продолжение 3 "Приглашения"

- И чучело сам сделал, - упрямо вставил с первого ряда хора Родриг Иванович
- Да! а синицей Вас… тибетские монахи наградили? - парировал с места Родион. Потом встал и, всё-таки, договорил положенную ему оставшуюся дюжину слов:
Умел пожить, умей и умереть. Не в гору живётся, а пόд гору, - и, не сдержавшись, добавил лишку: - У кого крошки изо рта валятся, тот скоро умрёт! – при этом Родион обвёл пальцем всех присутствующих, как фокусник в цирке.
И все присутствующие почувствовали у себя на губах, как будто бы крошки (от прошлогодней картошки), и все поднесли к губам руки, с платочками и салфетками. Кто и просто полόй (были и такие) вытер предполагаемые крошки с бутафорской боро-ды.
Цинциннат и сам проверил, нет ли у него крошек в усах.

Вот такой пятистопный ямб!

Поэтому все и мотали головой, кроме Марфиньки, и, поэтому, в заключительном слове дали Цинциннату тур вальса с супругой, которая пришла, если кто помнит, в с большими полями шляпе и в балетных тапачках на пуантах, что свойственней было бы Эммочке.
Наконец объявили во всеуслышанье приговор. Казнить нельзя помиловать! Пуб-лика сорвалась в аплодисменты. Цапля сомневалась и металась – не знала куда ставить запятую. Спросила. Снова разгорелся спор, но, так как время вышло, быстро погас. Председатель был в тупике. Но и тупик, все знают – благо, когда дорога длинна и му-чительна, да и порой, кажется вообще в никуда. Поэтому, остановив публику, которая всё ещё по инерции продолжала мотать головами туда и сюда и аплодировать, переходя в овации, председатель суда (с тонким волоском на самой дуле носа) внёс пояснения и пояснил, что Цирк нужно любить всей душой, что нельзя сидеть спиной к манежу и лускать семечки перед представлением, что можно делиться всем кроме реквизита, что не дай бог считать цирковых кошек и в выходной день будить без повода, что долг надо отдавать с первой получки и нельзя посылать матом партнёра, потому что сбывается на 50%. «Помогай коллегам, не бездельничай! – призывал разволновавшийся шпрехштальмейстер. – Не оставляй ключи на столе! Страхуй, пассируй, будь всегда начеку и не говори никогда «последний раз»! Таким образом, исходя из правил, исходя из правил, в основании которых лежит многовековой опыт проведения выездных цирковых представлений, исходя из добрых нравов, исходя из свободы слова и волеизъявления и принципов концепции демократического уложения нравов в общественном устройстве, узнику предоставляется право выбрать самому. Мол, ему жить.
«Есть ли там жизнь?» - подумал, при этом, опять же во всеуслышанье, председа-тель.
Поэтому, госпожа Цапля может расставить знаки препинания по своему понима-нию. Всё равно от этого вряд ли что изменится.
Секретарь, теперь в своей власти, поставила запятые везде. «Казнить, нельзя, по-миловать». И ещё приписала (ах, с этими цаплями!) в скобочках: (на выбор пригово-рённого, у которого ещё столько! нераскрученных миль в икроножных мышцах, чмок!).
…на выбор приговорённого, у которого ещё столько нераскрученных миль в ик-роножных мышцах.
Амфитеатр ахнул! Явно, такого как раз ждали.
Цинциннат оглянулся. Все: кто снимал грим, кто костюм, кто пачки, кто тапачки - расслабленно, слегка устало довольные удачным представлением, в конце концов, тем, что обошлось без травм, никто в этот раз не упал из под купола, не был разорван хищным животным, раздавлен взбрыкнувшим конём, упав с коня… словом, переговаривались вполголоса, якобы не обращая внимания, хотя было видно… и Цинциннат мелко задрожал. «Всадник не отвечает за дрожь коня», - вспомнил Цинциннат. «Ездок был глуп. Умён был конь», - вспомнил ещё. Паук висел зацепившись одной клешнёй за трапецию под куполом циркового узилища и был похож на гнездо крошечной птички ремез, подвешенное на тонкой веточке над… Да разве об этом сейчас? Об этом сколько можно? Зорко, тонко и, говоря словом Родиона, «башковито», полагал греческий философ, что комедия, которая длится бесконечно, становится трескучей скукой.
И не до этого было Цинциннату… «…а что, там преподаватель разряда эФ может рассчитывать… не как у нас?» Мучительно билось сердце. Билось, билось, не выдер-жало и: - Потушите! – закричало.
И потушили.

«А белый лебедь на пруду», «А мой сон», «Космонавты не опаздывают!»

Шлёпая, в темноте, Цинциннат добрался до кровати. Кровать была ему велика. Добрался, лёг, зевнул и, как сказал наш часто и метко цитируемый шутник-тюремщик - ножки протянул.
Паук, в луче снова показавшейся луны, спустился к Цинциннатову лицу и стал его рассматривать со всех сторон. Лицо как лицо, только бледное, иссиня-бледное. Но это Луна, она всегда всё преувеличивает. Паук спустился ещё ниже и попробовал ла-пой, лапой, лапой… и вдруг лапу резко отдёрнул, скукожился весь и повис неподвиж-но, будто снова превратился в гнёздышко маленькой птички синички-ремез.



Последний аттракцион


«И снова день открылся шумом голосов». Вот теперь можно начинать с «Тили-тили» и с «тили-бом»! Теперь у нас весло… весело!

Не знаю жизни настоящей. Некого мне цитировать из жизни непридуманной, и не потому, что их (кого цитировать из жизни непридуманной) нет – жизнь моя среди Гесиодов, Гомеров, Ромео и Джульет, вот и приходится говорить их словами, музыкой… ямбами и хореями, а то, гляди, и октавами; поживёшь у Гоголя, у Пушкина, надо же где-то жить, и нет места тому, что не стих, что не вкладывается в размер и в размах. Вот и приходит на ум: «Тили-тили и «тили-бом».

Провожали Эммочку. Про него забыли, зато крепость украсили, разукрасили так, что повсюду трепетали флажки. Трепетали флажки, прощальные охи раздавались, гос-тинцы, поцелуйчики, словом, такое мог бы описать любой и не первосортный репортёр. Провожающие и отъезжающие… ах, что-то будет!
Затеяла игру. В жмурки. Всем завязали глаза.

Платок сложила Мэг два раза
И завязала оба глаза
Косому Виллу для того,
Чтоб он не видел ничего.

Крепость такая старая – столько закоулков, да ещё отгулы, перегулы и загулы, в смысле, загулки. «Тили-тили», - позвенишь в колокольчик из бухгалтерии, а кажется, что из библиотеки, и все бегут туда: Утю-тю, утю-тю! – Ловить. Вот и дурила всех Эм-мочка, а сама пробиралась к Цинциннату. Пробиралась, пробиралась и пробралась. Открыла дверь (сначала не получалось – «всегдашняя возня» с ключами, заранее сня-тым у Родиона с пояса). Зашла и испугалась. Побежала вон. Колокольчик зазвонил во всю силу: «Тили-тили тили-бом!» Вот тут-то её и схватили, стали лапать, будто она была Марфинька, а не Эммочка. Пробился Родион: «Ну, хватит, хватит! Она же не Марфинька!» Все сняли повязки… и действительно – не Марфинька. Директор, мимо всех, протиснулся в камеру и тут же выскочил, и с криками: «Обманщики! Подсуну-ли!» - побежал куда-то, сам не зная куда, и все ринулись за ним. Осталась Эммочка. Она же хотела сказать… Может она хотела сказать ему, что жизнь прекрасна и удивительна, и что смерти нет, потому что, сколько она ни представляла её себе – никак не могла представить. Потом и Эммочка побежала вслед за всеми «большими высокими, упругими шагами, уже подготовлявшими полёт». Все убежали, оставив дверь открытой. Куда убежали? Какая мне разница? Они мне больше не нужны. Герой мёртв и никто ему тоже не нужен. И стены, и окошко в решётку, да и сама крепость, и сам город, и сам весь мир ему, а значит и мне, не нужен, и даже паук… и даже газета, с невидимым в её глубине, красным заголовком большим кеглем и причудливой гарнитурой… и кулебяки… поэтому, пропади, - как сказал, пропавший вместе со всеми, бывший тюремщик Родион, - пропади оно всё пропадом!

На этом надо бы закончить роман. Но, поскольку у нас всё же роман, который ро-ман-парафраз… Ах, сколько дискуссий на эту тему… О парафразе и парафразе… я бббы, конечно, поговорил о таком важном вопросе, внёс бы свою лепту в понимание или недопонимание, но теперь, когда это уже никому не нужно, буду заканчивать. Как уже сказано, у нас не просто роман, а роман-парафраз - надо отдать должное Автору напомнить его заключительные мысли (это чем-то похоже на мой вариант (на то он и парафраз), только у него роман заканчивается на существах, которые были подобны ему, а у меня на существах, которые теперь мне никогда не будут нужны; и поэтому отправил я бежать их куда-то, чтоб «сами не зная куда».
«Всё расползалось, - заключает в конце Автор. - Всё падало… вихрь забирал и крутил пыль, тряпки, крашеные щепки, мелкие обломки позлащённого гипса… летела сухая мгла».

К О Н Е Ц
18 ноября, 2010 г.


Необходимое послесловие

Обманул я вас. Я тоже как жизнь, которая обманывает там, где не ждёшь. А вы ждали, что я оставлю его жить где-нибудь на перекрёстке Пискарёвского и Граждан-ского проспектов, в городе каналов и львов, и выбирать - быть ему или не быть; или отпущу к тем, из его снов, которые были подобны ему?
Да - это отвратительно, понимать, что всё, что ни накручено в ножных мышцах, останется втуне и никто, никогда не сможет этого раскрутить. Обманул я вас, обманул!
Ну и ладно! Обманул, так обманул. Теперь надо дальше. Дальше… у меня уже вот, есть начало новой книжки про профессора Делаланда, новое начало:

- Ах, Профессор Делаланд! Сколько же Вы, уважаемый, наделали шума своими записками, своими, как Вы их назвали «Записками о тенях» или «Рассуждениями о тенях»?
Дальше я хотел сказать несколько общих слов по поводу общих мест, но профес-сор заметил, что если бы за общие места платили деньги, он бы написал их штук сто.
- Да, - всё же вставил я, - frische Luft ist wichtig!

19 ноября, 2010 г. 27.04.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.