Лежу я на пляжу и млею.

Константин Лелькин
Ляжу я на пляжу и млею .. - название рассказа.
Эпиграф:
Лето, за пивной стойкой спор охотников.
- Вот у нас на Волге, на плёсах вальдшнепы! Бабах! Бабах - Это Охота !
- Лыжи, морозец, сосны в снегу и следы, следы: колонок, изюбрь - В Сибири - Вот где охота!
Седовласый джигит в кепке стёр пену с усов:
-- Сочи! Пляж - лежат рыжие, чёрныё, обгорелые - жопы - Во! Груди -Во! Они лежат, а я иду! И понимаешь - им всем охота! И мне - охота! - Вот это - охота!
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ:
Уважаемые дамы, заранее приношу свои извинения, вот чего я не хотел, так это Вас обидеть. Каюсь. Ничего не имею сказать против Ваших «не русских» кавалеров. Всякий человек не похож на другого человека и, конечно же, именно Ваш джигит – это Настоящий Мужчина Во Всех Смыслах этого слова!
И Ваш Джигит – преданный Вам друг, это - Ваш будущий муж и Ваша надежда, и будущая опора по жизни. Кто бы сомневался!
Просто с 1980г. по 1991 г. я каждый год проводил лето в Крыму, чаще всего вдвоём со своим ребёнком, иногда к нам присоединялась Спутницей с Дочей ( и есть у меня рассказ «Крым, Пермь, Спутница и Доча. Неизбывная боль моя» - если угодно могу выложить,, но это другая тема)
В Крым мы приезжали из лета в лето, на одно и то же место: турбаза «Карабах», чуть выше Алушты. Рядом с нашим домиком был пансионат МАИ (Московского Авиа Института) объясняю что бы подчеркнуть социальный статус и образовательный ценз отдыхающих рядом с нами девушек и дам, здесь же пансионат ХПИ (Харьковского Политехн. Института), Дом Отдыха Московского Высшего Воинского ... и т. д. И здесь же, на пляжах, в кафешках, на дискотеках обитали в великой массе "Горячие Джигиты" и сошедшие со снежных гор, и прилетевшие из Москвы. Каждый джигит - само изящество и шарм (от белоснежных костюмов и фирменного парфюма, до закатанной в газетку бутылки коллекционного армянского ..10 лет выдержки ), и из года в год, на моих глазах разыгрывались романы, нет - Романы – с самой Большой буквы!! На моих глазах за одну ночь расцветали женщины, вдруг обретшие Любовь и почувствовавшие НАСТОЯШЕЕ мужское плечо! Такой долгожданный подарок судьбы! Невозможная немыслимая ранее женская свобода - как парение в космической невесомости .. проходят неделя, другая -отпуск заканчивается, и Ему - вдруг уезжать, у него дела (ох уж, эти неотложные дела!) .. и ещё - семья (как - Семья?) .. А как же - Её счастье? Фейверк догорает, искорки осыпаются … Последние отчаянные дни, последняя возможность доказать Ему, что Она - лучше всех! Что именно Она - его настоящая и единственная! И тот, единственный, самой природой заложенный способ, надежда женщины удержать мужчину ... Продолжение следует
Продолжение, всегда тривиально...
В нашей компании бывали и "не русские". С Нажиддином, главным инженером ЛезгинскогоСельхоз объединения, я познакомился на "чёрном" книжном рынке в Алуште, а будучи в командировке на Симферопольском заводе "Фотон" – подружился с Дагестанцем, ведущим инженером-технологом, он познакомил меня со своими братьями, такими же ИТР из Москвы. Вы были когда либо в гостиничном номере, над морем? - Прохлада колышет шторы на распахнутой балконной двери, в холодильнике - импортное пиво, на тумбочке цветной (в те-то годы!) телевизор с программой из Турции - гостиничная антенна ловит!!! А главное - из прихожей номера - дверь в туалетную залу с белоснежным унитазом, белоснежной раковиной и ещё - стоячий душ, и горячая, и холодная вода! И это летом! - Не мыслимо! Как попасть в это неземное царство? Паспорт с вложенным "рублём с Кремлём" и волшебные слова: "Бронь ЦК"? - Паспорт полетит Вам в лицо, а за своей сторублёвкой будете по полу ползать, да как бы и милицию не вызвали. А вот Нажиддину, братьям Дагестанцам - заветные двери в гостиничный рай распахиваются сразу же и на весь их "отпуск"! А мы не завидовали, у нас был свой, нами построенный домик, ещё ближе к морю, чем гостиница! И Нажиддин, и братья Дагестанцы
в нашем домике бывали, как бы не чаще, чем в своих номерах. У Нажиддина я лично научился замачивать мясо в свеже- надавленном вишнёвом соку, на углях костра, высоко над морем, за три версты от города и людей, готовить ночные шашлыки, чуть приобняв, уводить от костра к морскому склону, от размякшей компании, вот эту, заранее обозначенную Любовь, (заранее - что бы не пересечься с приятелями).
« А Васька кот, задравши хвост,
Вскочил на бочку скипидарную
И, начал он, и начал он
И начал речь речь коварную:
"Ах, киса, киса, киса - Мурочка,
Ты божество, ты мой кумир.
Давай забудем, киса - Мурочка,
В одно мгновенье целый мир".
Продолжение? Продолжение случилось так , что мне, в Институте ( Новосибирск) позвонили с Вахты: " Вас тут женщина спрашивает"
- Какая женщина?
- Такая .. солидная ... . фамилия ....
Ничего не понимая, не сняв рабочий халат, резиновые перчатки в карман, иду по лабиринту коридоров к главной вахте НИИ.
Норковая шуба до пят, боярская шапка (на дворе холодный март):
- .. Вы меня не узнаёте, я с таким трудом Вас нашла, ваша хозяйка Галина Фёдоровна рассказала, где Вы работаете..
Соображаю, что Галина Фёдоровна это хозяйка той усадьбы в Крыму, где наша компания домик возвела, а вот даму - не могу вспомнить.
- Я к вам прямо с самолёта, прямого рейса от нас не было, через Москву летела . Мне вас спросить надо, по личному делу, очень серьёзный разговор.
Полчаса спустя, едем в автобусе ко мне домой, несу небольшой баульчик нежданной гостьи. Все девять метров маленькой кухни заполнены её роскошными формами, я, некурящий, морщусь от дыма одна за другой выкуриваемых ( дорогущие наверное, импортные, с верблюдом) сигарет.
- Мне ведь и курить нельзя, это я от волнения.
Только сейчас замечаю, под платьем – балахоном раздобревший стан, прочитав взгляд , обтягивает платьем живот:
- Всё уже на виду, все только и говорят ..
- Понимаете, я ему каждый день письма писала , каждый день, но это же - Москва-400, Вы понимаете, это же их ящик, а Он же Такой ! - там же все в Него влюблены!, - сидит какая-нибудь <--> на сортировке писем и все, что я ему писала, все - в мусор. А ему и не позвонишь , это же Москва-400 ! Вы же понимаете? Я на Новый Год туда, к морю съездила, Он говорил, что они с друзьями там Новый Год встречают, а там зимой вообще никого, вот Ваша хозяйка только, у неё переночевала и обратно. Вы же должны знать Его какой -нибудь адрес, телефон, Вы же друзья с Ним, вы всё время были вместе, и тогда, в горах, в Крыму ..
И меня озарило! Как вспышка выхватила из темноты догорающий костёр над Алуштой, Нажиддин, колдующий с шашлыками и роскошная красавица обнявшая его сзади, головой, на его плече. Соображаю, значит Нажиддин трудится на засекреченном объекте, п/я ящик Москва-400, звонки запрещены, - меня то мог предупредить, сельхозинженер хренов!
- Я с мужем разошлась, как поняла, что понесла - сразу всё ему рассказала и ушла к маме, сейчас у мамы, с детьми, там и жить негде. Мне обязательно надо Ему позвонить. Это мальчик будет: Его сын! Я УЗИ делала, всё точно! Он же Вас старше, много старше, Вы даже не представляете, как в таком возрасте мужчины к детям привязываются!
Я представлял! Как-то Нажиддин извлёк альбом, полный листочков, страничек из записных книжек - разнообразие женских почерков, от мельчайшего бисера, до "каккурица лапой" - телефоны, адреса и фотографии, подписанные помадными поцелуями, маленькие, отодранные с каких-то пропусков и цветные на пол страницы, фото, фото и среди них россыпь детских фотографий, младенцы поднявшие головку, младенцы тянущие ручки, распелёнутые, голенькие, что бы было видно - сын!
- Господи, сколько же их! Ну, Нажиддин, у Казановы было 16 любовниц, в"Дон - Жуанском списке" Пушкина - 26 имён, а у тебя тут..
- А я до ста пятидесяти досчитал и запутался, больше не считал.
- А дети?
- Все мои! Понимаешь, да! Эх. Кара - Коста, тебе даже не понять, как радуется сердце мужчины, когда где - нибудь, ребёнок рождается, - от его семени!
- Так ведь кормить, растить?
- Э..., там муж есть, там папы - мамы есть, выкормят и вырастят. Женщина - как поле - не засеешь – ничего не будет, бросишь семя - вырастет! Это главное - поле засеять своим семенем .
Конечно, никаких морализаторств я не читал, да ведь - первым брось камень. . Я то чем лучше, такой же точно и так же, от души, пел под гитару песенки барда Городницкого:
"Шагаем мы сквозь лиственное пламя,
Нас песнями приветствует страна.
Взрастают под чужими именами
Посеянные нами семена."
(Продолжение читать будем?)

Лежу я на пляжу и млею. Часть 2.
Одна из читательниц прислала комментарий на первую часть рассказа:
- Вот и дура! Я по молодости, на курорт поехала, так мужу перед поездкой сказала, что беременна, ещё и постервила: боюсь беременной ехать, - потом поехала, нормально отдыхала, а как с курорта вернулась – спокойно аборт сделала, и всё путём. Да и все так делают, чего автор насочинял!

Вечернее бритьё, я, намыленный, над раковиной, в своей крохотной ванной комнатке с совмещёнными удобствами, близоруко тыкаюсь носом в зеркало.., не было тогда многоразовых станков «Макс» не было « Жилетт», лезвия - были, советские: «Нева», «Спутник» - от одного воспоминания свербит кожа на щеках (потому и брились с вечера, что бы к утру раздражение прошло). За дверью ванной : «Он тоже, утром побреется – гладенький! - а вечером борода колючая». Промакиваю порез ваткой со спиртом. Сколько же дней она уже у меня? И сколько можно узнать о человеке за несколько дней знакомства у моря: на кухне – Нажиддин так готовит! Нажиддин - из-за закрытой двери совмещённых удобств, утром – Нажиддин, пока помогаю одевать роскошную шубу перед очередным, вояжем в город , и вечером – Нажиддин! Щёлкнула защёлкой, зашумел душ. Лежу на матрасике перед телевизором, обошла свой диванчик, опускается рядом:
-- У настоящего мужчины всегда борода! У меня натёрто было, вот тут, так долго болело! (Меж тяжёлых грудей, ложбинка и треугольная ямочка вверху, открывающаяся в махровом халате) муж спросил – Это что? - Аллергия, говорю, на что - то, ещё и на солнце сожгла. Вот, рукой трогаю – и будто снова он, Нажиддин, своей бородой упирается, подбородок колючий, а щёки – вообще! , вот сюда вот носом уткнётся, возьмёт, вот так, ладонями, груди и к щекам прижимает – их-то женщины худые, как доски плоские, ему хорошо, а я чуть не кричу, как колется …, а он ещё, вот так, и подвигает ими по лицу… . Под взмахом её руки, переспелая грудь выскальзывает набок из под полы халата, рядом с моей рукой, автоматически глажу пальчиками её тут же напрягшийся сосок.
Замолчала на полуслове: Вы же – друзья?
Не меняя позы, убаюканный её голосом, чуть касаясь, продолжаю поглаживания. Почему то края тяжёлого махрового халата выпускают на волю и вторую грудь с немедленно вставшим соском. Веду рукой вниз, по ворсу халата. И подчиняясь движению, словно расстёгивается невидимая застёжка молния, запахнутые полы разваливаются, складываясь по сторонам роскошного женского тела с высоким животом, охваченным над выпуклым пупком махровым поясом. Рука минует поясок, продолжает движение.
- Но Вы же - друзья?
Чуть запинаясь, как с бумаги читая: Да, я понимаю, за гостеприимство надо платить, и ещё: Вы же поможете мне Его найти?
И, уже стоя, перешагивая ногой через какие-то беленькие, хэбэшные, свои: Понимаете, я уже и так на всё решилась, долго я здесь не смогу, там дети с мамой, и вообще, мне уже скоро, а сама я Его не найду, я уже поняла, одна не найду, а мне надо обязательно надо найти, понимаете, - просто увидеть Его.
Я и по сей день не знаю, так и не понял, надеялся ли я на что то подобное, ждал ли: её глаза, её губы на моём лице, на плечах, на груди ..., влажные, мягкие губы..
Ни к селу, ни к городу вспоминаю, что сотни и сотни, тысячи женщин: жён, матерей, невест – поехали на Колыму вслед за осуждёнными мужчинами, поехали на голод, на унижения, насилия, на смерть. И ни один, ни один мужик за всю историю Колымы, не поехал во след за осуждённой женщиной.
Сквозь обваливающийся потолок вновь её лицо: Вы же поможете найти ..!
Лицо исчезает, стены, потолок разлетаются. Лежу в звенящей, пустой тишине. Поднимается с колен, размазывает слёзы, сквозь кашель, вновь повторяет: Мы же с Вами найдём Его?
И, уже вернувшись из ванной, вновь объемлет, укутывает меня своим теплом, прижимается ко мне со всей своей бабьей простотой, шепчет: Только он никогда не должен узнать, никогда, обещаете? И от этого робкого, стеснительного шепота, от доступной жаркой мягкости кружатся вокруг меня потолки и стены, глохну от собственного сердца, тону в её податливости, послушности , и она - подминаясь, сдвигая, сгибая, - невероятные роскошные груди распадаются по сторонам … .
Раздвоение сознания. Один я, сжигаемый стыдом ( ведь ничем, ничем не смогу ей помочь..) оттаскиваю себя, другого, за волосы, оттаскиваю, но пальцы соскальзывают с короткого (уставная стрижка) ёжика …. .
Итак. Разыскивая меня, некая дама появилась в фойе нашего НИИ, оказалась, что разыскивает она вовсе и не меня, объект интересов дамы – мой друг по имени Нажиддин, инженер Лезгинского совхоза, представившийся даме как сотрудник очень секретного почтового ящика Москва 400. Улететь в ближайшие дни из нашего сибирского Н. в родной свой город, что на западной границе СССР, дама ни как не могла: ну, во первых и погода не лётная, и билеты на самолёт не вдруг достанешь - поселиться в Гостиннице – это в советское - то время, без командировочного удостоверения, да ещё не будучи лицом нерусской национальности? – Так что дама задержалась в моей квартире. Сибирское гостеприимство! (Кстати, прилетая и очень часто, в Москву, в Ленинград, я никогда не поселялся в гостинницах – мои московские и питерские друзья! Как я Вам признателен и благодарен за Ваше радушие, за бесконечное Ваше терпение. От Тебя, Алексей Барбашин на практике узнал я, что такое Святой Закон гостеприимства!)
Но, честно говоря, поселяя свою нежданную гостью в своих хоромах, я более всего движим был любопытством: чем же так расчудесен Нажиддин (уж я то знал его как облупленного), что ради него ТАКАЯ женщина бросает мужа, оставляет «у мамы» детей и летит на край света? - Вот за мной, например, ни кто не бросится сломя голову. (Как я был не прав: пройдёт совсем немного лет, и две, ранее ни разу не видевшие друг друга женщины, бросив всё на свете, примчатся спасать меня, будут долгие месяцы жить возле меня в больнице, выхаживать меня, кормить, учить ходить. И спасут).
День за днём, утром я – на службу, дама – в город. Ведь где ещё, как не в этом «городе науки», где полным-полно «засекреченных физиков и химиков», можно узнать адрес своего «засекреченного» Нажиддина. Ежедневные походы по почтовым отделениям с применением всех женских хитростей вызнавания у почтовых работников, где же адрес этого «ящика» Москва-400, пока какая-то сердобольная почтовая тётушка не снизошла с объяснением, что Москва-400, это просто перевалочный почтовый пункт, а сам «почтовый ящик» может быть где угодно: на Сахалине, а скорее всего на Севере, где-нибудь за Полярным кругом.
Только вообразите лицо моей гостьи, представившей её горячего, южного Нажиддина среди полярных льдов и торосов? Представьте, как засветились, засияли в её глазах тёплые носочки и шарфик, что она сама, собственноручно свяжет для своего Нажиддина!
Аэропорт, то метель, то облачность, то лёд на полосе, а главное – куда лететь? В Москву? – Уже бесполезно .. Но кто-то должен ЗНАТЬ , где этот занесённый снегами ящик.. Кому же знать, как не Его друзьям .. . Так, наверное, и выстраивались рассуждения моей гостьи на вторую неделю пребывания её в моей однокомнатной малометражке.
Да, бывали у меня женщины, и жили, и подолгу. Но что бы вот так, заполнить собой всё моё пространство, собой, своими сохнущими постирушками, салфетками, кремами, своим запахом, тонким мускусным запахом цветущей полновесной женской зрелости, запахом скорого материнства. Наверное, все беременные женщины пахнут в чём-то одинаково, и запах этот, запросто, может свести с ума нестойкого человеческого самца. (Оправдываюсь?)
Моё ложе (раскладной диванчик) в первый же вечер было отдано ей под безраздельную оккупацию, я же расположился на туристическом коврике и матрасике поверх, на полу, как раз перед телевизором («Шарп», экран - все 19 дюймов, здоровенный, неподъёмный куб, гордость моя и единственная роскошь!). Сегодня, против обыкновения, выйдя из ванной, закутанная в мой же халат, она не нырнула скоренько под одеяло (Спать - спать, гасить свет, выключайте свой телепуппер!), а опустилась перед телевизором, на матрасик, рядом со мной. Все минувшие вечера, пока я не засыпал, с её диванчика струилось и струилось воркование, о Нажиддине, конечно. Теперь я знаю, как с придыханием, с замиранием голоса может говорить и говорить, и говорить женщина о Мужчине, как бесконечно разнообразно, не повторяясь может вспоминать и вспоминать, в сущности о недолгом - полторы недели, всего лишь – общении с ним.
-- …. возьмёт груди, каждую на ладонь, подкинет и прижмёт к щекам, а там и так уже всё исколото.
Это снова, уже не с диванчика, а вытянувшись около меня, успокоившись, воркует, то ли восхищаясь, то ли жалуясь, моя гостья, - так исколото, ужас!
Пальчики её перебирают ёжик на моей голове, и не понятно, что она чувствует, мои ли вихры, или жёсткие завитушки Нажиддина.
-- Мы же с Вами вместе поедем к Нему? Меня ведь одну и не пустят, там пропуска нужны, допуски всякие, - может с Вами?
Да ни кто и не спросит ни пропуска, ни паспорта, только водитель гремящего, разбитого автобуса будет всю дорогу коситься в зеркало, да будут перешёптываться пассажиры – одни женщины, в одинаковых, цвета местной земли, платьях до полу. Но мне, лично, совсем не хочется что бы вот, эта красивая, полная жизни женщина, оказалась в том автобусе.
Крутится вниз - вверх асфальтовая дорожка от автобуса к посёлку Нажиддина. Гордо, в облаке французского парфюма, несёт моя гостья по дорожке свой стан, лучшее, что смогла найти (и так трудно было сохранить не помятым, свежим в этой дороге!) наряд и строгий и невесомо воздушный – именно такой, что бы понравиться и Ему, и его родителям.. - непременно понравится, так долго выбирала, подшивала .
Камни на дороге, чуть не полетела .., каблуки при её-то нынешнем весе.., удержалась за какой-то проволочный забор сетку, за забором заклохтала, налилась кровью в безобразных наростах над клювом громадная птица.., прочь от забора, ещё сетка, там мелькнуло что-то серое, ударило щипучей вонью, каблуки поехали на россыпи каких-то бурых горошин.., снова асфальт, по дорожке улетают длинноногие бурые птицы, чуть не подскользнулась на их белом .. . Смех сзади, обернулась: десять, не меньше, детей в одинаковых, землистого цвета одеждах-рубахах – визжат от смеха.. - потому что она так поскользнулась? Злые дети! Какая-то девочка уже не стоит, валяется от хохота, мотает в воздухе босыми ножками… И снова дети, облепили верх сетчатого забора, смеются, улыбаются ей!
-- Здравствуйте, дети! Я тоже рада вас видеть! .. . Почему же вы не в школе? У вас сегодня нет занятий? Кто-нибудь из вас не покажет мне, как пройти к дому дяди Нажиддина?
. Худущая, как спичка обгорелая, сидящая на корточках у каких то деревянных рам девочка схлопывает колени, натягивает на них, до самой земли, такого же земляного цвета платье, и, не поднимаясь, провожает её черными глазами на чёрном лице. ( Эта девочка не просто так сидит: она стережёт Солнце - за её спиной деревянные рамы с сохнущими на шнурках табачными листьями, листы сохнут в полутени, на солнце, чуть тучка - дождь? – крик девочки, и вся сельская детвора оттаскивает неподъёмные рамы в сарай, снова солнце – рамы вытаскивают на просушку, и так всё лето) И бесконечная сетка- рабицы на покосившихся кольях - это загоны, там, за сетками индюшки, курицы, козы. Дворы утоптанной глины.
Это невиданная ею птица индюк напугала её из-за сетки вольера, это белые козы заметались по загону и на козьем горохе чуть не свернула она модельный каблук, а напуганные ею местные куры разбежались роняя белые личинки помёта, на котором заскользили её импортные туфельки, заскользили веселя местную мелюзгу.
Нет и нет. Мне совсем не хочется продолжать воображать приезд её в село к Нажиддину.
И более всего не хочется, что бы она вдруг прозрела, услышала язык, поняла весёлые детские голоса:
-- . . . толстая русская билядь, покажи жопу, я потрахаю! ( забор трясётся от смеха детворы)
-- . . . русская билядь, покажи жирную жопу – все её потрахаем, и Зази потрахает!
Девчушка валится от смеха на спину, крутит ногами в воздухе:
-- . . . ха-ха-ха! И Зази потрахает! (Зази – это её двухлетний братик, он тоже потрахает жирную жопу этой русской биляди!)
А она несёт своё роскошное тело мимо этих, заливающихся радостным смехом, встречающих её детей , сейчас к ней выбежит их дядя Нажиддин, возьмёт её под руку, поведёт к своим родителям.
Моё явление во дворе Нажиддина.
Ещё убегают с общего двора – взъерошенной стрекочущей стайкой - вспугнутые мною старшие Нажиддиновы девочки-стрекозки. Ещё облепленный Нажиддиновой малышнёй, я снимаю с плеча баул с подарками, кручу по воздуху, вокруг себя, за руки, Нажиддинову младшенькую .. как передо мною жена Нажиддина, что-то извлекающая из бесконечных складок , карманов длинного, до тапочек, платья, разворачивающая, разворачивающая тряпочки, протягивающая мне: Посмотри, Кара - Коста, что я у Нажиддина нашла?
На маленькой, коричневой намозоленной ладошке – ампулка тёмного стекла, тупоносенькая.
Читаю Латынь: Пантокрин, 2 мл.
- Это из рогов оленя, вытяжка.
- Не венерическое, нет?
- Нет, это для мужской силы.
- Зачем Нажиддину мужская сила? Я каждый год рожаю, .. .зуя каждый год рожает. Зачем ему мужская сила?
Совсем Ваши женщины испортили наших мальчиков, совсем испортили …
И уже потом, сидя на низенькой табуретке, умостив на раздвинутых коленях, обтянутых до полу тёмным платьем, и свой беременный живот, и тазик с фасолью, луща фасоль неуловимыми движениями пальцев, говорила мне:
- Нет, вот ты скажи мне, Кара - Коста, все русские женщины шлюхи, или это все русские шлюхи специально к нам, на юг едут, чтобы портить наших мальчиков?
Лежит на коленях беременный живот. Трещат стручки, отлетают зёрна:
- Там - чёрный палец вверх, по застроенному домами крутому склону горы, - там лечились, и там – палец вдоль улицы – и там лечились, и - там .. . Школьница заразила, Кара-Коста, - школьница! Приехала на море в игру «Зарница» играть и заразила! Зачем он ей нужен был, ну скажи, Кара –Коста? Там – палец в гору – у него жена, у него – дети, а она его взяла и заразила. Нет, одни шлюхи на Юг едут, одни русские шлюхи.
Светлые блики играют на утоптанной земле, ветер шуршит виноградными листьями, на увитой лозой проволочной крыше над двором Нажиддина. Скоро набрякнут тяжёлые грозди над головами и скоро на заднем, женском дворе Нажиддинового дома добавится мокрых пелёнок на верёвках: растёт Нажиддиново семейство, пополняется каждый год!
Какая то волна жалости, что ли накатила на меня, прерывая обречённое молчание, поворачиваюсь к своей гостье, обнимаю её… (то, моё «я» окончательно теряет ежик волос второго, торжествующего «я» - и которое из них, сейчас, более человеческое?) …
Затряслась, конвульсивно выгнулась, и .. вой, иначе этот звук и не назовёшь, и не о соседях я подумал- эпилепсия, припадок – первое что пришло мне в голову.. Хлопаю её по щекам: эй, ну что ты! Звук оборвался, тело расслабилось, грузно плюхнулось на матрасик..
-- Боже, что это было? .. Как тогда, в горах ..
Она потрясённо смотрела на меня, глаза обегали комнатку, меня, - снизу вверх, вниз , - будто и не узнавая:
- Что это было?
Встала, по стенке добралась до диванчика, я остался один на насквозь мокром матрасике:
- Всё как тогда ..
Больше рассказов о Нажиддине не было. Не было их и завтра. А после завтра установилась погода, и о Москве - 400 речи уже не было. Билет был куплен. Летела к маме, к детям.
А ко мне заглянула «на кружку чая» моя старая подружка – может слухи дошли.
Что почуяли, какие угрозы уловили её трепещущие ноздри, когда она, прямо от порога, кругами облетела все углы моей малометражки, заглянула в платяной шкаф, какая интуиция заставила её, прежде чем прыгнуть на меня и впиться когтями в спину, - поскидать свои бабехи не на пол, как обычно, устилая ими траекторию от двери до дивана, - нет, всё демонстративно повисло именно на том единственном завитке сушилки, куда улетевшая моя гостья свешивала, переодеваясь, свои, приготовленные в стирку, свешивала, стыдливо прикрывая полотенчиком.
Влюблённая женщина, любящая женщина и женщина, ищущая мужчину – это разные женщины, разные флюиды. Наверное кошка это хорошо чувствует, когда чуть приоткрыв глаза, не шелохнувшись, провожает взглядом кошку-соперницу, по струнке пересекающую двор, и шаровой молнией слетающая наперерез всё той же сопернице, только вознамерившейся потереться лобиком о мою протянутую ладонь.
И в корзину для стирки белья полетела моя вечная «гостевая» рубашка, мягкая, дорогая, офисная, всегда висящая на плечиках, рядом с ванной. В чём выходит дама, случайно задержавшаяся в гостях у мужчины, из его ванной? – В халатике, неглиже? – Нет и нет, дама выходит в рубашке хозяина, случайно обнаруженной ею в ванной комнате. Неизменное и логически необъяснимое пристрастие женщин к мужским рубашкам.. .Утром эта рубашка выуживается из- под холостяцкого ложа, выпутывается из клубка сбитых простыней, просто снимается со спинки стула и вновь отправляется на плечики, висеть рядом с ванной. Вот и висит одна и та же рубашка: подружек может быть много, рубашка - одна. И только сегодня, впервые, не наброшена она на влажные плечи, а засунута в стирку. И волос, длинный ухоженный волос недавней гостьи, где-то найденный моей подружкой и прилепленный ею – как вечный мне укор! – магнитиком к двери моего холодильника. Сколько до того волос было ею же выметено и выброшено с затоптанного моего пола, хоть бы что, - но вот этот!
В конце лета я получил извещение на заказное письмо. Единственное вложение в конверте. Цветное фото. Голенький младенец, мальчик. Я не стал ни отправлять почтой это фото, ни ждать удобного случая передать. Я здесь же, около почты, порвал и конверт, и фото, порвал мелко -мелко, на кусочки, а кусочки сдул в первую же урну.
Не знаю, может не правильно поступил.
На Небесах расценят.


© Copyright: Константин Лелькин, 2011
Свидетельство о публикации №211092501469 07.06.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.