Написать автору письмо
БЕГСТВО ОТ АБСОЛЮТА
ТАТЬЯНА МАРТИРОСЯН
БЕГСТВО ОТ АБСОЛЮТА
– Отец, – повторял я, – Отец, – и растворялся блаженно в его ласковой мощи.
Тепло, свет, покой... Как хорошо, как сладко, какая благодать! Неизменная, неисчерпаемая любовь. Защита. От кого? От чего? Я не понимал. Я лишь ощущал смутно холод, мрак и отчужденность запредельного мира. Я остро реагировал на любые изменения в окружающих, даже отдаленнейших излучениях; чье-то присутствие, даже без явного вмешательства в мою жизнь, случайное эхо, отражение чьих-то взаимодействий – все содержало некий намек на враждебность. Ожидало, притаившись... Чего? Неясное беспокойство смущало, тревожило меня, и я задавал вопросы.
– Кто я? Почему я один? Почему все остальные совсем другие? Почему хорошо только рядом с тобой, а все там, вокруг, будто ощетинились против меня и ждут?.. Чего они ждут?
– Почему сумма частей не равноценна целому? Что теряется при анализе? Почему предмет, чем больше о нем думаешь, тем непонятнее?
– Почему красота вблизи исчезает? Почему уродство вызывает ненависть? Почему все в мире взаимосвязано, а я не имею никакого влияния ни на что? Я совсем ничего не значу!
Он отвечал не всегда. Иногда давал мне понять, что я и сам мог бы найти решение, иногда и вовсе молчал. В этом молчании мне чудилось недовольство. Я терялся. Меня захлестывало чувство вины. Постепенно его сменяла обида, затем раздражение и, наконец, – протест. Я устал бесконечно шлифовать мысли и фильтровать ощущения в попытках вписаться в окружающую его гармонию. Мой звенящий тоской голос нарушал возносящийся к нему хор восторженных песнопений. Я изнывал, досадовал, негодовал. Я жаждал отъединиться.
04.06.2013
ТАТЬЯНА МАРТИРОСЯН
БЕГСТВО ОТ АБСОЛЮТА
– Отец, – повторял я, – Отец, – и растворялся блаженно в его ласковой мощи.
Тепло, свет, покой... Как хорошо, как сладко, какая благодать! Неизменная, неисчерпаемая любовь. Защита. От кого? От чего? Я не понимал. Я лишь ощущал смутно холод, мрак и отчужденность запредельного мира. Я остро реагировал на любые изменения в окружающих, даже отдаленнейших излучениях; чье-то присутствие, даже без явного вмешательства в мою жизнь, случайное эхо, отражение чьих-то взаимодействий – все содержало некий намек на враждебность. Ожидало, притаившись... Чего? Неясное беспокойство смущало, тревожило меня, и я задавал вопросы.
– Кто я? Почему я один? Почему все остальные совсем другие? Почему хорошо только рядом с тобой, а все там, вокруг, будто ощетинились против меня и ждут?.. Чего они ждут?
– Почему сумма частей не равноценна целому? Что теряется при анализе? Почему предмет, чем больше о нем думаешь, тем непонятнее?
– Почему красота вблизи исчезает? Почему уродство вызывает ненависть? Почему все в мире взаимосвязано, а я не имею никакого влияния ни на что? Я совсем ничего не значу!
Он отвечал не всегда. Иногда давал мне понять, что я и сам мог бы найти решение, иногда и вовсе молчал. В этом молчании мне чудилось недовольство. Я терялся. Меня захлестывало чувство вины. Постепенно его сменяла обида, затем раздражение и, наконец, – протест. Я устал бесконечно шлифовать мысли и фильтровать ощущения в попытках вписаться в окружающую его гармонию. Мой звенящий тоской голос нарушал возносящийся к нему хор восторженных песнопений. Я изнывал, досадовал, негодовал. Я жаждал отъединиться.
ЗАГАДОЧНЫЙ ПОЭТ МИХАИЛ ЛЕРМОНТОВ
ТАТЬЯНА МАРТИРОСЯН
ЗАГАДОЧНЫЙ ПОЭТ МИХАИЛ ЛЕРМОНТОВ
Теплым майским вечером 1829 года полупансионер Московского университетского благородного пансиона Михаил Лермонтов прогуливался по городу, забавы ради разглядывая прохожих. Ему не было еще и пятнадцати, но, рано узнав страдание, он сумел найти два мощных оружия против него: анализ и юмор. Смерть матери, разлука с отцом, духовное одиночество под опекой деспотичной бабки, недетские муки детской любви... – казалось, жизнь с младенчества подвергала поэта испытаниям, чтобы в них его гений обрел совершенную форму, как алмаз, который, как известно, образуется на огромной глубине, в условиях высоких давлений и температур. Впрочем, гранясь и шлифуясь под ударами судьбы, поэтический дар сам же и помогал ему переносить их. Хотя, разумеется, одного лишь выплескивания горя на бумагу было для этого недостаточно, и Мишель приучил себя скрывать свои мысли и чувства под ироничной маской и, оставаясь таким образом в тени, наблюдать за другими. Впоследствии эта привычка станет бесценной для его творчества, а пока он развлекался забавной игрой – высматривал в толпе чем-то выделявшегося из нее прохожего и следил за ним, пытаясь угадать, что тот собой представляет. Сегодня объектом его внимания стал человек на первый взгляд вполне заурядный: лет двадцати пяти¬ – двадцати семи, высокий, худощавый, одетый прилично, но совершенно обыкновенно. Необычным было его поведение: он шел, то в страхе оглядываясь по сторонам, то настолько погружаясь в свои мысли, что переставал замечать окружающее и натыкался на встречных.
03.06.2013
ТАТЬЯНА МАРТИРОСЯН
ЗАГАДОЧНЫЙ ПОЭТ МИХАИЛ ЛЕРМОНТОВ
Теплым майским вечером 1829 года полупансионер Московского университетского благородного пансиона Михаил Лермонтов прогуливался по городу, забавы ради разглядывая прохожих. Ему не было еще и пятнадцати, но, рано узнав страдание, он сумел найти два мощных оружия против него: анализ и юмор. Смерть матери, разлука с отцом, духовное одиночество под опекой деспотичной бабки, недетские муки детской любви... – казалось, жизнь с младенчества подвергала поэта испытаниям, чтобы в них его гений обрел совершенную форму, как алмаз, который, как известно, образуется на огромной глубине, в условиях высоких давлений и температур. Впрочем, гранясь и шлифуясь под ударами судьбы, поэтический дар сам же и помогал ему переносить их. Хотя, разумеется, одного лишь выплескивания горя на бумагу было для этого недостаточно, и Мишель приучил себя скрывать свои мысли и чувства под ироничной маской и, оставаясь таким образом в тени, наблюдать за другими. Впоследствии эта привычка станет бесценной для его творчества, а пока он развлекался забавной игрой – высматривал в толпе чем-то выделявшегося из нее прохожего и следил за ним, пытаясь угадать, что тот собой представляет. Сегодня объектом его внимания стал человек на первый взгляд вполне заурядный: лет двадцати пяти¬ – двадцати семи, высокий, худощавый, одетый прилично, но совершенно обыкновенно. Необычным было его поведение: он шел, то в страхе оглядываясь по сторонам, то настолько погружаясь в свои мысли, что переставал замечать окружающее и натыкался на встречных.