Мертвее не бывает

– Вы – наблюдатель?
– Я – член участковой избирательной комиссии! – Матвей продемонстрировал школьному охраннику ламинированную карточку.
Пожилой цербер посмотрел на Матвея, потом на карточку, с которой таращился парнишка лет шестнадцати, похожий на члена комиссии, потом снова на Матвея.
– Давно снимались-то? – счёл необходимым спросить он.
– Если у вас какие-то сомнения, я могу предъявить другие документы, – сказал Матвей, всем существом ощущая важность исторического момента.
– Да нет, всё нормально. Проходите, Матвей Яковлевич. Вам направо и по лестнице на второй этаж.
Да, братцы кролики. Не хрен собачий, а Матвей Яковлевич, господин Липкин, член участковой избирательной комиссии, представитель партии «Свободная Россия». И это в неполные двадцать два!
По рекреации, отведённой для народного волеизъявления, уже бродили двое членов комиссии. Невысокого роста осанистый мужчина с седыми чапаевскими усами, одетый в пиджачную пару и тёмно-зелёную водолазку, представлял главного оппозиционного кандидата – отставного генерала, известного участием в приднестровском конфликте и антисемитскими высказываниями. Парень хипстерского вида (планшет, массивные очки, твидовый пиджак поверх оранжевой футболки, бордовые скинни-джинсы и кеды) был делегирован какой-то либеральной партией.
Они сдержанно поприветствовали Матвея и продолжили свой разговор.
– Ишь, бедолага! – «Чапаев» непочтительно щёлкнул по носу кандидата от партии власти. То есть, не самого кандидата, а его портрет на листе, где были указаны все соискатели губернаторского кресла. – По декларациям прямо санкюлот бесштанный! А кто у маршала Табуреткина танкодром купил и выкопал там гравийный карьер?
– Формально карьером владеет Маликов, его двоюродный брат, – ответил хипстер, вытягивая шею, как будто хотел рассмотреть что-то поверх головы «бедолаги».
– Вот то-то и оно!.. – сурово хмыкнул «Чапаев». – Молодой человек… – он повернулся к Матвею, – как вас по имени-отчеству… вы ведь у нас от «Свободной России», да?.. В общем, Матвей Яковлевич, из оппозиции тут мы втроём. И это ещё много. Есть участки, где вообще по одному. Так что давайте… Будем вместе следить, чтобы не намухлевали.
– Конечно! – широко улыбнулся Матвей и с достоинством поправил значок на лацкане пиджака.
Он был в политике с четырнадцати лет и гордился этим. Поначалу это было экстремальным развлечением и – как он понимал теперь – попыткой доказать самому себе, что он уже разбирается во взрослых делах. С возрастом он понял, что политическая «движуха» – та же работа. И в ней можно сделать карьеру – надо только работать головой, не лезть на рожон, но и не бояться рискнуть, а то останешься мальчиком на побегушках до седых подмышек. Когда ему было семнадцать, старший друг свёл с его серьёзными людьми, которые мутили в их городе проект «Конструктивный протест». Им нужны были толковые пацаны, чтобы поднять молодёжный движ и не дать захватить его фашистам, которые всегда рады попиариться на реальных проблемах народа… Матвей был толковый пацан и уже далеко не новичок к политике. Так он стал конструктивно протестовать, не забывая уточнить требования политического момента с кураторами проекта.
Ну, не совсем – всё же с кураторами общался не он, да и вообще его вес в проекте был невелик. Но он постоянно рос, пробовал себя в разных направлениях – от пропаганды в блогосфере до акций прямого действия. Избирательная кампания «Свободной России» (так официально назывался проект «Конструктивный протест») должна была открыть ему новые горизонты…
…Втроём они просидели с полчаса. За час до открытия участка стали подтягиваться остальные – в основном школьные училки, дамы от тридцати до шестидесяти лет. Председателем комиссии была директриса, голосом и фигурой напоминавшая Сову из мультфильма про Винни-Пуха. Она говорила присутствующим «дорогие члены». «Дорогие члены» торжественно удостоверились, что в переносных урнах и больших ящиках для голосования нет никаких посторонних вложений, разобрали пачки бюллетеней, гроссбухи со списками избирателей, и стали ждать часа «икс».
Несколько беспокойных стариков припёрлись к открытию участка – к восьми утра. Матвей знал: эти советские динозавры считают участие в выборах «долгом перед Родиной». Что ж, он тоже исполняет свой долг – партийное начальство ожидало результат не менее семи процентов, а двукратное перевыполнение плана сулило денежную премию и другие плюшки. В том числе – ускоренное продвижение по карьерной лестнице. Однако чудес не бывает. То есть иногда бывают, но, как правило, хреновые. Например, не бывает такого, чтобы тебе из чистого неба упал в руки букет роз. Скорее кирпич на голову может упасть … Четырнадцать процентов за «Свободную Россию» были бы тем самым букетом роз, и Матвей понимал, что рассчитывать на это бесполезно. Он надеялся, что на его участке произойдёт какой-нибудь скандал, и ему удастся выдвинуться…
Выдвинуться ему вскоре пришлось, правда, не в том смысле. После полудня он «выдвинулся» с переносным ящиком по квартирам избирателей, которые были не в состоянии сами добраться до участка. Вместе с ним отправилась низкорослая девица кубического сложения и неопределённого возраста. Её завербовал наблюдать штаб самого несуразного кандидата – писателя, который начал карьеру с «голубой» порнухи, а под старость заделался геополитиком. «Гей-политиком», – посмеивались соратники Матвея. Звали её Людмила, она работала почтальоном и была знакома всем неходячим старикам, которым разносила пенсии.
– Кто? – звучало из-за очередного дермантинового бастиона.
– Участковая избирательная комиссия! – отвечала напарница. – Это я, Людмила! Голосовать будем?
– А… Людмила… Сейчас открою… сейчас…
Дверь открывалась, и «участковая избирательная комиссия» входила в квартиру, где, казалось, даже воздух был дряхлым. Усталостью от жизни, болезнями и страхом смерти веяло от хлама в коридорах, от ковров на стенах, от занавесок, которые не отодвигались ни днём, ни ночью, от халатов и пижам престарелых избирателей, от порезанной клеёнки на кухонных столах, где свершался священный акт волеизъявления.
– Кто тут за Путина? – спрашивала древняя старушонка, родившаяся ещё при Николае II.
– А, мне по хрену, за кого тут черкать, все воры, все упыри! – хрипел крупный широколицый дед, когда-то, наверное, способный кулаком зашибить быка, а теперь еле-еле ползавший по квартире с помощью ходунков. – Дай за Путина проголосую, он тоже вор, так пусть хоть этих воров поразгонит! – и заносил тряскую руку над бюллетенем.
– По закону мы не можем вам говорить, за кого голосовать! Это ваш выбор, – заученно повторяла Людмила, преданно глядя на Матвея.
Бюллетени, заполненные «за Путина», сыпались в ящик, как осенние листья. Некоторые по старой памяти голосовали «за коммунистов». Голосов за «Свободную Россию» было раз-два и обчёлся. Раз довелось им зайти в квартиру, где не пахло «собачьей старостью». Там вдоль стен стояли книжные шкафы, в просторной светлой гостиной на столе светился ноутбук, и хозяйка – хрупкая, но бодренькая старушка с ясным лицом – обстоятельно расспрашивала Матвея и Людмилу о политике и сокрушалась, что молодёжь совсем не идёт на выборы.
– Вот чем вы думаете, а? – говорила она, строго глядя на гостей. – Мы, старики, помрём скоро, вам, молодым, в этой стране жить! А вы не голосуете! Ну, куда это годится, а?
– Не вижу достойного лидера! – заявила она, внимательно изучив список. – Вот не вижу, и всё! Придётся голосовать против всех! – и аккуратно выставила косые крестики напротив всех кандидатов.
– Мы не можем принять такой бюллетень… – вякнула Людмила.
– Можете. Я закон знаю, а если вы не знаете – поинтересуйтесь хотя бы у меня! – строго сказала бодренькая старушка. – Не надо меня обманывать, деточка! – она улыбнулась. – Не надо! И не позволяйте, чтобы вас обманывали!..
–…Ну вот, последние, – выдохнула Людмила. – Смирновы, Александра Васильевна и Пётр Иг… Игнатье… вич… ну и почерк! Звоню!
Потом Матвей вспоминал, что перед квартирой Смирновых его напарница как-то мялась и как будто не решалась нажать кнопку звонка. Дверь открыла толстая отёчная старуха в цветастом халате, тяжело опирающаяся при ходьбе на палку. Из открытой двери на лестничную площадку потянуло тяжёлым духом, как будто обитатели квартиры не мылись лет пять, и всё это время ни разу не открывали окна.
– Здравствуйте, баба Шура! А мы к вам! Голосование с доставкой на дом! – защебетала Людмила.
– Ещё и голосовать! – вздохнула «баба Шура». – Помирать скоро, а вы… В кухню идите, а то у меня не прибрано…
Печально вздыхая, хозяйка принесла два паспорта.
– Давайте проголосую… За кого тут надо-то… – Людмила молчала. Хозяйка тщательно нарисовала галочку «за Путина» и потянулась ко второму бюллетеню.
– Что вы делаете? Это же… Петра Игнатьевича бюллетень! – остановил её Матвей.
– А разве мне нельзя за него голосовать? – спросила хозяйка.
От такой простоты Матвей опешил.
– Да вы что? – зашипел он. – Это же преступление! Это же его святое гражданское право! – он подумал, не было ли тут лишним слово «святое», и решил, что лучше пересолить. – Пётр Игнатьевич! Пётр Игнатьевич! Вы голосовать будете?
– Его нет! – торопливо прошептала Людмила.
– Как нет? Он что, ушёл? – Матвей смотрел на напарницу и на хозяйку квартиры, на лицах которых проступили растерянность и страх, и ему стало не по себе.
– Вы что мне голову морочите?! – крикнул он – зло, чтобы подавить невесть откуда взявшуюся опаску. – Он жив вообще?
Ответом была гробовая тишина. Матвей вскочил с табуретки и, чуть не снеся по пути Людмилу, бросился с кухни в коридор.
– Пётр Игнатьевич! – Нет, старуха не врала – в комнате действительно было не прибрано. Очень не прибрано. Но никаких следов Петра Игнатьевича там не было. Стоп, а тут же ещё одна комната!..
Дверь подалась не сразу. Когда Матвей с усилием протолкнул её внутрь, в ноздри ударил знакомый тяжёлый запах. Возле плотно зашторенного окна стоял письменный стол, рядом с ним – низкая табуретка, а вдоль правой стенки стояла старинная железная кровать с шарами.
Пётр Игнатьевич лежал на ней, укрывшись с головой.
– Пётр Игнатьевич! Проснитесь, пожалуйста! Вы будете голосовать?
Пётр Игнатьевич не откликался, и парень пошёл на нарушение правил – подошёл и потряс спящего избирателя за плечо.
Плечо было твёрдым, сухим и холодным.
Как кость.
С сильно бьющимся сердцем, уже представляя, что он увидит, Матвей отдёрнул простынь.
И отлетел в сторону, ловя прыгающую челюсть.
Пётр Игнатьевич крепко спал. Очень крепко. И очень давно. Судя по всему, он заснул вечным сном несколько лет назад, так что от него остались кожа да кости, причём кожа, высыхая, приняла тёмно-коричневый оттенок, в полумраке комнаты казавшийся чёрным.
Белели только зубы, обтянутые истончившимися чёрными губами.
– Так можно я за него проголосую? Или нельзя?
Услышав бабкин голос над ухом, Матвей подпрыгнул и чуть не обоссался.
* * *
– Значит, так. Или я сейчас звоню ментам… или ты, бабуся, расскажешь мне, что это за херня!
Людмила и хозяйка квартиры сидели рядышком за кухонным столом. Старуха тихо плакала, приговаривая сквозь слёзы «Петрушенька… три года уже… три года!». Людмила, напротив, сидела тихо и остановившимся взглядом смотрела на кнопочный нож в руке своего напарника.
Наконец, старуха достала из кармана халата скомканную тряпку и, поминутно сморкаясь в неё, заговорила:
– Так ведь, деточка… мы целинники… целину осваивали…у меня пиисят лет беспрерывного стажу… а у Петруши ещё больше… а пенсия сам знашь какая… что эти паразиты со стариками делают… а я инвалид, мне лекарства надо, а мне инвалидность тока третью дали… и Петруше вторую… а он уж не видел совсем… и ходить не мог… а у меня давеча голову как чугунным обручем сковало… думала – всё… а «Скорая» через час приехала…
– Бабуся, давай-ка ближе к делу, – перебил её Матвей. – Ты что с дедом своим сотворила, а? И зачем?
Бабуся подняла голову и уставилась на визитёра ясным до жути взглядом.
– Он, Петрушенька мой, как почуял, что смерть близка, так и сказал: вот помру я, а ты, мол, Шура, никому про то не говори, оставь меня как есть, а пенсию за меня получай, как за живого. Вот истинный бох, – она мелко закрестилась. – Нам тогда Люсёна пенсию на дом уже год носила. Она нам очень помогла.
– Что помогала? – ощерился Матвей. – Деда придушить?
Старуха снова заплакала.
– Деточка… – всхлипнула она. – Да как у тебя… язык-то поворачивается, поганка ты, поганка… Я ево полгода с ложечки кормила… он кушать совсем не хотел, а я говорю… «скушай, родненький, а то совсем обессилешь»… А за день до смерти ему будто даже получше стало… больше полтарелки бульончику сам съел, без уговоров… Шутил ещё… я, грит, чо надумал – щас выздоровлю совсем… да поскрёбыша тебе заделаю… А утром гляжу – а он уж захолодал…
– Я сама только через три месяца узнала, – зашептала Людмила, – Спрашиваю как-то – а что ж Пётр Игнатьич-то? Ну, не выходит вовсе? А баба Шура – в слёзы. И ведёт меня в эту комнату. Я сама чуть не коньки не отбросила… такое увидеть… Я думала – она уже того… – Людмила постучала по голове. – А она плачет и говорит, что дед ей сам велел. Я её сперва хотела уговорить, чтобы похоронила его, как полагается, а потом решила – а ладно…
– Я Люсёне четверть Петрушиной пенсии отдаю, – вступила старуха.
– Она сперва половину мне предлагала – только, говорит, не говори никому, – продолжала Людмила всё тем же шёпотом. – Я половину не стала брать – ей-то тогда ничего не останется. А четверть беру. Дело, сам понимаешь…
– Подсудное дело, дамочки, – заметил Матвей. – Видишь это? – он указал правой рукой на телефон, который держал в левой. – Я всё записал на видео. И труп, и ваши базары. Влетели вы обе по полной. Старой клюшке, может, дадут на воле подохнуть, а тебе, «Люсёна», – он подчеркнул это бабкино словечко, – по ходу, придётся баландочки похавать.
– Что он говорит? – спросила старуха.
– Ничего, баб Шур… – упавшим голосом пробормотала Людмила.
Матвей ощутил приятный холодок где-то в груди. Его просто распирало от азарта. Он чувствовал, что сейчас сорвёт куш. И дело не в деньгах, нет…
– Половину мне будешь отдавать, Люсёна, – с удовольствием сказал он.
Людмила недоумённо вытаращилась на него.
– Половину пенсии, которую получает бабка за эти кости, будешь отдавать мне. Остаток делите, как хотите. Или я иду в мусарку и показываю то, что тут наснимал. Прямо сейчас. Ну?
– Да… – выдохнула Людмила.
– Не слышу!
– Да, я буду отдавать тебе половину дедушкиной пенсии, – старательно выговорила напарница.
– Люсёна, вы о чём говорите, а?
– Ни хрена, три четверти! – весело осклабился Матвей.
– Ну… Но… Ты же сказал…
– Восемьдесят процентов!
– Как скажешь, – прошептала Людмила
– Вот так-то лучше. И чтоб копию бумажек мне заносила, а то не поверю.
– Да, да, – торопливо кивала Людмила.
– Люсёна, он о чём?
– Чё почём, хоккей с мячом! Всё в порядке, бабуля. Теперь в порядке, – Матвей подчеркнул слово «теперь». – Всё, нам пора! Кланяйтесь вашему сушёному дедушке!
Они молча спустились на лифте на первый этаж и вышли из подъезда. Людмилу заметно потряхивало; Матвей тоже ощущал лёгкую внутреннюю дрожь, но совсем иного рода. Впервые за всю свою сознательную жизнь он чувствовал, что совершил настоящий Поступок, достойный не мальчика, но мужа.
Не то чтобы он считал великим достижением лишние пять-семь тысяч в месяц (какая там пенсия у старого скелета?), хотя деньги вообще лишними не бывают… Он был горд сознанием того, что поступил как сильный хищник, ловко скогтил мелких падальщиков. Он вырос в обычной совковой семье, но чётко уяснил: лишь тому суждено преуспеть, кто умеет действовать нестандартно и готов преступить глупые законы. Когда старшие принимались перемывать косточки очередному «ворюге» – сильному и решительному хозяину жизни – Матвей про себя усмехался. Он всегда был на стороне тех, кто сумел забрать принадлежащее ему по праву. Кто нагнул раком трусов, слабаков и мелюзгу.
Он всегда хотел быть одним из таких героев и больше всего боялся, что ему так и не представится случая проявить себя.
И вот, наконец, свершилось.
«Я преступник. Да. Я преступник. И это только начало. Это круто», – крутилось у него в голове.
– Люсёна, слышь чо. – Напарница затормозила так, что чуть не споткнулась. – Я тебе счас напишу свой номер вебмани, а ты туда будешь деньгу ложить.
– Я не умею… – прошелестела Людмила.
– Да меня не скребёт, умеешь или нет! Ну ладно… – «смягчился» он. – Тут через два дома банкомат, пошли, научу.
«Урок» обошёлся незадачливой мошеннице в две пятисотенные бумажки, которые с утробным повизгиванием съел банкомат.
– Вот мой номер, – Матвей сунул Людмиле клочок бумаги. – Каждое двадцатое число будешь ложить сюда восемьдесят процентов стариковой пенсии. А вот на это мыло будешь слать копии квитанций…
– А как это?
– Ну ты динозавр! Сфоткаешь, зальёшь на комп и пришлёшь. И сохрани тебя боженька вместо квитанций мне какую-то парашу подсунуть – выкуплю на раз. А заднюю включишь – отнесу наш видос мусорам.
Матвей не нарадовался на себя, как ловко у него вылетают «пацанские» обороты. Нет, «по жизни» он говорил на нормальном языке, но при необходимости мог сыграть гопника. Сейчас был как раз тот случай. Сучку надо запрессовать, чтобы раз и навсегда подавить самую мысль о сопротивлении. Она должна понимать, что связалась с реальным отморозком. А если он заговорит как гангстер из старых американских фильмов – эта тварь поймёт, что перед ней домашний мальчик…
Вернувшись на участок, они сдали переносную урну директрисе и разошлись по своим рабочим местам. Все оставшиеся часы Матвей посматривал за Людмилой – не пытается ли она, скажем, кому-то позвонить. Но поведение жертвы никаких опасений не внушало. «Люсёна» сидела, погружённая в себя. Наверное, она всё никак не могла понять, что недавняя катастрофа – это не сон.
«Сама виновата, – хладнокровно думал Матвей, машинально выдавая редким избирателям бюллетени, – Тупанула, теперь придётся делиться. Ничего, тебе эти лавэшки и так на халяву доставались…»
…Откуда-то с потолка раздался мелодичный звон.
– Восемь часов, – провозгласила директриса, – Дорогие члены, голосование на нашем участке завершено. Поздравляю вас!
Три тётки захлопали, но их никто не поддержал.
«Дорогие члены» с удовольствием поднялись со своих мест. Неиспользованные бюллетени (из заготовленных двух тысяч больше полутора остались чистыми) порубили топором, после чего комиссия занялась сложной арифметикой в гроссбухах, в которую Матвей не пытался вникнуть. Потом сдвинули на середину зала столы и вытряхнули на них содержимое урн. Но тут седой дядька с чапаевскими усами углядел в куче бюллетеней несколько штук, сложенных вместе, и поднял шум:
– Так, минуточку внимания! Это фальсификация! Вброс! Восемь… нет, девять бюллетеней вброшено! Павел, снимайте это, снимайте!
– Да, я снял, – отвечал хипстер. Его глаза за стёклами очков сияли от охотничьего азарта.
– Положить их отдельно! Надо будет составить акт!
– Не надо их ложить отдельно! – Директриса вцепилась в злополучную пачку бумаги, точно это были чеки на миллион долларов, выписанные на предъявителя.
– Женщина, оставьте их в покое! Вы пытаетесь скрыть следы преступления! – закричал на неё «Чапаев».
– Я не женщина, я гражданин…ка… я председатель комиссии! – парировала директриса и, изловчившись, дёрнула на себя бюллетени.
Этого делать не следовало. Раздался хруст рвущейся бумаги, который спустя мгновение перекрыл визг «гражданинки».
– Ай! Ноготь сломала! – завизжала председатель комиссии.
– До крови! Раиса Максимовна, у вас кровь! Это нападение! – закудахтали «дорогие члены».
– Это нападение! Он на меня напал! Полиция! Арестуйте его! – заблажила председатель.
Двое сонных полицейских – капитан и прапорщик, с интересом наблюдавшие за исторической перепалкой, не торопясь подошли к столу.
– Это провокация! Вы не имеете права выдворять члена комиссии с правом решающего голоса! – кричал хипстер, направляя на полицейских планшет, точно это был транклюкатор.
– Это нападение! Это хулиганство! – не унимались «дорогие члены» во главе с «гражданинкой председателем».
Полицейские нехотя взяли «Чапаева» с двух сторон за руки, но тот почему-то отказался куда бы то ни было идти с ними.
– Смотрите: председатель устроила провокацию, а сейчас полиция незаконно выдворяет члена комиссии. Господа полицейские, вы в прямом эфире! Какой позор! Поздравляю! – надрывался хипстер.
– Этого тоже брать! – сказал капитан, и прапорщик, не оставляя «Чапаева», дёрнул за рукав хипстера. Это было ошибкой. Хипстер, увлёкшийся съёмкой, не удержался на ногах и повалился на прапорщика. Прапорщик пошатнулся и вцепился в «Чапаева», и в итоге все трое навалились на капитана.
Вся четвёрка недолго находилась в состоянии неустойчивого равновесия и, подчинившись закону всемирного тяготения, рухнула на пол. Послышался сочный мат в четыре глотки. Однако эротическая словесная конструкция осталась незавершённой, потому что кто-то и борцов «удачно» зацепил ногой стол, который не замедлил опрокинуться. Визг «дорогих членов» был слышен, наверное, в Центральной избирательной комиссии в Москве. Бюллетени, честно заполненные избирателями и вброшенные неизвестными фальсификаторами, розовыми птицами разлетелись по залу.
Пустая избирательная урна, опрометчиво поставленная на стол, пошатнулась и ударила по голове поднимающегося прапорщика.
– Тридцать третий! Тридцать третий! Срочно подкрепление на избирательный участок! Здесь драка! – кричал в рацию капитан. – Граждане, приказываю вам лежать смирно, в противном случае буду вынужден применить оружие!
– Это провокация! – отвечал с полу «Чапаев».
– Вы в прямом эфире, господин капитан!
– Это нападение!
– Телефон убрал свой! Ну что, тебе в голову выстрелить, что ль, придурок?
– Какой позор! Поздравляю вас! Вы звезда ютьюба, капитан!
– Прапор, этих двоих в браслеты! Тридцать третий, где они там телятся?..
* * *
Было около трёх часов ночи, когда Матвей вышел со школьного двора. Скандал на избирательном участке не утихал долго. Прибывшее подкрепление выволокло обоих несговорчивых членов комиссии, однако, как понял Матвей из отрывочных разговоров вернувшихся полицейских, задерживать их почему-то не стали. Потом на участок ломились журналисты и волонтёры. Охотники за сенсациями оказались терпеливыми и атаковали членов комиссии, выходивших после того, как все бюллетени были пересчитаны, упакованы и отправлены в вышестоящую комиссию. «Дорогие члены» отворачивались от камер, а Матвей не без удовольствия описал свалку во всех подробностях.
«Эх, ребята, знали бы вы, что знаю я… – думал он, – Вот где трэш, угар и содомия! Как вам понравится мертвяк, который получает пенсию, да ещё и на выборах голосует?»
Голос «сушёного дедушки» был естественным образом подан за кандидата «Свободной России». Всего же партия набрала на участке где-то полтора процента. В интернете писали, что, по предварительным данным, будет второй тур, в котором сойдутся отставной генерал и кузен карьеровладельца.
Мегапроект «Конструктивный протест» находился под угрозой закрытия. Но его боец получил свои «пятнадцать минут славы», и он просто обязан капитализировать славу в карьеру.
Рассуждая так, скромный герой двинулся домой. Автобусы уже не ходили, денег на такси не было, и успешный молодой политик решил прогуляться до дома пешком, благо идти было не более полутора километров.
…Тёмная фигура выступила из тени, которую отбрасывала на тротуар могучая липа, и у молодого политика подогнулись колени, а мочевой пузырь пожелал немедленно опорожниться. Матвей не был трусом, он не боялся ночных грабителей, но то, что стояло перед ним... вообще не должно было быть! Не могло существовать! Не бывает у людей таких неестественно тонких рук и ног, их не обтягивает потемневшая пергаментная кожа, потрескавшаяся на сгибах. Люди не смотрят в упор высохшими коричневыми глазами, от одного взгляда которых хочется скорчиться и тихо-тихо завыть…
Мертвяк подковылял вплотную к Матвею. Жёсткие холодные пальцы крепко взяли его за подбородок и заставили вздёрнуть голову.
– Что ж ты творишь, выблядок свинячий? – Ни на что не похожий клёкот звучал откуда-то из сухой глотки. – Как тебе в башку твою торкнуло старуху больную обирать? Паразит ты гладкий! Человек ты или говна шматок? Есть ли у тебя кровь под шкурой твоей?
Холодные сухие пальцы сомкнулись на плечах Матвея. Мертвяк тряхнул свою жертву, щёлкнул белыми зубами и потянулся к шее.
Дико вскрикнув, Матвей оттолкнул труп и кинулся наутёк.
– А-ахх!.. сбежать хочешь! Не уйдёшь! Не уйдёшь, голубчик! – рычал мертвяк где-то над ухом. Матвей понимал, что, как ни быстро он бежит, ему не уйти от трупа. Но оглянуться он не смел. Он знал, что стоит ему увидеть искажённое ненавистью сухое лицо, как последние силы оставят его.
– Всё равно догоню! Ыых!
Матвей почувствовал, как пальцы трупа стискивают его щиколотку и выворачивают ногу в сторону. Он закричал и упал. Бордюр газона рванулся к лицу. В следующее мгновение парень почувствовал, как что-то размалывает его зубы и выворачивает челюсти. Он ослеп от боли, и хотел закричать, но не смог.
…Двое подростков, которые тискалась на скамейке и не заметили бы начала ядерной войны, оторвались друг от друга и тревожно заозирались. Парень, который только что прошёл мимо них, ни с того ни с сего закричал дурным голосом и бросился в обратную сторону. Но, пробежав несколько метров, он вдруг споткнулся на ровном месте и со всего размаха ударился головой о бордюр. Нет, не головой: он как будто бы захотел перекусить поребрик.
– Нет, миленький, не подходи к нему, он пьяный-больной-сумасшедший! – заныла девчонка, видя, что её кавалер хочет броситься на помощь незнакомцу, и вцепилась пальчиками в рукав его куртки.
– А ну!.. – Кавалер хотел вырваться, но понял, что так повредит руку своей возлюбленной. – Слушай… ему, по ходу, совсем хреново…
– А вдруг он под наркотой?
– Да нет же!
…От сильного пинка под рёбра Матвей перевернулся на спину. Багровые облака, застлавшие зрение, разошлись, чтобы пропустить сухое лицо…
– Ты посмотри, как его корчит, он припадочный, не подходи! – хныкала девчонка.
– И чё? Смотреть, как он у нас на глазах помрёт? Ну, Катюха, ты… – Храбрый юный кавалер мягко, но решительно развёл руки своей дамы и бросился к незнакомцу, который корчился и хрипел на асфальте.
– Сейчас ты сдохнешь… – проскрипел мертвец. – Сдохнешь, и мы с тобой не так поговорим. А пока не сдох, вот что послушай, сукин ты сын! Мы с Шурой целинники были!.. И за ваше жульё и ворьё, за мироедов да мародёров отродясь бы голосовать не стали. Это пойми! А теперь сдохни!
–…Ну вот и всё, – вздохнул подросток, глядя, как стиснутое судорогой тело расслабляется.
– Умер? – шёпотом спросила девчонка.
– Ага. Мертвее не бывает. 12.11.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.