"Анфиса и Прометей". Книга 2-я. "Школа Громовой Луны". Глава 2-я. "Школа мучений и откровений".

Владимир Веретенников (Савва)

Анфиса и Прометей

Роман в семи книгах

(художественное исследование)

Памяти поколения 70-х



«...Как будет это, когда Я мужа не знаю?» (Лука 1:34)



Книга 2-я. «Школа Громовой Луны»


«Трагично то, что никто из строителей социализма не рискует сказать, что без борьбы со смертью нельзя и думать о социализме и что коммунизм не может быть построен без победы над смертью».

(Сетницкий Н.А. Письмо к А.М. Горькому. 3 мая 1936)





Глава 2:

ШКОЛА МУЧЕНИЙ И ОТКРОВЕНИЙ

«И при том мы имеем вернейшее пророческое слово; и вы хорошо делаете, что обращаетесь к нему, как к светильнику, сияющему в тёмном месте, доколе не начнёт рассветать день и не взойдёт утренняя звезда в сердцах ваших...»
(2-е послание Петра, 1:19)

«И дам ему звезду утреннюю».
(Откровение Иоанна Богослова, 2:28)


Эта глава заключает в себе следующие главки:

Башня Солнца
Фаэтон — сын Солнца и революционер
Долина Света
Род и Природа — лучшие учителя
Школа родных и чужих
Деревня и дача. Родные места.
История твоей земли — это история тебя. История Ингрии.
Школа — советская или анти-советская?..
Своя учёба Анфисы и Ники

Башня Солнца

Анфиса проснулась — и не сразу поняла: где она находится?..

Зимнее утро...

Яркий луч восходящего Солнца — пробившись сквозь стекло окна — играет на совсем низком деревянном потолке над её постелью!..

Чистый, свежий, морозный, тихий и спокойный воздух пахнет сосной...

Анфиса поняла: она на даче, в своей Башне...

В их маленькой, деревянной, круглой, почти настоящей средневековой, Башне, которая так нравилась Анфисе с раннего детства, и где она теперь устроила себе спальню и рабочий кабинет, с письменным столом и небольшой библиотечкой...

Башню, куда из коридора 2-го этажа вела узкая винтовая лестница, можно было считать их 3-м дачным этажом, наравне с чердаком, где были три небольшие мансарды. Когда Анфиса, ещё в первые осенние каникулы, твёрдо решила там поселиться, по возможности, на все свободные от школы дни — то отец (а за ним и другие) стал называть её «Башней Премудрости». Впрочем, Герта говорила, что она ещё и до революции так называлась...

Ну, ещё бы — если их дачу строили петербургские масоны! Чуть ли не декабристы! И занимались там алхимическими опытами, астрологическими наблюдениями и всякой прочей магией! А после революции — какими-то секретными научными экспериментами!.. Анфисе, конечно, всего не рассказывают — до сих пор нельзя рассказывать — но она о многом и так догадывается...

Анфисе как-то не очень нравилось название «Башня Премудрости» (хотя Герта и говорила, что Премудрость — это Огненная София и Птица Феникс)— и она предпочитала звать её про себя «Башня Солнца»...

Но это — небольшое историческое отступление...

А в данный момент — Анфиса с неохотой и страхом просыпалась от долгого и необычного сна (точнее — от множества снов и сонных видений...) и с трудом приходила в себя...

Зимние каникулы...
Уже кончаются...
Опять в школу!.. Какой ужас!.. Опять будет эта невыносимо давящая мертвечина!..
И неужели нельзя никак — никак этого избежать?..
Ведь только что, только что — в этих её фантастических, волшебных снах — всё было так удивительно, удивительно хорошо!.. Настоящая прекрасная жизнь, свободная от всякого людского вранья!..

Каким-то инстинктом самосохранения — Анфиса постаралась тут же, почти автоматическим движением сознания и мысли, погрузиться в тот огромный и прекрасный сон — в тот огромный, удивительно сложный и прекрасный мир — из которого она только что вышла...

Сколько там было интересного и важного, очень важного! Если бы это всё можно было вспомнить — чтобы обдумать, и запомнить навсегда! И что-то записать...

Но — как это бывало у неё слишком часто — вспоминалось из прошедшего сна (который можно было, действительно, считать множеством разных снов) лишь очень небольшая часть, как она ни старалась, напрягая память и отвлекаясь от всех посторонних мыслей...

Образы её снов, полу-снов и мечтаний, хаотически переплетались с воспоминаниями последних дней...

И Анфиса уже почти погрузилась снова в одно из своих ярких и важных прошедших сновидений — как вдруг вспомнила: ведь сегодня — какой-то очень важный религиозный праздник!..

Да, Рождество!..

Новое Солнце!.. Все они, «солнечные коммунары», тайные строители Города Солнца, столько говорили об этом в эти новогодние дни!..

Новый Год, Зимний Солнцеворот и Рождество — это рождение Нового Солнца! И рождение умирающего и воскресающего Солнечного бога — Осириса, Диониса, Адониса, Аттиса, Митры, Кетцалькоатля... У древних греков — это, также, и Гелиос, и Аполлон. У древних египтян — Амон и Ра. В Индии — это Сурья и Савитар. У буддистов — это Солнечный Будда Вайрочана. У славян — это Коло-Коляда, он же — Даждьбог, Хорс и Ярило... И — это Сам Иисус Христос!..

Вот, и блин, и круглая лепёшка, и круглый каравай — это тоже Солнце и жертвенная плоть Солнечного бога!..

Но что-то ей снилось, снилось очень важное, и связанное именно — с Рождеством!..

И она вспомнила: Звезда!.. Утренняя Звезда!.. Возможно — это была и Вифлеемская Звезда... Которая могла быть — и взрывом сверхновой... А в изначальном смысле — это сам Большой Взрыв!.. Который есть — и Большое Рождение, и Большое Рождество... И «Точка Сингулярности», как говорит Гриша...

А Алик с Ариной говорят, что это — Сердце Христа и Сердце Будды...

Но ей приснилась — совсем коротким, но таким пронзительно ярким эпизодом — именно Утренняя Звезда!.. Которую отец показывал ей ещё в раннем детстве, и которую она потом не раз специально наблюдала сама, и один раз — вместе с Никой...

И Анфиса поняла, почему она ей приснилась. У неё, перед самым отъездом на дачу, был короткий, но очень важный, разговор с няней, которая её заботливо снаряжала и провожала в эту короткую зимнюю поездку...

Анфиса знала, что Божья Матерь Чевенгурская, с Девочкой на руках, которая стояла у няни, это — очень необычная и таинственная икона, которая и досталась няне как-то очень таинственно. Знала, что эта икона была священной у «Всемирных Братьев», к которым когда-то принадлежал и её дед Харитон, таинственный чекист, исчезнувший не то на Перевале Дятлова, у горы Мертвецов, не то на Земле Санникова...

И, наверное, ещё более жгучей тайной для Анфисы — была та девушка, довоенная возлюбленная тогда молодого отца, которая погибла в 37-ом году, и которую, как кажется, тоже звали Анастасия, хотя отец звал её «Аня», как и саму Анфису... Тут тоже была какая-то связь!..

Няня редко принимала активное участие в слишком философских кухонных или дачных разговорах «солнечных коммунаров», больше хлопотала, чтобы всех хорошо накормить и напоить своими волшебными целебными травками. Но иногда она тоже рассказывала собравшимся что-нибудь очень интересное — то из сказок и рассказов своей бабки-знахарки, то из рассказов каких-нибудь других необычных людей, с которыми её сталкивала судьба или ещё до революции, или во время Гражданской, или во время НЭПа, или в бурные 30-е, или во время войны...

В этот раз, присев на кухне к столу на краешек стула, няня вспоминала про Чевенгур, про Солнечную Коммуну. И все слушали её, затаив дыхание...

А потом няня провожала на дачу Анфису, которая решила сама, одна, ехать туда на электричке, и ещё на минутку зашла перед отъездом, уже в шубе и с рюкзачком за плечами, в комнатку няни, которая захотела дать ей варежки потеплее...

И Анфиса, какой-то внутренней интуицией почувствовав подходящий момент, очень осторожно спросила её, показав на Девочку:

«А почему она — Анастасия?..»

И няня очень кратко поведала ей (Анфиса, кажется, слышала этот её рассказ и раньше, ещё где-то в самом раннем детстве...), как в Чевенгуре её муж, уже почти перед самым их расставанием навсегда, рано утром вывел её из их коммунарского дома к околице — и показал ей над далёким степным горизонтом в рассветном свете эту яркую, лучистую Звезду...

Показал ей рукой — и сказал торжественно:

«Вот она — Анастасия! Звезда нашей пролетарской революции!.. Если я погибну — если все мы погибнем — то она, всё одно, приведёт вас всех, кто уцелеет, к торжеству социализма! Наша Красная Звезда. Потому что в ней — мировая гармония, а значит — бессмертие. Так сказал товарищ Фёдоров — товарищу Циолковскому. А товарищ Ленин, после беседы с ним, поручил самому Дзержинскому возглавить общество для грядущих междузвёздных перелётов... Социализм — это будет общество крылатых людей! Крылатых — и бессмертных!..»


Фаэтон — сын Солнца и революционер

Потом Анфиса вспоминала про прошедший Новый Год, про удивительное новогоднее представление, которое они так замечательно устроили в том красном уголке... И про того мальчика... И как она тогда упала в обморок (Анфиса предпочитала называть это по-военному: «потеря сознания»; в обморок падают только кисейные барышни).

Этот мальчик продолжал оставаться для Анфисы огромной загадкой. И почему-то он стал ассоциироваться у Анфисы с Фаэтоном. Почему?..

Они, все «солнечные коммунары», и в эти новогодние дни очень много говорили и рассуждали о разных космических вещах. В том числе, говорили и про, видимо, существовавшую когда-то между орбитами Марса и Юпитера планету Фаэтон, которую разорвала в мелкие куски гравитация и превратила в «пояс астероидов»...

Вспомнили, конечно, и про Фаэтона — сына Гелиоса, который, как повествует греческий миф, не смог удержать солнечную колесницу отца и поджёг Землю. И Зевс, чтобы спасти обитателей Земли, своей молнией разметал в клочья всю эту сумасшедшую тачанку...

Что — если это была катастрофа, более сильная, чем падение Тунгусского метеорита?.. И что это тогда могло упасть — астероид, комета, космический корабль?.. И если это был чей-то звездолёт — то вдруг кто-то из этих инопланетян мог уцелеть?.. Может быть, единственный, которого и прозвали Фаэтоном...

И Ника, уже в день своего отъезда, высказала Анфисе мысль, что ей кажется, что Фаэтон похитил солнечную колесницу своего отца не из тщеславных побуждений, и не из какого-то хулиганства, а он хотел дать свет и тепло людям, которые замерзали во льдах и снегах Ледникового периода. Он был — как Прометей! И, быть может, у него это и получилось, и на Землю вернулось тепло. Хотя за это ему пришлось заплатить своей жизнью...

И, возможно, что Фаэтон был космонавт-инопланетянин. И, возможно, что действительно, все его товарищи погибли, а он, единственный, смог уцелеть, и научить первобытных людей на Земле многим вещам. Быть может — и как добывать Огонь!..

И, быть может, это были революционеры, которым пришлось спасаться со своей планеты, на которой захватили власть могущественные капиталисты-олигархи...

И сам культ Солнца у земных племён произошёл, быть может, от самого этого Фаэтона!..

Но почему же тот новогодний мальчик — стал ассоциироваться у Анфисы с Фаэтоном?.. Она не могла этого понять — хотя и чувствовала, что и тут есть какая-то загадочная связь!..

А что — если это не Эрик в костюме космонавта был настоящим Новым Годом, а именно — вот этот мальчик и был действительным Новым Годом?..

Данила говорил, что где-то написано, в каком-то древнем тексте, что у Иисуса Христа был взгляд такой силы — как луч Солнца, и почти никто не мог его выдержать. Вот и у этого мальчика... Он будто пронзил насквозь тогда Анфису своим взглядом! В самое сердце пронзил!..

Говорят, что сердце может просто разорваться от любви!..

Да, а тем более — если это сын солнечного бога!..

Но Прометей — был наказан за свой подвиг гораздо, просто неизмеримо страшней! Мгновенная смерть от молнии — это просто ерунда по сравнению с многотысячелетними муками революционера-титана!Наверное, именно за то, что он действительно открыл для людей настоящий Огонь — он и пострадал так страшно! И его Огонь — это было именно то, что было нужно людям!..

И если бы Анфиса была на месте Афины-Паллады, и ей бы пришлось выбирать, с кем ей быть: с красавцем Фаэтоном — или с суровым, мудрым Прометеем, и кому из них помогать... То, конечно, Анфиса выбрала бы Прометея... И постаралась бы вытащить его из этого Тартара — который, кажется, находится ещё гораздо глубже — чем сам Ад...


Долина Света

Анфиса продолжала усиленно вспоминать — и сон, и явь последних дней...

Опять невольно сетовала, что вспоминалось далеко не всё — особенно из самого последнего, какого-то особо важного сна!..

Но — поразительно ярко! — запомнилась самая последняя картина. В цвете! И — совершенно чётко и объёмно...

Она и сейчас — едва это вспомнив — будто почти была там... И видела всё это — как наяву, и даже — ещё, ещё реалистичней, и чётче, и ярче!..

…

Она стоит на краю, или даже почти на гребне, какого-то не очень высокого скалистого хребта. А напротив — она видит такой же, серовато-коричневатый, лишённый растительности, невысокий скалистый хребет, с осыпающимися, особенно по небольшим ущельям, склонами. А между этими двумя хребтами — простирается коричневато-желтоватая, а местами почти чисто белая — гладкая песчаная равнина...

Она знает, что когда-то, очень-очень давно, по этой долине между хребтами — протекал водный поток. И она стремится своим взглядом — вверх по долине — проникнуть к самым-самым истокам этой невидимой, исчезнувшей реки...

Воздух удивительно чистый — и эти истоки теряются далеко-далеко, в чистой и прозрачной светлой дымке...

...Чуть желтоватой дымке, где чистый и наполненный жарким светом воздух — плавно сливается с чистым голубым небом...

...И где за едва видимой границей далёкого-далёкого горизонта — уже нет абсолютно никаких границ!..

…

Тётя Стеша, мать Ники (она гидролог и спелеолог, как мы знаем), как-то говорила, что, вот, река умерла, ушла под землю, или просто высохла, а её невидимая человеком душа — продолжает своё течение...

И таких невидимых рек и ручьёв в Питере очень много. И невидимые течения этих потоков могут тебя: как завлечь в какие-нибудь невидимые и глубокие омуты — так и вынести на какие-то невидимые высоты и неведомые просторы...

И душа древней Невы — течёт несколькими разными потоками и на нескольких разных глубинах, включая в себя души и течения ещё более древних до-невских рек...

И Анфиса чувствовала в Питере эти невидимые энергетические потоки... Эти сверх-тонкие и сверх-текучие души... Эти, местами, невидимые никем, спиральные вихри нисхождений — и восхождений...

И она чувствовала сейчас — что и по этой совершенно высохшей долине продолжает течь невидимая река!.. Или — это сама её душа?..

Где была эта удивительная, безводная, и наполненная таким светом, и каким-то невидимым течением и жизнью, долина?.. На Земле? Или на Марсе? Или ещё на какой-нибудь неведомой планете?.. Быть может, в Туманности Андромеды?..

А если эта долина — была на молодой Луне, когда там ещё была атмосфера?.. Что-то об этом писал Даниил Андреев в своей «Розе Мира» — у них на кухне, и на даче, это обсуждали...

А что, если эта сухая и безводная долина — это то, что будет на месте Невы через многие тысячи и миллионы лет?..

Об этом тоже было какое-то фантастическое произведение... Или это — только фантазии Данилы...

Но — где же Город?!.

Следов — абсолютно никаких...

Да, но если действительно — пройдут многие и многие миллионы лет?.. И на Земле уже давным-давно не будет людей?.. Ни воды — ни людей?..

Ни одного человека!..

Вообще, вообще — ни одного!.. И уже тысячи и миллионы лет!..

Планета-пустыня...

…

И Анфиса широко улыбнулась...

Потому что она — она там БУДЕТ!..

И Анфиса сейчас знала это о себе абсолютно точно. Она там уже просто ЕСТЬ. В этом абсолютно неведомом будущем, которое по обычным земным понятиям и меркам должно наступить через многие и многие миллионы лет. Но сознание и мысль Анфисы, весь её беспрепятственно текущий разум, тогда уже превратится — в совершеннейшую «машину времени», как и в «машину пространства» тоже...

Гриша рассказывал про телепортацию...

И будет ли она уже тогда, вообще, человеком? Или уже какой-нибудь богиней?.. Или — всеми богами и богинями сразу, слившимися в ней воедино?..

Ей казалось, что она могла бы совершенно легко — одним лёгким усилием мысли — подняться над этими хребтами, над этой фантастической жаркой долиной — и ринуться — сама как мысль! — к невидимому истоку этих древних невидимых вод!..

...К горизонту — и за все, за все видимые и невидимые горизонты!..

...В саму Бесконечность — и к изначальному Истоку Всего!..

…

Анфиса вспомнила этот свой сон — и почувствовала, что у неё должно, ДОЛЖНО хватить силы пройти через все жизненные испытания!..

В том числе — и чтобы выдержать все десять лет этой несчастной квази-социалистической буржуйской школы. Люди сидели в тюрьмах и похуже!..

И, наверное, с ней, всё-таки, не сделают то, что сделали с Марией Спиридоновой...


Род и Природа — лучшие учителя

Анфисе не хотелось вставать. Надо было ещё столько всего обдумать в одиночестве, в спокойной обстановке! А завтра она уже обещала быть дома, чтобы подготовиться к «школе», к вступлению в 3-ю четверть этой «учёбы»...

И она стала — по уже установленному в минувшем году правилу — снова перепросматривать свою жизнь...

Все события конца 1964 года: смерть бабушки Раи (которую Данила назвал «последней большевичкой»), отстранение от власти Хрущёва и предполагаемое покушение на жизнь отца (а в том, что это было действительное покушение, а не случайная автокатастрофа, были уверены у них почти все!), серьёзные, и смертельно опасные, болезни самых близких людей после этой катастрофы — отца, няни, Герты — и чувство огромной и невидимой опасности, которая над ними над всеми нависла, всё это — оказало на сознание Анфисы сильнейшее впечатление и воздействие.

Но она и сама чувствовала, что как-то очень сильно повзрослела за эти последние месяцы...

Она помнила, как и Герта, и некоторые молодые педагоги-новаторы, участники «коммунарского движения» в Ленинграде, бывавшие у них, говорили о том, что становление человека проходит через 7-летние циклы. И в 7 лет человек должен узнать, что такое смерть, и прикоснуться к ней. А в 14 лет — узнать, что смерть можно победить любовью...

И это должны быть циклы — настоящих перерождений!..

Анфиса действительно прикоснулась к смерти. И даже стала как бы другим человеком — умудрённым не только смертью бабушки и смертельной опасностью для других близких людей, но — и каким-то другим, очень серьёзным жизненным опытом...

Каким опытом?..

Ей казалось, что опытом огромного количества людей: и всех её прямых кровных предков, которых у каждого современного человека должны быть миллионы (их гены она в себе чувствовала!), но — и не только прямых предков, а и, по сути, всего человечества, всех людей, с которыми её прямые предки когда-либо общались и чему-либо у них учились...

Так ей казалось...

Людей, которые с самых первобытных времён — и через всю богатейшую и сложнейшую историю человечества — сумели пройти через все войны и революции, через все природные и социальные катаклизмы, через огромное количество самых разных и самых тяжелейших испытаний...

И, вот, теперь весь этот огромный и, поистине, исторический опыт её бесчисленных предков (неужели среди них не было неандертальцев — не может быть!..), да и всего исторического человечества — вдруг как бы проснулся в ней! И стал осознаваться в ней самой — как её собственный...

Да, первобытных людей среди всех её предков должно было быть больше всего! Ведь вся огромнейшая и богатейшая событиями эпоха каменного века (палеолит+мезолит+неолит+энеолит) продолжалась многие десятки тысяч лет! И основные и главные её предки — это первобытные люди, первобытные коммунисты (тогда ведь все были коммунистами!).

Данила не зря говорил, что человек — это, по преимуществу, охотник на мамонтов. И в глубине души остаётся таковым...

Да, и этот Великий Ледник — как часто он снился Анфисе!..

И её самая древняя прародина (не считая Африки, и ещё более древних пра-континентов: Атлантиды, Лемурии...) — это бесконечные евразийские приледниковые тундро-степи, с мамонтами и прочей очень крупной живностью эпохи верхнего палеолита. И людям, её предкам, было, где развернуться!..

…

Анфиса об этом часто думала. И первобытных людей, коммунистов-общинников (первобытных «коммунистов-космистов», как говорили отец и Герта) учила всему — сама Природа! Пусть иногда и сурово, и жестоко...

Но зато из этих «диких» людей — вырастали настоящие герои, как потом из индейцев! Герой — это тот, для кого законы Природы — священны! Потому что по этим законам — и живёт, и движется, и растёт, и бесконечно совершенствуется — весь живой и разумный Космос!..

Кем она могла тогда быть?..

Возможно, как ей иногда представлялось, дочерью какого-нибудь первобытного вождя — которая, после героической и жертвенной гибели отца, выводит своё племя из снежного и ледяного плена — на какие-то новые, богатые теплом и жизнью, земли...

Ну, и по пути спасает какого-нибудь мужественного одинокого героя из неведомого и, видимо, полностью погибшего племени — который и указывает им дорогу в эту счастливую и благодатную страну (и не потому ли они все спаслись — что он открыл секрет добывания Огня, тайну Молнии, заключённой в камне?..).

Но после всех у них дома разговоров и книг о первобытном шаманизме (и индейском, и нашем сибирском, и прочем) — Анфиса стала всё чаще представлять себя (и видеть в своих «индейских» снах) одинокой шаманкой-отшельницей, хотя и очень молодой (и необыкновенно — просто магически — привлекательной для мужчин!..), но — при этом очень мудрой, видящей насквозь и всех людей, и все вещи, и понимающей все языки Природы и её обитателей, и зверей, и рыб, и птиц...

Да, Анфиса действительно стала чувствовать в себе какую-то очень и очень древнюю мудрость... Мудрость — самой Природы...

И мудрость — Рода. Древние славяне называли Родом — и Бога, и Первопредка, и весь древний, живой и разумный, Космос. И понимали, что всё живое и сущее — находится между собою в теснейшем и неразрывном родстве. Всё есть Единый Род...

В Анфисе будто проснулись, и стали всё вспоминать, сами её гены...

Познание — это припоминание, как говорил Платон...

Хотя все их знакомые и близкие — ещё и раньше отмечали, что Анфиса — девочка необыкновенно умная и серьёзная, и рассуждает как взрослая. Даже — как чересчур взрослая. Некоторых это и смущало, и иногда даже пугало...

Говорили также, что она «вундеркинд». Это произносилось, как бы, и в шутку — но, в то же время, и с несомненным уважением к её особым способностям...

Если бы она знала, что в школе это слово превратится для неё — в обидное, нелепое и издевательское прозвище!..


Школа родных и чужих

Поступление в 1-й класс школы осенью 1964 года, конечно, тоже стало для Анфисы очень серьёзным событием. И серьёзным — и, поистине, переломным. И тоже не слишком радостным...

Она с самых первых дней возненавидела свою тесную и неудобную парту, за которой надо было сидеть каким-то истуканом, со сложенными, строго перед собой, руками, и смотреть только на учительницу — если она что-то говорит, и только на школьную доску — если она на ней что-то пишет! И — не смей отвлекаться, или вздумать сказать соседу по парте хоть одно слово!..

Анфисе почти сразу стала едва выносима вся эта давящая школьная муштра! А также — и крайне невысокий уровень общего развития (это она не могла для себя не отметить), что учеников, что и учителей, и крайне невысокий уровень тех знаний, которые предлагала школа, равно и способ преподавания этих знаний.

И знания эти были — какие-то совершенно мёртвые! Анфиса уже прекрасно усвоила себе до школы, что и каждая вещь, и каждая буква, и каждая цифра — это живое и разумное, одушевлённое существо! А в школе — всё было совершенно лишено живой души, всё было бездушное и мёртвое!..

И эта бездушная мертвечина всей школьной атмосферы и обстановки — давила на Анфису невыносимо!..

У них дома постоянно говорили (в том числе — и бывавшие у них педагоги), что в стране до сих пор нет настоящей науки о человеке, которую надо изучать с самого первого класса. А наука о человеке — это и наука о мире, который должен быть един и неразрывен с человеком и не противостоять человеку, как при капитализме...

А разве при «победившем социализме» — Природа не продолжает быть для людей бездушным и безмозглым объектом эксплуатации и потребления? И Природа будет всё это терпеть?..

Природа всё время продолжает учить и вразумлять людей — но кто её сейчас слушает?..

Вот, хотя бы, и те же сны. Ведь индейцы (а особенно шаманы) с самого малолетства учили своих детей запоминать и правильно понимать свои сны, и умело с ними обращаться. А попробуй в школе сказать учительнице что-нибудь такое про сны! Тебя назовут просто сумасшедшей!

И индейцы всегда учили своих детей запоминать не только все свои сны, но и все мельчайшие впечатления, все мельчайшие события своей жизни — каждый вздох ветра, каждый крик птицы, каждое колебание травинки — и всегда, каждый день, задавать себе вопрос:

«Верно ли я иду по пути Солнца?»

Это было необходимо и охотнику, и воину, и шаману... И просто — настоящему родителю своих детей...

…

И Анфиса, в свои едва наступившие семь лет, даже без подсказок со стороны отца и Герты, и других старших «коммунаров», испытывала сильнейшую потребность в том, чтобы критически и последовательно пересмотреть — и всю свою собственную жизнь (которая казалась ей уже — далеко не такой уж короткой...), и всю историю Советского Союза, и всю историю дореволюционной России, да и всю историю человечества...

А памятуя утверждения отца и других (особенно Гриши) о революционном характере последних научных открытий — надо было заново пересмотреть и всю историю Мироздания. Пересмотреть всё: от самого Большого Взрыва — который отец называл Абсолютной Революцией — и до самой Великой Октябрьской социалистической революции 1917 года (которую отец считал — и Мировой Революцией, и сильнейшим биосферным катаклизмом, мощнейшим всплеском солнечной активности). Пересмотреть — и все последовавшие великие события во всём мире...

Верно ли мы идём по пути Солнца?..

А ведь только это и есть — после разрушения коммунизма первобытного — путь к Новому Коммунизму! Коммунизму Солнечному и Космическому!..


Деревня и дача. Родные места.

Ещё до своего поступления в школу — Анфиса, благодаря усилиям отца и всех близких людей — успела узнать и повидать на свете очень много...

Летние месяцы Анфиса сначала, ещё в свои самые ранние дошкольные годы, чаще всего проводила где-нибудь в деревне у многочисленной отцовской родни, или у родственников Герты, а иногда и у кого-нибудь из их друзей. А это было — и в Псковской области, и в Новгородской, и на Украине, и в партизанских лесах Белоруссии и Брянской области, да и, можно сказать, почти по всей стране...

Из курортных мест — Анфиса тоже успела побывать в самых разных местах, на берегах и Чёрного, и Азовского, и Балтийского морей, да и на Финском заливе у них под самым Ленинградом, чуть к северу и северо-западу, была совсем не маленькая курортная зона (особенно там любила Анфиса огромные, поросшие соснами, песчаные дюны вблизи Сестрорецкого Курорта).

Отец не любил курортов, и почти в них не бывал, даже в самых лучших лечебных санаториях, которые ему усиленно рекомендовали самые лучшие врачи, и на бесплатный отдых и лечение в которых он имел полное право.

И Анфиса не любила курортов с их многолюдством и с их различными стесняющими условностями, и как-то нутром предпочитала какое-нибудь более близкое и более естественное общение — как с Природой, так и с людьми. Особенно — с Природой. Но и с естественной деревенской жизнью тоже...

Анфиса к своим семи годам знала уже — и из наставлений добрых и знающих людей, и по собственному опыту — как надо ухаживать за коровой с телёнком, за козой, курами, утками, за огородом, за всем деревенским хозяйством...

Знала, как пекут в русской печи хлеб, а иногда и пироги, и блины, и картошку в чугунках, и свёклу, и репу, как варят и борщ, и кашу. Знала, как можно быстро и вкусно приготовить пойманную отцом и другими мужчинами рыбу, и жарёнку из грибов, и салат из самых свежих овощей, прямо с грядки, и ещё разные вкусные и полезные вещи...

Знала, как нужно пользоваться, при необходимости, разными керосинками, керогазами и примусами, и как надо зажигать по вечерам керосиновую лампу в деревнях, где ещё нет электричества. И даже запах этого керосина она любила! Память об этом запахе — как о запахе деревенского детства — осталась у неё на всю жизнь...

Запах тракторной солярки она любила тоже, как и людей, больших и сильных мужчин, которые на всех этих тракторах и комбайнах работали, и женщин в простых платках и платьях, которые приносили этим мужчинам еду в поле (обычно хлеб, молоко и яйца вкрутую, да огурцы с помидорами) и иногда брали с собою Анфису...

Анфиса на всю жизнь запомнила лица этих людей — и родственников, и их друзей и соседей, и просто земляков. Жили тогда дружно, большими и тесными коллективами: и родственными, и трудовыми, и просто соседскими. И она запросто играла с местной ребятнёй, бегала с ними и в лес, и купаться на речки и озёра...

Но постепенно — родственные (да и не только родственные) связи слабели, да и родня всё больше стремилась переехать в крупные города, особенно молодёжь. Старые родственники умирали, а детей рождалось, в новых поколениях, всё меньше...

И Анфисе не раз потом пришлось слышать, что в какой-нибудь деревне, где она когда-то жила, или бывала, и где жили их родственники или знакомые, не осталось в живых уже ни одного человека...

…

И сама Анфиса потом — при всей любви к родному Ленинграду, и к их старинному дому в самом историческом центре города — почти у самого Марсова поля с Вечным Огнём (а, значит, и у Летнего сада, и у Михайловского, и у Инженерного замка, тоже окружённого городской зеленью...) — больше всего полюбила: и их, утопающую почти по самую крышу в дикой зелени и цветах, ленинградскую дачу, и всю удивительную, и местами ещё почти не тронутую, природу Карельского перешейка, которая начиналась почти у самой их дачи. Благо туда хорошо ходила и электричка, а потом и автобус...

А дядя Гена, боевой шофёр отца, так и вообще — лихо, быстро, и «с ветерком», довозил их, в любое время года, и в любое время суток, по прекрасно знакомым ему дорогам, от самого их дома — и до самой дачи. Пробок на этих дорогах в 60-е годы почти не знали...

Иногда, когда дядя Гена был при других делах, вёл машину и отец. И Гриша на своей спортивной машине не раз быстро «подкидывал» до какого-нибудь нужного места и Анфису, и кого-нибудь из «коммунаров»...

Отец тоже очень любил их дачу, которая — весьма сложными путями (одно время там была, как уже упоминалось, какая-то таинственная научно-исследовательская лаборатория) — перешла им во владение ещё от дореволюционных родственников Герты...

В хорошую погоду там можно было сколько угодно гулять и у них в саду (с цветником и огородом), и на ближайших тихих и зелёных улочках (одна, самая узкая и незаметная, вела вниз к речке — и к целебным радоновым источникам...), и заниматься на их великолепно и новаторски обустроенной спортплощадке, которую так любили все «солнечные коммунары» и их продвинутые гости, и которую активно использовали в своих тренировках и Анфиса с Никой...

И — можно было ходить в лес, в ещё почти дикие и не обустроенные места вблизи бывшей советско-финской границы...

В те самые места, где отец Анфисы во время финской войны повстречал ещё одну из своих таинственных и смертельных девушек...

Но об этом уже поминалось, и ещё будет потом рассказано подробней...

Анфиса тоже постепенно полюбила больше всего, и сильнее всего, свои одинокие походы в этот лес — с каждым годом углубляясь в него всё дальше... Но об этом — тоже будет рассказано позже...

…

А эти ближайшие два-три лета — Анфиса ещё, по большей части, проводила на даче в обществе ещё многочисленной тогда компании «солнечных коммунаров»...

Иногда, в хорошую жаркую погоду, можно было съездить на машине с дядей Геной, отцом, и ещё кем-нибудь, искупаться куда-нибудь на озёра, или на Финский залив (он был сравнительно недалеко). До ближайших мест, удобных для купания, можно было и пешком дойти — что Анфиса часто и делала, сначала с няней, а потом, если не с отцом или с Гертой — то с кем-нибудь из «коммунаров», и часто в большой и дружной компании, где бывали иногда и «пионеры-коммунары», и студенты из студенческих коммун, и внушительного вида бородатые парни из каких-то таёжных общин, не то на Алтае, не то на Байкале...

А в плохую погоду — можно было сколько угодно читать книги у себя в Башне и рисовать, или что-нибудь писать. Или просто думать...

Или — печь с няней кексы в фигурных формочках, пирожки или блины (чаще оладьи), варить варенье из собранных ягод, сушить грибы и разные травы, в которых няня разбиралась лучше всех учёных, и которыми она с успехом лечила и отца, и Герту, и Анфису, и многих их друзей, да и саму себя тоже...

Ели и пили чай из самовара летом, чаще всего, на веранде, а в особо хорошую погоду — и в саду, среди кустов красных роз и других многочисленных цветов...

Была Анфиса с отцом, и с няней, и с Гертой, и с другими их близкими люлдьми — как уже упоминалось отчасти выше — и в Крыму (в Феодосии, в Коктебеле, и в других местах южного берега Крыма, забиралась там на Кара-Даг и другие горные вершины...), и в Эстонии, и в Латвии, и ещё в самых разных прекрасных курортных местах, не только морских...

Купалась — и в глубоком и солёном Чёрном море, и в очень мелком, и почти пресном, Балтийском... Собирала янтарь на Рижском взморье (Фрося, жена дяди Гены, потом учила её делать из него красивые и яркие украшения, которые тоже обладали целебными свойствами)...

Не были они только на Кавказе — и Анфиса долго не могла понять почему. Причиной тому могли быть, как казалось Анфисе, какие-то особые военные воспоминания отца, о которых он не говорил...

Горы Анфису привлекали всегда чрезвычайно, и она невольно завидовала Нике, которая, благодаря матери, могла бывать в горах, практически, почти каждое лето, в том числе и на Кавказе...

Но своей кровной, родной землёй Анфиса, к своим семи годам — уже твёрдо считала Ленинградскую область, Карельский перешеек особенно — с его соснами, берёзами и моховыми болотами — с их клюквой, морошкой, брусникой, черникой и голубикой — и зарослями дикой малины по старым вырубкам, с каменистыми журчащими речками, глубокими озёрами среди огромных сосен, и терпким запахом можжевельника и багульника...

И Анфиса часто тосковала по этой дикой и суровой северной природе — даже на самых прекрасных южных курортах...

Арина, учившая Анфису наглядной и практической экологии, не раз ей повторяла, что Природа — это самая лучшая школа, а особенно — твоя родная Природа, с которой ты связан кровно. И все «коммунары» с этим соглашались...

И Анфиса с Никой — тоже полностью разделяли это убеждение. Ведь Природа — всему прекрасно учила и первобытных людей, и индейцев. А оторвались люди от Природы — и кончился их коммунизм...

И уж особенно Анфиса оценила школу живой и доброй, и родной Матери-Природы, когда ей пришлось пойти — в эту несчастную, официальную, и абсолютно обязательную, и совершенно неизбежную для всех советских детей, общеобразовательную среднюю школу, которая совершенно подавляла и угнетала Анфису своей противоестественностью, и которую она всем своим существом невзлюбила с первого же дня — и на всю жизнь...


История твоей земли — это история тебя. История Ингрии.

И отец, и Герта, и Арина, и другие «коммунары» ещё задолго до школы рассказывали Анфисе, показывая ей при этом множество разных картинок (а потом и она сама уже читала эти красочно оформленные книги, самостоятельно рассматривая все иллюстрации), что когда-то, тысячи лет назад, всю территорию Ленинградской области, как и всю северную Евразию, покрывал огромный сплошной ледник, толщина которого иногда достигала нескольких километров...

А южнее этого Великого Ледника — на сотни и тысячи километров простиралась по всей Евразии, от Атлантического океана до Тихого, холодная тундро-степь, «мамонтовая прерия», в которой паслись стада мамонтов, туров, зубров, бизонов, большерогих и северных оленей, овцебыков, диких лошадей, верблюдов и шерстистых носорогов. Были там и пещерные медведи, и пещерные львы, и ещё самые разные травоядные и хищники...

И первобытные люди — наши предки — на них охотились, чтобы добыть себе и своей общине необходимую пищу и шкуры для одежды и для переносных жилищ, вроде индейских вигвамов...

Потом ледник растаял, что окончательно произошло где-то около семи тысяч лет назад. И здесь, на освободившейся от ледника земле, тоже появились люди...

Кто были эти самые первые люди — до сих пор большая загадка. Герта говорила, что, возможно, это были прото-лапоноиды. Но, наверное, кто-то был ещё и до них. Возможно, даже какие-то представители чёрной расы, пришедшие сюда — как и всё человечество — из Африки, их следы сейчас находят по всей Европе...

Эти темнокожие, впрочем, могли быть родственниками и австролоидов, и айнов, и темнокожих племён Индии и Цейлона...

Анфису особо интересовало: были ли здесь у нас неандертальцы?.. Ей отвечали, что пока следов их здесь не нашли, но в периоды оттепели и межледниковья они вполне могли сюда заходить. И «снежный человек» — это, вполне возможно, какой-нибудь чудом уцелевший неандерталец...

Даже пытались выяснить, как связан «снежный человек» с Дедом Морозом — но не успели развить эту тему...

А прото-индейцы?.. Ведь они когда-то обитали в Северной Евразии — прежде чем переправиться через Берингов мост в Америку! И языки многих индейцев — они точно родственны языкам наших коренных народностей Сибири, Севера и Дальнего Востока!..

Анфису и Нику эта тема волновала особенно... Найти общих предков славян и индейцев!..

Все говорили, что надо этот вопрос изучать и всеми средствами искать следы прото-индейцев везде в СССР. И на территории Ленинградской области в том числе. И, возможно, они были в родстве и с прото-лапоноидами...

С неандертальцами?.. Ах, кто знает, кто знает!.. Может, и с атлантами, и с гиперборейцами...

…

Герта знала про своих очень древних и весьма загадочных предков много интересного, и ещё задолго до школы посвящала Анфису, а, при случае, и Нику, когда она у них гостила, в эти знания...

Земля Ленинградской области, особенно её центральная часть, Приневье, когда-то называлась «Калевала» у местных финно-угорских племён: финнов, карелов, ижорцев (ингров), вепсов («весь») и вожан («водь»). И это было священное название. Так стал называться и созданный ими известный карело-финский эпос (Анфиса с Никой успели рассмотреть и почитать несколько разных изданий с красочными иллюстрациями). А потом эти земли в западно-европейских летописях стали называться «Ингрия» или «Ингерманландия».

Здесь на Неве, около устья Ижоры, молодой князь Александр Невский разбил в 1240 году, с помощью ижорцев и ладожан, сильное войско шведских рыцарей и построил (по некоторым предположениям) в устье Охты небольшую деревянную крепость, от которой ничего не осталось.

А потом в 1300 году шведские рыцари-крестоносцы на том же месте, на Охтинском мысу, построили с помощью итальянских мастеров (их отправил сам Папа Римский) большую и хорошо укреплённую деревянно-земляную крепость Ландскрону. Она была, после долгой и упорной осады, взята штурмом и сожжена уже в следующем году — войском новгородцев, под предводительством князя Андрея Городецкого, сына Александра Невского.

А потом, на том же самом месте, шведы в 1611 году построили крепость Ниеншанц (и рядом — город Ниенштадт), которую во время Северной войны взял штурмом Пётр Первый и потом совсем её разрушил. А город со всеми его складами и припасами сожгли сами шведы, чтобы не доставался неприятелю.

А новую крепость, как центр своей будущей имперской столицы, Пётр стал строить ниже по течению Невы, на Заячьем острове, хотя место это не было так защищено от наводнений, как Охтинский мыс.

Так в 1703 году появились Петропавловская крепость и сам Санкт-Петербург, город великих наводнений, великих революций и великих людей. И отец говорил Анфисе, что одно без другого и третьего не бывает. И надо читать «Медного всадника» Пушкина. И ещё, прибавляла Герта, рассказ «Земля и вода» Александра Грина. И, прибавляли оба, «Десять дней, которые потрясли мир» Джона Рида — лучшую книгу об Октябрьской революции...

И ещё, прибавляли все «солнечные коммунары», очень, очень многому у нашей истории надо учиться, чтобы суметь пройти через все грядущие неизбежные катаклизмы и осуществить свою великую историческую революционную миссию — и родить нового, Солнечного Человека, и построить новый, Солнечный Мир — Город Солнца и Солнечный Социализм!..

Герта говорила Анфисе:

«История твоей земли — это история тебя. И не зная истории твоей земли — ты и не поймёшь себя, и просто не сможешь стать собой. Будешь неизвестно чем. И ничего не вспомнишь о себе... А твоя история — она всегда будет питать тебя и знанием, и силой. Чтобы тебе — продолжать её творить! Творить саму Жизнь!..»


Школа — советская или анти-советская?..

В свои, ещё неполные тогда, семь лет — Анфиса решительно отказалась от предложения отца учиться в Москве в какой-то первоклассной элитной школе, настолько она не хотела уезжать из любимого Ленинграда — и пошла в обычную ленинградскую школу, неподалёку от их дома...

Как уже говорилось выше, общая обстановка и атмосфера в школе воспринималась Анфисой как что-то чрезвычайно давящее и противоестественное, сковывающее и лишающее всякой свободы. И это чувство со временем у Анфисы только усиливалось...

Но сама школьная учёба как таковая, учёба в самом узком смысле, давалась Анфисе относительно легко, учитывая, что она уже давно умела хорошо читать и писать, да и считать в объёме первых двух, если не трёх, классов школы, также и при её уже натренированном, благодаря урокам отца, внимании будущего разведчика, и при её несомненных природных способностях к учёбе, и при всей её исключительной и редкостной домашней подготовке...

К гуманитарным предметам, к истории, к литературе, и к рисованию, и к искусству в целом, у неё были и способности, и склонности. И интересного для себя, ещё не знакомого, она узнавала на некоторых школьных уроках иногда довольно много (часто это зависело, особенно в дальнейшем, от конкретных учителей). Хотя многое, даже и большинство из преподаваемого в школе, она знала уже давно — и благодаря уже прочитанным книгам, и благодаря всем своим домашним наставникам, а ими были, практически, все «коммунары»...

Учиться Анфисе хотелось, она от Природы была чрезвычайно любознательной девочкой. Но Анфиса, в целом, явно обгоняла в развитии своих сверстников. И близких друзей среди одноклассников у неё долго не было. Часто к ней относились как к какой-то выскочке и задаваке, когда она спешила, почти всегда по-своему, ответить на вопросы учителей (потом у неё пропало такое желание), а то — и просто как к ненормальной...

Учителя тоже далеко не всегда любили задаваемые ею вопросы, как и её ответы, а также и её молчаливое, но явно критическое отношение к их урокам. Внимательное — и не по-детски критическое. Что их и раздражало, и иногда просто пугало...

Иногда она так задумывалась о чём-то на уроке — что, казалось, вообще не воспринимала ничего окружающего. Но когда её поднимали из-за парты и требовали повторить, что сейчас говорила учительница, она почти всегда всё могла повторить в точности. Иногда кое-что добавляя и от себя — не к чести учительской компетенции. И это тоже — и раздражало, и пугало учителей...

И среди её соучеников и соучениц — это тоже очень редко находило какое-то понимание и сочувствие...

И всё это поневоле заставляло Анфису — всё больше и больше уходить в себя. И, вообще, вся обстановка школы, как уже говорилось, с самого начала её учёбы, действовала на неё, почти всегда, скорее совершенно сковывающим образом — чем хоть как-то раскрывающим её действительные способности, и чем дальше — тем только всё больше и больше. Действовала подавляюще и угнетающе, иногда её эта обстановка и атмосфера просто душила!.. И это воспринималось ею — как что-то просто физически тяжёлое, железобетонное и непробиваемое...

А в её снах — это были настоящие кошмары на тему школы, от которых она просыпалась буквально в холодном поту!..

Иногда ей казалось, что такая школа — это просто какое-то анти-советское вредительство! И она говорила об этом с Никой...

Но потом она всё больше убеждалась, что её школа — вполне типичная, и таких большинство, и таких учителей большинство, и таких учеников. И что вот это — и есть реальное советское общество, и что вот это — и есть реальный социализм!..

И всё больше — и это уже было в первом классе — она свою школу и не любила, и тяготилась ею, и даже, всё больше, просто её боялась — боялась и учителей, и одноклассников, и уроков, и школы в целом...

И чем меньше ей хотелось читать школьные учебники — тем больше ей хотелось читать что-то совершенно фантастическое, и космическое, и героическое, максимально далёкое от её будничной школьной реальности...

И чем меньше ей хотелось делать уроки и что-то писать в школьных тетрадях и в школьном дневнике — тем сильнее у неё была потребность делать какие-то свои собственные записи и рисунки, и продолжать вести в своей собственной личной тетради свой собственный личный дневник, свою тайную «Хронику тонущего корабля»...

…

Дома у Анфисы тоже весьма критически высказывались обо всём школьном образовании, сравнивали советскую школу с дореволюционной — и не всегда в пользу советской. Также и педагоги, у них иногда бывавшие. Спорили, насколько полезным было раздельное обучение мальчиков и девочек. Вспоминали тёплым словом и пушкинский Царскосельский Лицей, и школу-коммуну Макаренко ещё 20-х годов, и идеи Сухомлинского. Очень критиковали отмену сталинских послевоенных учебников логики, психологии и астрономии, и соответствующих уроков...

Но эти предметы — и многие другие — Анфиса давно с успехом изучала и сама...

И когда какой-нибудь молодой педагог, из их гостей, с искренне горящими творческой идеей глазами, энтузиаст и новатор, предлагал превратить каждый школьный класс — в дружную товарищескую коммуну (с равенством учителей и учеников) и в творческую научно-исследовательскую лабораторию, Анфиса уже тогда понимала, что вот это — и называется «утопия». Потому что люди до этого не доросли. И дорастут, наверное, очень не скоро...

И это было горько... Иногда — почти до отчаяния горько!..


Своя учёба Анфисы и Ники

Ника должна была идти в школу годом позже Анфисы, но она со слезами умолила родителей, чтобы ей идти учиться одновременно с Анфисой. Она очень хотела жить и учиться в Ленинграде, но её отец сказал ей, что если она мечтает выучиться на космонавта, то ей надо учиться в Москве, а в Ленинград её будут брать на каникулы, праздники, и даже выходные, при каждой удобной возможности, чтобы она могла видеться с подругой. Нике пришлось согласиться...

И Ника, живя в то время в Москве, пошла в достаточно элитную школу с серьёзным физико-математическим уклоном. Школа считалась одной из лучших в стране. Но у Ники, при всех её способностях к учёбе, тоже возникли примерно те же проблемы, что и у Анфисы. И реагировала она на них, с её темпераментом, ещё более остро, чем Анфиса. Плюс к этому прибавлялись её домашние проблемы...

Родители Ники находились в очень сложных и запутанных отношениях между собою, фактически, уже почти в разводе. И Нике одно время, из-за сложных родительских капризов, пришлось жить попеременно: то у отца в Москве — то у матери в Ленинграде, меняя, соответственно, и место своей учёбы...

Зато — как подруги были счастливы, когда могли каждый день видеться друг с другом, рассказывать друг другу про свои сны, обмениваться прочитанными книгами, впечатлениями, мыслями, идеями, планами, мечтами!..

…

Когда Анфиса и Ника, волею судьбы, бывали разлучены друг с другом — они обменивались между собой длинными письмами (иногда с рисунками), изредка и междугородними телефонными звонками, а несколько раз, благодаря особым возможностям их отцов, и разговорами по радиосвязи...

Но, конечно, никакие технические средства коммуникации не могли им заменить непосредственного общения. Тем более, когда было необходимо обменяться самыми сокровенными и самыми мучительными мыслями...

Не смотря на всё заслуженное уважение к своим родителям и многим другим знакомым старшим людям — не только недоверие к тому, что говорят и делают взрослые, ни и какое-то стихийное неприятие всего мира взрослых, и созданного взрослыми, росли постепенно и подспудно у обеих подруг всё больше. Потому что, уж слишком кругом много было расхождений и противоречий между словами и делами, да и просто гадкого и мерзкого вранья...

И обе они уходили в свои мечты — в их общие мечты — где они были полностью солидарны в своих принципиальных позициях по отношению к этому слишком не идеальному и слишком несправедливому и лживому миру, и они полностью понимали друг друга...

И обе бредили книгами и самыми невозможными приключениями, Космосом и индейцами, которые должны были как-то фантастически встретиться в грядущей Мировой Революции...

…

Ника, как и Анфиса, научилась читать и писать ещё задолго до школы (в значительной степени — именно благодаря Анфисе). И обе свободно, и иногда просто запоем, читали книги про Космос, про индейцев, про революционеров, и разную фантастику, уже тогда — когда большинство детей их возраста не знали ещё толком ни одной книжки, а то и ни одной буквы...

Обе романтически и мечтательно настроенные книжные девчонки, действительно, играли как-то очень мало с другими детьми, а всё чаще — только друг с другом. А если не видели друг друга — то и просто в одиночестве (или в обществе своих воображаемых героев).

Но зато — в своих мечтах и силою своего воображения — они создали такой свой собственный огромный и удивительный мир, которому позавидовали бы и многие взрослые мечтатели, даже самые смелые из них...

…

И настоящий революционер — всегда, и при любых обстоятельствах, должен заниматься самообразованием!.. Даже в какой угодно тюрьме!..

Бывает и очень трудно...

Бывает — что и веру почти можно потерять во всё человеческое...

Но, как говорила им Герта:

«Без достаточных мучений — не бывает откровений!..»

И отец Анфисы, с горьковатой усмешкой, вторил ей:

«Да, жизнь наша — школа мучений и откровений!..»

А откровение — это, собственно, что?..

…

Анфиса уже знала, что последняя книга Нового Завета и всей Библии, «Откровение Иоанна Богослова», это — Апокалипсис. Апокалипсис — это и значит, по-гречески, «откровение». И это слово — всё чаще звучало у них на кухне и на даче. И всё чаще, и всё тревожней, и всё страшнее...

Всё страшнее — потому что Анфиса поняла, что Апокалипсис — это ещё и означает: Конец Света...

Анфиса как-то спросила отца:

«Апокалипсис — это атомная война?..»

Отец только медленно и задумчиво покачал головой, и сказал:

«Нет, ядерная война — это ещё не самое страшное... Самое страшное — это медленно разлагающаяся радиоактивная помойка — в тебе самом! И где силою разложения и распада — является твоя собственная ложь!.. Энтропия — это дезинформация, разрушение генетической программы жизни. А попросту — ложь!..»

Потом он обернулся к заметно погрустневшей Анфисе, глянул на неё своим острейшим, проникающим до самого сердца взглядом разведчика — и с загадочной улыбкой сказал ей:

«Но тебе нечего этого бояться. Твой Апокалипсис — это твоя Утренняя Звезда! Она и научит тебя всему!..» 22.12.2018

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.