Русская водка, черный хлеб, селедка

Его мечта родилась очень давно, в детстве, когда он еще был не Павлом Иннокентьевичем, а попросту Пашкой. С тех самых пор она горела для него путеводной звездой всей его жизни. Он добивался ее исполнения всеми мыслимыми и немыслимыми способами, продираясь сквозь насмешки, неверие родных, зависть знакомых, презрение «золотых» мальчиков, его сверстников, сквозь все… Жертвуя покоем, близостью лучших друзей, любовью, наконец, собственной совестью…
Он мечтал не о покорении северного полюса, о космосе или о подвигах, как все нормальные советские мальчишки…
Дело в том, что в двенадцать лет от роду он понял, что он парижанин… Да-да, именно так. Неважно, что родился он в деревушке под Архангельском, а жил с родителями в Ленинграде.
Однажды отец пришел домой весь какой-то невероятно возбужденный, нервный и сияющий. Поставил в коридоре портфель. Мать Пашки вышла навстречу: руки в бока, по привычке. Как он ее дразнил: «руки сахарницей».
- Ну, молока купил?
- В Париж поедем!
Потом были дни радостного ожидания, которые сменились черным маминым разочарованием: ее не отпускали с работы.
- Они завидуют! – все твердила она.
Так неделя рая досталась Пашке…
Потом, всю жизнь, он помнил ее почти поминутно, скрупулезно восстанавливая в памяти малейшие детали, виды улиц, какой-то особый запах воздуха. Волшебством были пронизаны древние, охровые стены Лувра, гравий Люксембургского сада, фонтаны Версаля, интонации чудесной французской речи, в которую влюбился раз и навсегда… Ему точно помнилось, что даже солнце там светит иначе, не так, как дома. Оно мягкое, как голос Эдит Пиаф.

Рождественское варенье

Рождественское

ВАРЕНЬЕ

В 1947 году дяде Коле, моему соседу, добрейшему человеку, было только семь. Голод. Жили трудом и надеждой. Но им-то ребятне, что? Одна радость – улица.
И всегда сверлит мысль: где бы перехватить поесть? Хоть что-нибудь.
Выбегали во двор с кусочком черного хлеба, душистого, пропитанного подсолнечным маслом и посыпанного крупной солью. Первым делом кричали: «Сорок один - ем один!» Потому что если не успеешь, «Сорок пять - всем давать!»
Быстро таял кусочек хлеба, оставляя по себе запах масла и сосущий голод под ложечкой.
Улица Рабочая тогда была вся одноэтажная. А на самом углу с Комсомольской стоял длинный барак. В нем дядя Коля и жил. Вокруг - частные дома с садами.
Поповну, их соседку, звали Варвара Васильевна. Ее-то сад с налитыми яблоками, тяжелым подсолнечником и кислой вишней и был предметом постоянных голодных помыслов их компании.
Однажды его друг Лешка, сидя в траве, потихоньку вылущил из подсолнечника все семечки. А Танька на другой день с огромным трудом отвинтила эту же головку. Радовалась, когда тащила ее в подоле! Развернула на воле – а подсолнух-то пустой! Ну, и смеялись же все!
А однажды они набрали в поповском саду целый мешок яблок. Маме сказали, что нашли пустующий дом на другом берегу Пахры. И попросили продать яблоки на рынке. Мать встала в Красных рядах. И вдруг подошла поповна-соседка. Покачала головой:
- Хороши яблочки. Даже на мои похожи. Надо же!
И ушла.

Леденцы

ЛЕДЕНЦЫ

Аби – по-татарски «бабушка». Но это для меня. Когда-то она была только айны – мама. Для моей мамы. Когда маме было всего шесть лет. У нее было пять братьев и сестер. Конечно, она была младшей. Но так недолго, что не успела понять, что это значит. Да и не могло это ничего значить в 1949 году. Как аби вырастила шестерых? Уму непостижимо. Работала день и ночь. Дети тоже работали. С десяти лет.
Но не в то лето. В то лето маме было только шесть. Аби отправила ее в летний лагерь. Он стоял так далеко от всех проезжих дорог, что до него не ходил автобус. Можно было только приехать на машине.
Каждое воскресенье лагерь наполнялся радостным ожиданием, сбывшимся ожиданием, счастливыми проводами. Ко всем приезжали мамы и папы. И привозили вкусное. Только мама все ждала, ждала. Она знала, что у нее маленький братик и что аби ждет еще одного. Но как в это вникнуть ребенку, особенно, когда есть так хочется?
Мама не брезговала доедать огрызки, которые ей отдавали ребята. Редко-редко ее угощали чем-нибудь еще. Но дети умны: зачем угощать, когда надеяться на ответный жест нечего?

И вот однажды, когда день уже близился к концу, а все родители собрались уезжать, мама вдруг увидела аби. Она стояла, опираясь на ограду, не в силах двинуться дальше. Улыбка была на ее измученном лице.
Она пришла пешком.
Через все леса.
В руках у нее ничего не было.
Мама бросилась к ней и обняла. На них смотрели другие дети и их родители.
И вдруг аби взяла мамину ладошку. Раскрыла ее. И пересыпала из своей руки маленькие, самые дешевые леденцы. Желтенькие солнышки. Леденцы она принесла без кулька, без пакета. Прямо в руке. Они были теплые и немного слипшиеся, потому что были согреты теплом ее ладони.

Ма-Руся

МА-
РУСЯ

Невозможно, никак невозможно ей разговорить его. Молчит. Поправит очки на носу. «Угу». И читает «Роман-газету» дальше. Так все воскресенье. Вечером – программа «Время». С музыкой «Время, вперед». Товарищ Брежнев с длинной речью. Вести с полей. Прогноз погоды. И спать. Без слова, без привета. Снимет очки, сходит в уборную, наденет пижаму. Ей – ни слова. Как всегда. Хоть вой. Пыталась его приголубить, потетешить. Поймала в коридоре, схватила щеки. Вывернулся. Еле терпит ее. Коля! Коленька! За что он так с ней? Старые уже. Ему – семьдесят семь. Она – на шесть лет его моложе. Он еще работает. Каждый день ходит на завод. Денег ему много платят. Всю жизнь богато с ним прожила. Он очень умный. И хитрый. Придумает какое-нибудь изобретение, но не выдает его сразу, а по частям… За каждое усовершенствование, рацпредложение - платят! На днях, вот, двести рублей принес. Два года назад Славик, сынок, увидел у него учебник по высшей математике. Удивился страшно. «Зачем тебе, папа?» «Так мир не стоит на месте». Завод у него серьезный. Военный завод. Почтовый ящик. Уж что он там делает, она не знает. И никогда в жизни не знала. Никогда. Где бы ни работал. Ни слова. Ужас. Он мило морщит нос, когда улыбается. Правда, случается это редко. Исключительно редко. Улыбается, будто прячась, будто не желая отпускать и без того хрупкую, невзрачную радость… Но ей – никогда. Совсем никогда. А еще он не зовет ее по имени. Время от времени она думает – а помнит ли? Имя у нее простое, очень русское – Маруся. Так ее и в детстве в деревне всегда звали…

Кровать

Кровать

сценарий на 30 минут




Книжка летит вверх, на второй ярус Кровати.
Разбег. Рывок. И вот уже парень лет тринадцати оказывается там же. Внизу спит мальчик лет шести.
Ранее утро. Лучи скользят по полу, обоям, играют на ресницах спящего ребенка. Он открывает глаза. Но не смотрит в окно на чудесное утро, не улыбается, как все дети, пробудившиеся только что. Его взгляд сразу упирается в потолок. Потому что потолком ему служит верхний ярус Кровати.
Его брат читает «Дети капитана Гранта».
- Кит, ты спишь? – спросил младший.
- Нет.
- А что ты делаешь?
- Читаю.
- А почему ты не в школе?
- Сегодня воскресенье. Отстань.
- А можно мне забраться к тебе?
- Нельзя.
- Почему?
- Маленький еще.
- Я хочу к тебе! Ну, можно, а? – заканючил младший.
- Фома, отвали, сказал.
В комнату вошла улыбчивая мама.
- Доброе утро, проказники. Идите завтракать.
- Можно, я еще почитаю, мам?
- Потом, потом. Умываться и за стол.
- Мам, а Кит не дает мне залезть к нему на кровать, - заныл Фома. – И еще позавчера он во дворе играл на деньги.
Старший бросил на него убийственный взгляд.
- Никита, зачем? – помрачнела мама. – Тебе что, есть нечего? Или не одет, не обут?
Кит молчал.
- Мам, ну, можно я заберусь наверх?
- Нет, - ответила мама. – Ты еще мал. Свалишься, не дай бог.
- Ну, ма-а-ам!
- Никаких «мам». Что я тогда буду делать, ты подумал, малыш? Мама будет плакать.
Фома глубоко вздохнул. Нарочно глубоко. Но ничего больше не сказал.
Когда мама вышла, Кит дал брату подзатыльник.
- Ябеда.

Два брата гуляли во дворе. Каждый в своей компании. Кит гонял в футбол и поглядывал на девчонок, которые хихикали на лавочке и косились на мальчишек.