Удар Перуна

В начале сентября 1994-года Павел Иванович Братченко ехал на поезде домой. В руках у него была корзина с грибами, набранными им в за городом, где он прогуливался по лесам и перелескам в азарте бескровной грибной «охоты». Корзина была полна боровиками, подосиновиками, подберёзовиками и прочими лесными обитателями рангом пониже. Поезд, в который сел Братченко, был полупустым, поскольку наступил вечер, и мало кто ехал из села в сторону города. Да и времена тогда стояли неспокойные, суматошные, что расхолаживало публику ездить вечерами. В вагоне было совсем мало народу: задумчивый сухонький старичок, сидевший напротив, молодая парочка чуть впереди, и ещё несколько одиноких пожилых женщин.

Но на первой же остановке туда ввалилась шумная компания молодых парней допризывного возраста, очевидно ехавших с какой-то дневной посиделки с распитием горячительного. Они вели себя развязно, громко орали и не стеснялись матёрно ругаться.

Высокий кудрявый парнище в чёрной кожаной куртке, надменно осмотрев вагон, остановил свой взгляд на молодой парочке, после чего удовлетворённо сосклабился и направился прямиком к девушке и очкастому пареньку, сидевших посредине вагона. Подойдя к ним, он схватил паренька рукой за шиворот и небрежно отшвырнул его в угол, после чего тот потерял равновесие и почти упал на скамью, судорожно схватившись руками за спинку сидения. Парнище довольно хакнул и уселся на освободившееся место, тут же приобняв девушку за плечи и с силой притянув её к себе. Та пыталась сопротивляться, кричала «Пусти меня, идиот!» и «Я позову милицию!», но это не возымело на хулигана ни малейшего воздействия. Видимо, милиции он ничуть не боялся и потому отпускать свою жертву не желал.

Очкастый парень быстро привскочил на ноги, выкрикнул нечто невразумительное, а затем сформулировал своё негодование в слова «Отпусти её, ну!» – однако это лишь придало хаму большей настойчивости в его неблаговидных делах: он вновь коротко хохотнул и свободной рукой попытался пролезть девушке под куртку. Очкастый тут же бросился на него в порыве благородного гнева, однако тут же налетел на выставленный носок ботинка своего врага и, схватившись за пах, со стенаниями свалился обратно на лавку.

Пал Иваныч не спеша встал, взял в руки увесистую корзину и двинулся по проходу вперёд, стараясь ни на кого не глядеть. Какой-то полупьяный юнец быстро выставил в проход ногу, норовя сделать ему подножку, но Братченко ловко переступил через неё и, поравнявшись с местом, где разыгралась вышеописанная сценка, поставил корзину на противоположную от верзилы скамью, после чего уселся рядышком с ней и сам. Хулиган даже несколько растерялся, это было видно по его лицу; он отнял ручищу от ноги девушки и насупленно уставился на появившегося незнакомца. Затем он сплюнул в проход, повернув влево массивную голову, но не отводя от Братченко злобного взгляда, и сделал рукою жест, словно лениво отодвигая в сторону оконную штору.

– А ну давай отсюда, мужик, – не очень громко произнёс он хрипловатым неприятным голосом. – Вали, кому сказал... Здесь занято.

Однако Братченко был не из тех, на кого беспрепятственно наезжают. Он вынул из корзины боровик и продемонстрировал его верзиле. Тот недоумённо взглянул на гриб и даже вытаращил глаза, не зная что сказать и как на этот непонятный трюк реагировать.

– Сюда гляди! – замогильным голосом произнёс Братченко. – Видишь, какой гриб у мужика? Волше-е-бный гриб... Успокои-и-тельный... Дрёму вызыва-а-ющий... Сладкую мягкую дрё-о-му. У-у-у-у...
И он принялся плавно водить рукою с боровиком перед собой и напротив лица верзилы, выписывая шляпкой гриба замысловатые воздушные фигуры. Парнище глядел на гриб не отрываясь, словно загипнотизированный, и очень быстро у него и впрямь начали слипаться глаза. Секунд через сорок он действительно заснул и осел там этаким мешком, слегка завалившись прямо на остолбеневшую испуганную девушку.

Братченко усмехнулся, положил гриб обратно в корзину и откинулся назад. Девушка осторожно высвободилась из-под верзилиной руки и поспешила оказать помощь своему очкастому знакомому, но тот, всё ещё тяжело дыша и скривившись от боли, сказал «Я сам, Маша», и они оба направились к тамбуру, где вскоре и скрылись за раздвижными дверьми. Остальные из компании заснувшего верзилы, видя, что произошло с их приятелем, недоумённо позамолкали. Откуда-то из их толпы послышался негромкий возглас «Это же Братченко!», сменившийся настороженным шушуканьем и недовольным сопением. Павлу Иванычу никто из них не сказал и полслова.

Так они и ехали ещё полторы остановки... Братченко нужно было выходить. Он протянул руку и несильно пошлёпал спавшего верзилу по щекам, после чего тот открыл глаза и осоловело взглянул перед собою, словно не видя никого и ничего.

– Просыпайся давай, – по-отечески ласково произнёс Пал Иваныч. – Не пей вина, парень – это вредно для здоровья. И впредь веди себя потише – ты же человек, мужчина, а не бабуин.

Едва лишь Братченко оказался на перроне и с удовольствием вдохнул в себя прохладный вечерний воздух, собираясь отправиться на ближайшую автобусную остановку, как позади него послышались торопливые шаги, и пред ним предстал тот самый старик, сидевший в вагоне напротив.

– Извините меня! – явно стесняясь, произнёс дедок. – Я сышал в вагоне... Вы и есть тот самый Братченко? О котором писала наша газета? Который язычник, да?

– Да-а, – не слишком довольно протянул Пал Иваныч, – тот самый... Только я не совсем язычник – я даже наоборот...

Старик заметно оживился и даже обрадовался. По виду ему было лет семьдесят пять, а может быть и больше: овальное морщинистое лицо, нос с горбинкой, седые длинные лохмы и седая, неопрятно выглядевшая щетина на щеках. Дед был одет в поношенное серое пальто и носил на голове чёрный берет.

– Ещё раз извините! – продолжал он несколько сбивчиво. – Простите меня! Я бы никогда не подошёл... но обстоятельства... Однако позвольте представиться: Рихтер! Семён Аронович Рихтер, пенсионер!

– Павел Иванович! – обозначил поклон Братченко. – Чем обязан, Семён Аронович?

У старика, видимо, отлегло от сердца. Он вздохнул, заискивающе улыбнулся, затем поморщился, явно погрустнел, и у него в глазах заблестели слёзы.

– Товарищ Братченко! Павел Иванович! Помогите мне ради бога! Больше не к кому... Я почему-то именно о вас и думал не так давно... А то не к кому больше... Правда-правда! Я прямо в отчаяньи...

И Семён Аронович рассказал Братченко о своём горе. Не далее как прошлой весной, в начале апреля 93-го, у них в городе Н-ске произошло громкое убийство. Была убита 22-х летняя девушка в парке около спорткомплекса, причём убита зверски. Пал Иваныч работал там тренером по самбо и русскому бою, поэтому был в курсе произошедшего. Этот случай всколыхнул всю общественность, о нём много говорили и писали в городской газете, но теперь уже начали забывать, потому что память людская коротка, коли дело касается не лично тебя, а кого-то другого. Тем более что убийца был очень быстро найден и уже осуждён. Им оказался ревнивый приятель убитой, который, хотя и не сознался в содеянном, был изобличён следствием и получил длительный тюремный срок. Оказалось, что убийца был внуком Рихтера, сиротой, воспитанным с малых лет одиноким дедушкой.

– Я вам клянусь, Павел Иванович, – заламывая руки и источая слёзы из глаз, заявил старик, – Лёня тут совершенно не при чём, его оговорили, оклеветали! Он не мог убить Софочку – он её очень любил. Тем более так жестоко.. Нет-нет, убил кто-то другой, а не он – но настоящего убийцу почему-то и не искали, а всё свалили на Лёнечку. Помогите, Павел Иванович – вы же, по слухам, обладаете недюжинными способностями. Вы, по слухам, настоящий колдун, и мне не к кому более обратиться. Вы есть моя последняя надежда.

Братченко крякнул и поморщился. Он не хотел сразу отказывать старику, видя его истерически-взбаламученное состояние. Хотя внутри у него появилось и пошло в рост явное раздражение. Да что он, в конце концов, Шерлок Холмс какой-нибудь, чтобы заниматься подобными делами? Чем он тут поможет?.. Однако и сразу отказывать несчастному деду ему не хотелось – тот явно говорил искренне и несомненно верил в невиновность близкого родственника.

– Хорошо, я попытаюсь проверить этот случай по своим каналам, – угрюмо пробурчал Братченко. – У вас случайно нет с собой какой-либо вещи вашего внука?

– Нет, вещи нет, – резко посерьёзнел Рихтер и даже отшатнулся назад. – Но у меня есть его фотография! Возможно, она вам поможет...

– Ну что ж, давайте...

Пал Иваныч протянул вперёд руку.

Дедуля принялся нетерпеливо шарить у себя по карманам пальто, несколько раз менялся в лице, не в силах найти искомое, и наконец вытащил из кармашка мятого портмоне небольшую фотокарточку с улыбащимся коротко стриженным парнем в роговых очках.

– Вот он... Лёнечка очень плохо видит... Он сейчас в лагере... Он не виноват, поверьте!

Братченко взял в руки карточку и попытался сосредоточиться, вызывая в голове образ улыбчивого очкарика. Он не слишком-то верил в успех; обстоятельства требовали куда более тихой и уединённой обстановки, но... появившееся вдруг у него в сознании видение было неожиданно ярким и отчётливым. Тот самый парень и стройная красивая девушка явно вздорили, о чём-то беззвучно кричали, а затем девушка схватила свою короткую красную курточку и выбежала вон. А парень уселся на диван, кусая губу и отрешённо глядя в угол... Видение тут же поменялось. Теперь это был берег какого-то водоёма, где у самой воды стояли и целовались те же самые персонажи, парень и девушка. Затем Братченко увидел девушку, спешащую по парковой дорожке; она приближалась к какой-то тёмной зоне, в которую её словно бы втянуло, как в некое алчное жерло, затем показалось её лицо крупным планом, всё перекошенное от неподдельного ужаса и... лицо вдруг начали заливать потёки красной липкой крови... В тот же миг образ девушки поблек, покорёжился, и Братченко увидел её же в гробу в окружении родственников; затем все видение ушло куда-то на задний план, и перед внутренним взором Братченко появилась чья-то загадочная, высокая, зловещая по ощущениям фигура в короткой кожаной куртке, стоящая под деревом в парке. В опущенной руке незнакомца был отчётливо виден нож. С острия ножа капали на землю алые маленькие капельки.

Братченко сжал картинку в кулаке. Затем пристально посмотрел на старика. Тот стоял, прижав руки к груди и буквально не дышал, глядя на Пал Иваныча.

– Я так вижу, что ваш Лёня вроде бы действительно не убийца, – наконец произнёс Братченко.

Рихтер ахнул и вытаращил глаза.

– И вы тоже это видите! – воскликнул он в экзальтации. – Я же вам говорил, Павел Иванович – это ошибка, это злая судебная ошибка!

– Хорошо! – отрезал Братченко, сунув фотокарточку в карман куртки. – Я ничего вам не гарантирую, но попробую что-то сделать... Сразу же предупреждаю вас излишне не обольщаться: здесь задействована тяжёлая юридическая госмашина, и так просто с ней не справишься, даже если осужден невиновный.

Рихтер было сунулся к Братченко с объятиями, но тот довольно сурово пресёк его спонтанные действия, затем записал адрес старикана и его номер телефона, сухо попрощался и быстро пошёл по направлению к автобусной остановке.

В автобусе он снова, уже поподробнее, рассмотрел мятую карточку. Нет, никакие образы в его сознание более не вторгались; видимо, мешал окружающий фон: множество людских сознаний ехавших в автобусе пассажиров не давали мысли Павла Иваныча пробиться в сферу общего знания. Да и дома ничего путного из его попытки сосредоточиться не вышло. Лишь ближе к ночи, уже находясь в постели, слыша размеренное дыхание спавшей рядом жены, у него снова пошли видения. Ему удалось увидеть то самое место, где произошло убийство. Девушка (к сожалению Братченко позабыл её фамилию) лежала недвижной с открытыми глазами на весенней пустой земле неподалёку от озера, она была вся в крови; а по направлению к озеру удалялась высокая фигура в тёмной одежде, и голова убийцы была закрыта капюшоном спортивной байковой куртки. Все попытки Павла Ивановича как-то обойти уходящего, чтобы посмотреть ему в лицо, почему-то успехом не увенчались, словно некто незримый медленно поворачивал лицо убийцы куда-то в сторону, не давая никакой возможности увидеть его черты.

Утром Братченко позвонил начальнику городского управления милиции полковнику Анатолию Бурдылёву. Они не были особыми приятелями, но Бурдылёв тоже когда-то занимался самбо, хотя звёзд с неба не хватал. Он был на пару лет младше Павла и всегда относился к нему с некоторым уважением, особенно после того, как узнал о месте его работы. Братченко напросился к Бурдылёву на приём, и тот назначил ему время в три часа пополудни.

Без пяти три Павел Иванович уже сидел в кабинете начальника управления. Кабинет, отделанный по советским бюрократическим стандартам древесными бежевыми плитками, был квадратным по форме и уютом совсем не отличался, будучи по-чиновничьи простым, скучным и невзрачным.. Бурдылёв, крупный лысый мужчина с одутловатым лицом, носивший на груди серебристый значок кандидата в мастера спорта, встал из своего начальничьего кресла и уселся напротив Братченко за стол, показывая таким образом свою сугубую демократичность. Работница канцелярии принесла по его просьбе поднос с кофе, и Бурдылёв собственноручно разлил горячий напиток в миниатюрные чашечки, жестом предложив Братченко его употребить.

Павел Иванович вкратце, как мог, объяснил главному городскому милиционеру цель своего визита. Услышав её, Бурдылёв недоумённо вскинул брови.

– Но ведь дело доведено до суда и выиграно, Павел, – сухо заметил он. – Я отлично помню тот случай. Виновный, правда, не раскаялся в содеянном и не сознался, но по сумме улик дело было неопровержимо доказано.

Братченко поморщился.

– Да уж, доказано... – недовольно протянул он. – А может твои орлы просто-напросто халатно отнеслись к своим обязанностям, а? Дел невпроворот, а тут вроде как подозреваемый сам в тюрьму просится со своими уликами очевидными... Вот и сработали на раз-два. А?..

– Ну... у меня конечно не ангелы здесь работают, – в свой черёд выразил недовольство начальник, – но в данном конкретном случае никакой необходимости притягивать улики к версии убийства не было. У подозреваемого Рихтера изъяли его же куртку с замытыми следами крови убитой Тереховой. Куртку, понимаешь?... Он ведь не просто так её пырнул, а горло перерезал. Кровищи было!.. А перед тем ещё и изнасиловал... Короче, маньяк, скотина... Экспертиза подтвердила, что эякулят в половых путях жертвы был именно его. Чего ещё надо?

Он замолчал, затем сделал пару глотков из чашечки. И снисходительно усмехнулся.

Однако Братченко он не убедил.

– Всё так, всё так, Толя, – покачал головой бывший гэрэушник, – с этой кухней тебе виднее... Да только я себе больше доверяю: моя интуиция меня никогда не обманывала.

– Ну, это субъективно, Паша, слишком субъективно! – замахал руками, поставив чашку, Бурдылин. – Для суда экстрасенсорные показания – пустой звук.

– А для меня нет.

– А для меня да! Теряем время...

Братченко опять недовольно покряхтел и, насупившись, глянул на собеседника. И тут же в его глазах появлись весёлые огоньки, и он с азартом подался вперёд.

– А хочешь, я скажу тебе, как выглядит твоя любовница? В качестве, так сказать, субъективного мнения постороннего... У тебя ведь она есть, верно? И не здесь, не в управе, тут ты чистый как розовый бриллиант – а в городе!

И он молниеносно ухватил Бурдылёва за руку в районе запястья. Тот попытался было вырвать её, и это ему вскоре удалось, но Братченко, видимо, уже успел узнать, что хотел. Он отклонился назад в кресле и сложил руки на груди. На его устах зазмеилась ехидная усмешка.

– В городской администрации она работает. Ась?..

Бурдылёв едва заметно смешался и слегка покраснел. В его глазах промелькнули искорки недоумения и даже затаённого гнева.

– Ну, знаешь... – развёл он руками, не найдя, что ответить по-существу. – Это выходит за рамки...

Братченко рассмеялся, не спуская глаз с оконфузившегося начальника.

– Могу и продолжить... Одинокая, за тридцать, полненькая шатенка, невысокая такая, лицо овальное, улыбчивая, носик маленький, грудастая...

Бурдылёв сдался.

– Ладно, хватит! – ударил он по столу ладонью. – Колдун чёртов... Меня, положим, ты почти убедил, но дело-то сделано, суд был, между прочим, и всё такое...

Братченко мгновенно перевёл разговор в деловое русло.

– Нож нашли? – спосил он.

– Нет.

– Куда он, по-твоему, его дел?

– Выбросил в озеро скорее всего. Или в городе где-то.

– Тогда почему не нашли?

– А чёрт его знает... Не нашли и всё. А озеро большое. Искали, но... А может быть и не в озеро...

Братченко немного помолчал, барабаня по столу пальцами.

– Хм... А хочешь, я найду в озере нож? Своими методами? Он там, я чую...

Бурдылёв засопел, затем встал и принялся прохаживаться по кабинету.

– Ну и что нам это даст? – наконец спросил он. – Ни пальцев, ни другой привязки к убийству... Просто нож, холодное оружие...

Братченко тоже встал.

– Пока да – просто нож. Если найдём, конечно. Заведи оперативку и занеси туда факт находки ножа в озере. А там видно будет... И учти, Толя: поскольку меня попросили выявить в этом деле правду – попросили, понимаешь? – то я не могу отказаться. Это теперь моя, так сказать, карма. Или судьба... Я должен спасти от тюрьмы невиновного человека. Точка. Будем работать вместе, ибо отчасти это теперь и твоя карма, потому что тебя попросил уже я.

Спустя короткое время Бурдылёв вынужденно согласился с Братченко. Он даже выделил ему в помощь лейтенанта Славу Вяльцева, который принимал непосредственное участие в расследовании убийства. И Братченко с Вяльцевым тут же поехали к озеру, запасшись резиновой надувной лодкой, подводным фонарём, плавками и маской для ныряния. Кроме того, Пал Иваныч попросил у местного старшины два куска стальной проволоки длиной в сорок сантиметров и отогнул концы у каждого куска под девяносто градусов, сделав таким образом себе примитивную биорамку с ручками.

По дороге на озеро, которое находилось посредине огромного лесопарка невдалеке от спорткомплекса, Братченко выведал у Вяльцева некоторые подробности прошлогоднего преступления. Полковник Бурдылёв разрешил лейтенанту полностью ввести Пал Иваныча в курс убойного дела. Дотошный Братченко задавал и задавал лейтенанту свои вопросы, в результате чего ему открылась картина взаимоотношений Леонида Рихтера, двадцатилетнего студента института торговли и Софии Тереховой, работницы местной почты и спортсменкой. Они были знакомы примерно около года до трагической гибели последней. Рихтер был явным неврастеником, замкнутым пареньком, он не имел друзей и жил тихо и уединённо. Кроме того Леонид несколько лет занимался лёгкой атлетикой в спорткомплексе, бегал на длинные дистанции.

– Какого он роста? – спросил Вяльцева Братченко.

– Выше среднего, Пал Иваныч, или даже высокого... Примерно метр восемьдесят-восемьдесят два, не выше.

– Ага, – кивнул полковник. – Продолжай...

– Софья тоже регулярно посещала спорткомплекс, занималась спринтом и прыжками, у неё был выполнен кандидатский норматив...

– Я её помню, – заметил Братченко. – Видел не однажды... По-моему, темперамент у девахи был довольно бурный.

– Точно, стервоватая была, что правда, то правда. У неё было немало поклонников, но всех она быстро отшивала. А с Рихтером, то и дело разругиваясь вдрызг, продоложала всё-таки встречаться... У Рихтера не было алиби. Он переехал на квартиру умершей матери от деда, жил один. По его словам, они в тот злополучный вечер сильно поругались, и София якобы ему крикнула, уходя из дому, что они видятся в последний раз. Соседи кстати подтвердили факт криков из их квартиры. А то, что он не покидал своего места жительства, они подтвердить не смогли. Ну а он говорил вначале, что остался после скандала дома, но через неделю после задержания сознался в том, что не выдержал, догнал Софу в парке по дороге в спорткомплекс, и они якобы помирились, и даже занялись сексом у озера в знак примирения. А потом, дескать, опять поругались, и он ушёл, а она осталась.

– А почему он изменил показания?

– Ну так... куртку его обследовали, а на ней следы крови были обнаружены. Кровь Тереховой, та же группа, тот же резус, всё совпало...

– Как он это объяснил?

– Да вначале пытался врать, что куртку у него якобы украли на тренировке, а потом, опять же якобы, она нашлась там же, в гардеробе.

– Проверили его показания? Опросили гардеробщицу?

Вяльцев пожал плечами. И недовольно насупился.

– А зачем? Враньё же, видно... Надавили чуток, объяснили ему перспективы... Плакал... И говорил, что он тоже виноват, хотя и не убивал. Виноват, мол, морально. Короче слабак...

Тут они приехали на место. Вяльцев накачал лодку, а Братченко разделся, натянул плавки и накинул на плечи куртку, так как было прохладно. Они уселись на деревянные досочки-сиденья, и Братченко приказал своему подручному грести на середину, а сам взял в руки рамки. Рамки задвигались у него в руках, словно живые, и правая проволочина указала направление куда-то вперёд, а затем остановилась в статическом положении.

– Греби туда, Славик! – строго приказал полковник. – Думаю, где-то на середине...

И точно, через минуту они были уже почти на середине круглого двухсотметрового в диаметре озера. Братченковские биорамки двинулись в этом месте навстречу друг другу и остановились в скрещённом положении.

– Здесь! – уверенно заявил Пал Иваныч.

Он скинул с плеч куртку, сделал несколько глубоких вдохов, надел маску, взял в руки фонарь и прыгнул в воду ногами вперёд, тут же уйдя на глубину.

Его не было на поверхности около минуты; было лишь заметно, как он шарит на глубине четырёх-пяти метров по дну лучом фонаря. Затем фонарь погас, и вскоре голова ныряльщика показалась над водою. Братченко сдвинул маску на лоб, улыбнулся во весь рот и воздел руку ввысь. В руке оказалась зажата рукоятка самодельного финского ножа с убранным внутрь лезвием.

Вяльцев присвистнул и помог Пал Иванычу влезть в лодку, не опрокинув её. Братченко уселся на сиденье и продемонстрировал лейтенанту свою находку, нажав кнопку для выброса лезвия. Длинное остро заточенное жало с характерным звуком выскочило из рукоятки и заиграло на солнце бликами от полированного металла, на котором был выгравирован пляшущий миниатюрный дракончик.

– Вот тебе и орудие убийства! – довольно заметил Братченко. – Держи, лейтенант, и покажи эту штуковину своему начальнику. Пускай почешет себе репу насчёт её происхождения...

– Нож профессиональный... – задумчиво произнёс Вяльцев, рассматривая оружие смерти. – Надо поспрашивть, кто такой мог сделать... В магазине, ясен перец, такой не купишь. И этот дракон...

– Вот-вот, действуй, – сказал Братченко и уставился взором в сторону. – Скажи, Славик, сколько по-твоему отсюда до берега?

– Метров около восьмидесяти, Пал Иваныч... А что?

– А то, что даже я, занимавшийся дестяиборьем в молодости, досюда с берега не докину. Тем более этого не смог бы сделать хилый стайер Рихтер. Как полагаешь?

– М-м... Уверен, что не смог бы. Тогда кто?..

– Кто-кто? Дед Пихто... Будем считать, что убийце – настоящему убийце – было недосуг надувать лодочку и доставлять ножичек сюдой на вёслах. Это мы сразу отметаем... А примем мы такую версию, что он своею рукою зашвырнул его сюда с берега. Значит, мог зашвырнуть... Имел такой натренированный навык... Секцию десятиборья и метаний проверяли?

– А зачем? У нас же были улики на Риххтера. Охота была зря время тратить...

– Эх, ладно, чего уж там, товарищи пинкертоны... Курс на береговую линию, рулевой! Чего-то мне горячего чаю хлебануть захотелось!

Вечером Братченко взял в оборот гардеробщицу тётю Валю, которая бессменно, уже много лет подряд, работала в этой должности в их спорткомплексе. Через пять минут дотошных расспросов она действительно вспомнила, что Рихтер однажды говорил ей об украденной куртке. А потом она нашлась, висела в уголке в гардеробной.

– А когда это было, тётя Валя? Когда потерялась и когда нашлась?

– Да бох яво зная, милай... Да не упомню я...

– До убиства той девушки, Тереховой, или после?

И тётя Валя вдруг вспомнила.

– Как же! Аккурат после убийства и нашлася... Тогда ещё все тут бегали як сумашечии. Ён яё и взял оттуда, убийца этот самый, Рихтер-та, в уголку висела. Можа сам и поло́жил...

– Получается, что пропала куртка где-то за день-два до убийства?

– Можа так... Наверна... До убийства... Вот же нягодник-та! А ящё тяхоня! Правильно, что сидить. Таким у тюрьме самое место. Ищё мала дали...

Братченко опросил и своих коллег, тренеров по десятиборью и метаниям. Однако, к его огорчению, никого, кто бы мог походить по приметам на убийцу, явленному ему в видениях, среди воспитанников спорткомплекса обнаружить не удалось. Прямо оттуда Павел Иванович позвонил в милицию в кабинет Вяльцева. Но того на месте не оказалось, после чего Братченко попросил его сослуживца, чтобы тот обязательно наказал Славику позвонить ему домой после шести вечера.

Славик запоздал, где-то работал, поэтому позвонил около семи. Братченко велел ему тут же узнать адрес Софьи Тереховой, и они около восьми вечера были у нужного дома. Тереховы проживали в старом кирпичном домике на первом этаже, в довольно-таки ветхой двухкомнатной квартире. Их неохотно впустили внутрь, где отчим убитой девушки, полупьяный тип в серой майке, пытался даже затеять скандал. Его утихомирили общими усилиями и отправили в комнату, а Братченко, Вяльцев и мать Софьи Надежда Викторовна уселись за кухонный столик поговорить. Мать Софьи была среднего роста, несколько полной женщиной, для своего возраста примерно в пятдесят лет довольно красивой и привлекательной. Узнав, зачем пришли Братченко и Вяльцев, она тяжело вздохнула, и у неё в глазах заблестели слёзы.

Разговор получился довольно коротким. Надежда Викторовна категорически отвергла причастность Рихтера к убийству своей дочери.

– Нет, – твёрдо сказала она, – Лёня Софийку не убивал, я в это не верю ни секундочки. Я, понимаете, ему в глаза смотрела, и он их прочь не отвёл. А я очень хорошо людей чувстувую. У Лёни глаза были полны болью – но честные. Понимаете – честные! Такие люди не убивают...

– А кто мог убить, Надежда Викторовна? – спросил её Братченко. – Может вы кого-то подозреваете? Может Софья вам что-то такое говорила? Кого-то опасалась? Или..

– Конечно знаю! – с вызовом воскликнула Терехова. – Последний перед Лёней ейный хахаль её и убил. Больше некому... Я тогда и к следователю ходила, только он меня и слушать не стал, а выгнал и всё... Я и ушла, раз у нас такая милиция...

Братченко вопрошающе посмотрел на Вяльцева. Тот скорчил недоумённое лицо и пожал плечами.

– Это дело майор Гунько вёл, – оправдывающимся тоном заметил он. – Я был лишь с боку припёка. А Гунько на пенсию ушёл уже с полгода как, и куда-то на Украину что ли уехал, или ещё куда... Спросите лучше у начальника.

– А как звали этого хахаля, Надежда Викторовна? – обернулся к хозяйке Братченко. – Кто он такой и откуда? Может имя его знаете?

– Да чёрт его знает, откуда... Приезжий.... На соревнованиях вроде бы познакомились в том годе. А звать его то ли Альбертом, а то ли Арнольдом... Высокий такой, плечистый и волосы аж до плеч. А ещё смотрел волком, исподлобья так... Я разок только его и повидала на улице. Так он сразу отвернулся и даже не поздоровался. То ли татарин, то ли ещё кто... Чернявый такой, чуток сутулый.

И она недовольно скривилась, вспоминая последнего, как она выразилась, дочкиного хахаля.

Больше ничего ценного Терехова не упомнила, и Братченко с Вяльцевым вскоре разошлись по домам. В десять вечера Пал Иваныч позвонил домой Бурдылёву и, не слушая его ахов и охов, изложил всё разведанное товарищу начальнику. Причём настоятельно попросил его навести справки про этого загадочного Альберта-Арнольда, причём как можно быстрее. После чего пошёл спать с чувством правильно выполненного, хотя пока лишь частично, долга.

Но лишь через две недели милиции удалось наконец выяснить личность загадочного знакомого Софии Тереховой. Им оказался некто Альберт Галиев из Казани, легкоатлет, мастер спорта по десятиборью. Но факт установления его личности мало что дал, поскольку Галиев уже более полугода находился во всероссийском розыске за бандитизм и убийство при отягчающих обстоятельствах. О его контактах с Тереховой ничего не было известно, кроме того, что Галиев действительно приезжал на соревнования в Н-ск в указанное Надеждой Викторовной время. Так что они вполне могли тогда и познакомиться. Хотя ни подруги убитой, ни кто-либо другой о нём ничего не могли сказать; видимо Терехова никого, кроме мамы, да и то мельком, в их отношения не посвящала.

Полковник Бурдылёв, сообщив Братченко эти сведения, невесело развёл руками.

– Понимаешь, Паша, – сказал он, – вполне возможно, что именно Галиев зарезал Терехову, а вовсе не этот Рихтер. Очень похоже на то, что мы дали маху в расследовании этого преступления. Но... пока этот Альбертик не будет пойман и не сознается в содеянном, отменять приговор Рихтеру никто не уполномочен. Такие-то делишки... Сам понимаешь...

Павел Иванович понимающе покачал головой, поскольку всё это он хорошо понимал и сам.

– Ну и насчёт найденного тобой ножичка кое-что любопытное выяснилось. Его делал некто Аминов, по кличке Сухой, большой мастер по таким делам. Казанец между прочим и, что важно, хорошо знавший отца Альберта, тоже неоднократно судимого. Так что ножичек мог попасть к Альберту от его папочки. Однако обоих деятелей уже нет в живых: папик умер в заключении от туберкулёза, а Сухого застрелил в собственной квартире его же кореш. Но связь определённая тут прослеживается. Остаётся лишь ма-а-ленький пустячок: отловить беглого дискобола и узнать всё как было от него самого.

– А что вообще за человек этот Альбертик? – с интересом спросил Братченко. – Что о нём известно как о личности?

Бурдылёв взял папку, открыл её и быстро пробежал глазами напечатанное на находящемся там листе бумаги. Потом вытащил из кармашка папки фотокарточку и передал её Братченко. С фото на Братченко угрюмо глядел овальнолицый парень с волевыми чертами лица и с длинными чёрными волнистыми волосами до плеч. Его колючий настороженный взгляд был чем-то явно неприятен.

– Личность, спрашиваешь? Хм, личность... Ну что ж, достаточно интересная личность у этого, блин, Дорифора. Родился в неблагополучной семье. И отец и мать имели по нескольку ходок, так что воспитывался Альбертик не ими, а в основном дедом и бабкой. Учился хорошо, даже отлично, был лидером в школьном коллективе, по характеру скрытен, мстителен и агрессивен. Неоднократно участвовал в массовых драках на казанских улицах, имел приводы в милицию... По некоторым данным, в последнее время увлёкся радикальной религиозностью мусульманского толка. Организовал банду три года назад из шести человек, которая нападала на богатеньких буратин и весьма жестоко выбивала у них деньги и другие ценности. И погорели они как раз на разбое. Соседи услышали подозрительный шум в квартире напротив, вызвали милицию. Галиев собственноручно застрелил милиционера, с места происшествия скрылся, но удалось задержать его подельника, раненного другим милиционером, он-то всё и рассказал... Кстати очень любил спорт, занимался атлетикой буквально до его разоблачения, ходил на тренировки, будучи бандидом. Видимо, фанатик спорта...

Бурдылёв посоветовал Братченко запастись терпением, поскольку розыск подозреваемого мог длиться годами. В стране был развал, обстановка сгустилась до предела, и искать преступников было трудно, да и некому вообще-то: с кадрами был полный завал.

Так прошло несколько месяцев. Началась Чеченская война, федеральные войска несли большие потери, и в обществе установился весьма нехороший моральный климат. Вначале Братченко регулярно звонил Бурдылёву, справляясь с ходом розыска Галиева, но тот ничем порадовать его не мог, постоянно раздражался, даже ругался, жаловался на всяческие трудности; поэтому они договорились так: как только что-либо станет известно по этому делу, то Бурдылёв сам позвонит Братченко. И после этого наступила тишина...

Старый Рихтер тоже несколько раз связывался с Павлом Ивановичем, и тому было стыдно разуверивать старика. Он лишь сказал ему, что, дескать, настоящий убийца установлен, но ещё не пойман, и советовал Рихтеру запастись терпением.

К весне такое половинчатое положение дел Братченко изрядно надоело. Он стал корить уже себя, что ничего не может сделать, и принялся продумывать варианты экстрасенсорного воздействия на фигуранта розыска. И однажды ему пришла в голову вполне себе сумасшедшая идея...

Тёплым апрельским вечером Павел Иванович, предварительно созвонившись, посетил Надежду Викторовну Терехову. Они немного поговорили, и Пал Иваныч спросил у женщины вот что;

– Скажите, Надежда Викторовна, а у вас случайно нет какой-либо вещи, которая принадлежала бы этому Альберту? Может быть, он что-то забыл у вас, или что-то подарил Софии...

У Тереховой на лице появилось озадаченное выражение, быстро сменившееся гримасой явного воодушевления.

– Как же, Пал Иванович – есть! В дом-то он никогда не заходил, но однажды подарил Софийке часики. Золотые между прочим...

Она поспешно ушла в комнату и вскоре вернулась оттуда, держа в руках наручные женские часы в золотом браслете.

– Вот они! – с непередаваемым выражением лица, на котором брезгливость мешалась с негодованием, воскликнула Терехова. – Пропади они пропадом и эти часы и сам даритель поганый! Глаза бы мои их не видели!

Братченко принял от женщины часы и некоторое время подержал их в своей ладони, стараясь настроиться на образ Альберта. И это ему удалось почти сразу: в его мысленном взоре показался тот самый высокий силуэт в кожаной куртке, но этот силуэт был теперь отнюдь не статичным, а движущимся: стоящий человек повернулся к нему лицом. И это лицо было в точности таким же, каким Братченко его видел на фотокарточке.

Братченко заспешил.

– Вот что, Надежда Викторовна, – сказал он строгим голосом, – вы эти часики завтра отнесите в милицию. Они наверняка с какого-то ограбления. Думаю, вам такая память ни к чему.

Терехова тут же с раздражением плюнула на часы и швырнула их на стол. А затем охотно согласилась сделать то, что велел ей Братченко. После чего Пал Иваныч попрощался и вышел на улицу. Он уже понял, что будет делать, но уверенности в своём успехе у него не было. Задача вырисовывалась перед ним крайне сложной и даже невыполнимой, но... Братченко был исполнен решимости не останавливаться на полпути и сделать буквально всё, что было в его силах.

Следующие два дня он постился, даже воду и ту не пил. А на третий день поста наступило воскресенье, на работу идти было не надо, и он решил побродить по окрестностям, порассуждать и подумать... Пройдя по берегу Быстрянки километров пять и с удовольствием наблюдая процесс весеннего пробуждения природы, он пришёл наконец на высокую гору, с которой открывался превосходный вид на реку и её ущелистую долину. Там он присел на поваленное дерево и призадумался. Внизу с шумом текла река, только-только освободившаяся от ледового плена и потому полноводная, мутная и буйная. А вокруг жизнерадостно пели мелкие пичуги, радующиеся весне и солнцу.

Внезапно Братченко почувствовал где-то возле сердца несильный толчок. Он не спеша встал, развёл руки в стороны и закрыл глаза. Сердце стало биться чаще и сильнее, а в сознание поступило некое беззвучное и бессловесное знание – знание того, что его просьбы к Всевышнему были наконец услышаны. Павел Иванович внезапно увидел, как на берегу под ним, прямо под самой горой появился Альберт Галиев. Он появился там не в реале, а словно в размытом состоянии, весь скорченный какой-то и глухо стонущий. К его тёмному силуэту, примерно в области живота-груди прикреплялись тонкие ярко-красные то ли верёвки, то ли некие шланги, уходящие через реку в лес и там теряющиеся из виду. «Вот оно! – молнией вспыхнуло понимание в мозгу Братченко. – Вот кто сосёт свою глупую злую жертву! Ну хорошо же!..»

Павел Иванович, всё так же не размыкая вежд и наблюдая происходящее внутренним зрением, медленно поднял руки ввысь и без слов попросил Бога помочь ему справиться с невидимым энергетическим спрутом. В тот же миг в его сердце появился и разгорелся необыкновенно сильный жар, который однако не причинил ему ни малейшего вреда, а был даже приятным и ласковым. Братченко сосредоточился и мысленно отодрал присоски-шланги от Альбертова тела. Присоски оторвались с характерным чпокающим звуком и начали метаться в пространстве, словно ища потерянную ими жертву. А Галиев беззвучно повалился на песок и застыл будто мёртвый. Магические шланги значительно увеличили размах своих поисков-метаний и вскоре приблизились уже к самому Братченко и медленно задвигались в воздухе прямо перед его носом, словно не решаясь напасть на новый источник энергии. Повинуясь неожиданно возникшему волевому импульсу, Пал Иваныч вытячнул руки вперёд и быстро схватил оба щупальца за концы. На ощупь они были мягкими с какими-то неприятными. Те сразу же натянулись и попытались было вырваться. Однако Братченко сжал их ещё сильнее, и вдруг почувствовал, что нечто вверху, необыкновенно мощное и неопределённое, начало высасывать силу уже из самих щупалец. Мощная энергия потекла в обратном направлении: не из жертвы в щупальца, а из щупалец через тело Братченко, как он понял, к самому Богу.

Щупальца судорожно и дико забились, стараясь освободиться от неожиданной ловушки. Братченко увидел, что они поднялись даже над лесом и, оказалось, что они уходили куда-то за горизонт, в незримую для его глаз тёмную даль.

Борьба продолжалась какие-то секунды. Щупальца наконец вырвались из цепких братченковских рук и с неимоверной скоростью, крутясь и вертясь, убрались за горизонт, после чего Павел Иванович открыл глаза и сразу же покачнулся. Его била сильная дрожь, температура тела подскочила до никогда не испытанной им ранее отметки, а всё тело было в поту, как будто его полили из ведра. Братченко машинально глянул вниз. Конечно, никакого Альберта на берегу уже не было – его нахождение там несомненно ему привиделось, было своеобразной фантазией его перевозбужденного сознания. Однако внутри этого перегретого сознания Павел Иванович почувствовал несомненную огромную радость и такое чувство, словно он сделал нечто благое и очень трудное, даже невозможное.

Домой он возвращался бодро и быстро, словно летел на крыльях. У него было такое ощущение, будто ему скинули лет двадцать пять, и никакого поста он вовсе не проводил. «Наверное, я отобедал ворованной спрутом силушкой, – не слишком серьёзно подумал он. – А что тут такого? Это ведь коллективная наша людская энергия, и она по воле Бога пополнила мои истощённые резервуары. А не воруй!..» Последнее замечание было адресовано невидимому энергетическому вору, возможно даже самому сатане. Или неведомому нечто, сатану заменявшего.

На следующее утро Братченко проснулся в отличном расположении духа. Наступил понедельник и надо было идти на работу, что он и сделал с куда большим удовольствием, чем обычно. А ближе к вечеру, перед самым уходом домой, он неожиданно вспомнил, что именно в этот день два года назад в полукилометре отсюда была убита София Терехова. Братченко решил сходить на то место, чтобы возложить цветы. Для этого пришлось идти в город, и поэтому пришёл он на берег озера часов в шесть вечера. Он положил белые гвоздики на землю, когда-то обагрённую кровью невинной девушки, а затем пошёл в парк и сел на свою любимую скамейку. Погода по-прежнему стояла неплохая, испускало неяркий свет кренящееся к горизонту весеннее солнце, и было ещё довольно тепло.

Братченко подумал о Галиеве. Где он сейчас? И как его, негодяя, достать, чтобы получить от него нужные для суда показания? Этого он, к сожалению, не знал. Но ему почему-то показалось, что тот находится не так уж далеко, и даже совсем близко, где-то в их городе. Это ощущение было очень чётким, и Братченко не мог просто так от него отмахнуться.

Посидев на скамейке минут десять, Павел Иванович собрался уже уходить, поскольку погода неожиданно начала меняться в худшую сторону. Солнце закрыла большая тёмная туча, поднявшаяся вдали из-за горизонта, подул ветер и даже крапнул мелкий дождик, разгоняя сновавших по парку людей кого куда. Пал Иваныч поднял воротник куртки, приподнялся со скамейки и уж хотел было направиться на автобусную остановку, но тут вдруг увидел человека, шедшего впереди по дорожке и неожиданно свернувшего в сторону берега. Это был высокий, выше чем метр девяносто парень, одетый в длинный импортный плащ серого цвета и в серой же кепке, надвинутой на самые глаза. Правую руку он держал в кармане плаща, а в левой нёс букет белых роз.

У Братченко ёкнуло сердце. Он был почему-то уверен, что этот высокий парень был именно Альбертом Галиевым.

Между тем парень дошёл до места убийства Софьи, которое было не слишком хорошо, но видимо с братченковской скамейки. Парень постоял там недолго, свесив вниз голову, затем наклонился, положил цветы на землю и повернулся лицом к дорожке. Он тут же увидел Братченко, многозначительно покачал головой и... направился прямиком к нему, шагая по слабо зеленеющему газону, а не по грунтовой дорожке.

Это и в самом деле оказался Галиев. Правда, коротко стриженый. Он остановился в пяти метрах от Павла Ивановича, глянул на него бесстрастным взглядом и сухо спросил:

– Вы Павел Иванович Братченко, не так ли?

Павел Иванович молча кивнул, не отводя взгляда от тёмных колючих глаз Галиева.

– Хорошо, – облегчённо выдохнул тот. – Именно вы мне и нужны. Есть разговор... Для меня это очень важно, поверьте.

– Ну что же, Альберт, садись рядом, поговорим, –приглашающе указал Братченко на скамейку. – Я уверен, что тебе есть что мне поведать.

Однако тот отрицательно покачал головой и уселся на скамейку, стоявшую на противоположной стороне дорожки.

– Нет, я сяду сюда, – недоверчиво сказал он. – Я прекрасно знаю, что вы можете сделать со мною. Вы – человек-легенда для нашей десятиборской братии. Я вас тоже уважаю, но... я не собираюсь сдаваться ментам и не хочу быть доставленным в мусарню связанным и с кляпом в пасти.

И Галиев вытащил из кармана руку, в которой был зажат пистолет ТТ, а затем опять спрятал его обратно. Братченко понимающе усмехнулся.

– Ну что ж, раз ты меня боишься, то даю тебе слово, что не буду предпринимать ничего, огранивающего свободу твоей воли. Можешь сидеть и там. Говори...

Галиев тоже усмехнулся, криво и не слишком весело, затем вынул правую руку и положил её на бедро.

– Это я убил Софийку. Зарезал на том месте два года назад.

И он показал большим пальцем направление себе за спину.

– А я знаю... Да и милиция в курсе.

Галиев немного помолчал, а затем тяжело вздохнул.

– А я всё время глубоко переживаю о том, что совершил. Я её любил. Очень... Позвольте, я немного об этом расскажу. И извините за возможную сумбурность.

Братченко кивнул.

– Мы познакомились три года назад, на соревнованиях в Казани. Мы тогда оба по юниорам выступали. И оба победили в своих видах. Я как её увидел, так прямо обалдел. Мне казалось, что она – идеальная женщина моей юношеской мечты. К сожалению, я несколько ошибался...

Он немного помолчал, пожевал губами, словно собираясь с мыслями, а затем продолжал свой неторопливый монолог:

– Я, к сожалению, родился в очень плохой семье, жил среди уголовников и всякой шпаны, и мне это совсем не нравилось. Я чувствовал, что попал не к своим, а по ошибке куда-то на чужбину. Я их всех глубоко ненавидел!.. И в моей банде не было ни одного зэка, только спортсмены. Только!.. А Софийка была настоящая спортсменка, весёлая и крутая. Я её тогда пригласил потанцевать на дискотеке, мы разговорились, и она пылко увлеклась мною. Ну а я влюбился по самые уши. Я такой человек, понимаете – я не люблю проституток, мне надо долгих и позитивных отношений. Но у нас с нею, опять же к сожалению, получился очень короткий отрезок времени для обоюдной любви. Как-то Софийка сказала, что боится меня, боится моей страсти, моей ревности, говорила, что у меня в душе черти воют... И это было чистой правдой – они там выли и плясали с малолетства, уж я-то об этом знал... Знал, но ничего не мог с этим поделать. Как говорится, увы...

Павел Иванович смотрел на Альберта серьёзным внимательным взглядом, прямо глаза в глаза, и специально не перебивал его, позволяя тому излить свою душу. Альберт сызнова немного помолчал, теребя себя за колено, а затем продолжал свою исповедь:

– Короче, мы расстались... Примерно на полгода... Потом опять возобновили отношения, потом снова разругались. Софийка была очень непостоянной, огненной девушкой, а я наоборот – был замкнутым типом, с комплексами. Когда я узнал, что она спуталась с этим евреем Лёнечкой, я впал в натуральное бешенство. Встретил как-то раз его в переулке, конкретно избил, но он от неё не отступился, проявил, гадёныш, морально-волевые... Я и с Софийкой попытался объясниться, но она меня грубо высмеяла. А меня нельзя было высмеивать – моё эго было надуто как мяч, и никому не позволяло такого поведения... И тогда я решил убить их обоих... Но затем продумал более изощрённый план мести. Я украл из гардероба Лёнькину куртку, надел её на себя, а после убийства вымазался в крови Софийки, стёр кровь и незаметно вернул куртку обратно... Я несколько дней незаметно следил за ними – я же был натуральный маньяк, признаю это по полной. А в тот злополучный вечер я всё время околачивался возле Софийкиного дома, затем шёл за нею к дому Лёньки, видел как Софийка выскочила оттуда словно ошпаренная. Затем она двинула пешком по направлению к спорткомплексу, а этот козёл уже в парке её догнал, чего-то ей впаривал в уши, наверное просил прощения, затем они начали целоваться, благо уже смеркалось, и потопали к озеру, где прямо на скамейке занялись примитивным сексом. Видеть это мне стоило огромного самообладания. Но я подождал, пока они закончат своё скотское занятие. Видимо, случка Софийке чем-то не понравилась, она начала чего-то орать, по своему обыкновению, и этот тип, обидевшись, убрался восвояси. Ну а я...

Галиев снова вздохнул. По его лицу было видно, что он действительно тяжело переживает произошедшее.

– Гадина я! – наконец с чувством воскликнул он. – Мерзавец! Падла!.. До сих пор не могу забыть Софийкин взгляд, кода она поняла, что я собрался с ней сделать, когда ножик вытащил из кармана. И эти её последние слова: «Алька – ты! Меня?! За что?!»

Альберт тут не выдержал, заскрежетал зубами и закрыл свободной рукою лицо. Братченко, видя его состояние, не смог далее молчать.

– Ясно... – произнёс он твёрдо, но спокойно. – Впрочем, в общих чертах я это себе так и представлял. А куда ты нож девал?

Альберт отнял руку от лица, вытер пальцами слёзы, затем потряс головою и так же большим пальцем ткнул в сторону озера.

– В озеро кинул. Разбежался и бросил со всей дури. А потом... а потом продолжал жить... А Софийка нет. А я – да...

Он в раздражении махнул рукой и сорвал с головы кепку. И Братченко очень удивился, увидев, что у него голова была наполовину седая. Целая прядь спереди была белее снега, словно у глубокого старика.

– Да какая там, к чёрту, жизнь! – сдавленым голосом выкрикнул Галиев. – Передвижение и толкотня по крысиным норам больного рассудка, а не жизнь... То что Лёньку захомутали и затрамбовали на зону, почему-то не доставило мне особого удовлетворения. Даже малейшего не доставило. Ну ни капли... Меня словно бы тряхануло, судьба тряханула. Причём мордой о бетонную стенку. Я ж ведь до этого в секту одну вляпался. Типа мусульманскую... Да только потом вдруг понял, что у них не Аллах бог, а шайтан рогатый. А Аллах – это так, для прикрытия... Мой дедушка говорил мне в детстве: «Алик, верь в то, что Аллах – добрый. И больше ничего не слушай. Это главное: Аллах – он добрый!» А у этих он словно пахан на зоне. Черти они, а не верующие... Я кстати недавно совершил ещё два убийства, двоих гавриков-сектантов в ад спровадил, где им самое место и есть. И знаете, Павел Иванович – я об этом совершенно почему-то не переживаю. Я считаю, что сделал всё правильно, убил двоих шайтанят, которые столько зла могли бы натворить, что ой-ёй-ёй... Теперь я и для них враг. Я знаю, что они тоже меня везде ищут, не одни собаки легавые след мой взяли... Хм. Ну да как будет, так будет, только моя судьба не в тюряге гнить, а умереть на поле боя. Такие, как я, скончаться на пуховой постельке в глубокой старости не имеют никакого права.

– А может тебе всё-таки сдаться, Альберт? Ведь невинный человек за тебя в неволе страдает.

Галиев криво усмехнулся.

– Ничего, ему это полезно... Мне – нет, а ему – да... Только срок его скоро закончится, к сожалению. Сегодня я позвонил в дежурку ментовки, назвал себя, сознался в убийстве Софийки – а у них, говорят, все телефонные разговоры записываются – и кроме этого указал номер ячейки в камере на жэдэ-вокзале, где лежит моё подробное по этому делу признательное письмецо, плюс видеокассета с моим рылом, где я сообщаю об этот в аудиоформате. Да ещё заказное письмо я послал по их адресу. Мало ли чё... А вдруг там ничего не захотят менять... Оборотни же... Им недолго...

Альберт снова скривился в усмешке, а затем посерьёзнел и пытливо глянул Пал Иванычу прямо в глаза.

– А вчера со мной один совершенно мистический случай произошёл... В голове прямо не укладывается... Я тут у одного моего товарища остановился – не корефана по банде, а со школы ещё, со спорта товарища. И вот сплю я вчера, маюсь, голова трещит почему-то – и вдруг снится мне удивительный сон. Необычайнейший! Настоящий кошмар вначале... Будто бы я где-то в низине нахожусь ужасной, и барахтаюсь в огромной куче раскалённых угольев. А угли такие яркие, беспламенные, но страшно горячие – прямо как у дедушки в печке во времена моего детства, когда я угли кочергой ворошил. Я дико конечно ору, боль во всём теле непередаваемо прямо жгучая, а эта кучища меня ещё и засасывать в себя начала. Полный аллес капут короче... Ад!.. Я бешено барахтаюсь, но погружаюсь в угли всё глубже и гоубже. То ещё ощущение, скажу я вам! Какой-то жуткий провал... И тут я вдруг вижу, как свет яркий откуда-то сверху заструился, словно бы с горы высокой. И по склону той как-бы горы идут двое: мой дедушка Азат, который давно умер и... и вы, Павел Иванович, вы-вы!..

Братченко от неожиданности вскинул вверх брови, но лишь покачал недоумённо головою и ничего не сказал. А Альберт, наблюдая его реакцию, опять усмехнулся и продолжал с явным энтузиазмом в голосе:

– Подошли вы к самой низине, значит, а дедушка Азат – он, как я уже говорил, верующим человеком был, но тихим таким, в споры никогда не лез – говорит мне громко: «Салам, Альбертик! Я у Аллаха вымолил твою душу, чтобы она в геенне огненной не пылала. Ты ведь не до конца ещё раб шайтана, ты вообще-то бунтовщик против его обманок хитроумных, только запутавшийся и потерянный. Вот и добрый человек этот согласился тебе помочь». И он на вас кивнул, Павел Иванович. И затем дедушка Азат улыбнулся этак лучезарно и далее продолжал: «Сейчас мы тебя из пасти шайтановой вытянем!..» И на вас опять кивает. А вы откуда-то взявшуюся сияющую верёвку мне кидаете. Я ту верёвку пытаюсь ухватить, а пальцы прямо одеревенели у меня от жара, ни в какую меня не слушаются. Еле-еле удалось за кончик верёвки одной рукой мне ухватиться. А вы меня и потащили, словно трактор, и вытянули на берег тёмный из этой жуткой раскалённой ямищи... Да-а... И всё это видение тут же пропало. Я ото сна очухиваюсь, на кровать сажусь в непонятке полнейшей, а ко мне товарищ мой подбегает, весь встревоженный, «что такое, – кричит, – Алик? чего ты орёшь как резаный?» А у меня язык как отнялся, и словечка даже не могу изо рта вытолкнуть. Зато слёзы как польются потоком! Я с детства не плакал, ожесточился видать душою, а тут... прямо не унять... Литр наверное выплакал... И как будто камень у меня с души свалился. Утром написал письмо, заснял себя на камеру... ну и всё прочее, я уже вам рассказывал... Вот такая моя история невесёлая, Павел Иванович... Больше сказать мне нечего... Пойду я, наверное... Простите, если что не так.

И Альберт поднялся тут на ноги, чуток потоптался со смущённым выражением лица, затем поклонился Братченко в пояс, и быстро ушёл. А Братченко посидел ещё какое-то время, пытаясь осмыслить услышанное, и тоже пошёл прочь. Он даже не смотрел, в какую сторону направился Галиев, ибо не было у него никакой охоты его выслеживать. А когда он заявился домой, жена тут же сообщила ему, что недавно звонил Бурдылёв и наказал непременно ему перезвонить. Братченко, естественно, тут же перезвонил товарищу полковнику, и тот выложил ему сведения, уже известные Пал Иванычу: о звонке и письме Галиева.

– Надеюсь, сейчас-то дело Рихтера будет пересмотрено в его пользу? – с воодушевлением спросил Братченко Бурдылёва. – Или как?..

Тот заверил его, что всё так и будет, и причём в кратчайшие сроки, после чего Пал Иванович вздохнул наконец с явным облегчением.

Но на следующий день, прямо на работе, его снова позвали к телефону, поскольку опять звонил полковник Бурдылёв.

– Не поверишь, Павел! – послышался в трубке взволнованный голос Анатолия. – Галиева сегодня убили! В парке! Недалеко от того места, где он зарезал Терехову. Причём убили тем же способом – горло перерезали. Представляешь?..

Павел Иванович в ответ только крякнул и развёл руками. Но этот его жест полковник так и не увидел. «Неисповедимы пути Господни – удивлённо подумал Братченко. – Вот он, древний удар Перуна, поражающего тьму и неправду!»

А Лёню Рихтера действительно вскоре выпустили с зоны и полностью реабилитировали. Хотя он так ничего и не узнал о той борьбе добра и зла, которые развернулись в душах нескольких человек в связи с его неправедным осуждением. 07.01.2022

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.