МАЛЕНЬКИЙ НЫРЯЛЬЩИК

Причал плавился от жарких солнечных лучей. Корабли, баркасы и шаланды, опустив паруса-крылья, застыли в сонной полдневной неге. Лишь кули, с огромными корзинами полными сои на головах и мешками с рисом на плечах, как муравьи, устало шагая цепочкой, разгружали и загружали суда. Среди них были: малазийцы, китайцы и негры с головами, покрытыми иссиня-чёрными кудрявыми волосами и с огромными губами, меж которых белела полоска крупных зубов.
В этой сонной, застывшей в плавящемся воздухе тишине, слышны были лишь их хриплое дыхание, размеренные шаги, под которыми, слегка дрожа, прогибались сход-ни, да раздавался крик или щелчок хлыста надсмотрщиков. Даже чайки, одурев от полдневной жары, не носились с криками над морской гладью, а важно задрав головы, плавно покачивались на еле видимых волнах.
Недалеко от снующих полуголых грузчиков, среди горы пустых ящиков и бочек опустив ноги с деревянного пирса, сидел и с интересом наблюдал за игрой маленьких рыбок в зеленоватой воде мальчик. Рыбки, словно играя, поблескивая чешуёй, сновали взад и вперёд, взмывали вверх или ныряли вниз, а то, неожиданно, всей стайкой уст-ремлялись в тень причала. Мальчик словно завороженный, не шевелясь, ожидал их возвращения… и они, также неожиданно, как исчезали, вновь появлялись из сумрачной тени, и лёгкая, чуть заметная улыбка освещала его лицо.
Ему можно было дать лет семь-восемь, не больше. Тёмно-коричневый цвет его худенького загорелого тела прикрывали самодельные шорты из мешковины, а на голове красовалась старая китайская рваная шляпа из рисовой соломки, с обвисшими полями и выдранным верхом, в прорехе которой видны были светлые волосы. Он сидел на самом солнцепёке и, по-видимому, совершенно не беспокоился об этом. Глаза его были прикованы к мельтешащим в воде рыбкам.
Что так заинтересовало его в их, казалось бы беспорядочном движении, постороннему наблюдателю было бы непонятно. Он понял бы, если бы сумел заглянуть через плечо мальчика, но наблюдателя рядом не было - мальчик был один, а кули…, работавшие в ста пятидесяти-двухстах ярдах - у них были свои заботы.
- Диего Феррер, ты опять бездельничаешь?! - послышался строгий, недовольный голос.
Мальчик вздрогнул и, медленно обернувшись, исподлобья кинул взгляд в сторону окрикнувшего его. Из-за угла покосившегося пакгауза вышла девчонка лет восьми - босиком, стройненькая, в ярко-цветастом сарафане и с непокрытой головой, она была похожа на яркую южную бабочку. В её огромных цвета зелёного ореха глазах, плескался смех.
- Ну, как, испугался? - продолжила она и, не дойдя до мальчика, шагов пять, остановилась.
- Нет. Но, что ты тут делаешь, Мария-Пиа? - поинтересовался мальчик и снорови-сто поднялся на ноги.
- Мама ищет тебя. Ты обещал ей наносить воды для стирки, а тебя всё нет и нет, вот я и пришла сюда искать тебя. - Ты, если не с отцом и братом в море, то обязательно здесь, словно ждёшь кого-то. - Ой, чуть не забыла, отец сказал, чтобы ты подготовил лодку к завтрашнему походу в лагуну.
- Ааа, Освальдо. Он, что, калека? - не ответив на тираду девчонки, спросил он.
- Не калека. Но, ты же знаешь этого великовозрастного лентяя, маменькиного сынка…
- Он твой старший брат…
- Всё равно он лентяй… хоть и старший, иии, он наследник отца в лавке. - Чем это ты так увлёкся, Диего? - девочка подошла к краю причала и, чуть наклонившись, любопытствуя, посмотрела вниз. - Ооо, какие красивые рыбки! Ты на них смотрел, да, Диего?
- Да. - Осторожнее Мария-Пиа, ты можешь упасть! - мальчик поспешно схватил девочку за руку.
- Отпустите меня Диего! Неприлично хватать даму за руку без разрешения! - попыталась она вырвать руку.
- Хорошо, хорошо, только давай отойдём подальше от края.
- Я подчиняюсь Вам, Диего Феррер, но только потому, что вы сильнее меня, - возмущённо произнесла девочка и отошла на пару шагов от края пирса. - Так мы идём? - строго спросила она и, не оглядываясь, направилась в тень пакгауза.

* * *
Ветхая лодчонка со спущенным парусом, слегка покачиваясь от лёгкого бриза, стояла посредине лагуны. На месте, по-видимому, её удерживал якорь. В лодке находились двое - дочерна загоревший пожилой мужчина, скорее старик, с резкими чертами лица и седыми, неухоженными волосами на голове и мальчик, почти юноша, лет четырнадцати-пятнадцати, почти точная копия мужчины, только волосы на голове были цвета воронова крыла.
Мужчина, попыхивая коротенькой трубкой-носогрейкой, вольготно расположился на кормовой банке, а мальчик, склонившись за борт, держал в руке верёвку и слегка подёргивал её.
- Освальдо, не дёргай верёвку, ты ему мешаешь, - лениво пробормотал старик, протирая грязной тряпицей заслезившийся, вероятно от попавшего в него дыма, глаз.
- Ничего, отец, пусть пошевеливается.
- Мне кажется, ты несправедлив к нему Освальдо. Он добывает раковин и кораллов больше тебя, хотя и лентяй… несусветный.
- Ничего подобного отец, мои раковины и крупнее и…
Диалог отца с сыном прервал появившийся из тёмной глубины лагуны светлоголовый мальчуган. Схватившись за борт лодки обеими руками, он несколько раз вдохнул и выдохнул воздух, пару раз кашлянул, словно прочищая лёгкие и лишь потом, повозившись у пояса, забросил в лодку сетку наполненную раковинами-жемчужницами.
- Тыы, бездельник, - закричал на него старший мальчик, - жрать, так первый, а работать… мы тебя кормим, одеваем, а ты - не мог побольше раковин собрать?
- Здесь почти нет раковин, - всё ещё тяжело дыша, стал оправдываться маленький ныряльщик. Здесь уже всё выбрали… надо другое место искать.
- Поучи нас, поучи, сопляк, - вступил в перепалку мальчишек старик, - возвращайся назад и собери полную сетку раковин.
- Дядя Хуан, я очень устал, пусть Освальдо…
Но он не успел досказать свою просьбу. Старик, схватив весло, ткнул им в мальчугана и закричал:
- Лентяй, бездельник, ныряй сейчас же, иначе я тебя изобью!
Мальчуган, обиженно засопев, несколько раз вдохнул и выдохнул воздух, схватил уже опорожненную сетку и вновь погрузился в глубину.
- Я же говорил тебе отец, что этот Диего…
- Заткнись!
В лодке на несколько минут вновь наступила тишина, только изредка прерываемая покашливанием курильщика.
- Отец, - нарушил молчание Освальдо, - что-то его долго нет.
- Долго, долго, - ворчливо отозвался мужчина. Сколько долго?
- Я шесть раз по тридцать отсчитал и…
Отец на мгновение задумался. Вынув трубку изо рта, он что-то стал шептать про себя. Губы его зашевелились и Освальдо расслышал: «Шесть раз по тридцать… это…»
- Чего рот раззявил, тащи этого ублюдка! - закричал он на сына.
Освальдо, встав на ноги, быстро стал выбирать руками верёвку.
Наконец из воды показалось безжизненное тело мальчугана. Отец и сын подхватили его и, вытащив из воды, положили на дно лодки. Мужчина, наклонившись над неподвижным телом, умело начал делать искусственное дыхание. Усилия его не пропали даром. Вскоре мальчик закашлялся - изо рта его выплеснулась вода и он, несколько раз судорожно вздохнув, открыл глаза.
Перекрестившись и пробормотав молитву, мужчина вернулся на своё излюбленное место.
- Освальдо, пусть он отдохнёт, а ты, чего время терять, бери сетку и ныряй.
- Ладно, отец.
Солнце уже начало катиться к закату, когда они закончили свои погружения. Улов был так себе и отец, ворча, приказал отправляться домой. Он бы ещё задержался на какое-то время, но под толстым слоем воды уже ничего нельзя было рассмотреть и их погружения за раковинами были бесполезны.
Он был недоволен сегодняшним днём - это было видно и по его мрачному лицу, и по раздражённому ворчанию.
Диего, сжавшись в комочек и дрожа от холода и слабости, сидел на носовой банке, а Освальдо управлял парусом.
Лодка, из-за слабого ветра, еле двигалась, оставляя за кормой лишь слабый, чуть фосфоресцирующий след и они, уже в полной темноте быстро наступившей южной ночи, причалили к берегу. Их никто не встречал. На берегу было пустынно и тихо. Луны не было, но всё небо было усыпано яркими звёздами, среди которых выделялся своей яркостью Южный Крест. Лишь, иногда, эту расслабленную тишину и покой нарушал бестолковый лай заскучавшей собаки.
Собрав со дна лодки раковины, мужчина и двое мальчиков, словно сгустившиеся тени, привязав лодку, направились домой.

* * *
Пять-шесть месяцев тому назад новенькая белоснежная бригантина, распустив все паруса, резво бежала по ночной морской глади. Ветер дул фордевинд и ничто не мешало капитану - хозяину этой великолепной прогулочной яхты, пану Ладиславу, наслаждаться управлением. Она была построена на Гданьской судоверфи по его специальному заказу и обошлась не в одну тысячу злотых.
Как только корпус яхты сошёл со стапелей, так пан Ладислав и размечтался о дальних путешествиях. Он, со своей женой Катаржиной и шестилетним сыном Михаем решил совершить путешествие аж до самого Херсонеса. Как он, вроде бы шутя, говорил жене: «Чтобы бригантине дать море понюхать и самому молодость вспомнить».
Будучи молодым и богатым наследником, он закончил навигацкую школу в самом Санкт-Петербурге и искал, где бы применить свои знания. А как построил яхту, так и загорелся желанием к морскому путешествию. Жена не стала перечить ему и скрепя сердце, согласилась на его странное предложение, хотя и побаивалась огромных водных пространств. Но пан Ладислав убедил её, что прогулка будет не опасной - бригантина добротная, ей любой шторм не опасен, говорил он, а сам он, хоть и молодой, но умелый капитан, и задорно улыбался, произнося эти слова.
И, действительно, так и случилось. Даже переход через Бискайский залив во время сильного шторма не причинил ни бригантине, ни ей с сыном, никакого вреда, и она, окончательно убедившись в прочности яхты, поверила словам мужа и успокоилась.
Они посетили Францию, с её знаменитым собором Нотр-Дам, Нидерланды, Бельгию, насладились видами Мадрида с их пышным королевским двором. И всё это, вкупе, оставило в их душах неизгладимое впечатление.
Панна Катаржина с удобством расположившись в кресле кают-компании, быстро орудуя спицами вязания, говорила своей доверенной служанке Зосе: «Ах, Зося, если бы ты могла оценить всю ту красоту, что я видела, ты бы отдала за неё жизнь!» На что та отвечала: «Панна Катаржина, ну куда мне, с моим сермяжным происхождением, оценить то, о чём вы говорите. Я то, дальше нашего Ростокского собора никуда и не выбиралась. Мне и на яхте хорошо». «Ах, Зося, глупая ты» - отвечала панна Катаржина с улыбкой на лице и искала взглядом сына. Не найдя его рядом, чуть побледнев, встревожено спрашивала:
- Зоська, где паныч Михай?
- Только, что тут был, - отвечала та с испугом.
И они, обе, подхватив юбки, бежали на верхнюю палубу искать молодого паныча. А тот уже был или рядом с отцом за штурвалом, или помогал матросу плести снасть для паруса. Найдя сына, панна Катаржина успокаивалась, бледность покидала её лицо и, прижавшись к мужу, ласково говорила:
- Посмотри Ладислав, какой у нас сын красивый и умный - настоящий шляхтич.
- Да, - отвечал муж, целуя жену. Он уже сейчас неплохой юнга, а подрастёт, ста-нет настоящим капитаном, ей богу.
- Так, дорогой, так. Но всё же я боюсь за него.
- Не бойся люба моя, Всё у нас будет хорошо, вот увидишь.

* * *
Сколько бы путешествие не продолжалось, а и оно имело свой конец. Вскоре они прошли Гибралтарский пролив, и вышли в Средиземное море.
По-видимому, судьба устала о них заботиться, или решила устроить для себя не-большой перерыв. Средиземное море встретило их хмуро. Несмотря на середину лета, всё пространство вокруг было покрыто густым клубящимся туманом и моросил мелкий надоедливый, как зубная боль, холодный дождь. Даже в тёплой одежде было холодно и промозгло сыро. Казалось, сырость пропитала всё вокруг, и даже нижнее бельё отдавало сыростью.
Яхта шла в полветра. Один из вахтенных матросов постоянно звонил в колокол, предупреждая всё и всех вокруг об их местоположении. В такие туманы часто случались столкновения, и пан Ладислав читал об этом. Подвахтенного матроса он отправил на нос яхты - вперёдсмотрящим. Приняв меры предосторожности, он надеялся благополучно миновать полосу туманов. Панна Катаржина с сыном и Зосей находились в каюте и, спасаясь от промозглой сырости, грелись у камелька.
Через несколько часов море задышало и заволновалось. Туман, как по мановению какого-то волшебства, раздался, и яхта вышла на чистый морской простор. А ещё через час, она вновь окунулась в ещё более густой туман с настоящим дождём. И началось то, чего все мореплаватели бояться. Яхта попала в полосу шторма. Он был так силён, что яхта, став почти неуправляемой, понеслась быстрее норовистого скакуна в неизвестном направлении, а затем, её и вовсе закружило, закрутило, закидало.
Пан Ладислав пытаясь справиться с управлением и боясь потерять мачту, приказал убрать все паруса, кроме стакселя. Это немного помогло, но бригантина всё продолжала и продолжала нестись, раскачиваясь и зарываясь носом в волны, и что её там, впереди, ожидало - одному богу было известно. Пан Ладислав, вперив глаза в кромешную темноту, пытался хоть что-нибудь рассмотреть впереди, но не мог. Яхту швыряло и кружило, заваливало то на один бок, то на другой. Её окатывали огромные волны и она, накрытая очередной волной, с натугой, так казалось пану Ладиславу, выбиралась из цепких рук разбушевавшейся стихии.
В какое-то мгновение ему показалось, что на палубе появился Михай и, уцепившись ручонками в леера, попытался пробраться к нему в рубку. Но тут же, вновь на-крывшая яхту волна скрыла от него видение и он, зажмурив глаза и помотав головой, решил, что это ему пригрезилось. А открыв, он увидел лишь воду и очередную волну.
Показалось, решил он, и продолжил борьбу за спасение экипажа и яхты.
Борьба продолжалась всю ночь, и всю ночь пан Ладислав не покидал мостик. Лишь к позднему утру, стихия начала понемногу успокаиваться, то есть, стих ветер, но волны, уже не такие огромные, продолжали набрасываться на яхту и раскачивать её.
Измученный многочасовой борьбой со стихией, пан Ладислав, передав штурвал вахтенному рулевому, отправился в каюту, чтобы немного отдохнуть, и был встречен слезами и стенаниями своей супруги и её служанки - пропал Михай.
Пан Ладислав, как поражённый молнией, побледнев, бессильно упал в кресло. Значит, это, действительно, был его сын, а не призрак, и это он пытался пройти к нему на мостик - запоздало подумал он. «Горе нам!!!» - воскликнул он и прижал к себе рыдающую жену. «За что ты, нас, Боже, наказал?! - «За что ты забрал у нас сына?!»

* * *
Диего лежал под старой рассохшейся лодкой, спрятавшись от старшего брата и, вытирая тыльной стороной ладони слёзы смешанные с кровью текущей из разбитого носа, стонал от боли и обиды: «За что Освальдо меня избил? Я же не виноват. Он сам меня толкнул, и я из-за него уронил разделочный нож за борт… - Но, я же достал его… - За что?.. За что?.. - Боже, за что мне такая жизнь досталась? Что бы не случилось - всегда я виноват…» Слёзы, горше прежних, полились из глаз Диего.
Так, продолжая плакать, он осторожно, боясь издать лишний шум, приподнялся и посмотрел наружу через щель борта. Освальдо рыскал между лодок, разыскивая его. Диего притих - даже плакать и стонать перестал. Но думать-то он не перестал, и плакаться на свою судьбу он тоже не перестал: - «Дон Хуан постоянно только меня и колотит, особенно когда возвращается из пулькерии… донья Памела… о Боже, дай мне силы вынести такую жизнь. Слава Богу, хоть Мария-Пиа ко мне по-сестрински относится, а то бы я давно сбежал от них… но, куда? Куда я могу сбежать от них без единого сентаво в кармане?»
Полежав ещё немного под лодкой, он снова посмотрел в щель. Освальдо не было видно. Вероятно не найдя его, он пошёл домой. Приподняв лодку с одной стороны, Диего ящерицей выскользнул из-под неё. Стряхнув песок с шорт, он ещё раз вытер ладонями лицо и потихоньку направился на своё излюбленное место, к рыбкам. Они настолько привыкли к нему, что при его появлении уже не прятались в тени причала, и он мог сколько угодно любоваться ими.
Усевшись на край причала, он опустил ноги к прохладной воде и вновь задумался. Неотвязная мысль постоянно беспокоила его - он не мог вспомнить своё прошлое: самое первое, что приходило ему в голову, это - резкое жжение в горле и, он лежит на песке, а над ним склонились двое: какой-то седой дяденька с баклажкой в руке и долговязый мальчишка, постарше его. А, как он попал на песок и почему лежит, он не мог вспомнить. И не мог вспомнить, как не пытался, своё имя.
Правда, позже, когда его привели в какой-то кособокий дом из глины, ему, часто повторяя слово «Диего, Диего» на непонятном языке и тыча пальцем в его грудь, дали понять, что так его зовут, и он их сын. Но, почему-то, при этих словах, неряшливо оде-тая тётенька отвернулась и, прикрыв ладонями лицо, что-то зашептала. Значит, он ка-кой-то для них сын, подумал он. Но это слово ничего ему не говорило, он просто не понимал его смысла.
Течение времени не коснулось его. Он не понимал, что это такое - время. Вся его жизнь - от восхода солнца и до позднего заката состояла из каких-то звуков издаваемых этими людьми и работой, которую они заставляли его выполнять. Больше всех донимал его Освальдо. Он, по поводу и без повода колотил его, заставляя по нескольку раз переделывать одну и ту же работу. Только Мария-Пиа относилась к нему по-доброму.
Он иногда замечал в её взглядах жалость к нему и сочувствие, и она же, когда ни-кто не мог увидеть, после очередного избиения доном Хуаном или Освальдо гладила Диего по голове или приносила ему в сарай, где он спал, кусочек сладкого пирога. И только благодаря Марие-Пиа, он, хоть и с трудом, начал понимать речь окружающих его людей.
Не складывались у него отношения и со сверстниками. Вначале, когда он не понимал их речь, и потом, когда он уже попривык к своей жизни. Они игнорировали его, не принимали в свои игры, обзывая его «Найдёнышем». Значения этого слова он тоже не понимал, но душой чувствовал, что оно обидное. Тогда он уходил от них, куда глаза глядят и уединялся.
Его излюбленным местом, о котором знала лишь Мария-Пиа, стал закуток на причале между штабелями старых бочек и ящиков. Здесь он проводил всё своё свободное время: здесь он подружился с рыбками, и здесь же он мог бесконечно долго смотреть на море, туда, где оно соединяется с небом.
Какая-то внутренняя тоска, словно сгустившимся туманом, окутывала его и заставляла неотрывно смотреть на море, когда он приходил сюда, и, здесь же, его сердце начинало учащённо биться, когда он видел проплывающие мимо, корабли. Он не понимал, почему и, пытаясь разобраться в своих чувствах, напрягал мозг до головной боли, но ответа не находил.
Однажды, со стороны далёкого горизонта, к ним приплыла белоснежная яхта и, увидев её, он, не понимая, что с ним происходит, даже вскочил с места, так забилось его сердце. Но увидев на капитанском мостике толстого, в широчайших шальварах и красной феске с кисточкой на голове, турка, сник - волнение улеглось, но сердце ещё долго не могло успокоиться.
С этого дня он стал задумчивым и всё больше отмалчивался, если его спрашивали, что с ним происходит. А, что он мог сказать в ответ этим людям, которые его не любили и не понимали, или не хотели понять? Они для него всегда были чужими, всегда, кроме Марии-Пиа… и, он, однажды, не удержавшись после побоев Освальдо, поделился с нею своей мечтой - убежать. Она пообещала не выдать его родителям и, вздохнув, попросила не забывать её, а уж она никогда его не забудет, тихонько добавила она.

* * *

«Катаржина, милая, мы не можем больше обыскивать берега, - нежно гладя по голове жену, говорил пан Ладислав, пытаясь её успокоить. - Мы обыскали побережье на сотню миль - пропал наш сыночек Михай. - Бог взял его у нас, решив наказать…- Родная, пора возвращаться домой».
- Хорошо, - слабым голосом, сквозь слёзы, отвечала жена. Только давай ещё здесь поищем, у этого рыбацкого посёлка…
- Не плачь, милая, я сейчас распоряжусь сделать здесь остановку, иии… это не посёлок, милая, это город, добавил он, - пан Ладислав, осторожно опустив пану Катаржину на подушки, вышел.
Бригантина медленно продвигалась вдоль испанского берега в районе городка Альмерия. Они уже были здесь после шторма, разговаривали с местными жителями и рыбаками, но никто ничего не видел и, ни о каких детях не слышал, тем более - об утопших. Сказав это, они, крестясь, шептали молитвы Los Guadalupe, а потом, подумав, добавляли: «Да, шторм был. Да, сорвав с привязи, унесло несколько шаланд в море и посрывало крыши у десятка домов, а вот muchacho не находили» и опять, шепча молитву, крестились.
Сразу после шторма пан Ладислав со своей командой тогда высадился на берег и обыскал всё побережье. Он даже посетил signore la Gubernator и signore la commandant algvazilovs и попросил их помощи в поисках пропавшего сына. Они пообещали помочь. Рыбаки и альгвазилы прочесали всё побережье, но всё было безрезультатно.
Поднявшись на мостик, пан Ладислав приказал бросить якорь недалеко от причала городка и спустить шлюпку на воду.
Простояв пару суток, поговорив с людьми, они так ничего нового и не узнали. Сына, Михая, здесь никто не видел.
На рассвете бригантина, подняв все паруса, помчалась домой, в Польшу.
Панна Катаржина, закутавшись в плед, стояла на верхней палубе и, держась за леера, грустным взглядом окидывала проплывающий мимо берег. «Михая взяло к себе море», - говорила она себе и слезинки, одна за другой катились по её щекам. «Зачем мне жить? - Как мне его не хватает» - добавляла она, и перед её глазами возникал образ её сыночка, её светлоголового, улыбающегося Михая.
Не замечая времени, она всё стояла и думала о сыне. Она стояла до тех пор, пока осенняя прохлада и сырость, не пронизали её насквозь. Поплотнее закутавшись в плед, она вернулась в каюту, чтобы согреться и выпить чашечку какао.
Каково же было её удивление, когда она застала в каюте какого-то маленького оборванца, одетого в шорты из мешковины и рваным сомбреро на голове. Он грязными ручонками, воровато оглядываясь по сторонам, таскал из вазы печенье и конфеты, и быстро суя их в рот, почти не жуя, глотал.
В первое мгновение, она от удивления даже растерялась, а потом, несколько придя в себя, строго спросила: «Ты, что здесь делаешь, негодник, а?!» - и попыталась пой-мать воришку, но тот, ловко увернувшись, бросился к двери. Он бы убежал от неё, но случайно, или то был божий промысел, в дверях каюты показался пан Ладислав.
Натолкнувшись на препятствие в виде человека, воришка остановился и, как загнанный в угол зверёк, продолжая доглатывать украденное - поводил глазами, ища малейшую щель, чтобы убежать, или хотя бы спрятаться.
- Ты, кто?! - тоже удивился пан Ладислав и, схватив мальчика за штанишки, удержал его возле себя. - Ты откуда здесь взялся? - Катаржина, как он в твоей каюте оказался?
Панна Катаржина недоумённо пожала плечами.
- Ладислав, я не знаю. Я вхожу, а он здесь…
- Эй, малыш, ты чей? - спросил пан Ладислав, приподняв мальчишку на уровень глаз.
В ответ раздалось какое-то мычание и на капитана глянули голубые глаза. Что-то словно ударило пана Ладислава в солнечное сплетение и он, задохнувшись, только сумел прошептать: «Михай… сынок?!»

---<<<>>>--- 23.01.2014

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.