Рога и копыта

Недавно довелось проезжать мимо посёлка, где когда-то работал я участковым. Места там красивые. Тайга кругом. Сейчас только станция голубеет весёленьким колером, серые обветшалые домишки разбежались, присели вдоль линии, как хохлатки на насесте. Живут почти одни старухи, а раньше был посёлок железнодорожников. Счастливое время — молодость, надежды. Казалось, вся жизнь впереди. Правда, посёлок уже тогда начинал разваливаться. Но мне по молодой глупости невдомёк было, отчего это происходит. Думал, может, и счастье найду, осяду здесь, врасту корнями.
Остановился у магазина, купил сигарет. Закурил на крыльце. Смотрю, старуха сидит, колбой торгует.
— Почём колба, бабушка? — спрашиваю.
А она бесцветно посмотрела на меня линялыми глазами, и говорит скрипучим голосом:
— Да и сам-то не мальчик уже, Анатолий Степаныч! Угости сигареткой-то!
— Не мальчик, конечно, — протягиваю пачку, а сам присматриваюсь, кто это меня по имени-отчеству помнит.
Блёклые глаза на испитом лице. Волосы спрятаны под бесформенной вязаной шапкой. Замызганный спортивный костюм, литые из грубой резины сапоги.
— Не узнаёшь, окаянный? А вот я тебя до самой смерти не забуду, — она затянулась и хрипло закашлялась. Морщинистые щёки задрожали, а тусклый взгляд застыл на мне, будто пригвоздил.
— Ольга Петровна, — узнал я…


Тогда, лет пятнадцать назад, едва я приступил к работе, ещё с населением не успел ознакомиться, подъехал ко мне инспектор энергоснабжения. Протянул бумагу:
— Вот, неплательщики. Вы разберитесь с ними, убедите оплатить долги. Через неделю приедем с монтёром и начнём отключать особо злостных задолжников. С вашей помощью, — с нажимом на последнюю фразу сказал инспектор.
Глянул я — а там полпосёлка переписано! Ладно, думаю, заодно и с людьми познакомлюсь. Взял список и пошёл по дворам.
Захожу в нарядный чистенький домик. Хозяйка — одинокая, молодая женщина. Ткаченко Зинаида Андреевна. По характеристике соседей — сволочная бабёнка, вздорная. «Всем замечания делает. От неё даже мужик сбежал», — пришли на ум отрывочные сведения, почерпнутые мной на поселковой улице.
— Нешто это дело участкового — деньги выколачивать? — рассмеялась она мне в лицо, уперев руки в крутые бока.
— А что должен делать участковый, по-вашему? — завёлся я.
— Похлопотать, например, чтоб зарплату вовремя выдавали. Посодействовать, чтоб дорогу в райцентр починили. Ухабы да колдобины!
— Ну, это пусть в райцентре и думают! На это у меня полномочий нет, — сник я.
— Писала я и в райцентр, и в область, толку от всех — как от козла молока, — махнула рукой Зинаида Андреевна. — Ну, а козу найти — хватит ваших полномочий?
— Какую козу?
— Да коза у меня пропала, неделю ищу, все буераки облазила. Нет козы! Не иначе, зарезали. Народ тут знаете, какой! Алкаши одни! Работать никто не хочет, норовит стянуть всё, что плохо лежит!
— Вы кого-то конкретно подозреваете, гражданка Ткаченко? — строго спросил я.
— Ну, конкретно — не конкретно… — замялась Зинаида.
Потом, после некоторой внутренней борьбы, наконец, решилась:
— Вот Людка — почтальонка. Давеча газеты принесла. Я ей: давай, мол, проходи, посидим, чаю выпьем. Она любительница чаи гонять нахаляву! А тут: некогда, говорит, заделье у меня, тушенку варить надо. Жара — мясо пропасть может. Я у ней спрашиваю, откуда мясо-то? А она, зараза, ничего не сказала. Хвостом вильнула, старая ведьма, и покатилась по улице, будто испугалась, что лишнего сболтнула.
— Ну, это ещё не повод… Вы вот что, оплачивайте вашу задолженность и потом приходите в контору. Напишете заявление — найдём вашу козу, — сказал я и попрощался.
Эх, если б я знал, во что обернётся моё легкомысленное обещание!
Людмила Константиновна Дядькина в списках задолжников не значилась. Но решил заглянуть и к ней. Почтальонка, как никак, — всех людей в посёлке знает, может, подскажет, почему народ не платит за энергию.
Полноватой низенькой Дядькиной на вид было от сорока до пятидесяти.
— Ой, Анатолий Степаныч! Я как раз на стол собираю! Садитесь с нами обедать, — зачастила она, едва я вошёл.
— Да я к вам по делу, — стал отнекиваться я.
— Садитесь, садитесь, все дела потом, — колобком каталась хозяйка по маленькой опрятной кухне, наставляя на стол тарелки и тарелочки.
— Сейчас Серёжа придёт, — доверительно сказала она, и вдруг засветилась изнутри застенчивой нежностью, лицо удивительно помолодело, и даже круглая фигура стала будто стройнее и выше.
« Вовсе не старая ещё… ведьма, — вспомнил я характеристику, которой наделила Дядькину Ткаченко, — Сейчас ей и сорока не дашь!»
— Я тут щей зелёных наварила, да рёбрышек в казане натомила, Серёжа любит. Не бараньи, конечно, но молодая козлятинка тоже хороша, если знать, с какими приправами её замариновать. Вот зиру, например, нужно брать обязательно мелкую, чёрную, потому, что у жёлтой, иранской, совсем другой вкус…
— А где вы козлятину взяли? — перебил я, стараясь придать голосу безразличный оттенок. — Коз держите?
— Да нет, у меня корова. А мясо Серёжа принёс.
— Откуда принёс? — наступал я.
— А почему вы спрашиваете? — резко повернулась ко мне Дядькина.
— У вашей односельчанки пропала коза. Не знаю, правда, молодая или старая. Но не от той ли козы рёбрышки, а, Людмила Константиновна? — припёр её к стенке вопросом в лоб.
Дядькина сперва побледнела, потом покраснела и вдруг молодо, заразительно засмеялась, запрокинув вверх голову.
Против своей воли я тоже начал улыбаться.
— Это Зинка-активистка вас ко мне направила? Вот стерва-баба! Да это ж она от злости, что её Серёжа от неё, такой молодой и красивой — ко мне ушёл! Не понимает, дура, что такому мужчине ласка нужна. Всё жалобы строчит, да на работе активничает. Вот Серёжа и не выдержал…
— Здрассьте! Это кто тут мне косточки моет? — на пороге возник здоровый мужик лет сорока. Соседи говорили, нигде не работает, но живёт у Людки — как сыр в масле катается.
— Вот и Серёжа! А это наш новый участковый! Представляешь, твоя стервоза сказала, что мы у неё козу украли! — всплеснула пухлыми ручками хозяйка.
— Зинка, что ли? — усмехнулся Сергей в обвислые усы, — эта теперь от меня не отстанет. И ведь нормальная же баба была — пока в сельсовете не работала. Подумать только — простая секретарша, а никому житья не дает! А козлятину мне Георгич дал. Мальцев. Это он у нас самый лучший козлятник. Спросите у него. Ну, что, обедать будем или разговоры разговаривать?
— Сейчас, сейчас, Серёженька, — заворковала Людмила.
Я не стал мешать голубкам и откланялся, слегка обескураженный.
Обходя поселковые дворы, с удивлением узнал, что почти все мужики, главы семейств, нигде не работали. Оптимизация, которая шагала рука об руку с приватизацией, безжалостно выбрасывала работников с родной «железки», на которой работали ещё их деды. Уволенные по сокращению, они принимались за пьянку, ища в самогонке да дешёвом китайском спирте если не выход, то утешение. В посёлке закрылась школа. Не работал медпункт. Теперь нужно было детей отправлять учиться в город, в интернат.
Бабёнки крутились, чтоб прокормить ребятишек, как могли. В основном, торговали в райцентре картошкой да дарами тайги: колбой, ягодами, грибами, орехами. В сезон продавали дачникам молоко. А тут ещё безработные мужья на шею сели. Обиженные на всё и вся, вот они за свет и не платили. Да зачастую и платить-то было нечем.
Да сколько таких посёлков да деревень крепких развалилось! Предприятия разделили, раздёргали, по шпалам, по винтикам прихватизировали. А людишек — много, горемычных. На всех никакого богатства не хватит. И дела до них никому не было. Да и сейчас нет. Выживайте, как знаете!
Это всё я потом уже понял. А тогда… горел служебным рвением, так сказать.

Жил я в однокомнатной квартире в единственном в посёлке двухэтажном доме, построенном некогда для железнодорожников.
Пришёл как-то вечером, уставший от беготни и очумевший от полученной информации. Поставил на стол бутылку водки, хлеб. И задумался, что лучше: холодной тушёнкой прямо из банки закусить, или подогреть её на сковородке с луком.
Вдруг — стук в дверь.
— Войдите, — говорю, — не заперто!
Заходит Зинаида Андреевна.
— Эх, Анатолий Степаныч! Что ж вы мимо меня всё бегаете? В гости бы зашли. А то и кушаете в одиночестве.
— Вы по делу ко мне, гражданка Ткаченко? Тогда вам в контору надо, — строжусь я, пряча под столом бутылку.
— Так контора закрыта уже, — смотрит на меня глазами, в которых… ну, не знаю… пожар загорается! И поглаживает себя по крутому боку.
— Чё поллитру-то прячете? И я бы от стопочки не отказалась!
Словом, поддался чарам.
Наутро, удивляясь самому себе, собирался на работу.
— Может и у тебя выходной быть, Толечка, — Зинка-активистка запустила жаркую руку мне под форменную рубашку и, легонько шагая пальчиками по коже, зашептала:
— Идёт коза рогатая…
Ну, как тут устоять можно? Все способы «активности» на себе проверил. Два дня на работе не появлялся. А что, Зинаида права: должен ведь и у меня выходной быть? Эх! Счастливое времечко было…
А потом у дома остановилась дежурная машина электросетей, и ко мне ворвался знакомый инспектор:
— Участковый ты, или хрен собачий? Что у тебя в посёлке творится?
— Что случилось? — не понял я.
— Говорил же тебе, подготовь людей. Отключать приедем. Новые хозяева на железке забесплатно никому электричество отпускать не будут! У меня разнарядка. А твоя эта… Сорокина… монтёра избила! Со столба стащила.
На ходу застёгивая ремень, побежал по улице. Инспектор догнал на машине, открыл дверцу:
— Садись!
Когда подъехали к месту происшествия, монтёр полулежал, привалившись к забору, держался двумя руками за правую ногу и, ни на кого не глядя, громко стонал. Вокруг толпился народ. Я облегчённо вздохнул: живой, хоть. А нога — ну, в худшем случае, — перелом.
— Что случилось, граждане? Свидетели есть? — громко вопросил я. — Остальных прошу разойтись!
Толпа шевельнулась, но осталась стоять на месте.
— Да какие тут свидетели. Все слышали, все видели, — подал голос мужик пенсионного возраста, возле которого смирно стояла большая белая коза с двумя козлятами. Это и был Иван Георгиевич Мальцев, тот самый знатный козлятник, о котором мне уже рассказывали.
— А поподробней! — потребовал я.
— В общем, дело было так. Гуляем мы, значит, всем семейством: Белка, Манюня и Козлюня. Тут к Ольгиной усадьбе подъезжает машина. Монтёр Вася сразу полез на столб отключать электричество. А вы, — Мальцев повернулся к инспектору, — зашли в ограду и начали тарабанить в дверь…
— Ну, а что нянькаться?! — выкрикнул тот. — Гражданка Сорокина уже год за электричество не платит!
Посельчане затихли. Многие из них тоже давно не платили.
— Продолжайте, Иван Георгиевич, — поощрил я, как должностное лицо, главного и, что важно, добровольного свидетеля.
Инспектор, конечно, уважаемый в районе человек, но в этой ситуации — лицо заинтересованное, другой участник конфликта.
— Я же вас предупреждал, — снова обернулся Мальцев к раздосадованному гостю. — Достучитесь вы на свою шею… Ольга вам не открыла, но стояла у окна, и всё видела. Когда, сделав дело, Васёк начел спускаться, она выскочила и бросилась к столбу с дрыном. Как вам ещё не попало… Ну, Вася испугался и снова — вверх. Да где там! С похмелья, наверно! В своих же когтях запутался. На землю рухнул, а тут ему и дрын прилетел…
Знатный козлятник поднял две половинки жердины, внимательно разглядел орудие преступления, показал мне, обронив при этом:
— Э, гниловатый вообще-то.
Отбросил, посмотрел на Ваську и укоризненно покачал головой:
— Ну, ты парень, даёшь! Теперь левую ногу баюкаешь. Перепутал, что ли, какая ушибленная? Вставай уж! Хорош притворяться! — Мальцев повернулся ко всем и восхищённо добавил: — Арти-ист!
Затем, потеряв всякий интерес к происходящему, позвал по именам своё поголовье и неторопливо направился домой. Коза с козлятами, словно привязанные, двинулись за хозяином. Собственно, всё расследование и провёл он, Мальцев. Я потом это осознал.
А Васька-электромонтёр, всё ещё сидя на зелёной травке, опасливо огляделся:
— Куда фурия-то делась?
— Да вон, опять в доме заперлась, — подсказали ему.
— Ну, и дура-баба! — пробурчал Васька, вставая и отстёгивая когти. — Это ж надо — на живого человека так наброситься!
— Идти-то сможешь? — попалась-таки на удочку сердобольная Дядькина.
Её Серёжа мигом оживился, усмотрев во всём жом мотивированный повод пропустить стаканчик-другой. Сказал, топорща усы:
— А то пойдём, подлечимся!
— Вы бы разобрались со всем этим беспределом, сердито бросил мне инспектор, понявший, что сегодня с отключением ничего не выйдет.
Он сел в машину и уехал. Я же нехотя взошёл на крыльцо.
— Ольга Петровна! Откройте! Милиция! — требовал, стуча в дверь.

— Проваливайте все вместе с милицией! — послышалось, наконец, из дома. — Когда надо, вас днём с огнём не сыщешь! Убирайтесь! Не цирк тут.
Последнее замечание я счёл вполне уместным. Действительно, не цирк. Ладно, зайдём позднее. А теперь надо у кого-то выяснить, за что обижена Ольга Петровна и на милицию, и на весь белый свет.
Мальцев сидел на завалинке своего дома в обнимку с козой, которая недовольно приподняла голову с его колен при моём появлении, устало вздохнула, глянула внимательно и улеглась обратно. Георгич ласково гладил шею, расправляя козью бороду, и почёсывал за трепетными ушами. Рядом резвились козлята. Большая собака лениво поднялась, звеня цепью, подошла ко мне.
— Это свои, Кукла, — сказал ей хозяин.
Кукла понюхала и улеглась обратно у конуры, не сводя с меня умного взгляда.
— Вы один живёте? — спросил я, присаживаясь рядом.
Протянул пачку сигарет, он взял одну, но закуривать не стал. Я закурил.
— А на что мне бабы? Либо стервы, либо вертихвостки. Мне и с козами хорошо. Смотри, какая ласковая: не заорёт зазря, бутылку не спрячет.
Коза покосилась зеленоватым глазом на дым сигареты, повела ушами.
— Ну, всё, иди, Белка, — легонько оттолкнул её Георгич, — у нас тут мужские разговоры.
«Вот как допекли бабы мужика!» — подумал я и спросил:
— Ваша соседка, Сорокина, что она за человек?
— Вообще-то Ольга — баба хорошая, работящая. Но вот как-то наперекосяк всё у неё. Не задалась жизнь. Да, что у неё одной, что ли?
Он помолчал с горькой усмешкой, потом тоже закурил.
— Первый её муж под поезд попал, — начал неторопливый рассказ. — Насмерть задавило. Шёл с работы, зарплата в кармане. Трезвый. О чём задумался, что товарняк сзади не услышал, никто теперь не скажет. Деньги, бумажки, по всему полотну раскидало. Дочка осталась. Ольга на железке работала, шпалы наравне с мужиками ворочала, лишь бы дочку не хуже других содержать. Самостоятельная была женщина, ничего не скажешь. Я даже ухлестнул было за ней. А что? Я один, она вдова. Засмеялась: ты же с козами целуешься, ну и целуйся! Я обиделся, отошёл. А к ней Колька прицепился. Не знаю, чем он её взял. Метр с кепкой. Ей до уха не дотягивал. Нет, так-то Колян нормальный был, но как напьётся — дурак-дураком. Приняла его. Ладно, думаю, Ольга Петровна, счастья тебе. Только вижу — скоро стала в синяках ходить.
Мальцев помолчал, выпустил густую струю дыма, прищурился.
— Ты, — говорю ей, — здоровая женщина, видная, а перед этим недомерком спасовала. Наверни его шпалой, будет знать, как руки распускать. Она отбрила, как водой окатила: не твое дело, Георгич, говорит. Что ж, чужая душа — потёмки. Потом Коляна за пьянку турнули с железки-то. Стал весной колбу резать, осенью — шишку бить. Ольга тоже с железки рассчиталась. На базаре сидела. Пить начала с Коляном на пару. А этой весной Колян пропал.
— Как пропал?
— А так. Как ушёл за колбой, так и не вернулся.
— Искали его? А заявление писали? — встрепенулся я: вот бы, какое дело раскрыть — человека пропавшего найти, а не козу активистки Зинаиды…
— Искали, колбишников-то у нас много, они по Коляновым местам прошли, нет нигде. А про заявление не знаю. Ольга говорит, смылся, мол, Колян от неё — молодую нашёл. Переживает. Дочку к матери в город отправила, а сама пьёт с горя, — видно было, что Георгич жалеет соседку.
— А на что пьёт? Не работает ведь…
— Да кто её знает? Может, были деньги-то. Огород вон у неё.
— А на людей чего кидается?
Мальцев не ответил.
Закурили ещё по одной. Хорошо тут у Георгича. Вот ведь один мужик управляется.
— А козу у вас кто доит? — спросил я.
— Так сам же и дою. Вишь, Белочка смотрит, знает, что пора уже, умница. А то хошь — оставайся, попьёшь парного молочка. Оно, говорят, это… мужскую силу восстанавливает, — подмигнул Георгич.
Я вспыхнул. Это он на Зинаиду намекает? Ну, ни от кого тут ничего не скроешь. У всех на виду сельское житьё-бытьё.
— Спасибо, Иван Георгиевич, как-нибудь в другой раз, — торопливо попрощался я.
Домой шёл с одной мыслью — завалиться спать. Давали о себе знать двое суток с «активисткой»!
Зинаида ждала меня у подъезда.
— Я тут подумала, может, ты ко мне переедешь, — сразу взяла она быка за рога.
— Давай потом об этом поговорим. Устал я сегодня.
— Ну, как хочешь, — фыркнула Зинаида.
У меня накопились бумажные дела. Весь следующий день провёл в конторе. К концу рабочего дня опять явилась Зинаида.
— Вот. Официальное заявление о пропаже козы, — не глядя на меня, положила на стол листок. — Потрудитесь активизировать поиски, товарищ участковый!
Я кисло кивнул. Зинаида ушла.
После работы отправился к себе, и тут меня окликнул Мальцев, который сидел на скамеечке в окружении своих питомцев.
— А может, по сто граммов, а Степаныч? — предложил он. — Я мигом организую.
— Нет, водки не хочу. Давай лучше свое молоко!
— Это можно…
«Вот почему так? — подумал я. — Нормальный мужик — и один, а бабы каких-то козлов предпочитают. А сам-то я не такой?..»
Додумать нехорошую мысль не успел. Из-за дома выскочил небольшой кобелёк, неся что-то в пасти. Кукла встала, подошла и, оттолкнув кобелишку, сама занялась добычей.
— Вот и у людей так. Одни в дом несут, другие — пользуются, — заметил Георгич. — Ладно, Дружок, иди сюда, молочка налью тебе.
— Вы всех собак, видно, в посёлке знаете, — заметил я, принимая у Георгича кружку.
— Да как тут не знать. Весной моя Кукла загуляла. Кобели со всей улицы кругами ходили. Так ведь из всей своры одного этого, болезного приветила. Вишь, лапы-то у него отмороженные. Пожалела, знать. Он маленький, прыгает на неё, допрыгнуть не может, а она терпит. И даже удовольствие, наверное, получает, — хохотнул Мальцев. — А ведь это Ольгин кобелишка-то, — кивнул он, — прижился у меня, не идёт к Ольге-то. Не кормит она его. Ты пей, пей, козье молоко — полезное!
— А что он притащил? Никак кусок шкуры чьей-то? Там у одной… коза пропала.
— Да нет, моя это шкура. В смысле, козла моего, годовалого. Я назад сдавать начал на «Запорожце», а Пашка под колёса кинулся. Позвоночник переехал ему. Задние ноги отнялись. Позвал Серёгу Людкиного. Сам-то не могу колоть. Да и мясо Пашкино в горло не полезет. Так и отдал Серёге всю тушу.
Вот так, в праздном разговоре, подтвердилось алиби четы Дядькиных. Мясо Людмиле и её любовнику Сергею действительно дал Георгич. Да, но заявление о пропаже по-прежнему лежало в моём письменном столе. Куда же всё-таки запропастилась коза Зинаиды?
Посидев на лавочке за душевными разговорами с полчаса, я поблагодарил Георгича за молоко и пошёл дальше. Впереди по улице находился участок Ольги Сорокиной. Я заметил, как мелькнула на крыльце женская фигура. Вероятно, увидев меня, Ольга заскочила в дом. Скорее всего, и крючок изнутри набросила. «В чём дело? Чего она боится? Уж, конечно, не из-за электричества прячется. Теперь-то уж чего? Отключили уже. Из-за монтёра Васи? А что я могу ей сделать, по большому счёту? Хотя за хулиганство можно и привлечь… Нет. Тут что-то другое…», — я постучал в дверь.
Точно, не открывает. Мол, вообще нет никого дома. Ладно, я тоже не лыком шит. Присел на крыльцо, будто надумал её ждать до последнего. Не выдержит ведь — выкажет своё присутствие.
Откуда-то выскочил давешний кобелёк, ловко подлез под ворота, пересёк двор и устремился, не обращая на меня никакого внимания, за угол Ольгиного дома. Следом бежала Кукла. «Наверное, Георгич с цепи отпустил», — подумал я. Стало любопытно, куда они направлялись. Может, туда, где зарыты рожки да ножки злополучной козы. Я уже был почти на все сто уверен, что её «освежевала» Ольга. Поднялся с крыльца и последовал за собаками.
Перепрыгнув через грядки, они оказались на картофельное поле, заросшем так, что из-за травы не было видно кустов картошки. Покрутились на месте, будто играли в догонялки, и побежали обратно.
«Тьфу, чёрт!» — выругался я.
— Это пошто ты в моём огороде ходишь! — услышал я грозный окрик.
Сорокина не выдержала сидения в заточении. Забыв о конспирации и размахивая лопатой, с матюгами летела ко мне через весь огород.
«Ну и влип», — подумал я, и рванул прочь. «Что я, в самом-то деле, к женщине привязался? Сейчас огреет лопатой, и будет права: чего я тут без санкции делаю?»
И тут увидел, как собаки что-то вытаскивали из земли под самой стенкой ветхой сараюшки.
Ольга тоже увидела. Остановилась. Бросила лопату. И как-то переломилась, будто кости у неё стали вдруг мягкими, повалилась мешком на грядку.


Мальцев и Дядькина были понятыми, когда извлекали полуистлевший труп Николая Кривцова, последнего Ольгиного мужа.
— Ну, герой! Месяца ещё не работаешь, а уже убийство раскрыл, — похвалил меня приехавший на чёрной «Волге» подполковник Стукачёв, начальник нашего РайУВД. — Вообще-то следовало взгреть тебя, что без санкции прокурора в чужом огороде раскопки устроил! Да ладно, победителей не судят. Далеко пойдёшь!
На суде Ольга сказала, что жалеет лишь об одном — что закопала труп в огороде, а не где-нибудь в лесу, подальше от любопытных глаз. О том, что зарубила насильника своей дочери, она нисколько не жалеет и не раскаивается. Как зашла в дом и увидела сморчка голожопого над девочкой, распятой на полу с привязанными руками, так топор сам в руки и прыгнул.
Ольгу осудили на шесть лет.
На процессе, в районном суде, присутствовали почти все посельчане. Сидели, трезвые и притихшие. Жалели Ольгу да о своей жизни думали.
После заседания ко мне подкатила Зинаида и, сладко потягиваясь, с томной улыбкой, будто и не было меж нами «развода», сообщила, что коза нашлась. Вчера, уже впотьмах, сама пришла к дому и жалобно заблеяла.
— Приятно слышать, — отозвался я.
Приятно только из-за козы. Чары Зинаиды на меня почему-то не подействовали.
Последнее уголовное дело во вверенном мне посёлке раскрыто. Коза нашлась, больше ничего меня с активисткой не связывало. Нет, чего ей обижаться на меня? Вроде ничего не обещал ей. Да вскоре Зинаида сошлась-таки с хозяйственным Георгичем.
Молодёжь, выучившись в интернате, в посёлок больше не вернулась. Что тут оставалось делать — старух охранять? Вскоре я нашёл спутницу жизни. Жена и меня в город утянула. Так что пророчества подполковника Стукачёва не сбылись: карьера милицейская на том и закончилась, ушёл я из милиции.


И вот, через пятнадцать лет, я опять здесь.
Ольга Петровна мощно, по-мужски затянулась ещё пару раз.
— Ну, что вы, в самом-то деле? — сказал я. — Ведь справедливо вас тогда осудили.
Сказал, а самому тошно стало. Неловко перед этой старухой. Вроде и правосудие свершилось, а на душе муторно. Хотя, какая она старуха, ей сейчас лет пятьдесят с хвостиком должно быть… Просто всё у неё не так, вся жизнь наперекосяк вышла.
И я к этому каким-то боком тоже причастен.
— Возьмите всю пачку, — протянул сигареты, видя, что докурила до мундштука. 21.08.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.