штампом ЗАГСа, можно почаще в увал ходить? Ротному показал, мол, на случку надо. И всё!
-- Вова, ты своей пустой башкой подумай, а по выпуску, что ты будешь кадровикам объяснят, куда жена делась? Убил? И съел?
-- А что им объяснять? Зачем?
-- Личное дело они будут тебе оформлять. Зёма в характеристике напишет, что женат курсант Шараев, два года ходил в увольнение к жене. А Шараев напишет, что холост. Не сходится дело. В кадры, в политотдел за аморалку. Оно тебе надо?
-- До выпуска ещё дожить надо, а так – ход-то хороший. Да, к выпуску, глядишь и женишься, и тогда, всё тип-топ.
-- Ага. Только в отпуске женись, чтобы офицеры не узнали, а то придут на свадьбу, скажут тост, мол, за твою вторую жену. Тогда невеста и её родня так бока намнут, что не повернутся. На фиг!
-- У моего дядьки любовь была. Так, вот это любовь!
-- Просвети. У меня вот только, чтобы попроще, да, побыстрее, без всяких там политесов. Он гражданский?
-- Гражданский.
-- Ну, тогда всё понятно. У них время есть на любовь, философию. А так вырвешься в увал или в самоход. Три-четыре часа. Какие тут сантименты, да, политесы! Как зовут?! Вот тебе мороженое! В койку!
-- Фу, как грубо!
-- Ой, ой! Кто бы говорил! С тобой мы пару «склеили» в медовской общаге. Долго ты там распинался?
-- Так они были с пятого курса, а мы на первом. Можно сказать, что эта старая кобыла меня изнасиловала!
-- Поплачься ещё! Иди в ментовку заяву напиши! Доволен остался после этой «старой кобылы»?
-- Очень!
-- Так вот и я про то, что на красивую любовь способны только чувствительные гражданские люди. А нам всё попроще. Рассказывай про своего дядьку. Послушаем красивую историю любви, недоступной нам – грубым военным!
-- Дядька мой институт закончил, в армию сходил, работал на заводе инженером, начальником участка потом стал. Всё хорошо, а вот с бабами не везло ему. Он такой… Правильный.
-- После армии и правильный? Не верю!
-- Не суди всех по себе, Бывают. Редко, но бывают. Мне даже рассказывали, что есть на свете мужья, которые никогда не изменяют своим жёнам! О, как! Сам-то я не верю, но есть люди, которые видели таких! А почему? Потому что любят своих жён!
-- Не перебивай. Давай про дядьку. Отслужил, значит, с бабами не клеилось. Как познакомился со своей любовью-то?
-- Познакомился он с доктором гастроэнтерологом.
-- Это куда?
-- В жопу тебе!
-- По кишкам специалист. Язвы, гастриты и прочий ливер. Она про себя шутила: «Марина где? В говне!» Часто пациентам клизмы делали, и прочие процедуры. Ну, вот, дядька и втюрился в неё как пацан по самые уши! Не оторвать! А она ему и говорит, мол, у меня больные почки. Зачем я тебе? Долго жить не буду.
-- На испуг что ли его брала?
-- Да, нет. Доктор. Сама про себя всё знала. Доктор же! Дядька и подходит к своей матери, и спрашивает, мол, люблю её, но, говорит, что недолго протянет. Как быть? Мать и отвечает: «Любишь – женись! Хоть десять, пятнадцать лет, а всё твои!» Женились. Маринка ему говорит: «Детей хочешь? Я тебе рожу. Но воспитывать будешь сам!» И родила двух дочек. Десять лет прожили, потом умерла. Так за эти десять лет они ни разу не поругались. Жили, душа в душу. Любили друг друга беззаветно. Завтра могло не наступить. Он на руках её буквально носил. Она была весёлая, гостеприимная, добрая. Я тогда зелёным был, когда она умерла, но помню. Она.… Какая-то солнечная была. Красивая очень! Так что ли. Вот это любовь, парни.
-- Пи…дец.
-- Точно. Вот это любовь!
-- Не то, что у тебя. «Попроще и побыстрее». Скотина! Животное. Чудовище!
-- Да, ладно. На себя посмотри.
-- Давайте выпьем.
-- Давайте.
-- За эту.… За любовь!
-- За настоящую любовь.
-- Эх, везёт же кому-то в этой жизни!
Выпили.
-- Вот видите, от чего мы отказались. Сами. Добровольно. От такой любви!
-- На хрен такую любовь! Ты ушёл на службу, жена дома. Мужчины должны уходить первыми из дома и жизни. Женщины должны плакать, а не мужчины огорчаться на похоронах жён! Наши жёны – пушки заряжёны Любовь такая красивая, Но не для нас.
-- Правильно. Первое – это служба! Потом – семья и всё остальное!
-- Согласен. Какая служба, какая карьера, если ты знаешь, что у тебя жена вот-вот помрёт. Сколько она протянет? И две дочки мал, мала меньше? К чёрту! Жену надо искать здоровую! Крепкую! Чтобы волосы и зубы были здоровые!
-- Ты что кобылу выбираешь или жену?
-- Как сказал классик: «Кому кобыла невеста!»
-- Примерно так! Тебе нужна больная жена? Или больные дети? Не нужно. Поэтому ты ответственен за своё потомство. Взял умную и красивую. И что? А она больная. Сама «кони двинет» и дети чахлые! Буду в жёны брать только крепкую деревенскую, чтобы кровь с молоком!
-- С большой жопой и титьками до пупа?
-- Большая задница – широкие бёдра. Родит нормально. У младенца башка не будет поврежденная. А то будет длинная и плоская по бокам, как у кобылы. Большая грудь – сама выкормит. Молока много. Без всяких там смесей молочных. Ты знаешь, что там? Химия сплошная! Так, что пусть будет жена здоровая! А красивая любовь – штатским! Пусть мучаются! А нам бы -- поздоровее, да, побыстрее! Против естественного отбора не попрёшь!
-- А если дочь генерала, но худая как вобла?
-- Поначалу-то будет хорошо. А потом? Папа на пенсию, а ты? Из Арбатского военного округа на Курилы, кулаком грозить японцам? Тоже вариант. Год за два. Но вряд ли дочка отставного генерала поедет за тобой. Вот и хана семье. Дети в Москве, жена, бывшая тебе рога лосинные прилаживает, пока ты лямку службы тянешь. Ну, и на хрена тебе такая дочка генеральская? И ты всё время будешь под каблуком у этой тёти. Она всегда будет тебе в морду тыкать, что ей обязан за папу. Я – мужик! А не кусок навоза!
-- Я уже говорил раньше и сейчас скажу, что жену себе буду искать, чтобы волосы хорошие были, красивые, густые, крепкие и зубы здоровые были! Как увижу такую – так сразу знакомиться!
-- Вон у бобров и зубы здоровые и мех хороший!
-- Волосы здоровые? Да, хрен ты определишь то ли парик или как его там… Вшиньён?
-- Шиньон! Деревня!
-- Один хрен для разведения вшей! Так как ты определишь волос здоровый или нет? Если на башке шапка-ушанка из чужих волос.
-- В койке и определю! Это мой батя так мамку мою выбирал. По волосам и зубам! А его дед научил! Здоровые зубы – здоровые кишки. Сможет всё, что угодно перегрызть и разжевать. Значит, и сила есть, и ребенок вырастет здоровым! Волосы густые – тоже признак здоровья! А то, вон на выпуске смотрел, у многих жены или невесты – светятся на просвет! Где там сперма задержится-то? Насквозь проскочит! А если и останется, кого родит? Такого же задохлика как и сама?
-- А если с зубами всё в порядке и волосы как ты хочешь, а сама худая как вобла? Что делать-то будешь?
-- Если зубы здоровые – жопу наест!
Не пришли мы к единому мнению, что лучше в судьбе офицера. Вот такая, короткая, яркая, сжигающая любовь, или же привычная, во всех смыслах, любовь.
Каждый остался при своем мнении. Вяло споря, допили, доели, вынесли остатки, они же улики на улицу, была небольшая метель.
-- Это хорошо, что снег метёт, следы наши заровняет к утру.
На склоне оврага, в который бегали курсанты летом опорожняться, зарыли компрометирующие вещественные доказательства нашего пиршества.
Вот теперь – отбой! Спать!
Женька Попов перед сном:
-- Не шуми пехота,
Не греми танкист,
Видишь, под кустами
Мирно спит связист.
Утром дежурный по роте будит. На часы – пятнадцать минут до подъёма.
Земцов уже в ангаре, ходит между проходами, машет руками, разминается. Спортивный костюм, шапка спортивная, кроссовки. Значит, будем бегать.
-- Миронов! – вполголоса он зовёт и машет мне рукой.
-- Прибыл по вашему приказанию. – стараюсь не дышать на него.
-- А, ну-ка, дыхни. – тянет нос.
-- Может, не надо? Я зубы не чистил, да, и горло немного болит, не вкусно будет вонять. Помойкой. Подумайте. Вам неприятно, мне – стыдно.
-- Стыдно ему. Хм. Дыхни! – в голосе ротного стальные нотки.
Пожал плечами, мол, я вас предупреждал. Набрал полные лёгкие воздуха, как перед прыжком в воду. Хо! Выдохнул командиру в лицо резко. Он отшатнулся.
То, что воняло из пасти мерзостью – сам чувствовал. И то, что перегар там имелся, я и без Зёмы знал. Надежда на то, что запах лука, чеснока перебьёт сивушный «выхлоп».
-- Фу, Миронов!
Сергей Алексеевич сделал шаг назад, брезгливо машет перед лицом, разгоняя воздух перед собой, отравленный мною.
-- Ты что вчера ел? Какую тухлятину? Фу! Как будто внутри тебя кто-то помер и разлагается как рота фашистов со времен войны. Фу!
-- Чем кормили вчера на ужин, тем и пахнет. – вру на честном глазу.
Замечаю, что у Земцова белки глаз покрасневшие, Ха, товарищ командир, так вы тоже вчера употребляли! В немалом количестве! Нажрались вы вчера, ваше высокоблагородие! Нарезались!
-- Разрешите идти?
-- Давай! – он махнул рукой.
После подъёма – на физзарядку. Минус пятнадцать, да с пургой! Это вам, должен доложить – не фунт изюма!
Но это хорошо, что на улице зарядка. У многих, кто вчера принимал участие в попойке, лица были изрядно помяты.
-- Ну, у тебя и рожа!
-- Что сильно видно?
-- Косожопая. За версту видать, что пил вчера. Снегом оботри. Разгладится. Утюгом-то больно будет.
В строю не было двух курсантов, что ушли в ночной поход в Ягкуновку к своим зазнобам.
Понятно, что сейчас сложно посчитать всех по головам, но на завтрак когда пойдём…
Снега в этом году на полгионе навалило ещё больше чем в прошлом. В городе меньше. Сложно бежать первому взводу, пробивая дорогу в сугробах. Бежим. Уже и холода нет в теле. Пар валит. Шапку на затылок. Иней на ресницах, смахиваем.
-- До КПП?
-- Чёрт его знает, куда ротного понесёт.
Вот и КПП. Земцов первым выбрался на дорогу от КПП до плаца. Машет руками, нас ждет. Махнул рукой, чтобы шлагбаум подняли. Кто-то из первого взвода рванул, открыл.
-- Твою маму за ногу!
-- Что творит!
Побежали. До дороги и назад. Обратно уже бежим, почти у всех шапки в руках, расстегнуты по пояс, полотенца, что были на шеях, чтобы подворотничок не испачкать, теперь в руках, Вытираем лицо, шею, пот за ушами.
-- Вот тебе и минус пятнадцать градусов, куртку хоть выжимай!
-- А потом в поле, на занятия, в снегу лежать. Простыть можно.
-- Заболеешь и умрёшь.
-- Не каркай, придурок!
-- Первым начал ныть. Может тебе сопли подтереть?!
-- За собой смотри!
Сон прошёл. Копилось раздражение. На всех и вся.
В ангаре ждали самоходчики из любовного похода.
Есть на ком оторваться.
-- Какого… на зарядку не пришли?!
-- Опоздали. Ждали, когда дежурный по части пройдёт. А он с кем остановился и болтал.
-- Не звизди! Оторваться не могли! У стенки спал! Перелазил – «зацепился»! А, ну-ка, как Зёма посчитал бы по головам? Что говорить? Это залёт! Хрен тебе и всем остальным, а не самоходы!
-- Ну, ты чего…
-- А того. Сказал же, чтобы до подъёма были все. И на зарядку со всеми. Не сдержал слово – терзай «Дуньку Кулачкову».
-- Я.… Это… Обещал, что приду. Вечером попрощаться отпусти.
-- Ты мне тоже обещал, что будешь на зарядке. Не было. Пусть тоже твоя краля узнает, что ты – мудак и слово своё не держишь.
-- Козёл!
-- Что?
-- Что слышал!
-- Повтори.
-- Так не просто козёл, а ещё глухой!
Удар по лицу курсанта. Драка, не успев начаться, закончилась. Растащили.
Начались занятия в поле. Тактика. Развертывание и организация средств связи в зимних полевых условиях. Маскировка на местности. Маскировка средств связи. Много чего ещё. Приходили в ангар, и уже не хотелось пойти в самоходы за любовью. Мороз, зима выматывает. От яркого зимнего солнца, отраженного сотнями сугробов, болели глаза. Закрываешь, а под веками яркие вспышки и как будто песка насыпали. Кожа на лице горела от солнца, мороза, ветра.
Каждый вечер чистка оружия. Тепло-холод-тепло, и капли воды на оружии. Не считая стрельб как холостыми, так и боевыми.
-- Это на первом курсе я с удовольствием стрелял холостыми.
-- А сейчас?
-- Ну, его козе в трещину! Оттираешь потом ствол от этих пластиковых пуль, да, от порохового нагара.
-- На первом курсе, какой был калибр автомата. И не было пластика. Не то, что сейчас.
-- И не говори. Зато тот был тяжелее.
-- Не так часто мы его таскаем.
-- Полевые выходы, караулы, строевая с оружием.
-- Хм. Немало. Особенно, когда бежишь как раненный макак.
Все эти занятия были подготовкой к основному испытанию – ночевка в поле и отбитию атаки.
Мороз тем временем крепчал. Ночью – 25. Задача – окопаться в поле по нормативу и в соответствии с требованиями. Переночевать, не демаскируя себя и позиции, принять бой, отразить атаку, перейти в контрнаступление.
Ужин. Перекур. Вперед.
Левый фланг – заброшенная помойка. Досталось части первого взвода.
-- Фу!
-- Нормально. Радуйся!
-- Чему? Замороженному говну?
-- Замороженному мусору.
-- Он мягче чем мороженная земля. Да, и мороз схватил, вонять не будет.
-- Внимательно смотри, может, что пожрать отыщется!
-- Отвали. Сам жри помои!
Зима. Ночь. Луна – громадный фонарь светит нам в спину. Из шанцевого инструмента – МСЛ (малая саперная лопатка). Правда, ободрали на время все пожарные щиты. Лопаты, ломы, топоры.
А вдруг ночью пожар? Ну, да, ладно, нам нужнее. Ну, а ежели, чего и загорится, так прибежим и потушим!
Олег Майтаков, он же по совместительству «Пиночет», вместе с товарищем, решили схитрить. Отрыли неглубокий окопчик на помойке. Приладили из железа навес, трубу вперёд. И объявили:
-- А у нас ДОТ! Танк, вкопанный в землю!
Сидят, курят, копать им уже не надо.
Снег идёт, хоть и морозно, свежевскопанные окопчики засыпает снегом. И, порой кажется, что он валит так, землю не успеваешь выбрасывать, а все засыпает этой белой дрянью.
Луна, мороз, снег. Облака наплывают на Луну, скрывая на какое-то время снег. На ощупь окапываться совсем несладко.
-- Товарищ капитан, разрешите костерок развести? А то не видно!
-- Нельзя, товарищ курсант! Снайпер увидит и убьёт вас! И что мне с твоим трупом мне делать? Холодно. Ночь. И маме написать как? Мол, мамаша, ваш сын придурок, имеющий склонность к суициду, не смог ночью отличить небо от земли. Ему было не видно где копать! Копайте под ногами, товарищ курсант. И поглубже. Ладно, если вас увидит снайпер и убьёт одного. А вот если артиллерийский корректировщик, а то и того хуже – авиационный наводчик.… И потому что копать вам было темно, то накроет всё подразделение. И те, кто случайно выживет, закопают вас. Независимо от того живы будут или нет, ранены или абсолютно целы. Поэтому, чтобы облегчить задачу товарищам – копайте глубже. Оптимально – два метра глубиной.
-- А зачем так глубоко, товарищ капитан?
-- С двух метров под землёй дикие звери не чувствуют запах гниющего мяса, и поэтому не разроют вашу могилку, чтобы сожрать.
-- Так вроде должны домой отправлять.… Как в Афгане…
-- Мой юный друг! Не питайте иллюзий! Афганистан – заграница. Самолёты чтобы порожняком не гонять, вот и грузят трупами. А когда будете воевать дома, то никто не потащит вас в деревню Синюково Запойного уезда. Да, даже, и если придётся в Европе воевать или на Дальнем Востоке, тащить вашу тушку за тридевять земель – дорого, нерационально. Всё для фронта, всё для Победы! А так, людей с фронта снимай, машину выделяй, ГСМ трать! А люди, машины и горючее нужны на передовой. И самому-то не всё равно где для беспозвоночных кормом быть? Дома или на помойке на стратегическом объекте в Ягуновке?
-- Нет! Мне не всё равно!
-- Тогда копайте, товарищи курсанты! И победите противника. Пусть он гниёт здесь! И на могилы их носят мусор и испражняются самые нетерпеливые курсанты, которым лень до очка своё дерьмо нести. Кстати, можете поссать под ноги, земля оттает на какое-то время. Но ненадолго.
-- Спасибо, товарищ капитан! За добрый совет, но мы уж как-то так… по старинке…по-сухому.
-- Пожалуйста, товарищи курсанты. Просто иногда этот номер получался. С вами не прошёл. Жаль. Если ещё понадобится совет – обращайтесь. У меня их много!
Снова долбим, отбрасываем, маскируем. Снег с неба помогает маскировать наши позиции. Сначала одиночные окопы, потом их соединяем, делаем полноценные траншеи, оборудуем стрелковые ячейки там, где были первоначально одиночные окопчики.
-- Противник наступает! Всем тихо!
В небо взвиваются осветильные ракеты, озаряя всё вокруг неровным, ломающимся светом. Снег частично отражает свет ракет, иногда преломляет его.
В ночи только слышно как достают рожки и пристёгивают к автоматам. Патроны холостые, на конце дульного среза автоматного ствола прикручена насадка. Сухо лязгают затворы. Патрон в патроннике.
-- Подпускай поближе.
Шёпот по окопу:
-- Ближе подпускай. Патронов мало. Бить наверняка.
-- Жаль, что в штыковую нельзя, я бы Зёму как шашлык на вертел! Да, с проворотом, как он сам учил.
-- Тихо.
В темноте выдвигались офицеры – Земцов и взводные и несколько курсантов.
Тропин и Баров у кого-то отобрали автоматы, и шли с ними, при этом курили, лениво поджигая от сигареты бикфордовы шнуры взрыв-пакетов и швыряли их перед собой.
Бабах! Из целины столб снега. Ещё разрыв, и ещё! Они идут неспешно. Вразвалочку. Баров с Тропиным развлекаются:
-- Рус зольдат! Сдавайся! Ми табе обещать жизнь, кушать и водка, толстый баба! Иначе ми тебя пиф-паф убивать и вешать как партизанен!
Два разрыва звучат почти одновременно.
-- Русские не сдаются! – кричит узбек Бадалов.
Все прыскают со смеху.
-- Но хавчик, водку и бабу надо отобрать! – слышится из темноты весёлый шёпот.
Без команды вся траншея начала строчить из автоматов. Офицеры и курсанты, что с ними, отвечают. Азарт боя. Хоть и понимаем сознанием, что никто никому ничего не причинит, только по несчастному случаю, но.… Во рту сухо. Жарко. Хочется сбросить каску и шапку. Бью короткими очередями. Рядом бьют одиночными.
-- Переводчик огня наверх подними на один щелчок!
-- Так я патроны экономлю!
-- Не экономь! Себе один в карман положи. Чтобы живым врагам не сдаваться!
-- Да, не хочу стреляться! Пусть враги стреляются, хочу в Земцова почти весь магазин выпустить!
-- Ага! Дождёшься!
-- Да, и лень потом ствол драить у автомата. А так, мало постреляю, меньше чистить придётся.
-- Ну, ты и еврей!
-- Хохол я, а не еврей!
Атакующие растянулись по всему фронту траншеи. На левом фланге Баров, по-прежнему с сигаретой. Поджигает два взрыв-пакета и швыряет в укрытие, что первый взвод оборудовал. Перекрыл окоп двумя листами жести, чтобы сверху снег не валил, Трубу сверху приартачили, типа танк.
«Гранаты» падают точно в это укрытие. Два разрыва. Три курсантских тела головами разрушают всё металлическое укрытие над головой. Разевая рты, сбросив каски, зажимают уши, сидят на снегу и трясут головами.
-- Твою душу мать!
-- Ни хрена не слышу!
Следующие взрывпакеты летят в майтковский «танк». Они вдвоем с товарищем разрушают его изнутри. Тоже трут уши. Оглушило.
Неподалёку в окоп падает ещё один взрывпакет, бикфордов шнур ещё горит.
Время.… Никогда не думал, что время может растягиваться, замедляться. Шнур, как учили, горит один сантиметр на секунду. И что делать?
Прыгать из окопа? Там противник и садит огнем, что были бы настоящие пули, так носа не высунешь.
Шнур горит. Всё медленное вокруг. Как в кино. Только там кино, а тут… Учения.
Хватаю автомат, прижимаю к груди. Прыгаю влево, в снег, грязь, на дно траншеи.… В последний момент замечаю, как Макс Пономарёв, рвёт с себя каску и, бросив автомат, кидается в сторону «гранаты»…
На земле. Автомат подо мной, больно упирается рукоятью затвора в грудь. Ногами к взрыву. Зажимаю уши. Рот открыт, дышу носом.
Бах! Чуть приоткрыл уши. Какой-то слабый «бах». Прямо сказать, так хиленький, как пистон, только побасовитее будет. Не понял. Поднимаю голову, смотрю назад.
Пономарь успел накрыть своей каской взрывпакет, и сам лёг сверху.
-- Тьфу, Макс! Была бы настоящая граната, так ты всё равно покойник.
-- Зато вы живы! И отомстите за меня!
Не отряхиваясь, снова стреляем по фигурам в ночи. Они уже близко.
Капитан Баров, воспользовавшись, что доморощенная огневая точка с трубой наверху, имитирующая танк, прекратила своё существование, стоит на торце траншеи. Одна нога бруствере, вторая чуть ниже, окурок сигареты в углу рта. Щурится от дыма, губы в издевательской усмешке, золотой зуб блестит в лунном свете. От бедра, не целясь, бьет, короткими очередями по окопу.
-- Куда пополз? Я тебя убил! А ты куда? Я тебе очередь в башку засандалил! – он, не выплёвывая окурок, весело скалится и кричит.
Он тоже в азарте боя. Ему весело!
-- Взвод! – Глушенков Димка, первый «замок» — Огонь по противнику!
И тут же около десятка автоматов бьют в сторону Барова. Видно, что несколько кусочков пластмассы попадают в него. Но стоит капитан, не сдается. Не хочется быть «убитым». Волшебник. Кащей Бессмертный, бля, армейский! Сбрасывает на землю отстрелянный рожок, пристёгивает другой.
Большой комок земли летит из темноты и, попав в грудь, откидывает взводного в окоп.
-- Товарищ капитан, вы убиты! Насмерть! – Лёха Мигаль.
Со своей невероятной силищей метнул во взводного ком мерзлой земли, да, так, что сшиб его с ног.
-- Я не убит! – доносится голос из окопа – Я ранен!
-- Сейчас добью контрольным в голову! – Мигаль, по голосу, не шутит.
-- Ну, тогда убит! – Баров понял, что вышел из боя, не хочется ему быть добитым мёрзлым куском земли.
Тем временем осталось не больше трёх метров до редкой цепи нападающих, Один из взрыв-пакетов, кто-то поймал и послал обратно. Разорвался в воздухе. По примеру Мигаля, стали закидывать нападающих кусками земли. Одно дело, когда ты идёшь на холостые автоматные очереди, неприятно, но главное, лицо защитить и глаза. Другое дело, когда в тебя одновременно летят куски земли, ломаного шифера, обломки досок, какие-то железяки. Неприятно, а порой и больно. Да, и скользко.
Противник немного откатился назад, в темноте было видно, как зажигаются на ветру спички, силы противника концентрируются по центру, напротив второго и третьего взвода. И вот разом в нашу сторону полетели взрывпакеты.
-- Не отбивайте! Касками накрывайте! – голос из окопа.
-- Не трогайте! Пальцы оторвет! – это уже Земцов кричит.
Хоть и противник, а всё равно командир.
Один из таких пакетов упал на бруствер перед нами.
-- В укрытие! – кричу я, прячась.
Кириллович срывает свою каску и накрывает ею взрывпакет. Мы высовываемся, смотрим. Под стальным шлемом бабахнуло, полыхнуло, и каска куда-то ввысь, в темноту. Раздался глухой стук у нас за спинами.
Мы все проводили её взглядами.
-- Бля, и где мне её искать-то? – у Андрюхи было расстроенное лицо.
-- Херня! Рассветёт и поутру найдёшь!
-- К утру снегом так завалит, что и не сыщешь! Я за неё расписывался! – Андрей смотрел в тыл, пытаясь определить, где её искать.
Было видно, что ему уже наплевать на всю войну. И азарт боя кончился в нём, только бы шлем стальной свой найти.
Так и стоял он, слегка пригнувшись, стараясь, рассмотреть при неяркой луне и неверном свете редких осветительных ракет, где его каска.
Через десять минут «бой» закончился нашей победой. Отбив атаку противника, перешли в контрнаступление, отшвырнув супостата от своей траншеи.
Оказывается, на правом фланге было два преподавателя тактики. От них попахивало коньяком. Но они тоже светились радостью боя.
-- Молодцы, товарищи курсанты! Молодцы!
-- Да, нам понравилось!
-- А как придумали, что нужно отбиваться подсобным материалом! Молодцы!
-- Это Мигаль придумал!
-- Мигаль! – подполковник крикнул в темноту.
-- Я! – Лёха подошёл поближе.
-- Ставлю пять с плюсом за смекалку. Остальным – пять!
-- Товарищ подполковник, разрешите обратиться! – я выступил вперёд.
-- Разрешаю! – подполковник добродушно махнул рукой, прикуривая, закрывался о ветра.
-- Курсант Пономарёв, закрыл каской, а потом своим телом взрывпакет, который упал в окоп. Ходатайствую о поощрении его тоже «пять с плюсом».
-- Где Пономарёв? Пономарёв?
-- Макс, тебя!
Раздался топот, раздвигая толпу, вперёд выдвинулся Пономарь.
-- Товарищ подполковник… — препод махнул рукой.
-- Подойди поближе.
Макс придвинулся. Тот зажёг спичку, поднёс к глазам Макса.
-- А если бы настоящая граната была, ты бы что сделал?
-- Точно также и поступил бы, товарищ подполковник! – Максим чуть отдвинулся, спичка слепила его.
-- А понимаешь, что погиб бы?
-- Сейчас понимаю, а тогда.… Надо было спасать товарищей!
-- Долго думал?
-- Да, нет. Время как будто бы растянулось. До взрыва пару секунд оставалось. Вот только и успел, что каску сдёрнуть и в полёте её под себя засунуть.
-- Больно было?
-- Ну, как будто что-то в грудь пнуло мокрым кованым сапогом. Нормально было, товарищ подполковник.
-- Ставлю тебе, курсант Пономарёв, «пять с плюсом»! – оглянулся – Командир роты!
-- Я! – Земцов вышел из темноты.
Если все были взлохмачены, в следах земли, этот же, как на строевом смотре. Чистая форма, хотя сам видел, что на земле лежал и по снегу катался и ползал. Когда успел привести себя в порядок?
-- Поощрите курсанта Пономарёва. То, что он сделал, в боевой обстановке – подвиг! Я доложу по команде начальнику кафедры, а тот уже начальнику училища. Спасибо, Пономарёв! – подполковник стянул перчатку и пожал руку Максиму.
-- Служу Советскому Союзу! – Макс отдал честь, когда с оружием.
Минут через пятнадцать все уже остыли. Ротный построил, пересчитались, все на месте, оружие тоже на месте. Пономарёв:
-- Когда подпол ко мне со спичкой полез, думал, что от его перегара сейчас будет огнемёт, морду спалит, поэтому и отдвинулся. Змей Горыныч кемеровский. В нём минимум полкило «конины» сидит. Оттого он такой и добрый! Ну, его на фиг!
-- Да, «выхлоп» у него – будь здоров!
-- Зёма тебя поощрит! Может, увал, даст!
-- Ага! Разбежался! Держи карман шире! У меня ещё пять нарядов вне очереди «на орбите висят», за поход в чипок на сампо. Хорошо бы, чтобы все снял, а не один наряд только. Это же поощрение тоже.
-- Так начальнику училища будут докладывать!
-- Ты чего такой идиот, а? Как маленький, честное слово! Кто кому будет докладывать?! Поутру он протрезвеет, поймёт, что техника безопасности была нарушена самым похабнейшим образом, что курсанты чуть не покалечились. Кто про это будет докладывать? За это дело могут и выговорешник впаять и без премии оставить. А если бы кто покалечился, то тут тебе и прокуратура и особисты. Погоны бы содрали, да, в колхоз «Красное дышло», увеличивать надои и улучшать породу аборигенов! Поэтому молчим, чтобы комбат не узнал, да, не дай Бог, Бачурин или Панкратов. Не подвиг это, а ЧП! Залёт.
-- Слушайте, парни, а ведь так и получается, что точно залёт это!
-- Да, Макс, влип ты как очкарик!
-- Макс-то здесь ни при чем, он подвиг по чьей-то дури подвиг совершил.
-- Правильно мне дед-фронтовик говорил, что любой подвиг – исправление чьей-то ошибки.
-- Рота, равняйсь, смирно! – голос Земцова звучал в морозной темноте, при неярком свете Луны, громко – Сейчас тщательно зарыть траншею. Вернуть всё в первоначальный вид. Срок – тридцать минут! Чтобы не было видно при дневном свете! Разойдись!
-- Ленин, давай подойдём к Зёме. Пусть разрешит каску искать.
-- Давай.
-- Товарищ капитан, разрешите обратиться!
-- Говорите, что вам?
-- Курсант Кириллович, накрыл своей каской…
-- Не каску, а шлем стальной. Учитесь правильно употреблять термины и названия военной амуниции.– поправил ротный.
-- Ну, да. Шлем стальной. Так это. Накрыл неразорвавшийся на бруствере взрывпакет, чтобы нам в глаза не попало…
-- Ещё один герой? Вы их, что там штампуете во втором взводе? Накрыл шлемом, а дальше что? Улетел шлем?
-- Так точно. Улетел. – Кирилл вздохнул и развёл руками.
-- Куда улетел-то?
-- Вон туда. Примерный сектор я засёк. – Андрей развёл руки под углом, показывая, куда приземлился железный горшок.
-- Нам бы поискать, а то снегом к утру засыплет. Не сыщем. Амуниция казённая. Разбирательство начнется, как потерялась. Никому это не надо.
-- Миронов, ты меня шантажируешь что ли? – Земцов с вызовом посмотрел в глаза.
-- Никак нет. Просто просим, разрешения не равнять траншею, а поискать шлем стальной, и чтобы кто-то из офицеров запускал осветительные ракеты, если остались. И нам хорошо, и тем, кто закапывает места боёв тоже неплохо. Никакого шантажа!
Земцов потёр подбородок. Махнул рукой.
-- Идёмте.
-- Я пару человек возьму? Глазастых?
-- А кто закапывать будет?
-- Закопают эту братскую могилу, народу много.
Позвал Полянина и Бежко.
Рассыпались цепью между слабо видимыми ориентирами, которые обозначил Кириллович. Земцов запускал ракеты, с таким расчетом, чтобы зависали они над нашими головами.
На третьей ракете Кириллович радостно закричал:
--Есть! Нашёл! – помахал над головой каской.
-- Ну, и хорошо!
Андрей подбежал к нам.
-- Цела?
-- А что этой шапке железной сделается? Она же железная!
-- «Ты куда несёшь меня, шапка каракулева?
Я ебать тебя несу, тюбетейка хуева!»
-- Точно!
-- Ремни крепления внутри оборвало.
Посмотрели, точно, только остатки ремешков обугленные болтались.
-- Да, ладно. У полроты нет таких ремней. И хрен с ними!
-- Специально такую выбирал. Не инвалидскую. Менялся.
-- Хочешь – со мной поменяйся. За пачку сигарет. – Бежко понюхал каску – Нет, такую вонючую – не меньше двух и с фильтром.
-- В казарму вернёмся, всё равно сдавать. Сорок третья рота пойдёт на зимний выход, вот им нюхать. Не буду меняться.
-- Как хочешь. Два дня ещё воевать. Шапка провоняет. А потом в чем в увал пойдёшь? У кого-то брать будешь?
-- А у тебя самого-то шапка вонять не будет что ли?
-- У меня их две. Одна – подменная, вторая на выход. – Вадим тронул шапку на голове.
Андрюха махнул рукой.
-- Уговорил. Каску сейчас. В ангаре отдам пачку, вторую, когда вернёмся.
-- Хорошо. Вы – свидетели. – Вадим обвёл нас рукой.
Обмен состоялся.
Побрели к остальным, которые яростно закапывали своё недавнее убежище.
-- Давай скорее! Спать осталось три часа. Пока доберемся еще. Может, продлят сон на час?
-- Ага, и завтрак тоже на час? Не пришёл вовремя, твой завтрак – праздник на свинарнике. Ну, и масло с сахаром дембелям, чтобы с широкой мордой на гражданку двинули.
Вот и всё. Меньше за полчаса заровняли свой многочасовой труд. Построились. Проверились. Оружие, Амуниция, снаряжение на месте.
-- Кто пожарный инвентарь брал, на место верните! А то будет поутру шухер. Он нам ни к чему. Старун узнает, опять будет на весь плац визжать как свинья на дойке.
Потопали ускоренным шагом в ангар. Всем уже смертельно хотелось спать и есть.
Пока дошли, залили оружие маслом, умылись, легли спать, оказалось, что спать осталось чуть больше двух часов. Ротный отменил физическую зарядку. А мы всерьёз опасались, что погонит нас. С него станется. Человек стальной воли.
Ещё два дня занятий пролетели быстро. Самое главное и самое страшное – ночной бой, позади.
Построились, лыжи на плечо, морды у всех прокопчённые от печек-буржуек в ангаре, они нещадно коптили, плюс зимнее солнце щедро одарило нас загаром. Рота негров. Ну, не негров, а метисов, белки глаз, да, зубы сверкают, и паутинка морщинок незагорелых по углам глаз от постоянного сощуривания на солнце.
И уже не надо гнать роту вперёд. Сами катятся. И крепление у всех целые. И по очереди сменяют друг друга, когда пробивают передние лыжню для остальных. Рекорд не поставили, но добрались быстро. Всегда дорога домой, кажется короче. В казарму, оружие в оружейную комнату, чистить потом будем, стволы маслом ружейным залили, чтобы отмокали, взяли чистые полотенца и в баню! В душ!
Тот, кто был в поле при минус двадцать пять целую неделю, и спал, свернувшись калачиком от холода, умывался водой из котелка, нагретого на коптящей печке-буржуйке, тот поймёт, что такое ДУШ!!!
Тёрли себя с остервенением, продираясь сквозь жир, застывший пот, откупоривая поры кожи. Кажется, что содрали, как змеи старую кожу. Сидели в комнате, где раздевались. Свежее исподнее бельё, снятое кучками лежало неподалёку. Кажется, что нос прочистился и не выносил смрада, что шёл от белья, сданного в стирку.
-- Хорошо! Сейчас бы кружечку пива! Такого холодненького, чтобы стекло на пузатенькой кружке запотело.
-- Эх! Не трави душу!
-- Да, и чайку домашнего тоже сойдёт. У нас после бани, матушка самовар ставила, и чаёк заваривала. Не казённый, из магазина, а свой. Там и листья брусники, малины, смородины, душица, ещё чего-то, пара-тройка ягодок сушённых. Но выпьешь, так после бани заново родился, а после чая снова народился. Хорошо так на душе! Сидим семьёй и чай пьём. И никакого пива и даром не нать. Вы просто чая матушкиного не пили. Тогда и не говорили бы про пиво. Батя у меня не дурак водку трескать и мимо пива не пройдёт, но и тот предпочитает чай после бани, а не пиво или стопку пропустить. Этот дед у меня мастак. Стопку перед баней самогоночки, и две после. И ни капли больше. Баня, она порядок любит, а не баловство! Так он говорит.
Снова завертела учёба. Зимняя сессия на носу. Всем в отпуск хочется. А лабораторных, курсовых, контрольных, самостоятельных сдать надо много. Очень много. Не сдашь – не допустят до сессии. И когда учить? Как назло, караулы, наряды по училищу и гарнизоны. Даже отличники и те хватаются за голову. На самоподготовках почти никто не спит. Ночами не до самоходов, не до зазноб, а только учёба. Отличников рвут на части. Они слабо отбрыкиваются, что им самим учить надо. Объясняют своим товарищам непонятные темы.
Правдюкова, как наиболее успешного в «Военной технике радиосвязи» (ВТРС), рвали на части, и никто уже не пытался пробить «фанеру» или исправить его сутулость. Конечно, ни его, ни Матвеева («Мотю») так никто уже не называл. Только исключительно по имени или по полной фамилии.
Знатоки ТОЭРЦ, «Линейных и нелинейных» пользовались почти священным уважением. Эти предметы требовали не просто тупой зубрёжки, а понимания. Это вам не с кафедры марксизма-ленинизма предметы. Здесь одного горящего взгляда бывалого комсомольца мало будет.
В Кемерово объявили открытый турнир по боксу. Все желающие могли принять участие. И Земцову загорелось. И не просто ему одному. Построил роту:
-- Товарищи курсанты! Кто примет участие в турнире и победит в своем весе, то гарантирую, что, не смотря на все ваши прегрешения, залёты, оценки, политический он или двоечник, то сам помогу ему сдать экзамены и прощу всё! Добровольцы есть? Подумайте, обсудите, и ко мне. Составим план как действовать.
Из роты нашлось немало желающих поучаствовать в турнире. Панкратов Коля, Лёха Мигаль, Валера Крохалёв, Тихонов.… Много. Человек пятнадцать. Кто-то, чтобы на шару проскочить сессию, а такие как Мигаль, Дива, чтобы побиться с достойными соперниками. Земцов сам сказал, что будет биться.
Самые невысокие и худощавые как Панкратов, Завалишин договорились в сауне в спортзале, чтобы потеть, сбросить вес перед взвешиванием и жеребьевкой, выгнать воду и попасть в группу с наименьшим весом. «Вес пера». Потом перед соревнованиями восстановить свою форму, набрать вес, а то, может, и ещё утяжелиться.
Земцов освободил «боксеров» от нарядов, караулов, самоподготовок, сам ходил по преподавателям, отмазывал их от семинаров, контрольных. Держал данное слово. Очень ему хотелось, чтобы курсанты его роты стали призёрами открытого первенства по Кемеровской области. Очень!
Но и гонял он их нещадно. Какие там занятия! Тренировки по двенадцать часов в день! Сам выматывался, и остальные тоже вместе с ним. Учил хитростям ухода от удара, как правильно подныривать под руку, как подлавливать противника.
Некоторые хотели выйти из этого «кружка», но Земцов твёрдо их поставил в строй спортсменов. Назвался груздём – полезай в кузов! Обратно дороги нет!
Глядя на парней, что не ходили на занятия, а тренировались, первые два дня испытывали зависть, но потом эта зависть прошла, пришло сочувствие. Даже отпетые самоходчики Панкратов, Завалишин, Тихонов, и те «сдулись». Вечером, перекурив, старались раньше, до отбоя, занырнуть в свои койки.
И вот, спустя две недели, настал этот торжественный день. Воскресенье. Все увольнения отменены. Плевать, что у кого-то были планы, намечены встречи. Рота массово идёт в цирк. На представление.
-- В 1981 году в этом цирке и его ближайших окрестностях было знатное представление, с участием курсантов первого курса.
-- Задействовали в массовке что ли?
-- Нет. Курсанты давали представление после представления.
-- Как это? Не понял. Проясни.
-- Дело было так. Первый курс. 7 Ноября в цирке дают представление, посвящённое Октябрьской Революции. Понятно, что нормальный штатский с ребёнком не пойдёт, а обком партии требует, чтобы были зрители. Загнали первый курс, кто-то с производства, да, общага рядом «химиков» - зеков. Их тоже туда привлекли. Для повышения идейно-сознательного уровня. Ты будешь бить по лицу очкарика?
-- Нет, конечно. Стёкла. Можно глаза выбить.
-- Вот и не буду. А курсант спустился в курилку, что в подвале, а там эти… «химики». Видать, где-то «флакон» раздобыли, и выпили его. И давай до парня цепляться, а он в курилке один. Разбили очки на лице. Морда в кровищи. Глаза на месте и ли нет, так сразу и не поймёшь.… Всё заливает. Батальон по-тихому за пятнадцать минут до окончания представления вышел, оделся, перекрыл грамотно все выходы из цирка. Народу-то много, четыреста с лишним харь. И давай всех вежливо бить, тех, кто выходил с представления. Кто визжит, кто лезет в драку, кто просто тихо ложится на снег, вытирая сопли кровавые снежком. Так получилось, что ментов вызвали.… Приехал наряд… Милиционеров курсанты законопатили в их «бобик», посоветовали сидеть и рыпаться и пистолетик засунуть себе в жопу и сделать контрольный спуск. Наряд милиции по радиостанции сообщил дежурному в райотдел. Подумали дежурные менты, и сообщили в училище. Мол, пусть военные разбираются между собой сами. Ну, их в баню этих «зеленых». В училище оперативный прикинул. Третьего и четвертого курса нет на месте, все в увале. Построил второй курс, и отправил в цирк, чтобы те, «младшеньких» вразумили, и вернули в училище. Как словом, так и делом. Прибежал второй курс. И как раз вовремя. «Химики» из соседних общаг ломанулись на помощь своим. Зеков тоже не мало оказалось, человек триста. Засадный полк, бля! С колами, заточками, ножами. Не вышло.… Второй курс врубился с тыла противнику.… Те, кто был с заточками и иным подсобным инструментом… Больше всего досталось.…Второй курс-то был не в парадке, да, ещё и в сапогах.… Тут ВВ-шники подскочили, что зоны охраняют на своих машинах. Стоят, подбирают раненных «химиков», прикладываются дубиной резиновой, да, в машины кидают.
-- Всё как в поговорке: «Нам татарам поебать! Что неёбанных подтаскивать, что отъёбанных отттаскавать!»
-- Точно! Битва была не слабая. Весь снег в крови. Считай, с нашей стороны больше чем семьсот человек, с той – больше трёхсот. Больше тысячи. ВВ-шники кого забрали, кого пинками загнали в общаги, раны зализывать. Два курса построились и под «День Победы» прошли по Ленина в училище.
-- Кого-нибудь отчислили?
-- Ни кого. Посидели в обкоме партии. Порешили, что это зеки пытались устроить дебош на 7 Ноября, а курсанты предотвратили. Так-то!
-- А из наших-то поощрили кого?
-- Ага! Три раза. Троих на «гауптическую вахту» засунули. По-тихому. «За нарушение внутреннего распорядка». 7 Ноября – политический праздник. Замполиты «икру метали», хотели отчислить. Комбат и ротный отстояли.
Тем временем подошли к цирку.
Тихо делались ставки. Многие желали поражения Земцову.
-- Хоть кто-то набьёт морду ротному!
-- Я готов ему за это руку пожать!
-- Знаете, мужики, противоречивое чувство. Зёма, конечно, гад ещё тот. Но свой гад. А тут посторонний гражданский будет ему морду бить. Западло как-то за этого штатского болеть!
-- Согласен. Но и посмотреть на кровавые сопли ротного – тоже дело!
-- Так я о чем и толкую. Противоречивые чувства.
-- За наших парней, понятно, будем болеть так, что крыша в цирке рухнет от наших воплей. Стёкла вылетят! А вот с ротным…
-- Посмотрим. Разберемся.
-- Мне в самоход свалить надо. Прикроете?
-- Хрен тебе по всей морде! Всем свалить надо! У всех дела, у всех подруги, за хату, где гражданка лежит, всем платить надо.
-- Угу, мне родителям позвонить надо кровь из носа, чтобы денег на билет прислали в отпуск, но я же здесь буду за роту болеть. И за парней орать буду, а не свои проблемы решать. И про ротного думать, Ты в этой роте или нет? Сам бы ты выступал там, на ринге, и чтобы ты подумал, когда твой товарищ в самоходе тащился бы с тёлкой?
-- Я бы за него радовался!
-- Не звезди. Радовался бы он. Радовальщик нашёлся. Как все. Уйдёшь – прикрывать, отмазывать не буду.
-- Ну, ничего, приткнёшься ещё в голодный год. Я припомню.
-- Запиши, а то забудешь ещё.
-- Но мне очень надо!
-- Всем надо! Придем вечером в казарму – беги до отбоя. Зёмы всё равно не будет в казарме. Ему после боя отдохнуть надо! А сейчас – не пущу!
-- Ладно.
Начались бои на ринге. Все описывать не буду. Только самые интересные, самые запоминающиеся.
Те, кто в «весе пера» бились технично, прыгая вокруг друг друга. «Танцевали». Красиво. Тяжеловесы же наоборот, мало двигались, но обменивались ударами. Увесистые такие плюхи. Разведка боем, ложный выпад, как противник себе поведёт.
Как ни странно всех бил, просто убивал, отправляя одного за другим в нокаут или нокдаун простой парень. Высокий. Немного нескладный, длинные руки. Трусы на нем почти семейные. Видно, что из деревни парень, и трусы ему кто-то сам сшил. Хотели спортивные, но получились как большие «семейники», не хватало еще, чтобы оттуда «хозяйство» вывалилось.
Создавалось такое ощущение, что парень в деревне бился «стенка на стенку». Ходил в другие деревни биться. И вот сидит он дома, слушает радиоточку, а там передают, что в Кемерово открытое первенство по боксу. Дай-ка, думаю, скатаюсь и попытаю счастья с этими городскими пижонами! Жене дал команду сшить ему трусы спортивные. Не получаются спортивные, так будут семейные, но новые! Потом сношу дома!
Кстати, в зале было много девчонок. И они отчаянно болели. Не похоже было, что они за кого-то конкретного. Просто нравятся, когда мужики дерутся. Некоторые из курсантов резко пошли вниз, в партер. В атаку на дамочек!
Бои на ринге все сильнее затягивали, завораживали.
Вышли наши. Сначала «лёгкий вес». Коля Панкратов и какой-то студент. Студент был непростой. Сразу видно, что боец опытный. Удар поставлен хорошо, выше Николая, руки длиннее. Худо Коле. Он кружит вокруг него, выискивая брешь в обороне студента. Воробьём вокруг него скачет. Скалит зубы с каппой Коля. Злой. Надоел ему этот комсомолец с инициативой и спортивным уклоном.
-- Голову хочет закружить ему Колька?
И начали все орать:
-- Панкрат!
-- Коля, убей его!
-- Бей! Бей!!! Бей!!!
Правдоха притащил барабан ротный. И азбукой Морзе отбарабанил «Бей!»
Студент насмешливо смотрел сверху вниз на Колькин шрам через все лицо, легко парировал выпады, пару раз наносил контратакующие удары. Раз даже достал по корпусу. Потом штатскому надоело крутиться на месте, и он перешёл к решающим действиям. Резко так пошёл… неожиданно.… Но недалеко он пошёл.
Коля поднырнул под руку более высокого противника, как Земцов учил, и «двоечкой» (два удара подряд) отработал по печени, пока тот падал, сделал шаг в сторону, и довесок – короткий левой хук в висок. Тело перевернулось и шмякнулось с глухим звоном о ринг. Голова как мячик ударилась раз, потом ещё раз.
Мы взревели!!! Казалось, что потолок рухнет.
-- Панкрат! Панкрат! Панкрат! – скандировали курсанты. И не только нашей роты, были и из других рот.
Глотки у нас мощные. И даже наш грохот не сумел оживить тело на ринге. При счёте «десять», вылез доктор со своим чемоданчиком, помахал под носом у студентика ваткой, натёр ему виски. Рефери помог ему подняться. Ноги подкашивались. Но стоял. Судья дождался объявления итогов боя. Да, там и без него было всё ясно. На ринге подняли руку Николая Панкратова вверх! Коли Панкратова – курсанта сорок второй роты! Курсанта моего взвода!!! Первая ПОБЕДА!!!
-- Победа!!! Победа!!! Победа!!! – кричали мы.
Потом бились тяжеловесы. И снова парень в полусемейных трусах убивал всех на ринге.
У него не было ни техники, ничего у него не было. Он не защищался толком. Держал полусогнутые руки на уровне паха. Обут был в полукеды, в которых мы все когда-то ходили на уроки физкультуры в школе, потрепанные, застиранные. Даже казалось, что они ему маловаты. Парень просто стоял на ринге, чуть поворачиваясь вокруг оси, почти не двигаясь. Он не нападал. Он просто стоял.
Когда кто-то из противников пытался его атаковать ложным выпадом или сразу рвался в бой, то одним неуловимым, молниеносным движением правой руки он бил в голову. Но как бил!!! Даже если там была рука в качестве защиты, то бил по этой руке и отправлял оппонента на пол. Пробивал насквозь любую защиту! Разбивал лицо, брови, скулы, ломал нос.
Один удар. Но какой!!! Как паровой молот! Как локомотив! Электричка! Выстрел из танка в упор!
При этом лицо у него было как бы невинным. Он пытался помочь подняться с пола противнику, но рефери его всякий раз отгонял в сторону. Парень делал извиняющее лицо, у него даже не было капы во рту для защиты зубов. Он вытирал боксерской перчаткой нос, лоб и говорил:
-- Извини, мужик! Ты близко подошёл и первым начал!
Залу всё больше импонировал этот боец. Понятно, что не было за ним никакой боксёрской школы, а была зверская реакция и невероятной силы удар. И природное обаяние! Видно, что поднаторел он в уличных кулачных драках и без перчаток ему было бы сподручнее. Но тогда и удар более убойный получился бы. Не выходил он ринг раньше. Решил попробовать! И попробовал!!!
Зал ему аплодировал стоя! И даже курсанты. Они-то кое- что понимали в драках и боях.
Лёха Мигаль бился в тяжёлом весе, Напарник ему попался дядя лет тридцати, голова в шрамах, уши перебиты неоднократно, нос тоже расплющенный. Видно, что бывший спортсмен. Фигура немного оплывшая, Но силён. Гораздо сильнее физически Лёхи. Хотя Мигаль в роте был одним из сильнейших, но у этого мышцы.… Перекатывались под нетолстым слоем жира. Рельеф ещё сохранился. Помахал руками, в прыжке поменял стойку с левой на правую.
-- Охренеть! Он, что левша?
-- Вряд ли. Сначала же у него была нормальная стойка. Наверное, хорошо владеет и правой и левой рукой.
Противник улыбнулся. Он вообще добрый малый. Из тех, кто убивать будет, но обязательно улыбнется. Девки в зале визжали от него. Что-то пытались там чирикать. Куда там против нашего дружного хора:
-- Мигаль! Мигаль! Мигаль!
-- Убей его, Лёха!
Мигаль, по всем правилам боя, выстраивал тактику. Классически. Противник легко парировал удары. Он танцевал по рингу. Порхал. Постоянно менял стойку. Делал ложные выпады в сторону Алексея. Казалось, что он просто развлекается как кошка с мышкой. Поймала и кружит вокруг, думая как бы побольнее цапнуть или ещё поиграть? Или сразу убить?
Кто-то крикнул из наших;
-- Дядя, шнурок развязался!
Домашняя заготовка. Лёха двинулся вперёд, как только «дядя» отвёл глаза от мигалевского лица, он быстро разгадал этот манёвр, легко, воздушно отскочил, снова ощерился в улыбке, не отводя взора от Мигаля, помахал угрожающе перчаткой в нашу сторону. Понятно. Если такой приложится, то долго будешь подниматься.
Лёха решил пойти в атаку. «Дядя» сделал полшага назад, и контратаковал Мигаля. Сколько ударов было за секунду, никто не понял. Но Лёха чудом устоял. Было видно, что ему тяжело. А противник начал атаковать. Мигаль уже просто закрылся от града ударов, приходя в чувство, потом попытался несколько раз ударить. Безуспешно. И даже в других раундах, Мигалю не удалось нанести, сколько нибудь весомого поражения. По очкам победа была присуждена «дяде».
Земцов бился в среднем весе. Сосредоточен. Скачет в своём углу. Форма на нем любо-дорого смотреть. Весь ладный, подтянутый.
Мы начали скандировать:
-- Земцов! Земцов! Земцов!
-- Ротный! Ротный!!!
Ротный не обращает внимания на нас. Он уже весь на ринге, в бою, его ничто не отвлекает, он проводит бой с тенью.
Противник его моложе. Одет ещё более модно. Весь в «Адидасе». «Кто носит майку «Адидас» -- тому любая девка даст!»
Сощурил глаза, навёл резкость. Пытается на ротного психологически давать! Сынок! Земцов взглядом бронепоезд может останавливать! Щенок!
-- Парни, у этого моднявого даже носки адидасовские.
-- Посмотрим. На ринге не главное форма, вон, парниша из деревни, так ему по хрену кто, в чём одет. Срам прикрыт – и ладно! Гасит всех без разбора и базара модных и не очень. Бокс – это спорт сильных, а не стильных.
-- Если Зёма его мордой в пол уронит, может отнести в раздевалку этого «кучерявого», да, раздеть.
-- Фу. Всё потное, грязное.
-- Можно не самому носить, а в соседнею роту толкнуть.
-- Фу! Ты на мародёра учишься?
-- Шутка!
-- Тьфу!
Тем временем на ринге ударил гонг и начался поединок. Земцов аккуратно перемещался, делая ложные выпады. Модный дернулся сразу в бой, ротный встретил его двумя ударами, один из них прямой в голову.
Я поёжился. Было у меня такое, когда на первом курсе решил побиться с ротным. И помню, что спиной сгрёб тумбочки в проходе. Долго, помнится, летел, медленно так.
Так и «Адидас» отбросило на канаты, а потом стёк вниз и прикорнул на коврике как пёсик.
После отсчёта «пять» тело стало подавать признаки жизни. Он встал, опираясь на канаты. Принял стойку. Бой!
Земцов стал аккуратно атаковать. Он на тренировках учил, что противник может расслабить вас, притворившись беспомощным. И здесь тоже, Земцов «прощупывал» его. Ложные выпады, пара ударов, «тело» на удивление быстро отреагировало на атаку. Притворялся, сука! Хитрый стиляга!
Ротный это тоже понял, отскочил, когда тот перешёл в стремительное контрнаступление. Гонг.
Второй раунд прошёл во взаимном прощупывании обороны. Третий раунд. «Адидас» упорно лез вперёд, буквально с первой секунды.
Курсанты как могут, орут. Фокус со шнурком уже не прокатывает. Тогда начинают кричать:
-- Козёл!
-- Петух!
-- Падай! Гнус!
-- Гондон! Чмо!
-- Ложись!
-- Мы тебя потом убьём!
Конечно, не спортивно, но надо же подавить противника. И ротному помочь. Да, и если он Зёме морду начистит, то мы сильно горевать не будем. Отомстит.
Но Земцов выиграл. Отскочив в сторону, он боковым зарядил в висок. Модный упал на колени, тряся головой. И на счёт «десять» так и не сумел принять боевую стойку. Земцов выиграл первый бой.
Вторая ПОБЕДА!!!
Во второй круг вышли только двое Земцов и Панкратов. Остальные наши проиграли. По очкам. Никто не лёг на ринг. Обидно, конечно, но соперники были достойные со всей Кемеровской области.
Земцов проиграл по очкам. Долго бился, но «серебро» взял. Бровь была рассечена, хотели объявить техническое поражение. Не получилось. Свои же курсанты быстро залили бровь зеленкой и заклеили её пластырем. Над глазом наливался синяк, но ротный снова вышел на ринг.
Плевать ему было на боль. Зал встал и приветствовал его овациями. Не только курсанты, но штатские.
По очкам проиграл он. Второе место.
Коля Панкратов остался без места. Бился достойно. Но проиграл…
Обидно было всем курсантам!
Самый интересный поединок был между деревенским парнем и «Дядей», которому Мигаль проиграл.
Дядя приветливо улыбался, привычно менял стойку, то, что он одинаково владеет и правой и левой рукой, все убедились в предыдущих боях.
Он начал «танцевать» вокруг «семейных трусов». Зная, что у того сокрушительный удар в голову правой, он держался у его левой руки, отрабатывая удары на «длинных руках», не приближаясь.
-- Грамотно работает.
-- Ага! Жаль парня.
-- Мне он тоже нравится.
Тем временем «дядя» атаковал несколькими ударами парня по корпусу. Всем показалось, что один из ударов пришёлся по почке, со спины. Парень упал на колени.
Зал взревел негодованием.
-- Рефери, куда смотришь?!
-- Судью на мыло!!!
-- Козёл!
-- Не спортивное поведение!!!
Многим нравился этот чудак из деревни, который всем своим поверженным соперникам искренне говорил, чтобы его простили. Мол, не нарочно!
«Дядя» легко «оттанцевал» в свой угол, продолжая легко перемещаться, при этом улыбался. Только сейчас поняли, что это не просто улыбка, а за внешностью обаятельного молодого мужчины успешный, рассудительный, спокойный боец. Многоопытный. И не только в боях на ринге, в боях при свете софитов, в окружении судей и публики. Сегодняшние бои для него – это развлечение. Повод провести выходной день.
На счёт «три» встал «Деревня». Потёр перчаткой ушибленную почку. Принял стойку.
И снова начался бой. «Дядя», по привычной схеме, зашёл слева и попытался нанести удар, но тут произошло то, что никто не ожидал…
Парень левой длинным достал противника. Казалось, что левая рука у него длиннее правой. Но, это же, конечно, иллюзия. Просто она быстро, как веревка выскочила и ударила по корпусу, промахнулся по голове. Реакция у противника отменная. «Дядя» не успел отскочить полностью.
Парень развернулся и пошёл на него. Было видно, что он в ярости. Как медведь, он молотил его как куклу, не реагируя на те удары, что наносили по нему. Противник пытался повиснуть на нём, но «семейники» сбрасывал его, также блокировал попытки удрать в бок и пропустить удар по спине.
Коротким хуком он ставил его на место. Как медведь лапой бьёт, загоняя перед собой дичь. Справа, слева. Стой передо мной, сявка!
И вот ОН! Коронный удар! Прямой правой! Сокрушительный удар в голову сверху вниз, попытка ухода в сторону была пресечена левым боковым в ухо, защита пробита.
И второй – «контрольный» в голову правой! «Дядя» сел на пятую точку на ринге, мотал головой, потом перчаткой оттёр лицо, посмотрел, что оно всё в крови. И было видно, что он уже в форме, но просто не поднимается до счёта «десять». Сам не хочет!
Он признал свое поражение. Не стал себя дальше уродовать. Для него – это развлечение, но, чувствуется, что, как ни странно, он получил от этой схватки удовлетворение.
Ещё до объявления результатов, он подошёл к парню, руками в перчатках, пожал ему перчатку. Похлопал по плечу. Повернулся к залу. Он улыбался!!! Искренне! Его лицо было в крови. Но он улыбался. Казалось, что он счастлив! Что он не проиграл бой, а выиграл! Он вынул капу изо рта, держал её в перчатке. Поднял руки и кричал что-то в зал.
Зрители всё время поддерживали деревенского парня. Никому не нравился этот улыбчивый, расчетливый мужик. После знаменитого удара, когда «дядя» присел на пол ринга, зал просто неиствовал, орал, казалось, что сейчас все побегут на ринг, качать никому неизвестного парня.
И сейчас, когда «улыбка» поднял полусогнутые руки вверх, зал ещё больше шумел. И приветствовали победителя и проигравший уже не казался таким уродом. С месивом вместо лица, но с улыбкой!
Рефери исполнил формальность. Поднял руку победителя вверх. Все, стоя, аплодировали, кричали.
-- Молодец! Молодец! Молодец!
В одном порыве скандировал весь зал.
Спустя несколько минут началось награждение.
В каждом весовой категории за первое место – новый, большой цветной телевизор «Радуга»!!!
Особенно долго не отпускали, конечно же, деревенского парня. Он был рад. Он был счастлив. И тяжеленный телевизор он поднял в коробке над головой! На шею повесили ему медаль, а диплом он аккуратно, расстегнул рубашку и засунул её туда. Зал аплодировал стоя. Он – ПОБЕДИТЕЛЬ! Он отвезёт своей семье новый телевизор! Он выиграл его в честных, тяжёлых боях! Он – добытчик для своей семьи!
«Дядю» тоже приветствовали. Он умылся. Глаза были заплывшими. И он…Он улыбался!!! Второе место.
Земцов уже переоделся. Глаз, где была рассечена бровь, заплыл, только маленькая щелочка! Его приветствовали все курсанты. За второе место – кофемолка!
Ротный не должен был идти в училище. Старшина нас привёл, он и назад отведёт.
Земцов задерживался. Все терпеливо стояли в строю. Кто-то прокричал:
-- Идёт!
Карабинский скомандовал:
-- Рота! Равняйсь! Смирно! И-и-и-и! Р-р-раз!
И более ста глоток рявкнули в начинающие спускаться кемеровские сумерки:
-- Поздравляем! Поздравляем! Поздравляем!
И троекратное «Ура» ротному!
-- Ур-р-р-а!!! Ур-р-р-а! Ур-р-р-а!!!
Эхо прокатилось по проспекту, пугая уснувших птиц. Прохожие шарахнулись, замерли. Чего это военные чудят у цирка?
Ротный вышел на середину строя. В гражданке. Встал по стойке смирно:
-- Вольно!
Вразнобой понеслось:
-- Поздравляем!
-- Здорово вы этого «Адидаса» приложили1
-- Очень сильно было!
-- Сергей Алексеевич, как бровь? Больно было?
-- До смерти заживёт! – было видно, что ротный смущен нашим теплым, радушным приёмом.
Мы его обожали! Настоящий офицер! Настоящий командир!
Он оглядел строй.
-- А где наши боксёры?
-- Здесь они!
-- Выйти из строя!
Парни вышли. Подошли к нему, отдали честь, доложились.
-- Вольно. Молодцы! Хорошо бились. Никто не струсил, никто не сдал бой! Никто специально не лёг из-за трусости. Противник у каждого из вас был достойный! Молодцы! Горжусь вами всеми! Рота! Равняйсь! Смирно! За достижения по спорту объявляю всем участникам турнира по два внеочередных увольнения!
-- Служим Советскому Союзу!
-- Встать в строй!
-- Есть!
-- У Панкрата три наряда вне очереди.
-- Ничего страшного. Есть ещё и два увала вне очереди. Будет чередовать.
Наутро был большой развод училища. Начальник училища вызвал Земцова и перед строем объявил ему благодарность.
В мы всей ротой гордились, что у нас такой боевой ротный!
Целую неделю в роте только разговоров было про этот турнир. Даже те, кто не хотел идти, отчаянно размахивали руками, разбирая какой-нибудь поединок.
Всякий участник становился героем. В курилке освобождали место для них. Из уважения. Никто не жопился, если участники просили сигарету.
Но слава – дым. Будни службы и учёбы вытеснили радость турнира. Новый Год скоро, потом сессия, а потом и отпуск. Если удастся вырваться.
И снова зубрежка. Отличники, как всегда орут на всю казарму, что кто-то у них спёр конспекты из тумбочки. Я хоть учился хорошо, но мой почерк кроме меня никто не мог разобрать. Отсюда и конспекты мои на месте были. Впрочем, всё как всегда.
Новый Год надвигался также неумолимо, как и сессия. Всё как в армии «Дембель неизбежен, как и гибель капитализма!»
Второй курс праздновать отправили в ДК Строитель. Очень примечательное место. Здесь познакомились мои родители.
7 Ноября 1964г. Деда моего, как строителя позвали на празднование праздника Великой Октябрьской Социалистической Революции в ДК Строитель.
Очень хорошо. Мужику с бригадой выпить за праздник. Только моя бабушка, чтобы муж не выпил, отправила с ним в качестве дозорной или надзорной старшую дочь. Потом она оказалась моей мамой.
Деду нужно было избавиться от опеки, тут он и заприметил курсантский патруль. Подходит к одному из курсантов и говорит:
-- Слушай, курсант! Там вон девчонка стоит. Ты ей так сильно понравился, но она стесняется подойти. Неудобно ей первой знакомиться. Молодая ещё. Но ты ей ужас как понравился. Давай, иди, не тушуйся!
И коварный план деда Лёши удался! Он выпил от души в компании своей бригады! Ну, а также познакомились мои родители! Так, что ДК Строитель – очень хорошее место!
Перед походом на празднование подошёл Гуров Андрей, тот самый, которого выгнали из комсомола за самоходы:
-- Слушай, мне нужно слинять с вечера.
-- Не получится. Вычислят.
-- Мне кровь из носа вот как надо. Бабка, у которой я арендую комнату, гражданку там храню, орёт, что, если не отдам деньги, то она первого января всё выбросит на лестницу. А раньше, то денег не было, а потом обложили так, что хрен куда сорвёшься.
Да, последнее время комбат как взбесился, заставил в роте офицеров по очереди ночевать, хотя и особых залётов не было. И не просто ночевать, а пересчитывать нас ночью с фонариком. Если болвана – дежурного по училищу ещё можно было провести, положив вместо себя шинель, то ротных офицеров.… Не получится. Казалось, они за версту чувствовали шинель в постели или куча другого тряпья, или курсантское тело лежит.
-- Гурыч, давай, пусть пляски начнутся, потом беги, благо, что рядом. Одна нога здесь, вторая там.
-- Спасибо.
Прибыли на место, Земцов внимательно обошёл строй, не доверяя нашим докладам. Все на месте. Этот злыдень будет отслеживать всех в клубе.
В этот год пригласили студенток медицинского института. Много девчонок! Много красивых лиц! Красивых молодых тел!
Гурову надо было бежать. Но! Гуров не был бы Гуровым, если бы не заметил красивую девочку. Очень красивую. Времени не было у него. Вот тогда и созрел коварный план. Попросил Ковалёва. Данданова, Сехина, Алтухова посторожить девочку, пока он не вернётся, чтобы никто из курсантов не приглашал её танцевать.
Выбрался через окно в туалете. И бегом в новогоднею ночь. Никогда не встречали Новый Год бегом по городу, чтобы оплатить комнату?
Андрей очень хорошо бегал. Если бы был в привычных сапогах, так быстрее получилось. А в парадных ботинках.… Скользят они. Протектора нет на подошве. Ногу в лодыжке не держат. Икроножные мышцы на голени кровью быстро забивается. Сапоги привычнее и лучше для бега чем ботинки!
Отдал деньги старушке, все довольны. Бегом назад. Через окно в туалете. Второй этаж. Парни помогли втащить. Морду водой ополоснуть, волосы пригладить. Хорошо танцевал, оттого и вспотел, умылся, привёл себя в порядок.
А девочка скучает. Всегда считала себя красавицей, а тут ни одна курсантская харя не подходит! Вон, с крокодилицами танцуют, а меня.…Ну, и вкусы у этих курсантов! Точно зеленые, поэтому и подбирают себе подобных, родственников крокодилов и бегемотов! Кошмар! Как можно! За весь вечер никто не подошёл! Жуть! Ненавижу! Кто подходил, так сразу разворачивался, как будто чёрта видел! Свят, свят, свят! Чур меня, чур!
Уже собиралась уходить домой. И невдомек ей было, что желающих было много, но всех кто подходил близко, отлавливали и разворачивали назад:
-- Это подруга Гурова.
-- Так его же нет. Я только потанцую.
-- Он сейчас вернется. Это подруга Гурыча. Понял?
-- Понял.
И вот он – наш герой, спасающий милую деву от тоски и повышающий ей самооценку.
-- Девушка, разрешите вас пригласить на танец.
Гурыч был сама галантность, сама любезность и предупредительность.
Девушка по имени Наташа согласилась…
Друзья, рассматривая танцующего Андрея:
-- «Запал» Гурыч на девочку.
-- Запал.
-- Снова по самоходам пойдёт.
-- Пойдёт.
-- Это точно. Только он уже из комсомола вылетел. Дальше вылетать только из училища.
-- Надо бы объяснить ему.
-- В казарму придём и объясним. Надеюсь, что он не рванёт сегодня же к ней.
-- Гуров – может.
Но Андрею хватило мозгов не поддаться искушению и сбежать прямо сегодня же. Взял телефончик у красивой девушки с копной волос и королевской осанкой, и … Гуров влюбился…Безвозвратно. По кончики ушей. А по выпуску и женился!
Сессия, сессия, зубрёжка, бессонные ночи. Уже не до дев юных, и во сне приходят не гурии с пассиями, а формулы, схемы, каскады прохождения радиосигнала, принципиальные схемы возбудителя, предварительного усилителя, усилительного тракта, выходного каскада. На кафедре ЗАС заниматься можно только в режимном помещении. Из помещения не выходить, конспекты только секретных тетрадях, не выносить, время ограничено. Время.… То, чего не хватает.… Ни на учёбу, ни на сон. Все спят по три часа, не больше. Раздражение. Страх сдам-не сдам. Ссоры вспыхивают по поводу и без. Хочется найти виноватого в своих бедах. Найти и набить ему морду. Сложно в 18 лет признать, что ты сам виноват в своих проблемах.
Но сдавали эти проклятые курсовые, зачёты, экзамены. Правдами и не правдами. Те, кто добывал стройматериалы для казармы, вспоминали навыки, и для сдачи отправлялись на промысел. Строители успокоились, немного вздохнули спокойно, что набеги курсантов закончились. Расслабились строители. Не совсем как летом.… Не так масштабно, но продолжались. На кафедрах тоже нужно было делать ремонт… Краска.… Вот он цветной рубль, за который можно купить себе билет в отпуск!
Но не у всех. Видерману не нужна краска. Он – из «пиджаков», этому нужны только знания. И вот зубрим.… И начальнику кафедры ВТРС полковнику Файбировчу («Фара») тоже не нужны стройматериалы, только знания….
21 января…. Мой день рожденья… Подъём, утренняя зарядка на улице. Не холодно. Всего-то минус двадцать, но с ветром. Метёт. Бежим не быстро, дышим носом, чтобы не обморозить бронхи. У многих рты закутаны в вафельные полотенца. Чтобы не простыть перед отпуском.
-- С Днём Рожденья, «замок»!
-- Спасибо!
-- Ну, что, в чипок идём? Проставляешься?
-- Надо будет. Только не как на первом курсе. А то, помните, как комбат мне «губу» впаял…
-- Помним.
-- Но не посадил же!
-- Может, у тебя будет такая традиция, каждый год, на твой день рожденья, Старун тебе будет объявлять по трое-пятеро суток ареста, а потом амнистировать. Как в кино «Ирония судьбы», когда мужики 31 декабря ходили в баню, а у тебя сутки ареста, а?
-- Да, ну вас. Хороший подарочек на день рожденья! Тебе бы такой!
-- Ну, тогда на сампо – в чипок?
-- Хорошо. Туда и рванём огородами. Так, чтобы не попасться никому на глаза.
-- Родители тебе посылку с доп.пайком не выслали? На день рожденья?
-- Не выслали. Приеду домой, там и отъемся.
-- Да. Жаль.
-- Ладно, после обеда отъедимся.
Но не суждено нам было отметить день рожденья, как задумали.
После завтрака, когда все готовы были двинуться на занятия, но комбат построил батальон.
-- Товарищи курсанты! Занятия отменяются!
Строй зашумел.
-- Вот те на!
-- А как же сессия?
-- У нас послезавтра экзамен!
-- Твою душу мать!
-- Залёт!
-- Пиздец! Не комбату же сдавать сессию!
-- Да, чтоб ты сдох, Чапай!
-- Отставить разговоры в строю! Сейчас все следуют в расположение своих рот, переодеваетесь, следуете на КПП-2, поротно грузитесь в автобусы, убываете на станцию Топки, очищаете железнодорожные пути на сортировочной станции от снега. Когда работа окончена, убываете в училище! Командиры рот, построение через тридцать минут! Разойдись!
Ворча под нос, разошлись
-- Топки-Тапки!
-- Я, что поступал в училище, чтобы снег кидать на путях? Хотел бы снег кидать, так в дворники пошёл бы. Надо было поступать в Ташкент. Там тепло, там снега нет!
-- Там не тепло! Там жарко! Гепатит! Дизентерия! Холера! И девки восточные! Чуть, что так – женись, или кастрируют! На фиг!
-- А здесь? Летом – жарко! Клещ энцефалитный. Зимой – холодно! Много снега! Который чистить надо!
-- Везде – жопа! Думаю, что в Ташкенте также курсантов кидают на очистку дорог после камнепада! Бесплатная рабочая сила!
Так переодевались, готовясь в путь-дорогу.
Валенки, ватные штаны, ватник – телогрейка, тот, который одевают под шинель. Только сейчас это просто самостоятельная одежда.
-- Шея голая. Как бы не простыть перед отпуском.
-- Возьми полотенце как шарф.
-- Точно!
-- Только спрятать надо, а то комбат разорётся как самка сумчатой гориллы в брачный период.
-- Нет такого животного!
-- Есть! На Старуна посмотри. Его, чтобы он в джунглях не помер и вид не вымер, в армию засунули, на полное государственное обеспечение. А по недогляду, ещё и командовать поставили.
У второго КПП стояло уже четыре автобуса. По одному на роту. Все курсанты, раздутые от ватников, «вшивников», валенок. И, сто тридцать, толкаясь, на сиденьях – друг на друга. Остальные стояли, не держась за поручни.
-- Консервы «Килька в томате» – она же «Братская могила».
-- Вот перевернётся автобус и будет всем нам братская могила!
-- Типун тебе, придурку, на язык!
-- Не надо переворачиваться! Я в отпуске с девушкой договорился. Так, что помирать никак нельзя!
-- Жениться, что ли договориться?
-- Да, ну, к чёрту! Скажешь тоже! Жениться! Так.… Погулять! Кадрил её в письмах полгода.
-- В письмах.… Какая гадость! Думаешь, что вот так и сразу она тебе отдастся?
-- Куда она денется, когда разденется!
-- Помечтай! Помечтай!
В автобусе сразу стало душно, окна запотели.
-- Откройте форточки! Дышать нечем!
-- Мне дует, я простыну! Закрой форточку!
-- Да, иди ты на хуй! Оторви жопу от лавки и встань!
-- Я не могу встать! Меня придавили!
-- Дай ему по голове. Он потеряет сознание, отпихни от себя и мы с тобой поменяемся местами!
-- Я сейчас встану и сам дам по голове! Так, что не встанешь! Кто там такой умный выискался!
Больше часа ехали. Те, кто был поближе к окнам, рассматривали гражданскую жизнь.
-- Эх! Метёт!
-- Сильно?
-- Сильно. В училище казалось, что меньше.
-- За городом вообще, наверное, вьюга.
-- Наверное.
За неспешным трёпом автобус довёз до станции Топки.
Ветер. Сильный ветер. Метёт, Кидает снежные заряды в лицо.
Деревянные лопаты для снега свалены огромными кучами.
-- Надо будет на обратном пути прихватить домой. В казарме уже мало лопат осталось.
-- Прихватим. Внутрь строя засунем и поплотнее пойдём, типа, замёрзли, греемся толпой.
-- Со стороны как идиоты будем смотреться.
-- Тебе не пофиг будет, как будем смотреться? Главное, что лопаты добудем. Не надо ремонтировать старые, не надо скидываться и покупать новые, не надо у других рот коммуниздить. Главное – результат! Цель оправдывает средства!
-- Да. Действительно, не пофиг ли как будем смотреться, думаю, что и другие роты тоже прихват несколько лопат.
Сортировочная станция, много, очень много путей. Они завалены снегом. Не просто завалены, а сугробы на них. Каждой роте свой участок. Нужно от дальних путей снег перекидывать на ближние, а оттуда уже – на обочину.
Всё бы ничего, только ветер резко меняет направление, и часто кидать приходится навстречу ветру. Встречный порыв бросает снег на тебя же. Оборачиваешься, и там, откуда ты брал снег на лопату уже новый сугроб. Больше прежнего. И снег уже не лежалый, плотный, а лёгкий, который разлетается под порывом ветра, и от твоей же лопаты. Сизифов труд. Это по-научному. По-военному – мартышкин труд.
Бросаешь снег, а он на месте, кажется, что его ещё больше стало в том месте, откуда ты его брал.
Начинаешь от злости материться, а ветер тебе рот снежком затыкает. Многие уже сняли полотенца с шеи, что выполняли роль шарфа, и намотали на морду лица. На нижнею часть. Снег не забивается в нос, рот. Только быстро намерзает ледяной коркой вокруг дыхания на вафельном полотенце.
Злость, отчаяние, непонимание как можно справится с такой стихией. Друг друга осыпаем снегом. Кидаешь эту белую крупу, а ветер разносит её по всей убираемой территории. Или того хуже на тебя же или товарища. Мат-перемат ветер носит над толпой барахтающихся.
Ветер большим снежком затыкает тебе рот, когда ты открываешь его, что объяснить товарищу, что он не прав. Шапка, брови, ресницы – всё в инее и намерзшим, схватившимся, намёрзшим снегом со льдом.
Морда лица мёрзнет, по спине пот струится. Распахнёшь телогрейку, а снег сразу и набивается во все открывшиеся щели в одёже.
Те не менее, более чем четыреста человек, сумели освободить из снежного плена рельсы. И вот уже от того места, где начинали переброски тонн снега, пошёл первый состав. Медленно, но пошёл.
Сорок первая рота по команде старшины дружно проорали троекратное «Ура!»
-- Чего орут?
-- Не визжите! Гланды простудите!
-- Эмаль на зубах треснет.
-- Хватит зубы сушить!
-- Идиоты.
-- Как будто они одни очистили пути!
Комбат Старун, в овчинном армейском полушубке, пыхтя сигаретой, с поднятым вверх воротником, стоя спиной к ветру, удовлетворённо смотрел на сорок первую роту.
-- Вот, сразу видно, что они рады. Выполнили задачу. И сами себя поздравили. А вот сорок вторая рота.… Как всегда…
-- Сорок третья и сорок четвертая тоже молча, работают, а эти морозят бронхи. Вот заболеют эти энтузиасты и умрут.
-- Кто там каркает?!
Комбат зло всматривается в ряды курсантов. Но сейчас не опознаешь. Шапки с опущенными клапанами, телогрейки без погон, спины, побелённые белой порошей. Лиц не разглядеть, по голосу не определить, ветер искажает всё, да, и губы застывшие не как обычно выговаривают слова.
-- Эх, сейчас бы с мороза, да, в баньку! – Полянин вполголоса говорит.
-- Да! И девку белую, да, грудастую туда!
-- Смотрите проще. Сейчас бы выпить! Можно и винца, но и водочка сойдёт!
-- Не советую, парни пить на морозе!
-- А чего так?
-- Замёрнуть боишься?
-- На полигоне пили. И нормально.
-- На полевом выходе где пили? В палатке, да, ангаре?
-- И?
-- Там тепло. А вот на морозе, батя был на охоте.… Вот и провалился в воду. Минус сорок на улице. Мужики вытащили, до заимки как могли, побежали. А силы оставляют и одежда колом стала, мешает идти, да, и силы покидают. Холодно. Тело остывает.
-- Так это… разделся бы и бегом до избушки!
-- Ты дурак?
-- Не понял.
-- Русским языком сказано, что на улице минус сорок. Мы с тобой на таком морозе строевой занимались в прошлом году. Портянки чуть не поломали, когда от сапога отрывали. Сам подумай, когда мокрый и раздеться.
-- Вот, и мужики бате в кружку эмалированную спирта плеснули. Полкружки.
-- Ну, и правильно!
-- Так, он мне сказал, чтобы я не повторял таких вещей. Спирт-то он опрокинул в себя. А губы прилипли – приморозились к кружке. Ни выдохнуть толком, ни запить, ни закусить.
-- И как?
-- Как? Просто. Отодрал он эту кружку вместе с кожей. Воды выпил и вперёд в избушку впереди мужиков.
-- А губ как? Кровь на морозе замёрзла. А в тепле потекла. Губы как у негра в мультике, как две булки. Чтобы что-то в рот положить, раскрываешь рот, кидаешь, потом медленно смыкаешь их и медленно жуешь. Больно. Так, что он мне завет дал, чтобы я не пил ничего зимой в мороз из металлической посуды.
-- Хороший совет. Надо запомнить!
-- Вот! Для таких случаев изобрели телескопический пластмассовый стаканчик! Я как чувствовал, приобрел один такой и в сумке всегда он есть!
Потом был обед поротно в столовой для железнодорожников. Вкусно. Сытно. И спать хочется! И выходить на мороз не хочется. Но ротный гонит. И комбат стоит, высматривает, не спрячется ли кто на кухне или под столом.
Мороз и ветер бодрит. Снова лопаты, снова ветер, снег. И снова в лицо и на товарища. Снова маты, но жить уже веселее. Тепло от еды! Прорвемся! И нет той злости, что была раньше. Машем, перекидываем снег. Назло природе, назло всем. Комбату назло! Этот демон ходит, смотрит. Наша рота углубилась вперёд, обгоняя другие роты.
-- Сорок вторая рота! Надо помочь товарищам по флангам! Вы оторвались! Так не должно быть!
-- Сами же говорили, что кто первым закончит – первым и уедет!
-- Вы забрасываете свой снег другим ротам!
-- Пусть догоняют!
-- Сейчас будете помогать другим!
По рядам прокатилось недовольное бурчание. Дальние ряды не слышали, им передавали по цепочке.
-- Сорок вторая рота! Тише темп! – Земцов решил по-своему.
Его командирский голос перекрывал снег и ветер.
-- А, может, в Анну Каренину поиграем?
-- Это как?
-- Комбата под поезд сунем.
-- А как выживет?! Что делать-то будем?
-- Ничего не будем. Он, тогда как Му-му станет.
-- Это как?
-- Будет гадить под себя и только говорить: «Му-му».
-- Ну, предложил – кидай!
Посмялись над предложением. Продолжили кидать ненавистный снег.
Время идёт. Темнеет рано зимой. Вот и прожектора включили.
Закончили, два автобуса подъехали.
-- Было же четыре!
-- Сорок первая и сорок четвертая грузится! – командует комбат.
Мы ворчим.
-- Как работать на морозе – так четыре автобуса, а как вывозить – так два.
-- Скажи «спасибо», что пешком не топать. Сейчас отвезут, потом за нами.
-- Почти час туда, потом также назад, и с нами ходка. Считай, попадём в казарму через три часа. Ужин остынет.
-- А мне ещё в наряд заступать!
-- Повезло тебе!
-- Ага! Как утопленнику.
-- Зато на развод не пойдёшь. Старый наряд сходит.
-- Да, какой наряд. Мне бы поспать сейчас. Поесть и на боковую.
-- Ничего, зато к экзаменам подготовишься!
-- Ну, да! Мы спать будем, а ты на тумбочке читать конспекты!
-- Спички только не забудь в глаза вставить!
-- Хорош зубы скалить! Эмаль полопается на морозе.
-- Да, ладно. Вон, у Миронова – день рожденья! С Днем рожденья, «замок»!
-- Спасибо!
-- С тебя «чипок»!
-- Приедем, так сразу же и побежим!
-- Так он закрыт уже!
-- Значит, не повезло всем. Мне, что я на расчистке снега. А вам, что в чипок не пойдём. Без чипка, парни.
-- Да, тут уже не до чипка. До ужина, да, в люлю.
Продолжаем махать лопатами.
Офицеры наших двух рот посовещались и разбрелись по территории станции. Уже темно, работники ушли по домам.
Слышно было обрывки их разговоров:
-- Всё закрыто.
-- Куда людей будем укрывать от ветра?
-- Хреновая организация процесса – хреновое исполнение.
-- Автобусы приедут только через пару часов.
-- Боюсь, что мои при случае «пятак» сорок первой начистят. Свинство.
-- А мои – сорок четвертой.
-- Мы потом и будем виноваты.
Все уже работали медленно. Лениво. Смысла нет стараться. Комбат уехал. Пути основные расчищены.
Земцов подозвал Панкратова и Гурова:
-- Значит так! Не знаю как, но найти помещение для обогрева личного состава.
Парни огляделись.
-- Можно столовую вскрыть.
-- Отставить! Я вам вскрою! Вы там всё сожрёте! Хватит мне позора на первом курсе, когда вы офицерский буфет в учебном корпусе взломали!
-- Может поезд?
-- Поезд?
-- Да, вон какой-то стоит на запасном пути. А если поедет, так все стоп-краны разом рванем. Никуда не уедет. Да, он и без электровоза стоит.
-- Нет! Не пойдёт! – ротный рубанул воздух.
-- Почему?
-- Там бельё, Какие-то продукты. Упрут! Вон, электричка стоит. Идите, посмотрите там. Только без вандализма! Не хватало нам ещё восстанавливать электричку!
-- Разрешите выполнять?
-- Разрешаю! Только тихо! Стёкла не бить!
Не ведомо как, но Панкрат и Гурыч сумели разжать двери электропоезда.
На улице оставили двух наблюдателей, по человеку от роты, когда появятся автобусы, чтобы их задержать, и сбегать за личным составом.
В вагоне электрички было не теплее чем на улице, но без ветра. Устроились на скользких деревянных скамейках. Кто разлёгся, принялся дремать. Но холодно. Стали жаться друг к другу. Быстро осмотрели вагоны. Прихватить нечего. Некоторые горячие головы предлагали наведаться в кабины машиниста. Но офицеры быстро остудили горячие головы, пообещав, открутив головы и перспективу провести отпуск в казарме. Все быстро остыли.
Кто-то дремал, кто смотрел в окно. Скучно.
За окном продолжал идти снег.
-- Территорию завтра чистить надо!
-- Очистим. Опыта набрались сегодня достаточно.
-- Территория в училище, по сравнении с этими путями – так… Пшик!
-- А я смотрю на снег и мне в голову приходит фильм «Ирония судьбы или с лёгким паром».
-- Да, хороший фильм!
-- Дома всей семьёй смотрели. Каждый год.
-- Смотри в казарме! Тоже каждый год!
-- В казарме – не то. Дома тот же фильм, но по-другому.
-- А вы знаете, как режиссёру Эльдару Рязанову пришла в голову снять этот фильм? – Вадик Полянин приподнялся, чтобы удобнее было говорить.
-- Ты-то медведь таежный, откуда знаешь?
-- Есть такой красноярский поэт Эльдар Ахадов, мой дядька его хорошо знает. Геологи они.
-- И что?
-- Жил Ахадов в Ленинграде. И был страстным болельщиком местного «Динамо». И вот полетел на матч в Москву. Там «наклюкался» как следует. И вот его, как фильме, по ошибке, грузят в самолет. Но не тот. А в Красноярск.
-- Ничего себе ошибочка! Эдак, почти в шесть тысяч километров!
-- Ага!
-- Прилетает он в Красноярск. Выходит, обвешанный шарфами, флажками с «динамовской» символикой, смотрит на вывеску на аэропорту и понимает, что попал не в город на Неве. Промахнулся малость.
-- Совсем чуть-чуть.
-- Вернулся в аэропорт. По карманам пошарил, нашел несколько рублей. Денег на обратную дорогу не хватит. Ни на поезд, ни на самолёт. На улице мороз за минус тридцать. Пошёл звонить другу в Ленинград. Объяснил что к чему. Тот говорит, что денег нет, надо занять, пару дней займёт, чтобы на билет на обратную дорогу хватило. И у этого друга двоюродная сестра в Красноярске живёт. Сказал адрес, пообещал позвонить, договориться, чтобы приняла горемыку, не в аэропорту же ему мыкаться, пока ему всем миром деньги на обратную дорогу собирают. Поехал Ахадов по указанному адресу. Познакомились.… Влюбились, поженились. Так и остался геолог, по совместительству поэт, на красноярской земле. А потом на дне рожденья Олега Басилашвили этот ленинградский товарищ и рассказал историю. А там был и Эльдар Рязанов. Он и говорит: «Хороший человек. Его Эльдар зовут!» Посмеялся. Но сюжет взял за основу. И когда в аэропорту дедок говорит, что летит в Красноярск – так это привет Ахадову.
-- Красиво! Но не верю!
-- Почему?
-- Из Ленинграда в Сибирь!
-- Поступишь ты холостым в Академию связи, что в Ленинграде, там с девахой познакомишься – аборигенкой. И, что она за тобой, в гарнизон не поедет? Поедет. Любовь!
-- А у меня брат двоюродный иначе женился.
-- Там сестра двоюродная, здесь брат двоюродный. Прямо семейственность какая-то. Мафия семейная!
-- Закончил он авиационное училище. Стажировка у него была в Афганистане -- летал бортовым стрелком.
-- Вот это стажировка!
-- Ага! Можно и не вернутся. Отстажировался.
-- Зато как классно!
-- Много у духов авиации? От кого отбиваться? От «Стингеров»? Выпускать тепловые ловушки? Зашибись служба! Летишь и салют над горами пускаешь, а «очко маленький-маленький как мышиный глаз»! И не знаешь, приземлишься или нет. Духи-то бьют из «Стингеров» в хвост. В тебя, значит. Чтобы долго не мучился. И хоронить нечего было. Обгоревшая тушка где-то в горах.
-- Да, ладно. У каждого своя служба. Я бы был не против, чтобы скататься на «стаж» в Афган. Если мне там служить, так я бы посмотрел, что и как там. Чему научиться, на чем упор сделать. А то преподы учат всему, а сами не знают реально как там. Так, что там с твоим брательником приключилось?
-- Летал он вторым пилотом на грузовом Ан-26. Под Иркутском он тогда был. И во время посадки самолёт загорелся.
-- Как загорелся?
-- Не знаю. Он не говорит, а я не спрашиваю. Сам захочет – расскажет. Зачем совать нос в чужие дела.
-- Это точно!
-- Самолёт горит. Его тушат. Экипаж успел выбраться. Стоит рядом. Ни жив, ни мёртв. Командир полка подъезжает: «Ну, живы? Хорошо! Документы целы?» «Так точно!» -- рапортует брат. «Покажи!» -- комполка руку тянет. Брат и отдал ему сумку-планшет. Командир взял планшет, не открывая его, бросает в огонь.
-- Зачем он сжёг?
-- А зачем работу прокурорским и особистам облегчать? Самолет сгорел. Там фиг чего докажешь. Груда оплавленного металла. А за документы можно и по яйцам кованным сапогом. А так.… Сгорело всё!
-- Толково! Надо запомнить!
-- Командир говорит, мол, всем неделя отдыха! И, по возможности, не показываться на глаза никому. Тихо пить. Если есть деньги – мотайте все подальше.
-- Умно. И по-человечески!
-- Так вот брат выпил. Понял, что Бог его для чего-то на этом свете ещё оставил. И понял, что нужно жениться. А он был ещё тот гуляка…
-- А где ты видел молодого лейтенанта и не гулёну?
-- Так вот. Посидел он и придумал. Отбил всем своим подругам по Союзу телеграмму: «Ты мне нужна – приезжай!»
-- Ни фига себе план! И сколько он так телеграмм отправил?
-- Тридцать семь!
-- Силён парниша!
-- Сколько приехало в Иркутск?
-- Одна! С Украины.
-- Идрить твою через коромысло! А если бы все заявились? Чтобы он делал? Куда бы щемился?
-- Не знаю. Он тогда бухой в сисю был. И не думал об этом.
-- Не план. Авантюра!
-- Полное говно!
-- Мужика можно понять. С того света вернулся. Да, под «шилом» какая фигня в голову не придёт!
-- Ну, приехала девушка к нему. И что?
-- Как, что! Переспали, а поутру предложение сделал. Сын сейчас растёт.
-- Да. Жизнь такая хреновина, что просто так не проссышь.
-- Вам здесь не тут.
-- Что там «за углом» тебя ожидает – никто не знает.
-- А у меня товарищ поступал в лётное училище. Так у него был в детстве отит, чтобы гной выпустить, пробили ухо, или как там называется. Травма, короче. Чего-то там иголкой ковырялись. И когда его загнали в барокамеру, при поступлении, это выявилось.
-- А когда лампочкой в ухо светили, то не видели?
-- Не видели. А когда загнали…
-- А у меня этот брательник, что горел на Ан-26, тоже болеет гайморитом. Он знал, что в барокамере это выявится. Сопли их всех щелей полезут. Приблизительно зная, когда его по времени вызовут в барокамеру, он три километра пробежал, забегает на медкомиссию. Пузыри соплей и слюней во всю рожу. Врачи спрашивают, а что такое? Он говорит, что кто-то из окна крикнул его фамилию, вот он бежал, да, по ошибке забежал не в тот подъезд. Короче, запутался, заблудился пока до места добежал. Его сразу в барокамеру засунули. То, что у него продолжали сопли пузыриться, списали на его забег. Вот так.
-- Точно! Всегда надо врать! Всегда!
-- Ну, не всегда. Но иногда стоит это делать! Не схитрил бы парень – не поступил бы. Не поступил бы – не стал лётчиком. Не стал бы летать – не горел бы в самолёте. Не сгорел – не женился на подруге, не родился бы сын.
-- Эко ты загнул! Проще смотри на всё! Не женился бы этой, так женился бы на другой. Вот проблема-то! Не этот родился, так другой! Ты сам-то знаешь, сколько у тебя бегает по улицам твоих детей?
-- Не знаю. Да, и знать не желаю! Бегают и бегают. Если узнаю, так получки не хватит на алименты. А, может, никто и не бегает!
-- Ты когда с девками знакомишься, всегда называешь свое настоящее имя?
-- Я, что похож на идиота? Иногда имя своё, а иногда – и нет. Порой, имя своё, а фамилия чужая. Из другой роты или батальона. Пусть его ищут родители «невесты». Нашли, не опознали. На фиг! Мне, что на каждой встречной-поперечной жениться? Так что ли?
-- А я считаю, что если заделал ребёнка – женись!
-- Уверен, что это будет твоё «произведение»? Ты в казарме. Она на воле. Мало ли где сблудила? А ты отвечай. Воспитывай, душу вкладывай. Не проверишь же блюла она себя или нет. Пьяная баба пи…де не хозяйка!
-- Тебя послушай, так по «Домострою» жить надо!
-- А почему бы и нет? «Бей бабу молотом! Будет баба золотом!»
-- Серьёзно? Способен ударить женщину? Девушку?
-- Нет. Ударить не смогу. Зашибу насмерть. У них кости тонкие. Потом сидеть за них. Да, и в принципе, не смогу. У меня батя с матерью, бывало, ругались. Но отец не поднимал руки. Хотя, по глазам видел, что пару раз был готов это сделать.
-- Это как надо мужика довести до белого каления, что готов руки в ход пустить против жены-то?
-- Да, любая баба может любого мужика так довести!
-- А всё-таки?
-- Серебряная свадьба была у родителей. Матушка нажралась как свинья и бате всякие гадости говорила.
-- Да… Я бы тоже башку разнес.
-- Я вот всё про командира авиационного полка думаю, что планшет с документами сжег. Никто его не заложил? Свидетелей же немало было.
-- Насколько знаю, что никто. А что? Удивлен?
-- Историю вспомнил. Дядька-геолог рассказывал про писателей…
-- У тебя дядька всех писателей Сибири знает?
-- Всех – не всех, но знает многих. Они ему книжку пробную, типа черновика дают в экспедицию читать. Он три курса филфака закончил, потом армия, а потом бросил и подался на геолога учиться. Так пока на филфаке болтался, то со многими познакомился. Писать толком не получается. Он это в армии понял. Но разбирать толково, критиковать, показывать автору слабые места, подсказать, что нужно подправить – могёт.
-- Могёт! Деревня! Нет такого слова! Может, умеет!
-- Ну, да, ладно, пусть может. И при этом никому ничего не скажет, только автору. Ну, и рассказчик дядька отличный. Писать не получается, а рассказывает за столом – все стопки-закуску в сторону, только его и слушают. Вот такой он сказатель, а не писатель. Как-то на литературный съезд в Абакан приехало много писателей. Два красноярских Бушков и Успенский вечером пошли в местный кабак. Гульнули на славу. Поутру проснулись. По карманам шарят, а денег нет. Нет вообще. Даже на бутылку пива, не то, что на бутылку водки. Нет и всё тут! Приуныли они совсем, а тут Бушков нашёл в носке заначку.
-- Он, что в носках спал?
-- Не знаю, в чем он спал, передаю, что мне дядя поведал.
-- Ну-ну, давай дальше ври!
-- Не думаю, что такое можно придумать. Так вот. Бушков нашёл свою заначку. Двадцать пять рублей!
-- Ни фига заначка!
-- Хорошо писатели живут!
-- И думает он, сказать просто так Успенскому – скучно. Надо как-то разыграть. И говорит:
-- Миша, денег у нас с тобой нет. Надо что-то делать. Согласен?
-- Надо что-то делать! — Успенский кивает.
Опохмелиться страсть как охота!
-- Пойдём в КГБ я тебя заложу.
-- Как ты меня заложишь?
-- Как-как?! За деньги, конечно! А деньги вместе пропьём!
Успенский подумал, что всё это какой-то розыгрыш, подхватывает игру.
-- А что ты там расскажешь-то?
-- Миша! Друг! Мы вчера напились до визга поросячьего до положения риз. Ты в вертепе рассказывал политические анекдоты. Помнишь?
-- Что напились – помню. Анекдоты… Не помню. Но мог. Допускаю такую возможность. И что?
-- Так ты их не просто рассказывал, а декламировал, Миша! С выражением, с душой, в лицах.
-- И что? Могу! И горжусь этим!
-- Миша! Друг ты мой сердечный! Ежели я тебя за деньги первым не заложу, так кто-нибудь сделает это бескорыстно. Так сказать, из любви этому сомнительному искусству! Пойдём, Миша!
Успенский мужик такой грузный, на Винни Пуха из мультика смахивает, сопит также. Говорит:
-- Пойдём!
Сам-то думает, что всё это розыгрыш.
Топают он по городу. Подошли к КГБ. Бушков ему:
-- Ты это.… Подожди меня здесь. А то как-то неудобно мне на тебя «стучать» в твоем присутствии.
И пошёл. Успенский понимает, что шутка как-то уже затянулась, но сидит, курит, ждёт, мучается от неизвестности и похмелья.
Выходит минут через тридцать Бушков. Что он там делал полчаса – не знаю. Дядька мне не говорил.
Вышел, и к Успенскому.
-- Всё, Миша! Заложил! Был первым. И поэтому гонорар дали, или как там у них называется!
И достаёт четвертной билет. Успенский смотрит на деньги. Полчаса денег не было. А тут.… Из КГБ… Деньги.… Заложил!!! Сука!!! Что дальше-то будет со мной?
Пошли они взяли в номер водки, закуски, пива. Успенский, как деньги увидел, молчал, сопел, молчал. Ни слова, ни звука. Пил тоже молча, наверное, со свободой прощался. И тут Бушков раскололся, рассказал ему про этот розыгрыш.
Успенский себе налил, молча, выпил, оттёр губы и сказал:
-- Жить на Руси страшно, а с похмелья вдвойне страшнее!
Тут же начали обсуждать историю:
-- Да, разыграл, так разыграл!
-- Я бы морду набил!
-- От страха обосраться можно.
-- Но красиво он его уделал!
-- А хорошо же сказал дядька! Он фантастику пишет. Я читал. «Жить на Руси страшно, а с похмелья вдвойне страшнее!». Надо будет запомнить, в отпуске рассказать.
-- Ты, главное, политические анекдоты не рассказывай. А то заложат. Бесплатно.
С улицы зашли те, кто выходил покурить.
-- Сейчас слышали, как Зёма по телефону ругался. Вернее, он позвонил, а потом уточнил, что, оказывается, рейс был последний. Про нас забыли.
-- Две роты?!
-- Как можно забыть?
-- Да, от комбата-пидараса всего можно ждать!
-- Да. Старун отомстил, так отомстил.
-- Скорее всего, он даже и не в курсе. Это железнодорожники, или кто там ответственный за автобусы, это они напортачили.
-- У меня батя – машинист. Пару раз давал порулить электровозом. А тут – электричка. Думаю, справлюсь. Попробуем? Покатаемся?
-- Иди Земцову предложи. Он тебя в отпуске оставит, чтобы ты на «машке» по казарме гонял.
-- Да. Не было бы Зёмы, можно было бы и попробовать.
-- И что делать? Не пешком же топать до Кемерово? Сколько километров-то?
-- Километров тридцать – сорок. На прямки быстрее будет. Но это по полям. Без лыж не получится. Провалимся в снег. Значит, по дороге топать.
-- Жрать охота!
-- Налегке легче бежать!
-- Ненавижу чмырей из сорок первой и сорок четвертой!
-- Они-то при чем? Их комбат отправил.
-- От того и ненавижу. Вечно жопу лижут. Вот то того и в любимчиках ходят.
-- Я пойду, всё-таки гляну, как электричку угнать!
-- Сядь, придурок! Езжай один. Я с тобой не поеду!
-- Ссышь?
-- Ночь, снег. Ты в первый раз за рулём электрички. Семафоры. Стрелки. Встречка. Бум! И нет отпуска! Тебя всмятку. Нас – в больницу! Чего хорошего вместо отпуска, в больнице медсестёр мацать за жопы. У меня уже билеты на самолёт куплены. На хрен мне такие приключения? Я в отпуске на другие рассчитываю. Тем паче, что с некоторыми приключениями я уже договорился по телефону и в переписке. Если выбирать между поездкой с тобой за машиниста и марш-броском.… Выбираю марш-бросок. Пусть за три часа, но доберусь до койки. С тобой – только в неприятности.
-- Согласен. Было бы здоровски покататься на электричке!
-- Надо было поступать не в училище связи, а железнодорожных войск. Там бы тебя научили как на электричке и тепловозах гонять и кочегарить на паровозах.
-- Ладно. Что делать будем?
-- Что ротный скажет, то и будем. Скажет бежать – побежим. Скажет ждать – будем ждать.
-- Судя по всему, к Земцову лучше сейчас не лезть. Он злой как чёрт. Его комбат дураком выставил. Как и сорок третью тоже. А ротный лют, когда его обманывают.
-- И что делать?
-- Есть охота!
-- Спать!
-- Пока до училища доберемся – пора будет на физзарядку выдвигаться.
Через час пришли автобусы. Все были злые. И водители, и офицеры, и мы. Ужин не только остыл. Он застыл. В бане-душе никого не было, всё было закрыто. Отбой. Все спали без снов. В самоволку никто не пошёл.
Отпуск всё ближе и ближе. Кто сдал сессию и не было залётов, вовсю готовились к отпуску. Сам первый заместитель начальника училища Бачурин сказал, что будет проверять курсантов перед отпуском! Бачурин… Гроза всех курсантов. Корнеев перед ним – сявка.
Кто-то не сдал сессию, сейчас усиленно готовился к пересдаче, тырил у отличников конспекты, или же приставал к ним, чтобы те объяснили ту или иную тему.
Лёва Ситников был пойман за тем, что пытался выпаять тиристоры и триоды из аппаратуры уплотнения П-302. Лёва хотел собрать дома в отпуске светомузыку. За попытку эту получил Лёва десять суток гауптвахты. Только вот неприятность. «Губа» была забита под завязку, и «мотать срок на киче» ему предстояло чуть позже, когда освободятся места. И отпуска ему не видать как своих ушей.
Старун зверствовал по отношению нашей роты. Ему казалось, что это мы сами устроили, что автобус за нами не приехал. Психовал, докапывался до каждой мелочи. Приказал очистить территорию перед отпуском – центральную аллею до асфальта. А снег валит, и морозец крепчает.
28 января 1986 года в 17.00 построение для убытия в отпуск в спортзале. Бачурин будет. Будет пиздец. Говорили, что за нарушение формы одежды Бачурин объявлял до пяти суток ареста. И тут же отправлял на «губу». Вот так в парадке, с билетами на самолёт в кармане, и на «кичу»… Хоть отчисляйся! И поэтому все понимали, что полковник Бачурин шутить не будет. Начальник строевой части подполковник Корнеев – дитя в розовых соплях. А Корнеева боялось всё училище.
С утра, сразу после завтрака чистили территорию. Снег падал. Проходящие роты утрамбовывали его, получался снежный накат, а порой и лёд. Маты неслись от нас. Все ненавидели всех, но всех объединяло то белое говно, что падало с неба! Господь явно издевался над нами, он как комбат явно не хотел, чтобы наша рота уехала в отпуск. Хочешь рассмешить Бога –расскажи ему о своих планах.
Коля Панкратов проявил смекалку.
-- Парни!
-- Чего тебе?
-- Заебались?
-- Пошёл на хер!
-- Я серьёзно. Давайте скинемся, вон за забором катается снегоуборочная машина. Она нам снег к бордюру сдвинет, мы потом на газон махом закинем.
-- По чём? У меня денег в обрез.
-- По рублю!
-- Я согласен!
-- Давай! А то так до самой весны будем гонять туда-сюда. У меня шинель уже насквозь на спине промокла. А я её нагладил! Снова придётся сушить и гладить. И воняет как от коня потного!
-- Я согласен!
-- Давай!
Быстро скинулись. Панкрат вышел через КПП-1, мы стояли, курили, болтали, кто и как планирует проводить отпуск.
-- Чего стоим? Почему не работаем? – появился старшина Саня Карабинский.
-- А чего напрягаться, если сейчас приедет железный трактор и всё сделает за тебя.
-- «А пусть работает двуручная пила! Она железная!» -- фразой из фильма ответил Вадим Бежко.
Решётчатые ворота открыли, и заехал ЗИЛ-130 с бочкой вместо кузова и широкой лопатой впереди. Колька стоял на подножке рядом с водителем и, размахивая рукой, показывал фронт работы.
Мы призывно тоже махали, показывая, чтобы мужик ехал вперед. Не стесняйся!
Опытный водитель справился за полчаса. В качестве премии или подарка нам, он полил центральную аллею раствором против обледенения. Снег от бордюра мы быстро скидали на газоны. Теперь только мокрый асфальт сверкал. Тот снег, что накидывал ветер уже не наши проблемы. У нас одна проблема – побыстрей удрать в отпуск! На две недели! Две недели свободы!!! Воли!
В назначенное время кандидаты в отпускники выстроились в спортзале.
Ротные, комбат сами проверили почти всех на предмет уставной формы одежды. Понятно, что их на гауптвахту никто не отправит, но пиздюлей они получат не мало. А оно им надо? Поэтому точно также суетились. Капитан Баров был цинично спокоен.
-- Я бы вот штукатуров-маляров не отпускал в отпуск.
-- Почему, товарищ капитан? В казарме же ремонт окончили. Итак, подвиг совершили.
-- У меня дома ремонт надо сделать.
-- Так не могу вас сдернуть. Учеба, наряды, караулы, а вот в отпуске как политические – без проблем. Ну, да, ладно, перед летним отпуском объявлю много суток ареста самым толковым строителям, пусть отбывают у меня на барщине дома.
-- Так несправедливо же! – все понимали, что Баров шутит, просто поддерживали игру.
-- Жизнь, товарищи курсанты, чертовски несправедливая хрень! Я вот, по справедливости, должен быть командиром батальона, а вот, здесь с вами.… С кровопийцами…
Монолог был прерван шумным распахиванием входных дверей и истошным воплем:
-- Смирно!
-- Вольно! – прорычал Бачурин.
-- Вольно! – продублировал комбат.
Он был зол как сто тысяч чертей. Папаха в руках, он ей трёт свою чёрную шинель, потом отряхивает папаху. Вся спина у шинели и правая сторона её, а также брюки испачканы, в белом налёте.
-- К чёрту ваш отпуск! Хуйли тут построились! Вся центральная аллея в каком-то белом говне…Скользком! Немедленно всё убрать! Потом командиры рот принимают решение и отпускают в отпуск или нет! Весь батальон на чистку территории! Подполковник Старун, под вашу персональную ответственность! Иначе утром все ваши офицеры будут со скребками бегать! Разойдись!
Настроение сразу упало. У многих были на руках билеты на самолет, на поезд, на автобус. Если сегодня не уехать, то неизвестно когда.
Командиры рот выводили свои роты на уборку территории. Только Земцов притормозил:
-- Кто дал команду? Стоять!
Мы стояли, проклинали всех. И Бачурина, что он не удержался и рухнул как корова на льду, что Кольку Панкратова с его идеей по автоматизации процесса уборки, водителя «поливалки» за проявленную инициативу.
-- Просили же дурака, чтобы просто убрал снег!
-- Учат же нас с первого дня, что инициатива наказуема!
-- Так вот водилу бы и наказывали!
-- Надо бы самим чистить!
-- Если бы сами, так до сих бы пор лопатами махали!
-- Хватит, парни, орать. Сейчас пойдём и будем быстро всё делать.
-- А что ты сделаешь? Жижа же, плюс ледком схватилась.
-- Долбить?
-- До утра не передолбим.
-- Песком посыпать, и хрен с ним. Песка в пожарных ящиках полно. На носилки, и оттуда сбрасывать, сеять…
-- А потом его сметать?
В спортзале осталась только наша рота.
-- Командирам взводов раздать отпускные.
Никто не понимал. Земцов пошёл против Бачурина.… Это всё равно, что Земля перевернулась.
-- Я «политических» сейчас отправлю и двоечников на уборку. Что не доходит через голову, будет, доходит через руки и ноги!
Как мы бежали до КПП! Главное, чтобы Старун или Бачурин не вернулись в спортзал, поинтересовались, а где рота? И почему она не драит территорию! Ни сумки, ни чемоданы не были препятствием для стометровки.
Нам с Серегой Мазуром нужно было в аэропорт. Самолетом до Москвы, оттуда уже до Казани ему и мне до Йошкар-Олы.
По пути нужно было заскочить к тётке, забрать гражданку. Стоим на «Швейке», машем руками как ветряные мельницы.
Таксист с зеленым огоньком:
-- Куда?
-- Аэропорт.
-- Ну.… Вообще-то я в парк.… Не по пути…
-- Мужик! На самолёт можем опоздать! Выручай. Сверху доплатим! Счётчик можешь не включать!
-- Пять рублей.
-- Ох, ни хуя себе!
-- Давай четыре!
-- Нет. Пять!
-- Годится! Но мы выпьем у тебя! Договорились?
-- Блевать не будете?
-- Не будем! Так. Символично! За отпуск!
-- Хорошо! Садитесь!
Плюхнулись в машину. Заскочил к тете Маше, забрать вещички. Там же уже ждала бутылка портвейна «Агдам», два стакана. Тётушка угостила пирогами.
В комнате шли новости. Посмотрел бегло. Бегом в машину.
-- Всё?
-- Всё! Поехали!
Сунул Мазуру бутылку.
-- Открывай!
Сам стаканы достаю, пирожки.
-- По телевизору сказали, что у американцев «Челленджер» разбился.
-- Сильно?
-- Вдребезги. Красивый салют получился.
-- Наши сбили?
-- Хрен его знает!
-- По хуй! Стаканы держи! Ну, за отпуск!
В то время, когда весь мир скорбел по погибшим американским астронавтам, жестокие советские курсанты совершенно эгоистично пили портвейн, закусывали домашними пирожками и мечтали, как они плодотворно проведут свой отпуск!
В отпуск!
И снова в захмелевшей голове поёт Кузьмин:
«Я возвращался домой»
Я плыл домой устав от долгих странствий
На полных парусах
И мой кораблик в праздничном убранстве
Взлетал под небеса.
Солнечный луч, улыбаясь
Вел меня в родные дали,
Вместе со мной возвращаясь
Туда, где любили меня и ждали.
Мне надоели прелести скитаний
Я думал о Москве.
И кадры с разноцветными мечтами
Кружились в голове.
Солнечный луч, улыбаясь
Вел меня в родные дали,
Вместе со мной возвращаясь
Туда, где любили меня и ждали. э-э-э-э
Я знал что все промчится каруселью
И вновь приеду я,
Туда где заждались меня в веселье
Подруги и друзья.
Солнечный луч, улыбаясь
Вел меня в родные дали,
Вместе со мной возвращаясь
Туда, где любили меня и ждали.
Я возвращался домо-о-о-ой
Я возвращался домой.
Я возвращался домо-о-о-ой
Я возвращался домой.
Я возвращался домо-о-о-ой
Я возвращался домой.
Я возвращался домо-о-о-о-ой
Я возвращался домо-о-о-ой.

Ах, этот отпуск! Ах, этот сон! Пьяный, развратный! Прекрасный сон!
Но всё в жизни кончается. Хорошее – быстро, плохое – долго, но кончается, пусть даже с могильным камнем, но кончается. Ничто не вечно!
Самолетом до Свердловска. В справочную, не увидел на табло своего самолёта Свердловск – Кемерово.
-- А ваш рейс отменён, из-за отсутствия пассажиров. Малая наполняемость борта.
-- Так дайте мне билет до Новосибирска!
-- На рейс до Новосибирска мест нет!
-- Справку мне дайте, что рейс отменили.
-- Справки платные.
-- Сколько?
-- Один рубль.
-- На!
Получил деньги, билет сдал. Тоска. На поезде опоздаю на пару суток. Завтра мне надо быть в казарме. Закон простой. На сколько опоздал из отпуска – на столько задерживаешься в следующем и столько суток ареста могут тебе впаять. С «губой» ещё вопрос, а вот, что в следующем отпуске притормозишься – факт. Тоска! Настроение дрянь.
Отбил телеграмму в роту «Задерживаюсь на двое суток из-за отмены рейса».
Спустился в подвальное помещение, курилка, туалет. Стою, курю. Думаю, что нужно добираться на вокзал, а там подсаживаться в ближайший поезд. Желательно до Кемерово. Но он стоит не на Транссибе.Значит, только «Москва – Кемерово», а когда она там ходит! Тоска. Выпить охота! Как хорошо начинался и прошёл отпуск, и как же хреново он заканчивается!
Одна сигарета закончилась, даже и не заметил, как изжевал её. Вторую в рот.
По курилке крутится мужичок в летной куртке на меху.
-- Что сержант, куда летишь?
-- Уже никуда. В жопу лечу. На губу. Рейс отменили.
-- А куда тебе?
-- В пизду. В Кемерово. Новосибирск тоже сгодится. Но лучше в Кемерово.
-- А деньги-то у тебя есть?
-- Есть. Мне же деньги за билет вернули.
-- Значит, так, курсант. Ты здесь постой. Полчаса. Никуда не уходи. Я узнаю. Понял?
-- Конечно, понял! Жду!
Сижу, стою, курю, жду. Меньше чем через полчаса примчался дядька.
-- Везучий ты, сержант!
-- Рейс вернули?
-- Грузовик идёт на Кемерово.
-- Какой грузовик? КАМАЗ что ли? – не понял я.
-- Деревня! «Почтовик» самолет с почтой на Кемерово! Понял?
-- Понял.
-- Полетишь?
-- Конечно!
-- Ну, тогда, пошли! С тебя по пятнадцать рублей! Давай!
-- Э, нет, мужик! Вот когда я буду точно знать, что полечу, тогда и отдам, а то ты сейчас смоешься, и останусь я без денег и самолёта.
-- Опытный. – дядя ухмыльнулся.
-- Веди. Потом оплата будет.
Вышли из аэропорта, топаем в метель вдоль забора. Я сумку в левую руку взял, прикидываю, как ремень быстро сдёрнуть и на руку намотать. За полтора года научился им махать. Против ножа можно идти без страха. Пусть дядя боится. Куртку меховую, конечно, не пробью, а вот по голове можно приложиться. Кроличья шапка – слабая защита и по кистям. Я выше его. Потом можно и по яйцам приложиться. Ботинок курсантский заострен на носу, двойная кожа, пробьёт любую защиту.
Пришли к какому-то зданию.
-- Стой здесь. Никуда не уходи!
-- Да куда мне идти?! Жду.
Стою, курю. Или за сообщником пошёл или за лётчиком. Из-за пятнадцати рублей… Билет стоит двадцать с лишним. Стоит ли идти на преступление за пятнадцать рублей?
Вышли двое. Мужик этот и кто-то в лётной форме в шинели. Или пальто у них, как там правильно называется?
-- Ты на Кемерово?
-- Я.
-- Пятнадцать рублей.
-- Годится. Только не здесь же. А то сейчас уйдёте и всё.
-- Не боись, военный! Сами такими же были! – лётчик рассмеялся – Пошли!
Это было здание, где лётчики проходили предполётный медицинский осмотр, отдыхали. Пили чай, кофе. Тут же были и стюардессы… Красивые.
-- Слюни подбери, курсант.
-- Хороши!
-- Согласен. Хороша Маша, да, не наша. У нас на рейсе не будет красавиц.
-- Ну, и ладно. Мне бы только долететь, чтобы завтра быть в казарме, а то… Хреново будет, если опоздаю.
-- Не ссы. Будешь! Идем на посадку! Деньги давай!
-- На.
Три рубля лётчик отдал мужику, которого я встретил в курилке.
Прошли через охрану. Летчик просто махнул рукой:
-- Этот со мной!
Погрузились в УАЗ - «Таблетку», и порулили по полю. Экипаж – три человека. Командир – мужик в возрасте. Основательный, молчаливый, авторитетный. С кем я общался – второй пилот. Третий.… Так и не понял. То ли штурман, то ли бортинженер. Без разницы. Лишь бы добраться.
Подвезли к АН-24. Самолет как самолет. Внутри нет кресел. Было видно, что раньше он был пассажирским, потом убрали кресла, и все завалили тюками, ящиками, обычными и почтовые посылки. Почти весь салон. Тяжелые увязаны сетками, мелкие – россыпью.
-- Надеюсь, курсант, ты не будешь шакалить по посылкам? А то мы бросим где-нибудь над тайгой. – Командир вроде и шутит, но глаза серьёзные.
Обстоятельный. Как сказал, так и сделает.
-- Не бойтесь. Я не из крыс. Из курсантов.
-- Ну, и хорошо! Располагайся с комфортом. Как сможешь.
-- Ремни пристегивать?
-- Найдешь – пристегнись! – второй пилот хохотнул.
-- И не курить! – командир для убедительности покачал указательным пальцем.
Из каких-то тюков, мешков изобразил что-то кресла. Уселся. Задрожал самолет, побежал по ВПП, и взлетел. Взлет, конечно, не как у пассажирского самолёта, а покруче будет задран нос. Да, и тряска та ещё! Часть тюков, мешков, посылок катятся на меня, мимо меня. Отпихиваю. Маму вашу за ногу! А как же там какая-то центровка? При посадке все на нос покатится? Ох, уж мне эти лётчики-налётчики!
Как там в куплетах?
«Мама, я лётчика люблю,
Мама, я за лётчика пойду.
Он летает выше крыши,
Получает больше тыщи,
Вот за это я его люблю.»
Ну, эти-то вряд ли больше тыщи получают. Самолет забирался всё выше и выше. И в салоне становилось всё холоднее и холоднее.
Не просто холодно. А очень холодно! Адски холодно! Приседания, отжимания от пола, удары по собственному животу не приносили уже тепла. Начал собирать те мешки и тюки, что мягкие, и, кажется, набитые чем-то теплым. Всё заваливаю на себя. Ноги под себя, шинель натягиваю на ноги. Б-р-р-р! Холодно! Чертовски холодно!
Стенки салона покрываются инеем, изморозью. Развязываю клапана на шапке, опускаю их и завязываю под подбородком, ноги под себя. Курить охота, ан, нельзя!
Открывается дверь в кабину, выходит командир:
-- Жив?
-- Ага. – отвечаю я из-под мешков.
-- Замёрз что ли?
-- Да, пиздец скоро настанет! Кусок мороженного мяса с костями привезёте.
-- Ну, это непорядок. Идём в кабину!
Второй раз меня звать не надо. Я уже в кабине. Дали какой-то раскладной стул. Налили из термоса чай.
-- Пей. Грейся.
-- А мы и забыли, что у нас пассажир. Груз, когда везем, то отопление в салоне не включаем. Так, что, извини!
-- Н-н-нормально всё! – зуб на зуб не попадает, губы трясутся.
-- Пей, согреешься. Ещё чай есть.
Подряд выпил две кружки горяченного чая. Смотрю, а самолетом никто не управляет.
-- Автопилот. – пояснил второй пилот, перехвативший мой изумленный взгляд.
Тут два штурвала пошли немного вниз. Самолет тоже слегка накренился вперед и вниз. Руки инстинктивно потянулись к штурвалам.
-- Куда! Сидеть! Руки по швам! – зычным, сочным голосом скомандовал командир.
Я сел назад.
-- Не ссы. Не упадёт! Он – умный. А ты – сиди. Иначе обратно в салон выгоню. А окоченеешь, так скажу, что «заяц» пробрался в салон под видом посылки. Спишут на наземные службы.
-- Сижу. Не трогаю.
Так и долетели до Кемерово. Тепло попрощался с лётчиками. Забросил тёте Маше свою гражданку. И отправился в казарму. Отпуск окончен! Я прибыл вовремя!
Ответственным по роте был Тропин.
-- О! Миронов! А мы тут уже рисовали, что ты в летнем отпуске притормозишься. Гадали на гауптвахту тебя отправлять или нет.
Вкратце описал про свой полёт.
-- Везучий ты, Миронов! Удачливый! Ну, давай, показывай, что запрещённого привёз.
Продемонстрировал сумку. Чисто.
-- Угощайтесь, товарищ капитан!
Тропин взял пару сладких пирожков.
Друзья, товарищи, сослуживцы.
Некоторые не ездили на каникулы. Кто-то из-за того, что не сдал вовремя, в каникулы пересдал, но поздно, куда либо двигаться. Кто-то не сумел взять билеты. У кого-то не хватило денег, а то и вообще не было. Не все родители способны выслать деньги на билет. Кому-то некуда было ехать. Парни из детдома. А к сослуживцам постеснялись ехать, хотя их звали. Бровкин второй отпуск проводит в казарме. Не может вовремя сдать физо.
Всё наперебой рассказывают, кто как отдохнул. Кто сколько выпил, кто со сколькими девчонками встречался.
-- А у меня случай был!
-- Какой это?
-- Поехали мы с парнями и девчонками на пикничок. На улице тепло, градусов пять – семь мороза. Красота. Мы с мужиками накатили, чтобы не замерзнуть. Пока ехали на автобусе, я им рассказывал как мы как воскресенье «червонец» бегаем. И как с ротным забеги устраиваем на полигон.
-- Приврал, небось?
-- А то! Там такая студенточка была…. Маша! Эх! Мечта!
-- Слюни-то подбери! Рассказывай. Ну, приехали мы в лесок. Расположились. А там лыжная база рядом. И какие-то открытые соревнования проводятся. Типа, для всех желающих. Ну, и Маша, говорит, мол, ты рассказывал, что лыжник отменный. Вот и докажи. Будет призовое место, наградой будет поцелуй!
-- А бежать-то сколько?
-- Пятёрочка.
-- Немного.
-- И ты повёлся?
-- В гробу видал я эту тёлку с её поцелуями!
-- Угу! Я в отпуске ещё на этих дровах не бегал!
-- Баб навалом! Ещё на лыжах скакать! Она просто не знает, как это кататься на них!
-- И что?
-- Что-что?! Я побежал! Взял в прокат лыжи, думаю про себя. Что пять – это не десять! Встал и поехал!
-- Лыжи-то нормальные?
-- Не армейские?
-- да, нет. Обычные «деревяшки» штатские. Лёгкие.
-- И как?
-- Пару километров пронёсся на «заправке». «Горючее» оказалось очень калорийное. Хорошее. Потом, чую, «выхлоп» пошёл. «Сдуваться» начал. Пионеры стали меня обгонять. Кричат мне в жопу: «Лыжню!» Ну, думаю, хуй тебе! Сорок вторая рота просто так сдаваться не будет!
-- Развернулся и палкой в глаз?
-- Ты, что озверел? Там гражданские! Просто открылось второй дыхание. «Газку» подкинул и понёсся. Как Машу представил! Так кровь вскипела! Сзади только слышу: «Фу!»
-- Что значит сиё?
-- Я пару раз пёрнул, да, «выхлоп» тоже пошёл.
-- Могли бы снять за не спортивное поведение. Химическое оружие применил. ОМП буквально!
-- Не оглядывался. Но показалось, что кто-то блевал за спиной.
-- Штатские. Они в казарме не бывали. Тут же бы замертво упали на хрен!
-- И что? Чем дело кончилось? Чем сердце успокоилось?
-- Чем-чем?! Второе место! Вот! – достал из сумки кубок и диплом «За второе место».
-- О! Молодец!
-- Чемпион!
-- Обычное дело, как будто с похмела не бегали. Пустили бы Басара, он бы первое место взял.
-- Зёме покажи, пусть погордится!
-- Это же надо быть каким дебилом, чтобы в отпуске на лыжах кататься, да, ещё и призовые места брать!
-- Ебанутое создание!
-- Припизднутое!
-- Машка-то поцеловала?
-- О! Да!!!
-- Поцелуем ограничилось?
-- Да, не только.… Но, джентльмены об этом не говорят. Если всё пойдёт как надо, то летом женюсь. Но загадывать не буду!
-- Видать, зацепила Мария!
-- Если из-за её поцелуя бухой пятёрку вторым прошёл.
-- Там ещё был забег на десятку, но там приз был телевизор за первое место. Фотоаппарат за второе. Настенные часы за третье. Но я понял, что я в отпуске, а главный приз я получил …
-- Как после забега силы-то на любовь остались?
-- О!!! И девка… Огонь!!! Плюс свежий воздух, вино, мясо! Эх! Красота! Полгода буду жить этими воспоминаниями и надеждой на будущее!
Общались мы в курилке. Я закурил очередную сигарету.
-- Насчет мужской силы…
-- Ну, давай расскажи, что ты десять баб «окучил».
-- Десять – не десять, разговор не обо мне. Есть у меня друг Женя Дзюба.
-- Это ты на первом курсе рассказывал, как с ним выучил на всю жизнь симптомы аппендицита?
-- Ага. – кивнул – Про него! Так вот, он занимается дзюдо. И повредил колено. Врачи сказали, что нужно делать операцию. Не знаю какую. Нужно и всё. Побрили коленку, вкололи наркоз, маску надели, ещё что-то там. Сделали операцию. Полный наркоз. Полная отключка. Закончили. Кое-как привели в чувство, повезли в палату. Везут мимо курилки. Там девки молодые медсёстры курят. Как всегда щебет бабский. Трещат о своём. И вот по мере того как Женьку провозят мимо, то всё затихает. А там курилка – в коридоре. На трёх окнах стоят пепельницы. Окошки в больнице не маленькие. И вот медперсонал все смотрят на Дзюбу. А те медсёстры, что толкают каталку с пациентом, замедляют шаг, почти останавливаются. И все смотрят на прооперированного. Чуть пальцем не показывают. У некоторых челюсти отвисли.
-- И что же там такое?
-- Что-что! Хрен в боевом состоянии! Хоть сейчас в штыковую на женскую роту!
-- Видать «хозяйство» не маленькое, коль сквозь трусы и простыню проявило себя.
-- Не знаю. В бане не мылся. Женя голову приподнял, посмотрел на это дело. А он от наркоза толком не отошёл. Только и сумел из себя выдавить: «Совести, бабы, у вас нет! Помогли бы!» И откинулся.
-- И всё? Неинтересно.
-- Он себя заявил на всю больницу. О нём рассказали этот медперсонал всем. И понеслось.… Окучил мужик многих. Сами к нему приходили, глазки строили. То халатик расстегнут, то нагнутся, за чем-то. Парень похудел в этой больнице. Когда выписывали, так многие пришли проститься, все карманы были заполнены бумажками с телефонами и шоколадками с телефонами.
-- Вот это здорово!
-- Да, уж, мне бы так «полежать» в больнице и на мёдсёстрах!
-- И это с прооперированным коленом!
-- Так, то – колено! Главное чтобы «аппарат» не оперировали!
-- После выписки, он встречался с медперсоналом за стенами больнички?
-- Нет, конечно. У него есть любящая девушка. Она бы его кастрировала.
-- Железный аргумент!
-- Есть городская былина, и кто-то видел, и даже разговаривал с чуваком, который верен свой жене. Но это всё былина. Легенда!
-- А я когда был в отпуске, встретил товарища, так ему тоже операцию сделали. Эх. Лучше бы не делали!
-- Что кастрировали?
-- Почти! Зрение вернули.
-- Йошкин кот! И что здесь плохого?!
-- Мы когда в школе учились, то у него очки были. Толщина линз, примерно, как лобовая броня у танка. Он когда читал, снимал очки, и носом по тетрадке водил. Парень свой, в доску. Драться только не мог. А так – всё как надо. И несколько раз он девок «снимал». Прискакивает к нам, мол, парни! Я с такими гёрлами познакомился! И с хатой. И вроде, как…. Не против! И на каждого по штуке! Всё, вечером идём! С нас вино. Хата и закуска – их! Родители укатили куда-то. Всё на мази!
-- Хороший вариант! Нормальный мужик! Водку пьёт, «тёлок клеит»!
-- Ага! Хороший вариант! Держи карман шире! Ты их видел? Не зря же я сказал вначале, что у него не просто плохое зрение, а очень плохое! Там такие крокодилицы! И старше нас! Это просто… оторви и выбрось! Я столько не выпью! Мы чуть с порога назад не рванули. Да, Вовка – очкарик, сзади оказался, буквально нас затолкал. Щебечет с ними. Курлыкает как голубь сизокрылый перед голубкой. Хвост распушил павлиний!
-- А вы что?
-- Попытались напиться, потому что, чуем, что товарищ без «сладкого» не уйдёт.
-- Получилось?
-- Получилось. Только я так и не понял до сих пор кто кого изнасиловал. Дюже девки горячие и голодные были. Насилу ноги к полуночи унесли.
-- Да. Страшные и голодные – адская смесь!
-- Во-во и я про то. А тут с Вовкой встречаюсь в отпуске. В армию он не пойдёт ни под каким соусом из-за зрения. Даже. Если НАТО нападёт, только в трофейную команду – коронки золотые у трупов рвать пассатижами. А он без очков. Операцию какую-то хитрую сделали. Какие-то насечки на глазах. Но нагрузку давать физическую давать нельзя, а то что-то там порвётся, лопнет, и тогда вообще кирдык глазам, будет белой палкой по заборам колотить. И вот прозрел мужик. И стал разочарованный весь. Мир изменился. Он его не узнает. И то к чему привык за всю жизнь, оказалось, всё другим. И бабы не такие красивые, и девушка его, с которой он полгода встречался, оказалась Бабой Ягой. Только ступы и помела не хватает. И характер у дамы отменный и хозяйка добрая. Да, вот, не дал Бог внешности. То есть, ну, никак не дал. А Володя пока слепой был, так она ему очень даже красивой казалась. Вот и проблема. И девку бросить жаль. Но и «не стоит» на неё. По улицам теперь ходит, а, оказывается, что город весь серый, грязный. Короче, у мужика в голове «шарики за ролики» зашли.
-- Бойся своих желаний, ибо, они сбываются!
-- Точно. Парень мечтал быть как все. А оказалось…
Много было разговоров, историй кто и как отдохнул. Многие спрятали водку в сугробах напротив казармы. А некоторые видели спрятанную водку из других рот. Ну, и …. Так получилось, всё как в трудах классика товарища Маркса в его большой книжке «Капитал» том первый сто пятнадцатая страница третий абзац сверху: «Было ваше – стало наше!»
Кто-то из дома привёз и умудрился протащить в казарму трёх литровую баклажку домашнего пива. На столе стояло вино. Разгорелся спор как лучше пить. Пришли к выводу, как нас учили: «Вино на пиво – это диво! А пиво на вино – это говно!»
Некоторые тут же вспомнили:
-- Пьёшь вино и пиво? Ты – пособник Тель-Авива!
Ночь была весёлая, непритязательная. Водка, пиво, вино, закуска, трёп!
Лёва Ситников, оказывается, дождался свой очереди, и за три дня до окончания отпуска, отправился «чалиться на кичу».
Третий взвод, в котором он служил, и представители от других взводов, пошли навестить товарища, отнести ему домашней снеди – «передачку с воли».
В карауле был первый курс. Перед караульным помещением нарезал круги часовой в тулупе. Он явно пытался что-то вытоптать на свежем снегу. Понимаем. Сами такие были на первом курсе.… С инициативой. С кострами пионерскими в анальном отверстии.
-- Стой! Кто идёт!
-- Свои!
-- Не ссы, сынок!
-- К товарищу на «губу»!
-- Нач.кара позови!
-- Не буду никого я звать!
-- Как это не будешь?!
-- Нач.кар с проверкой постов убыл!
-- Ну, тогда пом.начкара!
-- Он не будет с вами разговаривать!
-- Тогда мы сами войдём и поговорим с ним!
-- Стой! Я буду стрелять!
-- Я тебе сейчас буду стрелять! Всех не перестреляешь! А те, кто подойдут, засунут тебе штык-нож в жопу с проворотом! Чтобы в следующий раз думал, как старшим хамить!
-- Понабрали с улицы по объявлению в первый батальон!
-- Много вас таких придурков?
-- Сам через полгода на губу сядешь, а товарищи к тебе придут.… И такое же чмо будет из себя часового строить!
-- Ничего, я тебя запомнил! Завтра с караула сменишься крыльцо казармы зубами будешь грызть!
-- Зови пом.начкара!
-- Не могу!
-- Бля! Почему! Читай инструкцию! Читай обязанности!
-- Понос у него!
-- Обосрался что ли?
-- Да! Срёт как из пулемёта! С «очка» не слазит. Что-то из дома привёз из отпуска, видать, не свежее, вот и обосрался!
-- Тьфу, бля! Наберут дебилов в армию, с одними мучаешься два года, ч другими двадцать пять лет!
-- Ну, тогда выводящего зови!
-- Не могу!
-- Твою мать за душу! В рот компот и потные ноги! С ним-то что? Обоссался что ли?
-- Что за детей понабрали!!! Вас специально таких даунов со всего Советского Союза в одну роту собрали?
-- Я уже начинаю любить нашу сорок первую роту! Думал, что хуже уже и быть не может! Ошибался.
-- Так, что с выводящим? Знаешь вообще кто это такой?
-- Знаю, он за арестованными закреплён!
-- Закреплён! Читай обязанности, курсант!
-- Что с ним?
Часовой не успел ответить, появился начальник караула с ращводящим.
-- Что за бардак? Караульное помещение штурмуете?
Старый взводный. Из серии «пятнадцатилетних капитанов», что уже пятнадцать лет в капитанах служат. Хороший дядька. Часто к нам в роту заходит в гости к Барову.
-- Товарищ капитан! Тут такое дело…
И перебивая, дополняя другу друга, рассказали про наше дело. Передать передачку Лёве Ситникову от мамки, мол, земляки ездили в отпуск, маманя и передала. А Лёве сидеть ещё долго, еда и протухнет. А самим жрать как-то западло. «Сидельца» объедать не положено. Соврали, конечно. Никто от матери Лёвы еду не вёз. Просто скинулись, получилась большая сумка. Лёве харчей до самого выхода хватит. Может, и поделится с кем–нибудь.
Взводный усмехнулся.
-- Пара человек со мной. Остальные на месте. Всё понятно?
-- Так точно!
-- Спасибо, товарищ капитан.
Парни сходили.
-- Ну, как там он?
-- Нормально. Нары - «вертолет», те, что на день выносятся на улицу, на ночь выдаются. Шинель, да, шапка. Лёва как самый борзый в камере, заграбастал место у чуть тёплой батареи, перекинул их от батареи до батареи. Нормально сидит. Кум королю, сват – министру! А когда полную сумку жрачки притаранили, так он в камере вообще вожаком станет!
-- Ну, и ладно, пусть сидит. Сам дурак, не надо было воровать казенные запчасти!
-- Это точно!
-- Сессию нормально же сдал!
В установленный срок, Лёва Ситников вышел на свободу и присоединился к роте.
И снова учёба! Всё по новой. Всё по накатанной! Преподаватели набросились с утроенной силой. Казалось, что они поставили перед собой цель, что на летней сессии всех отчислить. Писать курсовые, учить лекции, делать лабораторные, некоторые из них на секретных кафедрах, типа ЗАС. Заниматься, писать только в секретных тетрадях. Упаси Боже сделать записи на неучтенных листах или вырвать листок из секретной тетради. «Вылет» из училища тебе гарантирован. И если не посадят чудом, то «волчий билет» до гробовой доски особист тебе выпишет. С секретами в армии не шутят. Хочешь учиться – зубри! Не хочешь – солдаты в СА всегда нужны!
Приближался святой для военных праздник – 23 Февраля! Но не всё так просто. Вам здесь не тут! Не просто праздник, с увольнением, раздачей званий сержантам и офицерам. Оказывается, есть такие соревнования на приз газеты «Красная звезда»! Гонка с оружием на двадцать километров с боевыми стрельбами! И эта участь выпадает курсантам второго курса военных училищ! Правда, не всегда. Нам же досталась. Как всегда!
-- Нас в карты проиграли!
-- Спасибо армии родной, что обосрала выходной!
-- Что ни праздник – то спортивный, что ни отдых так активный!
Вот и пришёл этот долгожданный день! Мать его за ногу! Вывезли нас на полигон.
-- Хорошо хоть не пешком заставили топать.
-- С них бы сталось!
-- Мы бы дошли. А вот образцово-показательная сорок первая сдохла бы. А им бежать!
-- Хорошо, что хоть не с полной выкладкой. ОЗК, противогаз. А так.. автомат, да, один магазин.
-- От сумки полевой ремень отстегну, по-биатлонистки попру.
-- Стволом вниз, говорят лучше. Центр тяжести автомата располагается в районе лопаток, а не задницы. Легче скакать.
-- Я пробовал. Мне понравилось.
-- Мне с девкой больше нравится!
-- Да, с девкой всем больше нравится.
-- Кто знает маршрут? Может, где спрямить?
-- Никто не знает. С кафедры физо нарезали – натоптали лыжню. Да, и как ты спрямишь. С лыжни сошёл – по пояс снега. И лыжи поломаешь и яйца застудишь. Как потом по девкам скакать-то будешь?
-- Может сачкануть? Типа лыжи, крепление поломал?
-- Не получится. Сколько стартануло, столько и должно финишировать. Хоть с лыжами, хоть на носилках.
-- Обложили гады.
-- И не говори. Куда не кинь – везде клин!
-- Значит, бежать!
-- Хоть бы приз, какой предложили на финише.
-- Приз – остатки твоего здоровья. Если оно у тебя останется.
-- Тоже неплохо. Я в самоход с девушкой договорился ночью.
-- Оптимист!
-- Холодно! В городе теплее!
-- Нормально. Минус пятнадцать сказали.
-- Прохладно, конечно, но могло быть и хуже как на первом курсе.
-- Гонка состоится при любой погоде. А посему – радуемся этому счастью!
Построили нас, пересчитали. Несколько хмырей из Москвы и СибВО. Пересчитывают, проверяют количество, номера участников, объясняют правила. Все довольные, счастливые. Наши офицеры смотрят настороженно на гостей. От пришлого люда добра не жди. А эти проверяющие со свежим «выхлопом», чему-то своему радуются. Как будто сделали нам гадость и им радостно.
Мы об этом тихо ворчали в строю.
-- Сделал гадость – на душе радость!
-- Хочу служить проверяющим! Ни хрена не делаешь, вечно пьяный, радостный! И подарки тебе приносят. Оброк.
-- Внимание! Ещё раз объясняю порядок соревнований! Старт поротно! Дистанция – двадцать километров! Сколько курсантов уходит со старта, столько и должно прийти! Схода с дистанции не может быть ни при каких обстоятельствах! Даже если у кого-то не выдержит сердце, обморожение, всех приносят на финиш, и после отработки боевых стрельб медики оказывают помощь! Кому-то первую, а кому и последнею! Исключений быть не может! Роты стартуют с разрывом в пятнадцать минут! Время поротно останавливается по последнему. Время батальона – по последнему. Таким образом, вы помогаете добраться до финиша не только курсантам своей роты, но и из других рот! Всё понятно?
-- Так точно! – нестройно ответил батальон.
-- Сорок первая рота! На старт!
Вытянулась рука со стартовым пистолетом вверх. Осечка. Перезарядили. Снова осечка. Что-то не получается.
Комбат берет у кого-то из курсантов автомат, В рожок патрон, пристёгивает, передёргивает затвор, передаёт проверяющему.
Тот ствол вверх, стреляет в воздух:
-- Марш!
Резво сорок первая двинулась со старта, вытягиваясь в колонну по одному.
-- Сорок вторая рота, на старт!
Был виден «хвост» сорок первой.
-- А как быть с отстающими из сорок первой?
-- Никак. Сбрасывай с лыжни. Не фиг под ногами путаться! Не научился на лыжах кататься – не фиг в отпуск ездить!
-- Может прикопать?
-- Не получится. Заставят откопать. Сказали же, что до финиша должны дойти все!
-- Забыл я. А то бы хрен с ними. По весне оттаяли бы или бы сами на попутках бы добрались!
-- А с автоматом как быть?
-- Да. Автомат – это проблема. Автомат не простят. Будет всё училище снег просеивать.
-- Ладно, пусть живут.
-- Сорок вторая рота приготовится! На старт! Внимание! Марш!
На этот раз стартовый пистолет сработал как надо.
-- Вот. У сорок первой даже пистолет не стреляет как надо! Только из автомата их на старт загнать и можно!
И покатились! Вперёд, как всегда, выпустили спортсменов. Эти рвались к финишу со старта. Земцов сказал, что кто опередить сорок первую роту, то внеочередное увольнение обеспечено. Вне зависимости от оценок и «залётов».
Кто придёт после сорок третьей роты – минус сутки от отпуска летнего! И никаких скидок ни на что. Ни на самочувствие, что прибыл из южных регионов и толком не научился кататься на лыжах! Только вперёд! Вперёд! Вперёд! Поехали! Понеслась нелегкая!
Первые пять километров шли легко, не сбиваясь с темпа, сбрасывая с лыжни растянувшиеся остатки сорок первой роты. Кто не хотел добровольно уходить с лыжни, бесцеремонно тыкали в зад лыжной палкой. «Лыжню!» И по фигу было, что у кого-то сломалось крепление, или с палки слетело и потерялось стопорное кольцо. Никакого сострадания! Только вперед! Тебя никто жалеть не будет, если ты поможешь. Помогать – так только своим, из своей роты!
Лыжня раздолбана. Снег рыхлый, переворошённый, упал – ободрался о его острые, замороженные края. Дыхание сбивается.
-- Не могли гады, где обычно бегаем, на два круга запустить!
-- А как они учтут, что все правильно проехали, и где стрелять? По аэропорту, по домам или по дачам?
-- Да, по хрену! Там лучше! Я уже ноги стёр по самые яйца!
-- Сколько, как думаешь, мы прошли?
-- Не больше десятки!
-- А по моим ощущениям – все тридцать.
--Я по времени смотрю, а не по ощущениям. Если только ты не олимпийский чемпион!
Ещё километров через пять, казалось, что сил нет вообще. Впереди, возле деревьев толпилась большая группа курсантов. Недалеко от лыжни. Метров в пяти. Подкатились.
Из сорок первой и нашей роты парни просто стояли и ели мороженную ранетку прямо с веток. Это такой сорт яблока-дичок. Мелкие плоды. Скукоженные, сморщенные от мороза, но хоть какая-то еда. Какая-то глюкоза. Какая-то вода. Ягода хрустела на зубах мерзлым льдом, принося небольшое облегчение. Слабо, но утоляла жажду. Это лучше чем есть снег. Если подержать во рту немного, она размокала, охлаждая пересохшее горло. Вкусно! Очень вкусно! Некоторые ягоды, оттаяв, отдавали запах яблочного лета в нос.
Ещё! Ещё! Хочется горстями закидывать эти яблочки в рот и есть!
К нам подходили новые группы. Вот уже и из сорок третьей роты подтянулся авангард.
-- Пошли!
-- Ещё немного!
-- Ага! Покурить бы ещё!
-- Давай, покури! Чтобы дыхание окончательно перебить и сдохнуть, Я тебя не потащу!
-- Да, курить охота, но это смерти подобно. Ротный же сказал, что опаздунов в отпуске оставит!
-- Побежали?
-- Потопали.
И мы возобновили движение. Под горку весело. В горку печально.
Послышался звук училищного оркестра. Это он играл на старте-финише. Добавилось сил. Вот он – финиш!
Рядом с лыжней встречал Земцов.
Ротный смотрел на секундомер, махал рукой, подбадривал, орал сиплым сорванным голосом:
-- Давай! Давай! Поднажмите! Вперёд! Два наряда прощу!
А это уже стимул!!!
Из последних сил бросок на огневой рубеж. Сдёрнул автомат, в глазах кровавые круги, хватаю воздух как рыба ртом, пот заливает глаза. Какой к черту мороз! Шапка меховая насквозь пропиталась потом и схватилась снаружи инеем, а местами и коркочкой льда.
По условиям соревнований должны были стрелять пятнадцать патронов.
Вертков протянул снаряжённый магазин. По привычке, автоматически смотрю в контрольное отверстие, что ближе к основанию рожка. Магазин полон. Тридцать патронов.
Пытаюсь восстановить дыхание, унять сердце, навести резкость в глазах, пробиться сквозь красную пелену. Не получается.
-- Куда стрелять? – сиплю я, не видя мишеней.
-- Туда! – взводный указал направление стрельбы.
По направлению руки выставил автомат. Вертков поставил валенок на цевье автомата.
-- Огонь!
Скомандовал он.
Выпустил весь магазин одним нажатием спускового крючка. Все тридцать патронов.
Что? Куда? Попал? Не попал? Плевать! В белый свет, в копеечку? В сторону мишеней. По фигу всё! Добежал! И отпуск не просрал.
Показал, что оружие разряжено, контрольный спуск. Оружие на предохранитель. Кое-как поднялся. Побрёл к большой палатке. Кто-то не мог сам встать, ему помогали такие же бедолаги.
В палатке мне сунули алюминиевую армейскую кружку с обжигающим чёрным чаем, толстый ломоть ржаного хлеба с большим куском соленного сала из рассола. Вкуснее сала и чая я не ел и не пил!
Плюхнулся рядом с Максом Пономаревым.
-- Как сальцо?
-- Зашибись! – с полным ртом ответил я.
-- Смотри на бочку, какого года засол был.
На бочке было написано «1937».
-- Ни фига себе!
-- Начальник училища приказал, что НЗ обновляется, две бочки сала на батальон поставить!
-- Две бочки мало! Надо за добавкой топать!
-- Не дадут. Я уже пробовал просить.
-- Хреново!
-- Согласен!
-- Нас много. Сала мало!
Добрались до казармы. Есть и спать! Пасть подрубленным в постель. Ротный разрешил отбой раньше.
Ночью пошёл в туалет, воды попить, да, покурить. Казарма говорила. Казарма бредила во сне. Все заново переживала трудный день. Кто-то орал
-- Лыжню, сука!
-- Куда прёшь, скотина, не на базаре! Отдзынь отседова!
-- Лыжа! Лыжа сломалась! Парни, есть у кого запасная лыжа?! Парни, помогите, я в отпуск не поеду!
-- Не вижу мишени!!! Да, куда ты, блядь, побежала! Стой на месте! Товарищ капитан, мишень убегает! Ловите её! Иначе не попасть никак! Патроны дайте! Мало патронов! Да, стой же!
-- Воды! Воды!
Многие матом крыли комбата. Кому-то во сне мастерски удавалось рифмовать слово «звезда». Так они думали о первенстве газетчиков. Им-то что? Сиди в московской редакции, задницу грей, стучи на машинке с видом ученой обезьяны, фантазируй. А нам выполняй эти фантазии, облечённые в форму приказа Министра Обороны! Кто для нас эти газетчики? Поставщики туалетной бумаги, не более того. Кто будет читать этот бред?
И снова учёба, учёба, учёба. Если первый курс на нас давил новизной всего, то сейчас – учёбой. Теория за теорией. Никакой практики, кроме ЗАСа, и военной техники радиосвязи. Тут же – жёсткие нормативы по приему-передаче количества групп текста азбукой Морзе. Радиобмен. Ладно, когда однородный текст, или цифры или буквы, иногда запускали и смешанный – буквы-цифры. Мозг закипал.
Иногда, читая какой-нибудь текст, книгу, газету, что-то в мозгу срабатывало, и буквы трансформировались в знаки азбуки Морзе и текст превращался в нескончаемую череду смеси точек-тире.
Работа на телеграфном аппарате. Тут тоже нужно было уметь быстро набирать текст, при этом, не забывать переключать регистр на заглавную букву или переходить с русского на латинский и обратно. Ошибка? «Наша песня хороша – начинай сначала!»
Настройка радиостанции Р-140. На скорость. Выход в эфир, отработка задачи. Скорость, точность, до автоматизма. Ошибка – срыв боевой задачи. Хрен с тобой, тебя потом расстреляют, из-за тебя погибли люди. И не один, а сотни, а то и тысячи. Так нас учили. Скорость, внимание, автоматизм, умение думать при стеснённых обстоятельствах, при наличии ограниченных ресурсов. Противник ставит помехи, глушит тебя. Скорее. Темп. На запасной частоте (ЗПЧ) нет связи. Что делать? В какой модуляции работаешь? Думай! Установил связь? Радиобмен идёт? Плохо слышно? На боевых будет ещё хуже. «Самолёт» прослушал из-за помех? С тебя сдерут погоны и отправят поднимать сельское хозяйство на Колыму!
Ты пропустил «Монолит» – пиши прощальное письмо родителям. Тебя расстреляют. Из-за тебя погибли десятки тысяч военных и сотни тысяч штатских. Идите, товарищ курсант, сразу застрелитесь. Нечем застрелиться – тогда подавайте рапорт об отчислении. Вы – бездарь, пособник мирового сионизма и империализма, шпион НАТО и китайской разведки! С нами не надо воевать! Нужно иметь только с сотню выпускников КВВКУС в войсках, и войска не узнают, что началась война. И что они должны делать! Не будет армии, из-за таких лодырей, неспособных усвоить материал и отработать учебную задачу! Товарищи курсанты, на фронте не будет таких комфортных условий. Противник будет вести массированный артиллерийско-миномётный обстрел! Авиация будет обстреливать вас ракетами, НУРСами, бомбами, Система «Ассолт Брейкер» будет ставить помехи и наводить по излучению вашей антенны ракеты. А вы здесь сидите и хлопаете профессионально не пригодными глазами на меня. Вы ещё слезу пустите оттого, что не способны усвоить учебный материал! А если попадёте на заглубленный командный пункт служить, то там ответственность ещё больше. В ваших дрожащих от казённого спирта руках, будет ядерная безопасность страны! Противник нанёс удар, и ваши антенны уничтожены, боец из Средней Азии Урюкбаев из-за собственной неразумности, замкнул ноль на фазу, и подача воздуха прекратилась! У вас темно в глазах из-за нехватки кислорода, мозг выдаёт неправильную картинку, а вы должны принять сигналы боевого управления. Не приняли, исказили, и ракеты полетели не на США, а в мирную Эфиопию! Где служат наши советники! Вы – толпа баранов, одетых по недоразумению в курсантскую форму! Толпа чабанов, устроившихся в военное училище, потому что здесь ничего делать не надо! Дают рабочую одежду бесплатно, бесплатно кормят, бесплатно есть, где жить. Светло, тепло, мухи не кусают, таблетки и прививки бесплатно. Отцы – командиры вам в жопу дуют, преподаватели пытаются в ваши пустотелые головы вложить крупицу знаний и привить навыки, медведи в цирке на велосипеде катаются и на мотоциклах гоняют! Дикие животные, пойманные в лесу! Где вас отловили?! Что мартышка может усвоить как БМЗ (блок механического запоминания) на радиостанции настраивать! Вы же по ночам шляетесь по самоходам, водку трескаете, да баб своих за сиськи дёргаете! А днём на занятиях отсыпаетесь! Массированный десант агентов ЦРУ, БНД, РУМО! Куда только КГБ смотрит, когда вам допуска по первой форме к секретным документам давало! На летней сессии пакуйте чемоданы! Никого не пощажу! Зато в Афганистане спасу много солдатских жизней! Или вы думаете, что если всем батальон в Афганистан едете, так вам всё можно?! Хрен вам по всей казённой морде! Вы лучше здесь подохнете, при выполнении учебной задачи, чем из-за вашего не профессионализма хоть один солдат погибнет! А кто не способен усвоить учебную программу, значит, и нечего ему и дальше учиться! Мне ни за одного своего выпускника стыдно не было. И ни один строевой офицер мне не сказал, что мы выпускаем неучей! Мой предмет – самый главный! В войсках вам простят, когда вы не вспомните дату рождения Маркса и когда помер Энгельс с Каутским! Но отсутствие навыков работы на аппаратуре – не простят!
И такой вот монолог был на каждом предмете. Все преподаватели в один голос твердили нам, что их предмет самый важный. Что без оного мы сдадим сессию и в войсках в качестве офицеров нам нечего делать, лучше сразу отправляться паковать чемоданы.
По ночам уже не снились самоходы и женщины. Снилась учёба. Как будто что-то запорол, не выучил. Многие отказались от самоходов. По ночам учили, зубрили. И даже приход весны все воспринимали, что скоро летняя сессия.
Майские праздники. На это время выпадает дата для третьего курса. Кто-то не поленился и посчитал, что в это время проходит тысяча и одна ночь, проведённая в казарме!
А это юбилей! А это праздник! И его надо отмечать, как положено! Весело, непринуждённо! С затеями!
Затеи были традиционны.
И второй батальон не подкачал. На славу всего Училища!
Перво-наперво – начистить сапожным кремом сапоги скульптуре – барельефу, что была с тыльной стороны трибуны на плацу. Там стояла фигура похожая на неандертальца с дегенеративной рожей. На полусогнутых ногах с автоматом в руках.
Кто из курсантов или солдат лепил-ваял это чудовище – неизвестно. Но вид ужасный. «Угроза НАТО». Если бы все солдаты в СА были, то ни одной войны с Советским Союзом не было. Противник просто умирал бы от страха. Или смеха.
Как положено воину и по Уставу на этой обезьяне были сапоги. Барельеф был белый, то покрашенный бронзовой краской. И вот, по традиции, сапоги чистили – красили в чёрный цвет сапожный кремом.
Это первая традиция. Вторая – выложить из канатов, верёвок, простыней, пропитанных солярой число «1001» и поджечь в ночи!
Что было и исполнено!
И третье! В Кемерово стоит памятник великому русскому поэту Пушкину. Он, конечно, не бывал «в глубине сибирских руд», но памятник имеется. Сделан в человеческий рост. На постаменте. В центре города, рядом с центральной площадью. Милиции там полно! Охраняют они здания обкома, милиции и КГБ. Так нужно незаметно пробраться, и одеть на товарища Пушкина противогаз и плащ-палатку.
Сделано!
Утром изумлённые горожане узрели памятник – одно их излюбленных мест назначения встреч влюблённых, Великого Поэта в противогазе и плащ-палатке!
И в понедельник начальник Училища генерал Панкратов без микрофона орал на второй батальон, что они закоренелые негодяи!
Но парни сумели и сделали это! Не нарушили традиций! И всё училище гордилось ими!
Учёба! Учёба! Учёба!
А летний полевой выход был просто праздником. Отдыхом. Добежать? Можно! Тема полевого выхода – тропосферная связь. Это не профильный предмет. У многоканальщиков из сорок третьей и сорок четвертой роты – один из основных предметов. Радист может стать релейщиком, дальником, тропосферщиком, «космонавтом», а вот они никогда не станут радистом! Потому что ущербные! Бог не дал им таланта, усидчивости, упорства!
Радиостанции, носимые тоже были. Отработка учебных задач на них. Но это тоже не сложно.
Не полевой выход – санаторий!
В самоход в Ягуновку – с радиостанцией. За молоком, вином, по бабам!
Группа курсантов, с соблюдением мер маскировки, укрываясь за естественными складками местности, на самоподготовке отправились в поход. Цель: добыть на ферме молока, купить вина в сельпо и закуски. Состав группы – шесть человек.
Спиртное по «сухому закону» продавали после обеда, по две бутылки в руки. Но в Ягуновке с этим было по попроще. Если хорошо попросить и накинуть по двадцать-тридцать копеек сверху с бутылки, то отпускали в одни руки и по четыре-пять бутылок. Дорого, конечно, но оно того стоило!
Периодически выходя на связь, уточняя обстановку «базе», курсанты прибыли к магазину. Там уже стояла толпа страждущих местных.
Вежливо поинтересовались кто последний в очереди. Мужик поднял руку вверх.
-- Понятно. А кто первый?
Население напряглось.
-- Я первый! Без очереди не пущу!
-- Мужик, ты в армии служил?
-- И что?
-- Ты водку пьянствовал в армии, дисциплину хулиганил? Или задротом служил? Чмошником был?
-- Нормально служил. Как все!
-- Водку пил?
-- Ну.… Бывало…
-- Ты же её в самоходе брал, так? Чтобы оферы (офицеры) не поймали? По заборам лазил. Так?
-- Так, вот мы тоже.… В самоходе. И отсвечивать нам здесь нет никакого резону. Поймают – мало не покажется!
-- Мужики! Ну, вы же мужики, а не гандоны! Пустите без очереди, а? Как в память о службе! Сами же так же шкерились когда по девкам бегали, да, водку трескали! Пропустите без очереди, а?
-- Да, ладно!
-- Пусть проходят!
-- Я не против!
-- Сами такими же были!
-- Пустите военных!
Под одобрительный хор присутствующих, мы оттеснили недовольного первого. Он смотрел на нас как Ленин на буржуазию. Но нам уже было без разницы! Вот оно, небольшой приступочек и железное окошко, откуда продавали алкоголь.
-- Тридцать бутылок портвейна!
-- Не положено!
-- Мамаша! Нас здесь шестеро. Если надо, то ещё девять придёт, чтобы по две в руки!
-- Не положено!
-- По десять копеек сверху за бутылку! – шепотом в окошко.
-- По пятьдесят! – тихий ответ.
-- Побойся Бога! Откуда у военных такие деньги! По пятнадцать!
-- Давай деньги!
-- На!
Из окошка стали подавать бутылки. Их передавали вниз и быстро упаковывали в вещмешки.
Пока одни покупали основной продукт, Другие в магазине покупали закуску.
Откланялись с очередью.
-- Спасибо, мужики!
-- Спасибо!
-- Выручили!!!
Теперь за ферму –за молоком. Ведро с тряпицей, чтобы обвязать сверху было. Молоко, когда несёшь в ведре, чтобы не расплескалось наружу, обвязываешь сверху. Тем более, что когда несёшь быстро, да и по неровной поверхности.
Здесь тоже не было проблем. Добрые тётеньки дали ведро молока «сынкам».
Солнце припекает. Хорошо! Вышли из деревни, остановились, выпили. Хорошо сидеть под солнышком, греть спину. Птицы что-то поют, суслики в полях пересвистываются. Кто бы, что там не говорил, а жизнь хороша! И жить хорошо!
Потопали обратно. Мимо рукотворного пруда. Из него брали воду для полива. А также там разводили карасей, карпов для продажи и собственного потребления. На берегу сидело несколько рыбаков.
Пошли через дамбу.
Остановились покурить. Красота же! Несколько вентилей сверху.
-- Что это такое?
-- По осени поднимают задвижки – ворота. Воду слить, да, рыбу поймать.
-- Рыбу поймать?
-- Ну, да, её же здесь разводят!
-- А давай поймаем рыбу!
-- Как? Времени нет. Пока удочку найдём…
-- На хрен удочки! Ты же военный, вот и мысли масштабно! Поднимаем этот ворот!
-- А, что! Давай!
Сказано – сделано! С оханьем, матами, дружно начали поворачивать двухметровый вентиль-ворот.
Трое стояли внизу, у среза воды с сумками – авоськами – сетчатая такая. Удобно. Вода проходит, а рыба остаётся.
Медленно, с потугами, ворот начал подаваться.
-- О! Задвижка пошла! Давай ещё!
Многотонный поток воды устремился вниз.
-- Нормально! Сейчас рыба пойдёт! Поднимай выше!
-- Я сейчас слона рожу!
Поток воды ускорился. Напор вырос!
-- Хватит! А то смоет нас!
-- Как рыба пошла?
-- Пошла!
-- Есть!
-- Поймал!
-- Ага!
Поймали одну огромную рыбину. Почти метровый карп! Карпище! Всем карпам карп!
Пьяный, мокрый, счастливый курсант стоял.
-- А это я взводному – Барову отдам!
Местные рыбаки забегали.
-- Эй! Вы что там делаете?
-- Вода уходит!
-- Поля без воды останутся!
Наши отвечали просто:
-- Что ты о полях! Иди рыбу лови!
Народ и ломанулся за рыбой.
Наши попробовали завернуть обратно створку. Не получилось. Напор большой, да, и система заржавела.
-- Уходим, пока не поймали!
-- Сваливаем!
-- Парни! Уходим!
Два вещмешка рыбы, закуска, вино, ведро молока. В руках брыкающийся монстр-карп.
Постоянно выходят на связь:
-- «Ангар» на связь! Я – «Суслик»!
-- «Ангар» на связи.
-- Как дела?
-- Тихо. Как у вас?
-- Движемся. Надо встретить. Ведро забрать, рыбу, «горючее».
-- Какую рыбу?
-- Свежую. Живую.
-- Вы на рыбалку заглянули, иль у рыбаков отобрали?
-- Сами поймали. Потом расскажем. У поста с техникой НЗ.
-- Когда?
-- Минут через десять.
-- Принято. Встретим!
Встретили. Разгрузили. Те, кто ловил рыбу, промокли до трусов, в сапогах вода хлюпала.
Барову решили рыбину не отдавать, можно «спалиться». То, что в деревне шум поднимется – факт. А так – отрицать всё. Стоять на своём!
Думали, что делать с рыбой. Кто предлагал посолить, а потом с пивом! Взять по ведру пива на взвод. Успокоили. Где ты в «сухой закон» пиво надыбаешь? Решил просто сварить ухи. На костре два ведра ухи. В столовой взяли картошки, морковки, лука. Ужин удался! Портвейн под ушицу, с закусками! Потом ведро молока с хлебом. Был понос? Не было! Было хорошо!
Офицеры тоже были «под мухой» и вечером ничего не заметили.
Утром был щум-гам, переполох. Местный председатель прибежал, жаловался, что курсанты открыли вентили и почти весь пруд спустили. Рыба тоже почти вся ушла!
Взбешённый ротный прибежал к нам. Но вся рота стояла на своём, что колхозники, видать, сами напились и спустили воду, а на военных сваливают. Им бы алкашам только не работать. Все были честны и с ясным взором. И даже сержанты, комсомольский и партийный актив. Все пили-ели, все замараны, все в одном котле. Да, и не первый курс, что «арапа» колоться! Врёшь! На испуг не возьмёшь! Не молодые духи! Да, и стукачи поуспокоились. Можно и «тёмную» сделать. Ночью одеяло на голову и охаживают кто чем. Кто сапогами, кто дужкой от кровати, ВТО ремнём, а кто просто кулаком. И все разбежались. Кто бил комсомольского стукача или просто инициативного курсанта с извращенным понятием совести? Никто! Сам о косяк ударился.
На голову наше батальона свалилось огромное счастье! Оказывается, Главное управление ВУЗов МО СССР проводит ежегодный смотр-конкурс среди вторых курсов военных училищ страны, как же мы усвоили общевойсковую подготовку. По окончанию подводятся итоги. Понятно, что мы не можем соревноваться с Рязанским ВДВ или Киевским ВОКУ, где есть спецфакультет и готовят для разведки и спецназа. А вот среди училищ связи подводят итоги…
Было принято решение представить на смотр-конкурс образцово-показательную роту… Сорок первую!
-- Уф! Ну, и, Слава Богу!
-- Вот пусть их и строят!
-- Сессию сдавать надо!
-- Живи по Уставу – завоюешь Честь и Славу!
-- Что-то я сорок первой особо этого и не наблюдал. Закладывают своих только так! На счёт «раз-два»!
Но не всё так было безоблачно!
Начальник Училища собрал комиссию для предварительной оценки потенциала сорок первой роты…
Физо, строевая, Уставы, ОМП, общетактическая подготовка.
Комиссию возглавлял полковник Бачурин. Вывод? Рота не готова и её нельзя в таком состоянии выставлять на смотр-конкурс.
Было принято решение усилить на время проведения курсантами из других рот.
Где лучшие спортсмены? Правильно. В сорок второй и сорок третьей. Где лучшие строевики? В сорок второй.
На время проведения конкурса откомандировали наших парней в сорок первую.
Но это возможно проверить! Из военных билетов, страницу с закреплением оружия, где стоит фамилия, и подпись командира роты переставили. Журналы классные – завели второй с фамилиями «прикомандированных». ШДК (штатно-должностная книга) сорок первой роты была заведена вторая. Искусственно её «состарили». Всё-таки два года книге.
Остальному батальону, было, приказано готовится к строевому смотру. Учить свои обязанности, в зависимости от должности.
Все кто был исключён из комсомола, вернули комсомольские билеты. Никто никого не исключал! Гурову тоже вернули билет, мало того, проставили, что им уплачены комсомольские взносы за период отсутствия билета у него!!! Красота! Амнистия!
Комбат сначала ругался, орал, стращал, потом по-человечески попросил:
-- Товарищи курсанты! Не ходите вы в самоходы и не жрите водку во время проверки! Очень вас прошу! Поднимут по тревоге батальон, а вас нет на месте или пьяные в стельку! Поедете в отпуск – хоть в сопли дома. Сейчас – потерпите. Не позорьте училище!
Провели гигантский шмон. Выворачивали все тайники и нычки. Офицеры злобствовали. Особенно ротный. Все неуставные майки, «вшивники» были уничтожены. И опять… очередная, латаная, перелатанная, штопаная, перештопанная, видавшая виды, дорогая сердцу Лунёва, тельняшка.
Валерка молча смотрел, налившись как варённый рак, как ротный резал в очередной раз тельник. И уже так, что кусочки нельзя сшить. На полосы. Много полос. Стоявшие рядом успокаивали Боцмана:
-- Тихо, Валера! Тихо!
-- Потерпи, из отпуска новую привезёшь!
-- Я отомщу! — почти не размыкая губ, прошипел Лунь.
И отомстил… Строевой смотр батальона. Проверяющие москвичи ходят, проверяют форму одежды офицеров, сержантов, курсантов. Спрашивают обязанности, наличие военных билетов, соответствующих записей в них, платки носовые, расчески. Даже те, кому эти расчески не нужны, потому что подстригался коротко, и те обязаны иметь. В армии хоть и безобразно, зато единообразно!
Офицеров рот и батальонное командование оставили на своих местах. Они лишь обернувшись, могли с тревогой наблюдать, как отвечают курсанты на заданные вопросы и какие жалобы и предложения у них имеются к высокопоставленным проверяющим.
«Прикомандированных» поставили в строй сорок первой роты. И если «коренные» орали во всю глотку, так чтобы их ротный слышал:
-- Жалоб и заявлений не имею!
То наши, не приученные «прогибаться» отвечали сухо, задрав по-уставному подбородок в небо, сделав уставное лицо. Это их выделяло на фоне остальных «деревянных солдат Урфина Джуса». Оказалось, что и обязанности свои они знают лучше, чем аборигены. У проверяющих это вызывало сомнение, хоть и были наши из сорок третьей роты раскиданы по всем взводам.
Проверяли военные билеты. Там комар носа не подточит. Кроме одного момента, на который они внимания не обратили. У каждого военного билета есть свой номер. Уникальный номер. И он стоит одинаковый на всех страницах билета. А у наших была вставлена страница, с закреплением оружия с другим номером. Не увидели проверяющие его. Не обратили внимания.
В нашей роте проверяющие тоже не слышали много жалоб. А зачем жаловаться? Что изменится? Ты, дядя, укатишь в свою Москву, а мне здесь ещё учиться два года. А это очень много! Очень! И очень долго! И очень больно!
Но курсант Лунёв не утерпел. Отомстил командиру роты.
-- Курсант Лунёв!
Краткий осмотр курсанта. Краткий опрос по знанию обязанностей.
-- Жалобы и предложения имеются?
-- Так точно!
Проверяющий уже шагнул в другому курсанту, остановился, поднял блокнот, приготовился записывать.
Земцов, аж, подпрыгнул на месте. Он не мог слышать, но мог видеть, как Лунёв на что-то жалуется проверяющему.
-- Слушаю вас, записываю, курсант Лунёв!
-- Командир роты майор Земцов регулярно, постоянно изымает спортивные куртки, свитера, тельняшки и режет их! Многие покупают их, чтобы дома носить. А в караулах, на полигоне холодно. А он все режет и рвёт! Рвёт и режет! Курсанты заболевают от холода! Тем самым майор Земцов подрывает боеспособность Советской Армии!
-- Ну, вы загнули, товарищ курсант! Боеспособность армии! И много порвал, порезал?
-- Хватит одеть все развивающиеся страны мира! И на Африку ещё останется!
После смотра ротный вызвал Лунёва к себе в канцелярию. Устроил разнос. Хотел даже не пустить в отпуск, на что Валера ему ответил:
-- Только попробуйте! Я расскажу проверяющему про подмену в сорок первой роте нашими курсантами! А если и потом это сделаете – напишу в «Красную Звезду»!
Земцов замер. Налился краской от гнева. А что тут скажешь? Это подстава будет не только его самого, но и всего училища и начальника училища генерала Панкратова! А за такие вещи по голове не гладят! Так и стояли красные от злости друг на друга майор и курсант.
Земцов как грохнет кулаком по своему рабочему столу. Столешница пополам. Стол сложился внутрь. Всё, что лежало на столе, полетело, покатилось на пол.
-- Свободен!
-- Есть!
Лунёву объяснять больше не надо ничего. Под таким ударом могла оказаться и его голова.
В дверях столкнулся с дежурным по роте, который поспешил на грохот.
-- Товарищ майор! Что случилось?
-- Стол до утра починить!
-- Так это как?! Из чего я починю-то?
-- Не знаю как, но чтобы к утру было! Иначе с наряда никто не сменится! И хрен тебе, а не отпуск!
И поутру стол был починен. Сиял новой столешницей.
Откуда? Спёрли на автокафедре ночью. А сломанную прикрутили им. Как будто, так и было! И это с учетом того, что автокафедра сдавалась на ночь на сигнализацию!
И прошли совместно эту проверку! И потом подмены были. Особенно на сдаче физо. Почти взвод сорок вторая рота выставила! И взяли первое место по стране среди училищ связи! И командира сорок первой роты поощрили…
Тем курсантам, что участвовали в подмене, вышла амнистия – простили «залёты».
Ну, а сессия, так она на то и сессия, что ты должен все сдать. Сам. Вот и на кафедре марксизма-ленинизма нужно сдавать. Приходит курсант Кадыров из первого взвода. Из Таджикистана поступил. Тянет билет. И начинает командно-строевым голосом докладывать. Всё бы ничего, но рассказывал он на … таджикском языке. Мы-то знали, что по-русски он говорит, хоть с акцентом, но понятно. А сейчас… все уставились в ожидании развязки. В потоке восточного красноречия проскакивают знакомые уху слова, как Ленин, Маркс, Энгельс. И всё. Больше ничего не понятно. Совсем. Преподаватель слушает его. Часто на такие ухищрения Кадырова махали рукой. Мол, нацмен, что с него возьмёшь! Гарантировано из училища не вылетит до выпуска. Ставили отметку, и отпускали с миром. Здесь тоже он рассчитывал на подобный сценарий. Не прошёл номер… Преподаватель остановил фонтан красноречия на не русском языке:
-- Товарищ курсант по-русски докладывайте!
-- А я плёхо-плёхо по-русски. Никак! – Кадыров улыбается, виновато разводит руками.
-- Ну, вы же два года отучились. Неужели не научились говорить?
-- Плёхо-плёхо. Понимаю хуево, говорить не мог! – честные, невинные глаза смотрят по-собачьи преданно.
При этой фразе, майор вскочил и выбежал из аудитории.
Минут через пятнадцать вернулся в сопровождении старого подполковника. Тот сел напротив Кадырова:
-- Ну, что, курсант! Я пятнадцать лет в ТуркВО служил. Докладывай билет!
И выдал длинную фразу на таджикском языке.
У Кадырова глаза стали как две большие сковородки. И он сразу сник. Начал мямлить. Подполковник его спрашивал на таджикском языке дальше. Потом сказал, привычно и понятное нам, что Кадыров – осёл, и выгнал до следующей пересдачи.
Сессия сдана! Скоро в отпуск! Состояние отпускное! Некоторые, правда, не сдали! И готовятся к пересдаче.
Крайний караул перед отпуском. Наш взвод в наряде по столовой. Лето! Хорошо! Билеты куплены. Отвести наряд и через три дня – в ОТПУСК!
Работать никому не хочется, но надо училище кормить! А так лень!
Серёга Бровченко ушёл на задний двор столовой, лёг под трубой, чтобы солнышко в глаза не било и задремал. Хорошо спится, когда товарищи пашут! Курсант спит – служба идёт!
Гуров обнаружил пропажу «Бровкина». Обошёл всё и нашёл его. Собрал троих. Просто будить и воспитывать – скучно! От свиной туши обрезали соски и аккуратно сальной стороной прикрепили, чтобы не разбудить Серёгу.
А потом заорали в ухо:
-- Бровченко! Шухер! Ротный идёт! Подъём!
Курсант Бровченко, услышав страшные слова, резко вскочил, ударился лбом о трубу! Потом понёсся за обидчиками. Свиная шкура хорошо приклеилась к коже. Так и появилась кличка, которая была у Серёги до самого выпуска «Многососковый Бровченко»!
А потом…
Потом – в ОТПУСК!
Я возвращался домой!



Послесловие.
А потом было ещё два года учёбы и несколько десятков лет службы. Никто из батальона не попал в Афганистан. Через год после окончания война там закончилась. Но наука выживать и побеждать нам пригодилась на других войнах.
Почти весь личный состав выпускников сорок второй роты принимал участие в различных боевых действиях на территории России и бывшего Советского Союза.
В отличие от выпускников других рот, в сорок второй роте не было одной потери! За это низкий поклон командиру роты майору Земцову (сейчас он полковник запаса), командирам взводов, преподавательскому составу! Один из выпускников второго взвода сорок второй роты стал генералом. Ещё один генерал – выпускник сорок первой роты!
Были в нашей роте не боевые потери:
-- Мигаль Алексей;
-- Панкратов Николай;
-- Попов Евгений;
-- Бежко Вадим;
-- Лиханов Вадим.
Остальные – в строю, кто ещё служит, кто на пенсии, но готов встать на защиту России! 10.01.2015

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.