Хозяин дома

Рассказ опубликован в сборнике "Тёмная сторона" http://vl-titov.livejournal.com/273445.html

Сухроб подавил желание спрятать озябшие руки в рукава и оглянуться. Он знал: если не хочешь, чтобы к тебе докопался мент или кто похуже - не веди себя как перепуганная мышь. Спокойствие и уверенность - это поважнее чистых документов, пачки денег и оружия. Особенно, когда нет ни того, ни другого, ни третьего. Не считать же за оружие трёхсотрублёвый китайский ножик! Он купил его год назад, сразу, как только приехал в Россию. На случай, если придётся отмахиваться от разных придурков. Пару раз ножик бывал в деле. Благодаря нему Сухроб обзавёлся телефоном - а вчера загнал трубку по дешёвке, иначе сегодня жрать было бы нечего. Наверное, скоро опять придётся пустить нож в дело. Но не здесь, нет, где-нибудь подальше. В этом городке он уже достаточно нахреновертил.
- Не положено, - буркнул хрен знает который уже по счёту водитель автобуса в ответ на робкую просьбу Сухроба. - Купи билет и едь нормально.
- Уважаемый... - прошелестел Сухроб.
- Ты чё, не понял? Не положено! Ко мне три раза ревизор залазит. Нас знаешь как за зайцев дерут? Да у тебя и денег нет, - добавил он менее официальным голосом. - Давай, давай, топай отсюда.
В своих мечтах Сухроб три раза привязал этого ублюдка к стулу и на его глазах истрахал в задницу его жену и дочь, а потом всем выколол глаза и выпустил кишки. Жаль, сейчас нельзя сделать и десятой доли того, что хочется. Ничего. Он сделает. Не с этим красномордым - так с каким-нибудь другим. С одним из этих уродов, которые смотрят на таких, как Сухроб, как на животных.
Как та белобрысая сучка, которую он всё-таки выследил, затащил в щель между гаражами и оттрахал. Полгода она, вихляя задницей в мини-юбке, шастала по двору, то одна, то с приятелями, то с такими же проститутками. Они сидели на скамейке, пили коктейль и смеялись над Сухробом, который подметал их двор. А он должен был ждать, пока они уберутся со скамейки, чтобы подмести окурки, которые они там набросали. Шлюхи и ублюдки. У него дома молодые люди себя так не ведут. Девушка и подумать не может, чтобы в короткой юбке сидеть на коленях у чужого парня и прилюдно лизаться с ним. Родной отец убьёт такую шлюху, и никто его не осудит. А эти - скоты. Он оттрахал её, выколол ей глаза и распорол брюхо. Это не грех перед Всевышним и Пророком его (мир ему!), ведь она - всего лишь блудливое животное...
Нет, на автовокзале долго отсвечивать не стоит. Всё равно не берёт никто. (А жрать хочется - просто смерть! Пойти купить ещё самсу и чай? Нет, последнюю сотню лучше поберечь. Когда ещё удастся разжиться деньгами...) Сухроб решил дойти до железнодорожной станции - это на пять километров дальше, но там можно залезть в поезд бесплатно. Главное - не попасться ментам. Ох, только бы не попасться! Может, всё-таки выбросить нож? Если с этим ножом схватят - конец!
- Эй, бача!
Он подпрыгнул от неожиданности. Оказалось, бояться было нечего. Позади него стоял дядька лет пятидесяти. Чисто выбрит, морда гладкая, без морщин, только по длинным волосам с проседью, рассыпанным по плечам, и заметно, что уже не молод. Одет дорого - кожаный плащ, кожаная шляпа, руки в тонких перчатках, блестящие ботинки мнут снег. Такого бы отловить попозже ночью, дать по башке да забрать всё, что нужно. А Сухробу сейчас всё сгодилось бы. Особенно плащ и шляпа. В старой олимпийке и вязаной шапочке он сейчас - лакомый кусок для любого мента. Сразу видно - бедный, а раз бедный, значит, документов нет, забрать можно. Тех, кто богато одет, менты не трогают.
- Работа нужна? - спросил кожаный. Сухроб молчал, но мужик понял, что он сейчас на всё согласится, и продолжал: - Есть работа. Трудная, но хорошая. Плачу хорошо, без обмана. Якши-ма?
- Якши, - улыбнулся Сухроб. Некоторые из этих уродов пытались вставлять в свою речь ломаные татарские, узбекские и азербайджанские словечки, думая, что делают Сухробу приятное, а он делал вид, что ему это нравится. На самом деле, ему на это было насрать. Работа. Что ж, можно и поработать.
- Сколко платиш, уважаемый? - спросил он
- Шесть тысяч - сутки работы. Подвал от хлама разгрузить, вымыть и вычистить. За сутки справишься. Не успеешь - ещё поработаешь, но за те же деньги. Ну что, по рукам?
- Па рукам, хазяин! - ещё шире улыбнулся Сухроб.
...Сухроб думал, что хозяин позовёт дворника, но он открыл железную дверь своим ключом, и они спустились в подвал. Ему сразу показалось странным, что никакого хлама в подвале нет. Окна были забиты наглухо и под потолком еле теплились несколько ртутных ламп, но в подвале было невероятно светло. Как будто светился сам воздух или стены.
"А что я теряюсь-то..." - подумал Сухроб. В подвале кроме них - никого. Так что же...
Он притормозил, пропустив хозяина на шаг вперёд, и тихонько достал нож. Он уже видел, как этот баран валится с перерезанным горлом... но вместо этого рука в перчатке с нечеловеческой силой стиснула его запястье. Другой рукой кожаный коротко и сильно ударил его по уху - точно гвоздь забил. Сухроб потерял сознание.
...Он очнулся в странной комнатке. В ней не было ни окон, ни дверей, но вся она была залита зеленоватым светом. Сухроб пошевелился и обнаружил, что лежит голый, привязанный к большому плоскому камню. Нет, не привязанный, а как будто приклеился. Как гвоздь к магниту.
- Очнулся, голубчик, - хехекнул знакомый голос.
Сухроб запрокинул голову - аж позвонки захрустели - и увидел своего коварного работодателя. Он понял, что это был давешний дядька в кожаном плаще, хотя сейчас на нём была чёрная накидка с капюшоном, скрывающим пол-лица.
- Жди, парень, сейчас за тобой Хозяин придёт.
Сухроб покрылся холодным потом.
- Атэц... Хазяин... Гаспадин... Ны убывай! Што хош дэлай, ныкто не видит, ны убывай... - Он и вправду был готов вытерпеть что угодно, он бы это пережил... только чтобы жить дальше.
- Цыц! Молчи, животинка, ряду не мешай! - прикрикнул похититель и, вытянув в направлении Сухроба левую руку, сделал кистью странный жест... как будто заклеивал что-то косым крестом... и Сухроб перестал владеть своим телом. Но, неподвижный и безъязыкий, он видел, слышал и чувствовал всё до конца.
Несколько секунд похититель смотрел в лицо Сухроба. Удостоверившись, что пленник нем и недвижим, неторопливо двинулся вокруг камня против часовой стрелки. При этом он негромко приговаривал слова, половину из которых Сухроб не понимал, но один только голос, напоминающий шипение гюрзы, пугал пленника до потери сознания... почти. Сознание он так и не смог потерять.
- Стану я, Викентий, не перекрестясь, пойду я, Викентий, не благословясь, на восток хребтом, на закат лицом, не путем, не дорогой, а подземным ходом, не в чисто поле, а в тёмное подземье, а в тёмном подземье - тёмная келейка, а во тёмной келейке - сего места суровый Хозяин, дому хранитель, духам повелитель, злыдням гонитель да лютый губитель, а поклонюсь я Хозяину жертвой доброй, небитой-некровавленной, и быть тебе, Хозяин, завсегда в силе, храни, Хозяин, дом сей и людей, в нём живущих, от всякого зла и порчи, а слова мои, какие недоговорены, какие переговорены, будут крепки да лепки!..
Он не спеша ходил вокруг камня и бормотал странные, шуршащие, колючие слова. Сухроб, одуревший от всего происходящего, не в силах вымолвить ни слова, бессмысленно пялился в угол. Пятно тени в нём внушало ему безотчётный ужас - и всё же он не мог отвести от него глаз. Через некоторое время он увидел, как это пятно задрожало - так колеблется воздух над костром. Странная, зыбкая фигура, похожая одновременно на высокого длиннорукого человека и на копну сена, двинулась оттуда в его сторону. Сухроб едва не обмочился от страха, когда увидел, что подземное чудище рассматривает его и улыбается - так, как улыбался бы он сам при виде свежепожаренного, истекающего соком шашлыка.
* * *
- Вот, Викентий Петрович. - Старший участковый уполномоченный, капитан Коротков, разложил на столе несколько фотографий. На фото была девушка... или девочка, хотя все эти снимки были сделаны в течение одного года. Да, на одних была девочка - милый ребёнок, которому невозможно отказать в ласке и защите. На других - девушка: то весёлая, то задумчивая, то дерзкая, то нежная - прекрасная повелительница мужчин.
- Таня Веснова. Её изнасиловали и убили, - продолжал капитан. - В больницу её привезли с выколотыми глазами и распоротым животом. Как выжила - не знаю. Прооперировали. А она потом, после операции, на обеих руках вены перегрызла и... всё. Уже не откачали. Хоть и грех так говорить, а я её не осуждаю. Какая бы у неё теперь жизнь была...
Человек, сидящий напротив капитана, в котором Сухроб узнал бы своего нанимателя, взял со стола одну их фотографий и зачем-то внимательно всмотрелся в неё. Это был чёрно-белый снимок. Таня сидела возле окна, и солнечные лучи, казалось, переплетались с её волосами.
- А вот человек, которого подозревают в том, что именно он её убил. Сухроб Абдулло-оглы Нафигуллаев. Работал дворником при ДЭЗ в том самом доме, где проживала убитая. Веснову нашли двадцать седьмого февраля вечером, а двадцать восьмого Нафигуллаев не вышел на работу. И где он сейчас - неизвестно. Похоже, что скрылся.
На лице Викентия Петровича не дрогнул ни один лишний мускул. Человек, изображённый на фото, был ему хорошо знаком, но он рассматривал карточку так, как будто видел это лицо впервые.
- Так. И что?
- А то, что вас видели с этим человеком, - капитан добавил металла в голос.
Викентий Петрович усмехнулся и откинул за ухо длинную сивую прядь.
- Ох, Семён Георгич, труженик вы наш, а ваша служба и опасна и трудна! Вас, наверное, стукачи-то ваши совсем задёргали. Сейчас они везде его будут видеть. Что ж, был я днями на автовокзале... зачем был, надеюсь, не станете пытать? вот и правильно! значит, был на автовокзале, а какой-то парнишка приезжий попросил дорогу показать. Ну, а мне по пути было - отчего бы не проводить? Только тот ли это был, кого вы ищете - не знаю.
- До подвала, - дёрнул усом участковый.
- А?
- Мой, как вы изволите выражаться, стукач видел, как вы с этим "парнишкой приезжим", оч-чень похожим на Нафигуллаева, спустились в подвал дома номер девятнадцать по улице Двадцати шести Бакинских Комиссаров. Что на это скажете, гражданин Закомельский?
Викентий Петрович нахмурился - точь-в-точь дед, которому четырёхлетний внучек показал язык и крикнул "деда - жопа!", за что баловника надлежит отшлёпать по тому самому месту.
- Давайте-ка, товарищ капитан, поговорим, как взрослые люди. Для начала - определимся с моим статусом. Если я подозреваемый или обвиняемый - давайте позовём адвоката, без него я вам даже не скажу, какое сегодня число. Или я, может быть, пока свидетель? Вот только, по-моему, и в том, и в другом случае нам с вами не о чем говорить. Или вы заодно ещё и следователь? Может быть, вы, чтобы не мучиться, сами себе санкцию на обыск выпишите? Давайте, не стесняйтесь, сходим, осмотрим подвал. Может, я там прячу этого, как его... Нахеруллаева! Или его труп. Ах, да: я его убил и труп съел. С костями и с какашками. Гражданин начальник, мне какая скидка за чистуху выйдет?
Капитан страдальчески поморщился.
- Викентий Петрович, ну зачем этот цирк? Если бы мы вас подозревали, с вами бы другие люди беседовали, и в другом месте. Я вас, как гражданина, помочь прошу...
- ...А я, как гражданин, говорю: не был, не состоял, не участвовал. Если что узнаю - вам первому сообщу, - сказал Викентий Петрович и поднялся, давая понять, что дольше задерживаться не намерен. Он надел шляпу и развернулся к двери, но вдруг остановился, как будто что-то вспомнил.
- Глаза выколол? - переспросил он.
- Да.
- А не этим ли ножиком? - и на стол перед остолбеневшим участковым с тихим стуком лёг пластиковый пакет, а в нём - трёхсотрублёвый китайский ножик.
- Понимаете, шёл к вам, пачку сигарет как раз докурил, хотел выкинуть, подхожу к мусорке, а он - тут как тут, голубчик, валяется. Нет-нет, возьмите так, без бюрократии, будто сами нашли. Может, к этому делу он и не относится, а всё же проверьте его. Может, пальчики какие-то интересные с него скатаете. Может, ещё чего. Сами понимаете - просто так нож не выкинут. Всё. Желаю здравствовать.
...Капитан сидел, барабаня пальцами по столу и рассматривая сквозь мутный полиэтилен нож. Ничего особенного. Китайская дешёвка из дрянной стали. Хотя в лаборатории этот ножик может рассказать много интересного - гораздо больше, чем господин Нафигуллаев, которого, даже если удастся найти, разговорить уже не получится. Если только не призвать на помощь колдуна, умеющего поднимать мертвяков. Участковый был на сто один процент уверен, что Нафигуллаев мёртв. И что давешний собеседник имеет к его умерщвлению самое прямое отношение.
Вот только свою уверенность он мог свернуть трубочкой и засунуть в задницу. Даже если принять за аксиому, что Нафигуллаев убит, причастность к этому событию гражданина Закомельского, Викентия Петровича, доказать невозможно. И он это отлично знает. Потому и смеётся в лицо.
Впрочем, не только смеётся. Вот, ножик подкинул. Кстати, надо будет наведаться в дворницкую Нафигуллаева и забрать мётлы-лопаты, побывавшие в его натруженных руках. В лаборатории всё сгодится.
Капитан поймал себя на том, что думает не о деле Нафигуллаева, обречённом стать геморроем для всей районной ментуры (а то и для все областной!), а вот об этом аккуратном господине из дома девятнадцать. И о самом этом доме, в подвале которого оборвался пунктирный след злополучного насильника.
Он включил компьютер и открыл папку, лаконично озаглавленную "Все". В ней он хранил досье на всех сколько-либо заметных жителей подведомственного сектора: ФИО, дата и место рождения, регистрация, место проживания, телефон, образование, военная служба, место работы, семейное положение, хобби, политические убеждения, религиозные воззрения, музыкальные предпочтения, судимости, приводы, обращения... словом всё, что удавалось узнать.
Сведения о недавнем визитёре были скудны.
Закомельский, Викентий Петрович, 1959 года рождения, уроженец города Кимры бывшей Калининской области. Проходил срочную службу в танковых войсках на территории ДРА... и даже сверхсрочную! силён мужик!.. демобилизовался в звании старшины. После службы переехал сюда, пошёл работать на фарфоровый завод, где работает и по сей день: начал учеником - дошёл до главного инженера. Такую карьеру одним усердием не сделать - тут мозги нужны. Мозги у дядьки имеются, факт. Вдовец, вроде есть двое сыновей, но оба где-то далеко. Пару раз выступал перед школьниками на "уроке мужества"... что же так редко приглашали? хорошо сохранившийся ветеран - находка! Наверное, смущал его невоенный вид: бравый танкист, пусть и бывший, с гривой до плеч - это... странно. Да, вот, собственно, и всё его участие в общественной жизни. Политикой не интересуется - вообще, абсолютно. В криминале никак не замешан (может, по молодости была пара приводов, но это было слишком давно и несерьёзно), но и сам ни разу не был терпилой. Даже заявлений на соседей никогда не писал.
С точки зрения закона - абсолютный ноль. Вернее, нейтрально-положительная величина. Ничего плохого о нём не скажешь, но и интереса никакого не представляет.
Точнее, не представлял до сего дня.
А проживает с начала восьмидесятых в доме номер 19 по улице 26 бакинских комиссаров. Получил квартиру сразу, как только дом сдали... ах, ну да, это же заводской дом, а он как раз тогда, наверное, женился и получил повышение. Вот так и было при коммунистах: кто-то до седых подмышек по общагам мыкался, а кто-то на третьем десятке получал отдельную квартиру. Хмм, может Петрович того... постукивал? Вот это уж вряд ли! Во-первых, квартиры в "девятнашке" получали все семейные работники фарфорового, имеющие хоть какие-то заслуги перед родным заводом: что ж, все барабанили? Во-вторых, рядовых сексотов (хоть ментовских, хоть конторских), как правило, довольно легко вычисляют окружающие. Про Закомельского участковый ничего подобного не слышал - а ведь он знал "соседских" агентов не хуже своих: и тех, кто сейчас работает, и тех, кто давно отошёл от дел. В-третьих, ему это не нужно было, как человеку с "калашниковым" без надобности перцовый баллончик. За плечами Викентия Петровича колыхалась аура силы: незримой, едва осязаемой, но внушающей страх.
А вот "девятнашка"... Участковый только сейчас сообразил, почему он почувствовал себя неуютно, когда услышал этот номер.
В этом доме никогда ничего не случалось.
Он не поленился и перелопатил архивы за несколько лет. Жалобы, заявления, вызовы, анонимки... сгустки злобы, подозрительности, боли, отчаяния, страха, ненависти, глупости и подлости. Дом пятнадцать, семнадцать, двадцать один, двадцать один корпус один, двадцать один корпус два "а", двадцать три - этот домик ему хорошо знаком, там ещё давно поселились выселенцы за сто первый километр, когда сломали ихний барак, и потомство наплодили себе под стать. Мужики через одного с руками в наколках, в один год - четыре трупа по пьяной бытовухе, наркопритон, небольшой склад оружия... впору в доме отдельный опорный пункт открывать! А ещё лучше - обнести его колючей проволокой. Благо тамошним людишкам жить за колючкой привычно.
Да и в других домах жили не ангелы. Всё же не Новосибирский академгородок - нормальная среднерусская провинция.
А дом девятнадцать - форменная курская аномалия. Там не случалось драк в святые дни получек и авансов. Наркоманы и домушники обходили его стороной. Когда в широкой продаже появилась пневматика (в ту пору капитан был ещё младшим лейтенантом) и малолетние придурки стали пробовать её огневую мощь на бродячих собаках и соседских окнах, ни одно окно в "девятнашке" не пострадало. Там никогда не случалось пожаров, никогда не прорывало водопровод, ни разу не застревали лифты, тогда как в соседнем семнадцатом лифты пришлось отключить из-за регулярных поломок. Кажется, люди в "девятнашке" даже болеют и умирают реже, чем в соседних домах. Да и сам дом выглядит поразительно свежим: нигде ни щербинки, ни трещинки, ни пятнышка ржавчины, краска - как неделю назад положенная - а ведь соседний "двадцать один корпус один" не объявляют аварийным только потому, что людей расселять некуда. А этот - как новенький! Мистика!
"А ведь и вправду - мистика!" - подумал участковый. Странно, что на это никто не обратил внимание.
Как и на то, что в каждый високосный год в городе бесследно пропадает человек. Нет, люди пропадали и в обычные годы - но большинство потом находили, живых или мёртвых. А те злосчастные, которые пропадали накануне Касьянова дня, все как в воду канули. Предшественник рассказывал о двух безродных пьянчужках, пропавших в восемьдесят четвёртом и восемьдесят восьмом, о бомже, сгинувшем в девяносто втором - исчезновение этого бывшего человека никто бы не заметил, не будь он на контроле как наркокурьер. Уже на памяти участкового исчезли трое гастарбайтеров в девяносто шестом, в двухтысячном и в четвёртом. Они находились в России нелегально, их пропажа уж точно никого бы не взволновала, но он-то сам не мог её не заметить, потому что - ну, кто не без греха? - имел с них небольшой доход. Тем более что тот, который сгинул в четвёртом году, расплачивался не лавэшками своими нищебродскими, а интересными сведениями. Человек, которого все воспринимают как мебель, видит краем глаза и слышит краем уха много интересного.
Так неужто...
Он вспомнил Викентия Петровича - умного, корректного, немного насмешливого и в то же время излучающего загадочную, пугающую своей необъяснимостью силу. "А чо, реальный маньячина!" - сказал бы простой обыватель, просвещённый телевизором. Участковый был чуть более эрудирован в этой области, нежели простой обыватель. Он знал, что большинство "маньяков" - обычные лохи, жертвы рокового для них стечения обстоятельств, недобросовестных следователей и падких до жареных фактов журналистов. Немногие из них действительно совершили хотя бы одно убийство или изнасилование. Кровожадных психопатов, способных годами водить за нос неглупых дядек в погонах и класть трупешники штабелями - единицы. Для того, чтобы профессионально и в больших количествах истреблять гомо сапиенсов, нужны нетраченые мозги. Нужна воля и кое-какие практические навыки. А ещё должен быть какой-то внятный мотив, повод, причина - ведь железные профессионалы сходят с ума не так часто, как показывают в кино. Какой смысл Викентию Петровичу истреблять бомжей и мигрантов? Строго раз в четыре года? Бред какой-то.
- Вот именно. Не лез бы ты сюда. Не твоего ума это дело.
- А? - Участковый чуть не упал со стула. Он ясно услышал голос Викентия Петровича - да что там голос, он готов был поклясться, что увидел его! Он сидел напротив и смотрел капитану в глаза, и взгляд его светло-серых льдинок не сулил ничего хорошего.
Участковый протёр глаза, и наваждение пропало.
Он поёжился и снял телефонную трубку - сообщить о находке ножа.
Какое-никакое, а достижение.
Сторожевой кобель, даже если не рвёт штаны воришкам, должен хотя бы брехать. Иначе жрачку не получит.
* * *
Это началось ещё в армии. Ночью, на грани сна и яви, он слышал голоса. Голоса доносились откуда-то издалека и чаще всего бывали неразличимы, но со временем он начал разбирать их. Иногда говорили между собой несколько человек, иногда звучал монолог. Он улавливал отдельные слова и даже обрывки фраз, но, как только он начинал прислушиваться, слова распадались на бессвязные звуки, и голоса затихали.
Разумеется, он не сказал об этом ни единой живой душе. Человека, который слышит "голоса", окружающие считают не вполне нормальным. И даже если психиатры не найдут у него никаких отклонений, сам по себе факт общения с врачами-мозгоправами закроет перед ним очень многие двери. А Викентий был честолюбив. Тем более что "голоса", поманив его с полгода, пропали.
Они вернулись спустя несколько лет - сразу, как только они с женой и первенцем Гришкой въехали в квартиру в новенькой девятиэтажке от завода. Когда радость по поводу обретённого угла схлынула, явилось смутное беспокойство. И причин для него вроде не было - на работе и дома всё шло своим чередом. На здоровье он не жаловался: даже звездообразный шрам на скуле, след ожога, который на войне чуть лишил его глаза, теперь только способствовал успеху у девушек - они во все времена падки до воинственных мужчин. Тем не менее, у Викентия испортился сон. Он ни с того ни с сего стал просыпаться среди ночи, как от толчка, и подолгу не мог уснуть. Через неделю после первого беспричинного пробуждения он услышал шорох, похожий на тот, какой издаёт пустая магнитофонная плёнка. Ещё через несколько дней шорох сложился во вкрадчивый шёпот:
"...ставят дома на земле не своей, не опаханной да не огороженной, да у прежних Хозяев не выкупленной, да без жертвы, без молитвы... оттого в домах тех злыдням раздолье, навьям приволье... оттого хозяйству разруха, а людям недуги да хвори, а в семьях разлад да раздрай... А от века мир молитвой стоит, жертвой доброй, небитой да некровавленной..."
Шёпот не пропадал, как это бывало раньше, не растворялся в бессмыслице, когда Викентий пытался к нему прислушаться. Кто-то настойчиво поверял ему тайны незримого тонкого мира, загадочного и страшного, который сосуществует с миром явным, дневным, и способен влиять на него. События, происходящие с нами и вокруг нас, даже наши мысли и чувства - всё это имеет корни в тонком мире, чьи незримые и неосязаемые обитатели снуют среди нас, помогают, вредят, нашёптывают...
Для Викентия настали тяжёлые дни. Временами его бросало в холодный пот от мысли, что он сходит с ума, порой он крепко задумывался, и думы эти были не из приятных. Рушился мир, в котором он жил - мир сложный, полный неизвестного, но всё-таки логичный, объяснимый в категориях объективной науки. Антинаучное - значит ложное. Викентий был воспитан в просвещённой советской семье, в детстве с большим удовольствием читал "Юный натуралист" и "Юный техник", чем "Мурзилку" и тому подобные соплеслюни. Он даже крещён не был - во всей родне не нашлось ни одной сильно воцерковлённой бабушки или тётушки, которая тайком сволокла бы младенца покрестить. К верующим всех мастей он относился с незлой насмешкой и сочувствием, как к людям чудаковатым, но безобидным. На войне многие ударились в суеверия: носили при себе разные амулетики, соблюдали приметы. Их командир, например, не трогал с места танк, не щёлкнув пальцами и не пробормотав неприличную мантру "Понеслась... по кочкам, со святыми упокой!". Викентий тоже носил на шее забавный камешек с дыркой, который нашёл за день до вылета в Зареку. Этакий сентиментальный наёмник, который и на чужбине носит с собой частицу родной земли...
Но всё это было невсерьёз: то ли игра, то ли спасительное самовнушение, аутотренинг, позволяющий человеку в экстремальной ситуации укрыться от окружающего ужаса. Викентий был убеждённым атеистом и материалистом. Вопросы первичности материи и сознания, бессмертия души и т. п. он считал раз и навсегда решёнными.
И вдруг ясная и логичная вселенная полетела кверх тормашками.
Неизвестно, чем бы это кончилось. Может быть, Викентий и в самом деле повредился бы рассудком, но где-то через месяц после начала "сеансов связи" в шёпоте стало мелькать слово "подвал". Неведомый собеседник - если можно назвать беседой общение, когда один говорит, а другой его обалдело слушает - звал его туда.
"Скорее всего, подвал нашего дома," - решил Викентий. Да, несомненно. Если бы это был другой подвал, он (он привык думать о нашёптывателе не как о галлюцинации, а как о реальном существе), скорее всего, уточнил бы.
Добиться от дворника ключи от подвала было делом нетрудным. Михалыч, деревенский пьянчужка, Викентия прямо-таки боготворил - за основательность, за заслуженное высокое положение (всё-таки мастер цеха, не хухры-мухры!), а ещё - за то, что Викентий побывал на какой-никакой, а всё-таки войне. Сам-то он даже в армии не служил - ещё когда учился в школе, повредил правую руку топором.
Он долго бродил между огромных труб, по неровному бетонному полу, заваленному штабелями ящиков, полупустыми мешками, обрезками досок и прочим хламом, который скапливается в подвалах по необъяснимому закону природы. Воздух был волглый и тёплый и как будто светился сам по себе, отчего в подвале, в котором все окна были плотно забиты фанерой и под потолком умирали три сорокаваттные лампочки в сетке, было не темнее, чем на улице в пасмурную погоду. Это было странно... но не более того.
Подвал делился напополам стеной, в которой чернел пустой дверной проём. Викентий прошёл туда и попал в узкий коридорчик между двумя стенами. Он не спеша прошёл по нему, заглядывая во все закоулки, и не нашёл ничего, что хотя бы отдалённо напоминало о ночных голосах. И чем дольше он обследовал подвал, тем громче звучал в нём насмешливый и рассудительный скептик, втолковывающий, что всё это - чушь и блажь, и надо поскорее прекращать эту бодягу, иначе в самом деле спятишь. Дойдя до конца подвала, он уже в голос ругал себя за то, что поддался галлюцинациям и потащился сюда. Ещё и Михалычу надо будет что-то соврать, да убедить его, чтобы не болтал...
Внезапно он увидел тёмное пятно в углу. Нет, ему не показалось - в самом углу подвала была ещё одна дверь. Даже не дверь, а бесформенная дыра в стене, как будто крепкую кирпичную кладку проточила вода. Что же это значит - подземелье выходит за границы дома и продолжается под улицей? Похоже на то.
Он спустился по трём ступенькам и, пригибая голову, осторожно прошёл туда.
Подземелье его несколько разочаровало. Вместо уходящей в зловещую тьму пещеры он оказался в небольшой каморке без окон и без дверей, озарённой чудным голубоватым светом. Треть каморки занимала стоящая посерёдке усечённая пирамида высотой в метр. Глядя на неё, Викентий вспомнил рисунок из книги об индейцах доколумбовой Америки: на алтаре лежит голый пленник, и разряженный как попугай жрец вырывает у него сердце. Когда он читал об этом милом обычае, то подумал, что на месте автора не стал бы так пафосно обличать проклятых конкистадоров, уничтоживших индейскую цивилизацию. Конечно, испанцы были далеко не ангелы - но и эти горбоносые макаки были не лучше. Сгореть во славу Иисуса Сладчайшего и Пречистой Девы или быть выпотрошенным во славу Кецалькоатля - с точки зрения современного человека разницы никакой.
- Прими мою жертву, о солнечный Кецалькоатль! - завопил Викентий, воздевая руки к небу, которое в данных условиях заменял бугристый низкий потолок. - Низвергни громы и молнии на бородатых пришельцев!
- Ты, мил человек, про Небесное Пламя помалкивай - накличешь. И чужими именами меня звать негоже. А коль пришёл ты с пустыми руками, так про жертву-ту не болтай. Слова - они силу имеют, нам неподвластную. Или сам решил жертвой лечь? Так рановато ещё.
У Викентия волосы встали дыбом. Этот голос он слышал множество ночей.
Он медленно повернулся на звук.
Возле стены, теряясь в тени, стояла тёмная фигура, похожая на человеческую. Кряжистая и корявая, точно исполинский выворотень, она казалась из-за этого приземистой, хотя была выше Викентия на голову... если только можно определить, где у этого монстра была голова. Викентий пытался всмотреться в страшного собеседника, но не мог: взгляд соскальзывал с тёмной фигуры, а воздух вокруг подземного жителя плыл и дрожал, точно над костром.
- А и нечего тебе смотреть, - сказало существо, прочитав или угадав мысли Викентия. - Достаточно знать, что я есть.
- Кто ты? - спросил Викентий, только что рукой не придерживая прыгающую челюсть.
- Хозяин, - просто сказал тёмный.
- То есть?
- Дому этому я хозяин. Хранитель и содержатель.
- Домовой? - спросил Викентий и понял, что вопрос прозвучал глупо, но "Хозяин" не рассердился. Ему даже показалось, что земляная глыба беззлобно усмехнулась. Разумеется, он этого не видел. Просто... почувствовал.
- Не совсем. Но близко. Однако ж я тебя, мил-человек, не лясы точить сюда позвал. - Он выдержал короткую паузу - словно вздохнул - и продолжал. - Вы-то живёте да не ведаете, сколь вокруг вас нежити навьей кружится. Вот на этом-то месте, где вы дом свой взгромоздили, сколько душенек беспокойных, обретается - срок не доживших, не своею смертью померших, а? Сколько бесовни алчной? Они-то и жрут вас заживо, боли да лихоманки, да тоску чёрную насылают, со свету сживают. А кто вас оборонит? Это ведь только бесы на добычу непрошены летят. Богов небесных и земных, Хозяев рачительных, надобно позвать честно, с поклоном. А сделать это некому. Древнее Ведание, что люди просвещённые, дваждырождённые, по крупицам собирали, вы напрочь позабыли. Нет среди вас Ведающих. Слышащих, вроде тебя, по пальцам перечесть. Да есть ещё те, кто, древнего Ведания не разумея, старые обряды блюдут. Когда эту храмину, - Хозяин усмехнулся, - громоздили, один из тех, которые строили, додумался-таки петушка замолить. Добрая жертва, но мала, мала. Ты сам посуди: дом ваш такой, что в давние времена столько народа в целом погосте жили. Небось, грамотный - посчитай, сколько нежити да на один-то дом слетается, а мне одному - со всеми с ними биться надобно... И нежить нынче злая да живучая - не та, что в давние времена.
- Так что же?.. - спросил Викентий.
- Молитвой мир стоит, укрепляется да обновляется. Великую жертву надобно принесть.
"Человека", - подумал Викентий.
- Верно, - промолвил подземный дух, и Викентий уже не удивился, что тот читает его мысли. - Нынче рано. Послезавтра - тот самый день, - в голосе существа прозвучало неподдельное уважение ("двадцать девятое февраля. Касьянов день", - отстучало в голове Викентия). - Вот завтра - в самый раз. О согласии тебя не пытаю. Знаю, что всё сделаешь. Пособлять не буду, а как ряд править - узнаешь. А теперь - поди отселе.
Викентий не помнил, как оказался на улице. Светило по-весеннему яркое солнце, истошно орали воробьи, Михалыч с похвальным усердием обкалывал пласт слежавшегося снега, в сквере мальчишки среднего школьного возраста играли в снежки, на детской площадке мамаша урезонивала ревущего ребятёнка. Прошла мимо Люська из семьдесят второй, стрельнула масляными глазками... Это был привычный, понятный, дневной мир, оказавшийся не более весомым и прочным, чем радужная плёнка мыльного пузыря. Сегодня он прикоснулся к тому, что скрывала эта ничтожная оболочка. Его ощущения можно было сравнить с чувствами девятилетнего мальчишки из интеллигентной семьи, узнавшего тайну своего появления на свет, которую от него скрывали не в меру заботливые родителя. Теперь с этим знанием предстояло жить. Да не просто жить - в самое ближайшее время сделать такое, что от одной мысли волосы вставали дыбом.
...На следующий день с обеда Михалыч загулял. Он засел в дворницкой с двумя забулдыгами, которых подобрал у пункта приёма стеклотары. Из-за прикрытой двери доносился мелодичный звон той самой тары и немелодичное пение. Несколько раз компания выкатывалась во двор и потешала граждан своими выходками.
- Ды чё! Ды мы маленько! Ды мы ж вместях служили! - орал Михалыч, когда его и приятелей пытались призвать к порядку. Когда он выпивал чуть больше среднесуточной нормы, у него появлялась навязчивая идея - он считал себя ветераном погранвойск. - Витюха! Братан! Вставай, эй, чё разлёгся-то! - и тянул за рукав одного из "сослуживцев", который завалился в лужу, но нисколько не горевал по этому поводу. Не преуспев в этом, дворник сам падал на задницу и с матюгами неловко подымался. Второй приятель, деликатно отойдя на газон, "травил".
- Я вот сейчас хмелеуборочную вызову! - пригрозил Антон Иваныч из шестидесятой, суровый мужчина предпенсионного возраста, работающий на заводе в должности инженера по технике безопасности.
- К-командир! Не надо! Всё ровно! Застава, в ружьё! - отвечал Михалыч. - Мы уже уходим! - И компания убиралась с глаз подальше в дворницкую, откуда доносилось в три глотки:

Под жарким солнцем Гваделупы
Иван ласкал свою... ПОДРУГУ!!!
Он угощал её севрюгой
И отпускал ей ласки скупо!

Вчера зашёл по делу к дяде,
А у него в квартире...

- ГОСТИ!!! - ревели три мушкетёра, выдержав многозначительную паузу.

Мы целый день играли в кости,
И разошлися на закате!

И только один человек во всём доме смотрел на них не с насмешкой и не с осуждением. И даже не с завистью - а были и такие, кто сам был бы рад погрузиться в жизнерадостное свинство, если бы не бдительность жены и тёщи. Светло-серые льдинки, ещё недавно созерцавшие сквозь триплекс пыльные афганские горы, наблюдали за тремя весёлыми разгильдяями с хладнокровным вниманием. Так охотник следит за дичью, которая от него в любом случае не уйдёт.
...Поздно вечером единственный из оставшихся на ногах гуляк выполз из дворницкой и поковылял в неизвестном направлении. Прихотливая траектория его пути не оставляла надежды стороннему наблюдателю даже предположительно определить пункт назначения.
Гуляка остановился возле мусорных баков, решительно засунул себе два пальца в глотку и стравил. Едва он закончил, как на плечо ему легла тяжёлая рука.
- Ну-ка пошли, голубчик! - приказал незнакомец.
- Начальник! Эт самое... - Пьяница обернулся и, увидев человека в гражданском, немного успокоился. - Мужик, ты, если чё, не эт самое!.. ну, с кем не бывает! Ты, типа, эт самое...
- Ладно, пошли, "эт самое", - сказал Викентий (это был он).
- Э! Куда?!.
- Не бойся, недалеко.
...Утром в четверг мало кто заметил, что Викентий бледнее и мрачнее обыкновенного. "Да голова чего-то болит", - отвечал он, если кто-то обращал внимание на его состояние. Но работа оставляла мало времени для душевных терзаний, и к обеду он уже был в порядке.
Пропавшего пьянчужку начали искать только спустя месяц, когда его горемыка-жена решила, что "загул" супруга, не склонного ограничивать себя в развлечениях, всё же слишком затянулся. Искали его без фанатизма, но, даже если бы люди в погонах в прямом смысле слова рыли бы землю, результат был бы тот же, как если бы дело не заводили вовсе. Пропойца неопределённого возраста растворился без следа, и вряд ли хоть одна живая душа сильно сокрушалась по этому поводу.
Он стал первым, кто лёг на алтарь благополучия дома номер девятнадцать. Так Викентий Закомельский, которого через пять лет все без исключения заводчане звали Викентий Петрович, превратился в жреца загадочного подземного Божества. Он помнил, как, ободрав с пленника нечистое тряпьё, уложил его на жертвенник и впервые услышал - нет, ощутил в голове - слова, призывающие Хранителя. Он повторял их, испытывая ни с чем не сравнимое ощущение человека, поступающего правильно, как надо.
Это повторялось каждые четыре года, накануне Касьянова дня.
Он не знал, что делает подземный Бог со своими жертвами. Являясь на зов, тот отдавал безмолвный приказ - "Поди отселе!" - и Викентий оказывался в подвале, возле крепкой кирпичной стены, в которой не было ни единой трещины, не то что промоины, через которую конь пролезет. Не любопытствуя, что за страшные чудеса творятся ТАМ, он спешил из подвала прочь.
После первого обряда он заметил в своей шевелюре несколько седых волосков. После третьего раза его голова приобрела окраску "перец с солью". Он не роптал. Такова была расплата за благополучие в целом доме. 07.08.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.