Unus ex multis, или Рыбалка на Тивериадском озере

Unus ex multis,
или
Рыбалка на Тивериадском озере



Главное действующее лицо этой истории – шевалье Комоджиа де Гальсен, граф Авонзак, - персонаж авантюрного плана, но имеющий вполне достоверный и узнаваемый исторический прототип.
С тем же успехом можно было бы назвать его Френсис Бэйкон, граф де Сен-Жермен, Джузеппе Бальзамо под именем графа Александра де Калиостро или Джованни Джиакомо Казанова под именем кавалера Сенгаль де Фарусси в честь венецианского сапожника Джеронимо Фаруссо; а также - маркиз де Монферрат, граф Белламар, или Аймар, шевалье Шеннинг, мистер Велдон, граф Салтыков, граф Тцароги, принц Ракоши, граф Габалис, граф Хомпеш, маркиз Лафайет, Питер Стьюарт, который жил в Северной Каролине под явно чужим именем, или таинственный джентльмен в черном, которого Джордж Вашингтон и Бенджамен Франклин называли просто «Профессор».
Загадка этих людей, которых считали самозванцами и авантюристами своего времени, не была разгадана вполне ни современниками, ни последующими исследователями. Тень их присутствия возникала в разных странах, на разных континентах и в разное время, даже тогда, когда каждый из них, по логике вещей, уже не мог существовать физически. Ложные имена, титулы и маски, окутанные тайной биографии – никто не знает их происхождения, целей миссии, которую они исполняли. Все было инсценировкой, даже их смерть.
Фамилии и имена действующих лиц изменены из уважения автора к праву частных лиц, желавших оградить себя от излишнего любопытства. Хоть тут все же нарушена тайна чужой переписки, однако дневники и письма для того и существуют, чтобы кто-то мог исподтишка заглянуть в чужие секреты.


Commediante in fortuna ∆ Полспасибо за воспоминания ∆ Эпистолярный роман с венецианской графинюшкой ∆ Мемуары как средство от геморроя ∆ Citoyen du monde ∆ Киннереф – море Галилейское ∆ Явление встречника на фоне залетевшей кометы ∆ Куда я иду, туда вы не можете придти… ∆ Таинственное прорицание Странника ∆ Condemno, ibis in crucem ∆ Молитвы подпирают небо и землю ∆ Неведения планов небесного Творца ∆ Постижение смысла и есть вода живая ∆ Пища души человеческой ∆ И помазал брением глаза слепому ∆ Я есмь сын человеческий... ∆ Что же - первопричина всего сущего? ∆ Unus ex multis – единый и многоликий ∆


Шевалье Камоджиа де Гальсену,
графу Авонзаку


Ваше сиятельство, мой добрый друг!

Вы пишете в одном из Ваших посланий, что завещаете мне после смерти Ваши «Мемуары», обнимающие пятнадцать томов, но отказываетесь прислать мне даже небольшой отрывок. Весьма Вам благодарна за будущие выгоды, которые Вы, граф, лукавый commediante in fortuna (ит.: удачливый комедиант), сулили мне, но предпочитаю обойтись без них еще много-много лет. Ваши произведения, вероятно, также неприличны, chronigue scandaleuse (скандальная хроника), как и то, что рассказывают Ваши недоброжелатели.
Я устала от Ваших пустых уверток, которые есть не что иное, как ухаживания уставшего от побед светского ловеласа, лениво размышляющего, стоит ли ему поймать в свои сети еще одну молодую тресетте (ит.: дурочку). У Вас ничего не выйдет, eccelenza! (ит.: ваше сиятельство)
Кроме того, граф, Вы обещаете мне то, что давно Вам не принадлежит. На Вашей посмертной славе не заработать и полграции. До меня дошли известия, что монсеньор Видерхольт скупил Ваши рукописи tutti quanti d’un gesto (ит.: все вместе и одним махом), как прежние, так и будущие, какие Вам еще предстоит доверить бумаге.
Не стыдно ли Вам, monsignor Avonsak, обманывать Вашу юную корреспондентку столь бессовестным образом?
Впрочем, у Вас есть надежда на помилование.
Я слышала от маркизы Д’Уфре пересказ одного Вашего анекдота, в котором упоминается встреча с загадочным проповедником из Галилеи, будто бы имевшей место во время путешествия к святым местам в Палестине. Меня чрезвычайно взволновал сей сюжет, хотя многое я не поняла, быть может, из-за краткости изложения, поэтому прошу рассказать мне его в целом виде, со всеми подробностями.
Напишите мне о Вашем здоровье, я очень беспокоюсь за Вас, граф (уже без всяких шуток).
Buon di, monsignor, и не медлите с ответом, как в прошлый раз. (Пожелания типа «Добрый день» используются в Италии, как при встрече, так и при прощании.)

Ваша верная поклонница,

Сесилия Форрендог.



Венеция,
Палаццо Санта-Мария дель Фьоре.

28 августа 1797 года от Рождества Христова.




* * *


Графине Сесилии де Форрендог,
Палаццо Санта-Мария дель Фьоре,
Венеция.


Carina mia! (ит.: дорогая моя.)

Судьба одарила меня, человека свободного, удивительными приключениями и завидной памятью – единственным правдивым летописцем бурной жизни citoyen du monde (ит.: гражданин Вселенной). Не только лень и неспособность усердно заниматься одним каким-то делом удерживает меня от написания полных мемуаров. Высокий ум, воплощенный в оболочку слов, меркнет под нападками бездарной критики.
Однако Ваша просьба, милая графиня, отписать Вам, какую шутку сыграл со мной случай. Вы, как я припоминаю, назвали меня commediante in fortuna? – вернее было сказать: il corrige la fortune (ит.: исправляющий ошибки Фортуны), заставила меня отбросить беспечность, чтобы без прикрас и философских ухищрений, свойственных литературному честолюбию, составить исторический анекдот о сюрпризах Провидения – подлинных событиях, имевших место во время частых и по преимуществу вынужденных странствий. Надеюсь, что результат моих усилий не останется в Вашем архиве, как нераспечатанная La Gerusalemme liberate («Освобожденный Иерусалим», сочинение Торквато Тассо) на пыльной книжной полке.
Прошу Вашего снисхождения к начинающему литератору, если Вы сочтете мои записки достойными драматического выражения. Ни один смертный не справился столь же успешно с божественным глаголом, как Творец великой Книги Жизни.

Очень любезно с Вашей стороны, сударыня, интересоваться моим здоровьем.
Подагра, ревматизм и геморрой - non erubesco evangelium ( ит.: «Я не стыжусь в этом признаться»). Мои воспоминания – единственное лекарство от проклятой старости. Но чем дальше продвигается работа над precis da ma vie (ит.: очерк моей жизни), тем больше я убеждаюсь, что эти записки достойны сожжения.
Мне ненавистна мысль, что когда я займу свое место среди тех, кого уже нет, какой-нибудь страдающий запорами пурист станет вносить в мою рукопись исправления и вымарывать то, что не понравится цензуре.



P.S.
Кстати, Ваш подарок – я назвал ее Меланпига – прелестное создание, но продолжает бессовестно гадить на моем персидском ковре, за что Вам низко кланяюсь. (прим.: графиня подарила шевалье де Гальсену маленькую собачку в черных пятнах, которую тот назвал Мелампига за ее дурные привычки – Чернозадка.)


Ваш преданный поклонник, poete errant de ravage en ravage (фр.: поэт, странствующий от берега до берега),
Комоджиа Авонзак, шевалье де Гальсен,


Богемия, Дукс,
самое проклятое место на свете.

12 ноября 1797 года.





* * *


Выехав рано утром из Дамаска, минуя Кессарию Филиппову, граф направлялся в Назарет и далее - через Мегиддо и Самарию в Иерусалим с целью посетить святые места, известные по умоминанию в Пятикнижии. Лишь на третий день пути со всяческими недоразумениями, недостойными того, чтобы подробно описывать их в настоящем повествовании, достигнув побережья Киннерефа, более известного как море Галилейское, где-то между Магдалой и Тивериадой, путники решили сделать привал, поскольку день клонился к закату и естество требовало отдыха и подкрепления.
Пока слуга графа и возничий готовили ужин, шевалье де Гальсен, любуясь библейским закатом, решил пройтись по берегу озера, усеянного ракушками.
Для стороннего наблюдателя, знакомого с традициями здешних мест, внешний вид путешественника был в явном противоречии с окружающей обстановкой: удачно скроенный походный бархатный камзол пепельного цвета, расшитый парчовый жилет, тонкой ткани белоснежная сорочка с брюссельским жабо и венецианскими кружевными манжетами, желтые шелковые чулки, фетровая шляпа в тон камзола с белой каймой, золотой лорнет и украшенная драгоценными каменьями шпага из аглицской стали.
Такой облик более уместен в театральной ложе, где в перерывах действа подают дамам клюквенное желе и восточный щербет, а кавалеры угощаются из осыпанной бриллиантами табакерки мексиканским нюхательным табаком. Однако граф не менял своих привычек и пристрастий, даже испытывая трудности многодневного путешествия, что требовало, конечно, известных усилий.
Тут произошла встреча, которая запала в памяти неразрешенными загадками, ибо необычность ее оценит читатель в ходе дальнейшего рассказа.
Если шевалье уподобить метеоритному телу, занесенному из иной галактики, то по-иному выглядел встречник. Пожелтевший хитон грубой материи, подвязанный бечевой, плетеные сандалии на голых ногах.
Возраст его определить было трудно, но по ряду признаков граф определил, что давно наступившая пора зрелости вывела путника в преклонные лета, хотя он был довольно крепок и лишен примет старческой дряхлости.
Вот его портрет, каким сохранился он в памяти в прошествии многих лет.

(прим.: Второй персонаж – не менее таинственное лицо, хотя и его черты очень знакомы. Имя молчаливого пустынника могло быть просто Наби, кто-то знал его как Иешуа Хамассия, Иисус Бен Пантер, Иегошуа Назареянин, Иешуа из Назарета, Мельхизадек, Хирам Абиф; он мог явиться под любым именем и в разном обличье, потому его называют просто: Странник, - ибо мало кто знает цели его и пути, которые он выбирает. Он, без сомнения, – Человек и, как каждый сущий, мог ошибаться, принимая свои воззрения за реальность.
Что столкнуло этих двух загадочных лиц в одно время в столь необычном месте - на берегу Тивериадского озера, или Галилейского моря, - неизвестно, такова, видно, воля Судьбы, и нам не дано понять, для чего скрещиваются разные дороги и какой перекресток самый важный в нашей жизни.)

Волосы волнистые и вьющиеся, разделенные пробором посередине, ниспадающие на плечи, как принято у назареев (прим.: назареи, или назары, – раннехристианская секта евреев, почитающих Помазанника Божия как праведного человека. Они почитали «Евангелием от Петра», который также, согласно Талмуду, был назареем, из тех, что откололись от последователей Иоанна Крестителя. Предполагается, что халдейские маги устраивали «мистерии жизни» в Назарее (позднее – Назарет) задолго до появления законов Моисея. Между назареями и «избранными Израиля», ортодоксальными евреями, всегда существовали непреодолимые теологические противоречия, что и нашло отражение в Библии. Назары были объявлены еретической сектой). Покрытое загаром лицо с высоким лбом, испещренным линиями морщин, тонкие сжатые губы, искривленный горбатый нос. Такое лицо никогда бы не могло быть отчеканено на монетах, ибо лишено было металлической резкости черт и мужественного изящества профиля. Казалось, сама природа скрывает что-то в этом человеке, который мог легко затеряться в толпе странствующих оборванцев.
Однако и в нем самом, и в манере держаться, и даже в этой неуловимости черт лица было какое-то магнетическое притяжение, что заставляло обратить на него внимание и вызывало почтительное уважение.
Он составлял несущественную часть окружающего пейзажа, не выделялся в нем ярким пятном, однако же, было что-то завораживающее именно в этом присутствии. И граф, подстрекаемый любопытством путешественника из иного мира, не смог удержать себя от того, чтобы подойти ближе и остановиться рядом со странным незнакомцем.
- Откуда ты? – обратился шевалье де Гальсен к встречнику, стремясь завязать непринужденный разговор.
- Из Времени, которое еще не исполнилось. Зачем тебе знать? Туда нет пути.
- Ты чего-то ждешь здесь?
- Грозы.
- Как зовут тебя, позволь поинтересоваться?
- Когда появляюсь, ко мне обращаются: «Здравствуй, Незнакомец»; когда ухожу, говорят: «У нас был Странник».
«Действительно, какая разница, - подумал шевалье, - чаще всего не зная имени случайного спутника, говоришь с ним откровеннее, чем со старым знакомым». И все же правила приличия требовали, чтобы он представился, раз никто другой не мог сделать это за него:
- Граф Авонзак из...
- Знаю, кто ты и откуда пришел, - тот прервал попытку познакомиться, нимало, впрочем, удивив графа своей осведомленностью, поскольку он не успел еще в тех местах свести с кем-то близкое знакомство.
- Значит, ведаешь и то, куда я направляюсь? – шутливо спросил граф, предполагая, что некоторая легкость в разговоре поможет им легче понимать друг друга, тем более что его знание ханаанейского диалекта было лишь следствием случайного образования и давалось с трудом, в отличие от родного итальянского или благородной латыни (прим.: известно, что шевалье де Сенгаль изучал каббалу в ессейской общине, что было бы невозможно без знания древнееврейского языка, и защитил диссертацию по каноническому праву на тему: «Utrum Hebraei possint construere novas synagogas»).
Ответ Странника вызвал лишь еще большее удивление и неподдельный интерес:
- Блуждающая тень среди бессмертных, пепел, развеваемый ветром Времени. Твой путь по воде.
Граф попытался расспросить его, что это значит, но Странник вдруг замкнулся в себе, и ответом ему было одно молчание.
Так продолжалось довольно долго. Пытаясь разгадать, что было предметом созерцания Странника, шевалье де Гальсен стал всматриваться в том же направлении.
Лазурное озеро, заключенное, словно в золотую чашу, в каменную оправу гор, светилось спокойным сиянием заходящего дня. Вечная гармония мира слилась здесь вполне с земной природой. Как будто никогда не было тут бурь, разметающих рыболовные тони, губящих с беспощадностью неумолимой стихии утлые суденышки местных рыбаков.
Наверное, в такое же предзакатное время тихого дня небесный Посланник переплывал воды Тивериадского озера, а потом, окруженный теснившимися вокруг него последователями, радостно внимавшими каждому слову возлюбленного Учителя, в преддверии Пасхи иудейской вел неспешный разговор со своей духовной семьей, раскрывая перед их взором всю необъятность неба, ту верховную Истину, которая таинственной силой соединяет человека с миром невидимым, царством Духа.
Еще не было предательства учеников, погони, неправедного суда и жестокого приговора: «Condemno, ibis in crucem» (прим.: так звучал приговор Пилата, но этих слов нет в новозаветных книгах Библии), мученической смерти, и, казалось, их путь всегда будет усеян цветами любви, вера и надежда наполняли души необычайным светом, отторгая все грубое и жестокое, что наполняет бытие. Искупление страждущего человечества обещал равный им, сын человеческий, ибо кто прощает, тот творит освобождение.
Чтобы святому поверили, он должен чудить, курить опиум, устраивать сеансы демонстрации струпьев на теле, тогда бессвязные речи блаженного внушают благоговейное почитание. И енгаддийский провидец (прим.: в Маовитских горах, возле Энгадди, где была община ессеев, в потайном гроте Иешуа из Назарета проходил испытание одиночеством, где и услышал он голос свыше о своем предназначении) оставил легенду о чуде, как накормил пять тысяч голодных пятью ячменными хлебами и двумя рыбками, а все, что осталось, собрали и наполнили до верха двенадцать коробов.
Сытые адепты надеялись встретить зарю царства небесного на этом берегу его любимого озера.
Но дул сильный северный ветер, волновалось море Галилейское, и Посланник, идущий по водам, не был в безопасности нигде.
Усталое Солнце, наконец, село за горизонтом, лишь пурпурная полоса за темным очертанием гор еще освещала покрасневшие воды озера.
Занятый созерцанием драматического пейзажа, граф одновременно размышлял над ответом Странника.
«Путь твой по воде» - что это означало, и было ли в таком предвидении понимание его будущности или неясные слова оставались лишь замысловатым оборотом речи загадочного собеседника?
Шевалье де Гальсен считал, что вера в силу Судьбы есть химера воображения, которая обязана своим рождением как религии, так и атеизму.
«Я верую в существование высшего Творца всякого бытия, в нем я никогда не сомневался, ибо всегда уповал на божественное Провидение, прибегая к Нему с молитвами во всех началах моих, и каждый раз бывал услышан», - по-видимому, такими были его мысли в тот момент.
- Молитвы подпирают небо и землю, - Странник неожиданно оборвал внутренний монолог графа.
Путешественника поразил не сам этот голос, сломавший тишину, очень тихий, но отчего-то звучный и отчетливый, а то, что, как ему показалось, Странник отвечал на невысказанные вслух размышления. Графу очень хотелось поддержать прерванный диалог, тем более что он чувствовал некоторую неловкость оттого, что мог быть лишним в этом соседстве, нарушив уединение Странника, и он сказал:
- Отчаяние убивает, понимание же гармонии Природы рассеивает горестное уныние, муки безысходности, и, помолившись, человек получает уверенность в своих действиях.
- Таков Человек, - тихо произнес Странник, и эта констатация никак не была продолжена.
- Божественное Провидение неисповедимо, - продолжал граф, все еще надеясь вызвать у собеседника большее красноречие. – Как владыка сущего отвращает от нас неминуемые несчастия? Мы можем только молить его о помощи, но неведение – единственное прибежище нашей веры. Хоть видимость и не столь оптимистична, мы счастливы в надежде, что ниспосланная по нашей молитве благодать хотя бы сократила удары Судьбы.
- Рожденный от плоти не принимает свидетельства Духа. Таков человек, от мира сего, - снова повторил Странник. Теперь это прозвучало, как приговор.
- Сущее на небесах нам неведомо, - согласился граф.- Но человек тем менее свободен, чем большую силу он предписывает предначертанию.
- Голос, рожденный от Духа, слышен даже в тишине, его дыхание - в буре, палящем вихре от пустыни и легком дуновении ветра. Как может человек судить Свет, от начала сущего, не ведая, откуда пришел он и в чем цель принятого на себя! – это был не вопрос Странника, а скорее утверждение факта человеческого неведения планов божественного Творца.
- Даровав человеку разум, Создатель допустил возможность своего небытия, - в полемическом задоре заявил граф. - Но, подвергнув свое творение разрушительному искушению страстями, он вновь подчинил его себе, ибо мало таких мудрых, кто может властвовать над своими желаниями.
- Свет проявляется во Тьме. Доброе, как и злое, освещено приходящим свыше, - услышал граф в ответ.
Странник не отводил глаз от озера, но шевалье де Гальсен понял, что не является преткновением его глубокому созерцанию. Он отвечал, не проявляя ни любопытства, ни стремления спорить, но он видел и слышал собеседника, что уже радовало.
- Очень часто я имел случай убеждаться, что везение посещало меня в результате какой-нибудь случайности или даже безрассудного шага, который, казалось, может увлечь меня в пропасть. И, наоборот, как я наблюдал за другими, вполне благоразумное поведение не спасает от несчастий и ошибок, - граф посчитал, что его искренность вызовет ответную реакцию, и хотел найти в репликах Странника подтверждение своей убежденности в примате разума над бездумной верой. – Никогда не метя в определенную цель, я придерживался в жизни одной только системы, состоявшей в том, чтобы идти туда, куда веет ветер.
Уверенный в своей правоте, легко утешался, что совершаю ошибки, мне даже доставляло удовольствие сбиваться с дороги, ведомый не планом, а чувствами, не заботясь, жил ли я в постоянном заблуждении относительно цели моего бытия.
Мне казалось: если ты не сотворил вещей, достойных подражания, не стоит, по крайней мере, повторять мерзостей других людей.
Дурача глупцов, я мстил за себя, ибо мой разум, как частица божественного создания, пребывал в окружении пустоты – самонадеянных и заносчивых простофиль, защищенных непроницаемой броней своей глупости.
Меня бесило сознание того, что сам я неминуемо становлюсь в их обществе таким же пустотелым существом. И подобный образ мыслей, конечно, отвращал меня от смирения и справедливости, я старался быть постоянно настороже и не слишком усердно порицал себя за излишнее самомнение и бесстыдное хвастовство. - Видя в своем собеседнике человека, умудренного познанием и опытом испытаний, графу неожиданно захотелось высказать итог прожитой жизни, быть может, еще не вполне осмысленный.
Ощущая себя частью Вселенной, он говорил в пространство, воображая, что его будущность в какой-то мере теперь зависит от глубины отчета в своих поступках, но, как живущий лишь моментом реальности, он никогда не давал себе труда тревожиться о том, что не знает ожидающего его впереди.
Размышляя вслух, граф пренебрегал тем, что истинная вера не приемлет сомнений. Он знал, что существует, ибо чувствовал, и был уверен, что перестал бы существовать, если бы не стал чувствовать и сомневаться.
Неужели же Истина предписывает нам хранить глубокое молчание?
- Утоляющий жажду лишь разжигает ее. – Граф понял, что Странник говорит о жажде духовной, ибо постижение смысла и есть вода живая, и не происходит насыщение ею, так как колодезь мудрости не имеет глубины.
Познание же Истины означает смерть.
(прим.: видимо, шевалье де Гальсен имеет в виду «философскую смерть». Э.Фромм называл «истинной смертью» тенденцию к самоуничтожению как результат комплекса неполноценности. Е.П.Блаватская же издевалась в «Тайной доктрине» над научной физиологией, которая понимает «разум» как временную функцию материального мозга). Но ведь итогом познания может стать смерть физическая, ибо сказано: «Ищете убить меня, Человека, сказавшего вам Истину».)
- Память моя хранит ощущения и впечатления, vivere cogitare est (лат.: «Жить значит мыслить», Цицерон «Тускуланские беседы). Орган мышления, позволяющий мне познавать мир в сопоставлениях, делаемых для исследования соотношений, находится в голове. Но как нематериальная субстанция, которую нельзя тронуть, душа, черпает из вечного источника жизни? Дано ли мне разъяснить эту тайну? Раз я смогу собственным разумением дойти до полной уверенности в бессмертии лишь после того, как перестану жить, да простится мне, что я не слишком торопился в достижении сей истины, так как знание, постигаемое ценой жизни, стоит слишком дорого. Не проще ли удовольствоваться сознанием, что, почитая Бога, я удерживаю себя от совершения дурных поступков, памятуя, что не следует кормить змей.
- Взрастивший собирает плод в жизнь вечную, но только поверит, увидев своими глазами воду, превращенную в вино. Чудесами пророки ищут чести в своем отечестве, но их удел – толковать знамения. Исцеление приносит возмущение вод в купели. Ищут не те, что видели чудо, но познавшие вкус Истины. Плоть небесная животворит – пища души человеческой, глагол вечной жизни.
- Истина в том, - возразил граф, - что человек в земной жизни хочет получить сполна удовольствий, хотя надежда на загробную жизнь и питает его веру…
- Ты слеп! – бесцеремонно оборвал его Странник. – Веру питает кровь. Бог есть иное, чем слава его.
Шевалье де Гальсену хотелось удержать собеседника в споре, в расчете на то, что полемический задор подтолкнет того на большую открытость. Потому он вновь прибег к парадоксу веры:
- Разве слепота или иной недуг даны человеку, чтобы подтвердить бытие Божие?
(прим.: По поводу страданий Лазаря из Вифании в «Святом благовествование от Иоанна» сказано, что «это болезнь не к смерти, но к славе Божией».)
- Базарный целитель обещает страдальцу избавление от недуга обманом, маг лечит в силу знаний своих. От века не слышано, чтобы кто-то отверз очи слепорожденному. Никто не вернет слепцу того, что тот потерял. Прозрение духа зависит от стремления познать Истину.
- Поиск Истины не есть необходимость сознательного существования. А как же Лазарь из Вифании? – удивился граф. - Или это сказка для темной толпы, жаждущей чуда?
- Разум твой – бездна неведения. Лишь глупец нагружает создателя своими заботами. Недуг бичует только тело, слепота же отрицания поражает душу.
Сказав это, Странник, искренне раздосадованный, видно, духовной слепотой собеседника, в сердцах сплюнул на песок. Граф не посчитал этот непочтительный жест за исцелительное средство бродячего терапевта. (прим.: терапевтами, т.е. целителями, которые изгоняли бесов посредством магических заклинаний, считались приверженцы раннехристианской секты ессеев; ответвлением их общины были назареи.)
Странник молчал. Склонившись низко, он писал перстом на песке геометрические фигуры: треугольник, квадрат, круг и еще какие-то непонятные знаки, больше не обращая на шевалье де Гальсена никакого внимания.
«Наверное, я показался ему родней Близнеца, готовым вложить персты в раны, чтобы удостовериться, истекают ли они кровью», - подумал граф и счел благопристойным не докучать более разговорами странному встречнику, хоть и сожалел, что все так неудачно завершилось.
Вернулись рыбачьи лодки без улова.
(прим.: так же, как в тот день, когда при море Тивериадском рыбаки Симон по имени Петр, Фома, называемый Близнец, и Нафанаил из Канны Галилейской, вернулись с пустыми сетями и не признали во встреченном на берегу назарайосе, отчужденном от других людей скитальце, своего духовного наставника.)
Стадо овец погнали с водопоя в Магдалу, граф и его спутники пошли вслед за пастухами, оставив пустынника одного на берегу.
Что значила эта встреча в жизни графа? – предполагать о том ему было не дано. Он лишь сожалел, что так и не удосужился расспросить Странника о значении данного ему предсказания.
(прим.: у автора есть возможность забежать во времени вперед, чтобы убедиться в исполнении предсказания Странника о том, что жизненный путь графа лежал «к воде». По одной версии, граф Авонзак скончался на руках высокопоставленной персоны, принца крови, но ей нет никаких достоверных подтверждений. А вот, как описаны последние мгновения жизни шевалье де Гальсена в одной старой книге, верить которой, впрочем, также нет веских оснований: «Он очутился в пучине волн, спасения не было, он тонул. Возможно, его последней мыслью было радостное удовлетворение оттого, что законченное произведение должно быть найдено вместе с грузом парохода, потому что оно заперто было в железном ящике. Еще один последний вздох… последнее захлебывание… и графа не стало». Воспоминаний Камоджиа Авонзака полностью в оригинале никто не видел, потому описанный в письме знакомой мадемуазель эпизод его биографии так и остался тайной частной переписки.)

Но более всего графа мучил вопрос: кто он, этот таинственный Странник? Ибо поверить в свою догадку он никак не мог, более доверяясь логике, чем ощущениям.

(прим.: Иисус после своего воскресения явился своим ученикам в четвертый раз, считая первое появление перед Марией Магдалиной, и ученики не узнали его. И никто не посмел спросить его: «Кто ты?».
Не боги вызывают неверие, а физическое их непроявление, ведь сказано в Писании: «Я – хлеб живой, сшедший с небес: ядущий хлеб сей будет жить вовек… Я есмь дверь: кто войдет мною, тот спасется… Я есмь воскресение и жизнь… Я есмь путь и истина… Я есмь истинная виноградная Лоза» (Ин 6:51; 10:9; 11:25; 14:6; 15:1.). А значит, во всем есть божественное проявление, хоть в материальном, хоть в чуде падающей с неба манны, но у Бога нет лица, и всякий, кто претендует на это место, по «Кодексу назареев» (Codex Nazaræus), есть Нэбу, то есть ложный мессия.

В конце концов, тела являются лишь местом приспособления разума к видоизменениям общемировой материи. Странник мог предстать в любом обличье. Мы видим то, что хотим видеть. И верим сомнительным символам больше, чем разуму. Задавая собеседнику вопрос: «Что есть Истина?», уверены, что сами знаем ответ: она непостижима. Но если найдется кто-то, сказавший: «Я знаю путь к Истине, он иной, чем выбранный тобою!», - его распнут и привалят сверху могильным камнем.
Зачем считать песчинки моря Тивериадского, измерять твердость камня и текучесть воды, освобождать корни дерева от вплетения земли, заносясь мыслью до такой крайности, откуда теряется обратный путь, и все для того, чтобы в языке своем отделить суетное от главного, ложь от правды? Этим исследованием не познать первопричину всего сущего. Есть высокое вероятие того, что все, творимое на Земле будет извращено. Подлинно только то, что мы – люди, и с нами умрет наша мудрость.



* * *



Словно кто-то коснулся плеча графа и тормошил его, пробудив ото сна…
Налетел сильный ветер, срывавший самодельные палатки на берегу озера. Поднятый в воздух песок набивался в одежду, хрустел во рту, в ушах, в волосах, застилал глаза.
Граф с трудом различил сгорбленные фигуры людей, бредущих по пустыне с надеждой найти приют у ближайшего жилья. Ветер сбивал их с ног и засыпал песком.
Неожиданно пылевая буря стихла, стало тихо как перед грозой. Природа затаилась в ожидании. Скалистые горы зашатались от этой тишины. Измученные в конец люди валились ниц, не в силах идти дальше. Пока они сопротивлялись буре, кто-то еще держался на ногах. Голод и усталость довершили дело.
Вглядываясь невидящими глазами в темное стеклянное море, полное мерцающих очей, они воздевали к Всевидящему руки в мольбе от альфы до омеги ниспослать им воду и еду.
Видно, кто-то услышал их стоны: раздался пугающий вещий грохот небесного Трубача космической Галатеи. На прояснившемся небосклоне зажглись в руках Великого Зодчего отрасли семисвечника Меноры.

(прим.: в «Откровении» упомянуто свечение, подобное «халколивану, раскаленному в печи» - Отк. 1:15. Халколиван – сказочный металл, излучающий яркий свет, его сравнивают с хашмалом, что значит: «огонь, свет пламени».
Напротив небесного Трона находится созвездие Кассиопеи. А семисвечник - священный «Светильник Знания в Слове» мог держать в руках лишь тот, кто измерил Вселенную бичевой и установил порядок строительным отвесом – Муж с землемерной вервью из видения пророка Захарии, т.е. Змиедержец, верховный правитель Зодиака, «держащий семь звезд в деснице своей» - Большую Медведицу.)

Под Северным Венцом собрались Телец, Лев, Пегас и Стрелец. На лунный диск забралась прекрасная Дева с венком из Волос Вереники, украшенным двенадцатью крупными звездами (прим.: 12 – число силы, магический знак сотворения мира и перерождения в истине, символ Святой Троицы, присутствующей в земном бытие, «час рождения Солнца» Евангельских апостолов тоже было 12). Мимо путеводного знака через перекресток небесных дорог пробежал игривый Овен (прим.: перекрещение небесного экватора и эклиптики - Сион, т.е. по-еврейски: «придорожная веха, путеводный указатель»).
Новый глас трубы – и алая молния осветила поверженных. Пошел сильный ливень: воды просили у неба измученные странники. Еще один разряд сквозь завесу дождя – Волопас опрокинул небесный жертвенник, потоптал разбушевавшейся стихией виноградную лозу, и море Галилейское залилось кровавым блеском.

(прим.: здесь автор записок, судя по всему, приводит поэтическое отражение небесных событий. Когда вместе с Солнцем заходит созвездие Девы, на западе спускается на горизонт некий вестник с серпом в руках, имеющий власть над огнем, - это созвездие Волопаса. Кажется, что он отошел от взошедшего на юго-западе созвездия Жертвенника и затоптал ногами гроздья винограда – звезду Виноградницу, даже «разлилась кровь» – полоса вечерней зари - до группы звезд под названием Конские Узды в созвездии Возничего.)

Третий разряд молнии совпал с падением горящей как небесный факел кометы. Земля покрылась пеплом и гарью. И сделалось затмение ночного светила по всей земле. И лил сильный дождь, словно Ной не получил обещание, что второго потопа не случится, и опрокинулись чаши небесного плача.
Жаждавшие от неба пития получили воду в избытке. Небеса разверзлись, и небесная река хлынула на землю сплошным потоком. Люди открывали рты и жадно глотали, хоть была она горька, как absinthium (лат.: Artemisia absinthium – полынь горькая).
И многие из них умерли от горьких вод небесных.
Тут налетела туча саранчи - так много, что не видно стало соседа. Голодные люди набивали саранчой рот как манной небесной, глотали и давились, тогда стали запихивать ее в мешки и ветхие одежды – про запас.
А потом валились на горы пепла, мертвых людей и насекомых, с разбухшими животами, глядя в небо пустыми глазами. И многие из них умерли от колик и рвоты, обожравшись небесным даром.
Но на этом не кончились муки тех, кто выжил. Марс уже снял мир с земли, и Сатурн вышел навстречу смерти.
(прим.: появление планеты Марс и летящего над ним Персея с мечом представлялось древним символом войны, а зловещая планета Сатурн на фоне поднимающегося со смертоносным жалом Скорпиона грозила выходом из-под земли обитателей бездны: тех, кого не погубил меч, добьет голод и мор.)
Сколько продолжалось затмение Луны, шевалье де Гальсен не сказал бы с точностью, возможно, с полуночи до рассвета. Сам он вновь очнулся только под утро, когда Солнце разогнало густые свинцовые тучи и уже прояснившееся небо сияло радугой, а звездный Геркулес получил в награду утреннюю звезду (прим.: имеется в виду астрологический символ спасителя мира - Змиедержец, убивающий дубиной змей зла; как раз под ним восходит утром Венера).
Лишь человек двенадцать из многочисленной толпы бродивших по пустыне сумели выжить. И были они слепы как крот, что держит свои кладовые глубоко под землей. В отчаянии метались слепцы, натыкаясь на трупы, друг друга осыпая проклятиями, бессильно грозя небу, ниспославшему им все эти беды.
Задул прохладный ветерок со стороны Тивериадского озера.
- Пойди, собери их! – граф услышал сзади чей-то твердый голос.
У него не было сомнений в том, кому принадлежит этот голос, но какая-то мощная сила удержала его от того, чтобы повернуться и проверить, так ли это.
- Как же я могу собрать их? – недоумевал граф. – И куда я поведу их, если сам не знаю дороги?
- Слепые ведут слепых, - был ему ответ.
И шевалье де Гальсен, слабо понимая суть своих действий, повел двенадцать слепцов по пустыне. Путеводным знаком был для него Элиос. (прим.: по-гречески - Солнце). Но потом тучи вновь затянули небо, и направление граф выбирал лишь по наитию. Шли они целый день, останавливаясь лишь ненадолго, чтобы отдохнуть, и вечером, пока ночная тьма не преградила им путь.
Идти дальше, не известно, куда, не имело никакого смысла. И сил не было на такую попытку. Граф остановил своих спутников на привал, лег на песок и тут же уснул.
(прим.: ветхозаветный Моисей видел смысл в том, чтобы водить темную толпу разноязыких и разноверящих инородцев по пустыне в течение сорока лет. За это время египетская первооснова его учения выродилась в отрицание собственного генезиса. Так христианский Вавилон переместился из Страны фараонов в месопотамское Междуречье, став халдейским Бавелем, а воспоминание о Великих Пирамидах легло в основу мифа о Вавилонской башне, высотою до небес.)
Утром следующего дня шевалье де Гальсен проснулся поздно, когда Солнце уже изрядно припекало. К удивлению своему он обнаружил, что находится неподалеку от того места, где в день прибытия он, его слуга и возничий устроили ночлег.
Вокруг никого не было. И не осталось никаких следов ужасных событий, произошедших с ним в последние двое суток. Все его воспоминания казались каким-то безумием, болезненным бредом.
- Quod c unque ostendis mihi sic, incredulus odi! – воскликнул граф, обнаружив на песке посох Странника.

(прим.: Гораций изрек на латыни - «Ничему из того, что ты мне показываешь, я не верю, и все это ненавижу».)

Внешний вид путешественник имел довольно жалкий. Нужно было срочно найти слугу-неаполитанца, свой багаж и привести себя в порядок. И шевалье де Гальсен отправился по берегу в поисках своих попутчиков.

А ведь Странник не ошибся: он с вечера ждал грозу.




* * * 27.09.2014

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.