Автор

Двадцать шестого мая, ближе к вечеру, как раз когда горячее солнце докатилось до западной кромки неба, появился на мосту перед Восточными Воротами странник. Он был высок, худ. Его изношенный длинный плащ и жидкие прямые волосы покрывала дорожная пыль, да так основательно, что если б не живые глаза, трудно было б признать в нем одухотворенное существо, но скорее столп пыли, только из причуды принявший человеческое подобие.
Стражник, изведенный жарой, остановил его в воротах: «За вход здесь платят». Человек раскрыл ладонь, протянул стертую серебряную монету: «Вот…»
На мосту несколько крестьян катили в город тележки, груженые мешками. Женщины волочили корзины со стиранным в реке бельем. За ними поспевал старик, согнувшийся под вязанкой хвороста. А дальше виднелось нечто стражнику более интересное, нежели путники, состоящие из пыли, - остробородый торгаш, с лицом, сожженным солнцем, тянул за повод двух навьюченных верблюдов, презрительно бряцающих бубенцами.
Стражник, не глядя, взял монету и опустил в тощий кошелек, болтавшийся на шее.
Тут же, под окрики старших, увертываясь от подзатыльников, пробежали в воротах мальчишки, воображавшие воинов и «великую битву». Человек поглядел им вслед, как они атакуют «вражеский» проулок слева от ворот, и, осматриваясь, как всякий, кто оказывается в незнакомом или забытом месте, вошел в город.
Тем временем солнце, повисшее над обрывом земли, раздулось, красной медью отражаясь в шлемах караульных на привратной башне. Наковальни в кузнях за городскими стенами отзванивали теперь совсем лениво и вразнобой. А в городе, напротив, - улочки понемногу заполнялись горожанами. И соблазнительно пахло приготовляемой к ужину снедью.
Центральная улица вывела на площадь, как раз против храма, где шла вечерняя служба. Сквозь растворенные двери, в свете жертвенного огня вырисовывалась статуя крылатой птицеголовой богини, грудью кормящей человеческого младенца. «Мать всеродящая, жизнь и пищу дающая…» - пел в храме негромкий, старческий голос. И вечер, этому пению, казалось, послушный, уже подступал, собирая в одно целое растущие тени домов, деревьев и людей.
Человек обошел храм, свернул в улочку, обсаженную старыми тополями. Здесь было безлюдно, дома выглядели неухоженными, а некоторые даже заброшенными, и - давным-давно.
Вдруг улочка вильнула вправо и - оборвалась, упершись в каменный, древний с виду дом в два этажа, увитый по самую крышу виноградом.
Несколько минут человек разглядывал строение, словно пытался угадать, что там - за затворенными ставнями. Потом стал на ступеньку, и - тронул дверь.
Она подалась, проворчав что-то неразборчиво.
Дом был необитаем, и, видимо, уже давно, но, здесь совсем не было застойного запаха, свойственного покинутому жилищу.
На первом этаже человек огляделся мельком, задержался, нащупывая в полумраке поручень лестницы, и стал подниматься.
На втором этаже открылась большая комната. Сквозь щели в ставнях пробивался медный рассеянный свет, так что различалась вся скудная обстановка: грубо сколоченный стол перед окном, слева от него - лежанка, а в более затененной правой половине, во всю стену и до потолка, - стеллажи, переполненные книгами.
На лежанке, поверх пыльных одеял, покоился выцветший халат, правым рукавом свисая с постели. На стене над лежанкой тускло отражало блики уходящего солнца старое большое зеркало. И в нем вырисовывался грифон – весь как бы серебряный, с приоткрытым клювом. Грифон этот прямо, с великодушным вниманием смотрел на посетителя. Смотрел так, будто смысл всего являлся ему открытым, и тайн в мире не существовало.
Человек потянулся через стол к ставням, подтолкнул. Створки разошлись. Из окна открылся город и предместья далеко за ним. За красными черепичными крышами и восходящими над ними прозрачными дымками отчетливо просматривались разноцветные ромбы полей, линии виноградников, и серая, тронутая вечерней зыбью лента полноводного Арадона, уходящая меж зелеными взгорьями на далекий загадочный Восток.
Горячим порывом тронуло пыль на книгах, громоздящихся на столе, на плошках с высохшими чернилами. Качнуло перо в высоком бронзовом стакане. Приподняло и подвинуло к человеку исписанный пергаментный лист, лежащий на столе.
Человек опустился на стул, придвинул пергамент, посидел, вглядываясь в тесные строчки, и, заговорил, читая вполголоса:
«…Мальчик мой, не осуждай меня. Да, я решил, что пора. Тело уже полгода, как перестало действовать. Только мой мозг еще живет, его поддерживают, мог бы протянуть здесь еще года два, - денег хватило бы, но - для чего? Главное я сделал – я написал тебя. А что касается остального – кураж ушел. Так что нет смысла затягивать. Лучше будет, чтоб мои деньги поработали на тебя.
Договор Компания подписала. Не сразу, но деньги (и только они) решили все. Еще бы! Авторам нужно платить, тела их поддерживать. Опять же – у каждого из нас своя мера таланта, работоспособности, свои капризы, а смерть-то – неизбежна. И тогда им - все начинай сначала: поиски нового Автора, обучение его, притирание… С тобой подобных проблем не предвидится.
Они не сразу поняли, что я предлагаю. Думали, хочу подсунуть какого-то носителя шаблонов. Но потом сообразили, что к чему, и кто-то прикинул возможную прибыль… Так что все в порядке. Теперь этот Мир - твой. И теперь я спокоен. А чтоб ты смог освоиться без помех, - оставляю тебе проплаченное время. В договоре закреплено, что пока оно не истечет, Компания не будет вводить сюда других Авторов.
Копии с этого Мира Компания сделает, конечно, раздаст другим. Мало ли - какой-нибудь клиент захочет потешиться здесь ощущениями Армагеддона, не отказывать же… Это больно - все-таки, основная масса здесь – не клиенты, а мои создания. Мои дети, мои герои. И, тут я бессилен… Утешение – слабое, болезненное, в том только, что это все с копиями (да и сам-то я тоже грешен, - с чего начинал? тоже с чьей-то копии). Что ж… Главное, что мир с тобой они не тронут. Хоть бы и ради того, чтоб посмотреть, что из этого выйдет. Ты для них – перспектива, смысла которой до конца еще никто не понимает (усвоили только, что экономия, и даже этого им уже достаточно, уже потекли слюни).
Оставляю тебе своего куратора. Он – согласился. Это тоже оговорено в договоре. А дальше - решай сам. В подборе клиентов он ас. И никогда не требовал невыполнимого. Надеюсь, не изменит этому правилу и в работе с тобой. Но будь осторожен - он догадывается, что сможешь ты гораздо больше, чем любой другой Автор, а, насколько больше, - для него загадка. Может невольно навредить, а в чем это проявится - предсказать не берусь.
Что еще… Мальчик мой, я написал тебя, прости, иначе - не мог. Не хочу, чтоб здесь своевольничал кто-то другой. К тому же, этим Миром сможет править только тот, кто его любит… А если устанешь, и решишь, как я теперь, уйти, - решай уж сам, как быть дальше – я не могу и не хочу лишать тебя этого права. Но, может быть, и ты тогда тоже напишешь кого-то, кто унаследует от тебя этот Мир.
Вот, пожалуй, - все. Извини - сумбурно. Верно оттого, что тороплюсь, - вот, я уже пишу, что ты – «свернул за храмом в тесную улочку…» А прощания я хочу избежать - оставлять тебя, это, знаешь ли... Это ты и сам когда-нибудь прочувствуешь, и тогда - поймешь.
Все, обнимаю тебя и - удачи».
…Едва дочитал он последнюю строчку, за спиной его послышалось движение. Он прикрыл рукой пергамент, повернулся.
В центре комнаты, на стуле с высокой спинкой, сидел пожилой мужчина - чистенький и гладколицый, словно пластмассовый, в костюме хорошего покроя. На лацкане его пиджака блестел значок куратора Компании «Жизнь для Вас». На коленях он придерживал синюю тонкую папку.
Грифон на стене сложил крылья, сел, приняв царственный официальный вид. За окном уже стемнело. Но в комнате по-прежнему оставался свет, и два существа, схожие на людей, замерли, - соединившись взглядами, словно знали друг о друге нечто непроизносимое, важное, их только касаемое.
Человек заговорил первым - похоже, для того лишь, чтоб прервалось молчание:
- Ты – куратор?
Пожилой кивнул.
- Отец заключил с тобой договор - он в силе?
Куратор дрогнул бровью:
- «Отец»? - помедлил мгновение: - Ну да, можно и так сказать… - Еще помедлил, повел пластмассовым подбородком: - Даже не знаю, как приступить. Никто еще не имел дел с таким Автором. Договор? В силе… Только не знаю, как у нас пойдет. У нас есть две недели… Если сократится количество клиентов - желающих пожить в этом Мире…
- Со мной тебе будет не трудно.
- Мм?
- Все, что было в Нем, - есть во мне.
Человек шевельнул рукой, будто держал перо и собирался с мыслями - записать что-то. И, то ли от движения этого, то ли еще почему-то, стал он вдруг много старше – так изменились вдруг лицо его и осанка, и даже одежда на нем стала другой.
Куратор немного оторопел от неожиданной его метаморфозы:
- Похож, да. Вылитый...
Старик пожал плечами:
- Я – его отражение.
Он снова шевельнул невидимым пером, будто подыскивал нужное для записи слово, и вид его снова переменился, - он стал ребенком, в чертах лица которого все же угадывалось что-то общее со стариком:
- А таким он сюда зашел. Побуду пока что так.
Голос у него тоже изменился, стал детским.
Куратор некоторое время разглядывал его, что-то соображая, наконец, сказал:
- Так лучше, да... А то – как призрак. Ладно… - Он потянул из папки свежий файл: – Здесь сорок человек. Заявки стандартные. На роли владык, завоевателей, путешественников, судей, мессий, искателей истины, палачей...
Вместе с файлом из папки непрошено потянулся пестрый глянцевый листок. И упал на пол. Куратор, совсем по-человечески багровея от прилива крови, поднял его. Заметил любопытствующий взгляд, сказал с расстановкой:
- Реклама Компании. Раздаем к столетию. «Жизнь для Вас» - ровно сто лет на рынке Миров. Лучшие жизненные сюжеты. Наши Миры помогут Вам самореализоваться в полной мере. …»
- В рекламке, которую Ему сунули на улице, было не так: «…Мир для Вас. Лучшие восходы и закаты…»
- Тогда это еще было игрой. – Куратор покосился на лежанку, на покоившийся там халат. Помолчал, вздохнул: - С ним мало кто мог сравниться.
- Ты сказал – среди клиентов будут «искатели истины»?
- Двое.
- Их пока не возьму.
- Старик всегда брал…
- Я говорю - позже.
- Что так?
Ребенок обратил взгляд к окну, сказал отстраненно:
- Не понимаю. Потом все равно все узнают. Все, и даром. Зачем же им Жизнь?
Куратор вложил рекламный листок в папку:
- Если для тебя тут проблема какая-то, - посмотри, как с ними старик работал, поучись. Время еще есть.
- Во мне и так есть все, что он делал. Но это ведь не то, что они ищут.
- Это верно, да. – И бросил равнодушно: - Кто ж их знает, что им надо?
- Если клиент неудовлетворен…
- Эти всегда недовольны. Могу сказать только вот что: из них иногда получаются неплохие Авторы. Редко, но бывает. Побегают по Мирам и – в Авторы. Старик никогда не отказывался работать с ними.
Ребенок склонил голову на бок, кивнул:
- Это я знаю. - Сказал и замолк, будто спохватился, что сказал лишнего. Помотал ногой: - Думаю, - разберусь. В крайнем случае, оставлю все, как было. Кто там дальше?
- Дальше - стандарт… – куратор помедлил, сказал, глядя в сторону: - Рабы. Отшельники. Семейные. Торговцы… Здесь все расписано – их данные, цели…
Он замолчал, продолжая смотреть в сторону, потом улыбнулся вымученно: «Ладно, потерпят…», и - исчез. Вместе со стулом. Без предупреждения, словно сбежал.
Грифон со стены усмехнулся чему-то, лег, и стал поправлять перья на крыльях. Тщательно и неторопливо. По-домашнему.
Ребенок повернулся, к столу притронулся, будто испрашивая какого-то позволения. И, словно в ответ, пыль, покрывавшая стол и все, что на нем было – исчезла. И плошки наполнились разноцветными чернилами. А исписанный пергамент скрутился, рассыпался исчезающим прахом, и вместо него появился на столе новый.
Ребенок придвинулся к столу, взял перо. Обмакнул в плошке с красным, и стал крупным детским почерком выводить на чистом листе: «В год этот, в конце мая, двадцать шестого числа, явилось над городом, - как бы лик человеческий, лик старца. Люди выходили из жилищ своих, смотрели, и сердца их полнились изумлением - лик тот светился, чудным образом сообщая их жизни надежду...»
…Пока он писал, грифон свернулся, удобно устроив голову на лапах. Потом приоткрыл один глаз – убедиться, что ребенок никуда не исчез. Удостоверился и, с блаженной улыбкой, погрузился в сон.
Ребенок отложил перо, перечитал окончание записанного: «…многие супруги избегали близости, обещая друг другу исполнение ее назавтра, и даже в большей, из-за терпения, мере. С тем и настала ночь...»
Он добавил вслух тихо: "Первая...", оперся подбородком на кулаки, и стал глядеть в окно, - там, над притихшим городом, высоко в небе стояло написанное им, сияющее облако... 25.11.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.