37.(5)Глас вопиющего в пустыне

Глас вопиющего в пустыне
[Исаия 40:3]
37. (5) Вельзевул: Прежде всего я должен сказать, что господа Левиафан и Перун находятся в администрации Всевышнего для профилактической беседы по поводу наших дискуссий в Бондюге (ныне город Менделеевск).
Индрик: Как говорил экс-президент Медведев: «Свобода лучше, чем не – свобода». А я сиськи-ки масись-ки слушаю радио «Говорит Москва»: Какая ностальгия,- у-у-у!!! (повторяет несколько раз, подражая голосу Левитана).
Индра: Судьба права и юридической профессии складывалась в России на протяжении её тысячелетней истории отнюдь не так гладко и однозначно, как в Европе. Читатели, возможно, будут удивлены моему утверждению, что Россия, с её глубокими правовыми традициями, была издавна (и во многом остаётся) страной правового нигилизма. Право здесь не только не считалось ценностью, но было, напротив, чем-то второстепенным, вызывавшим скорее недоверие и подозрение, чем благоговение и трепет. Латинская мудрость «Pereat mundus, fiat iustitia», такая понятная и близкая европейцу, всегда была в России холодной книжной максимой.
Причин тому много. Во-первых, это особенности генезиса российской государственности и её исторического развития. Вступив на путь самостоятельного исторического существования и развития значительно позднее многих европейских народов, наши далёкие предки оказались несколько в стороне от магистральных путей европейской цивилизации и культуры и не испытали влияния, не вкусили плодов античной культуры, в том числе и правовой, прежде всего, римского права, доставшихся в наследство Европе. Правовое же влияние Восточной Римской империи не было на нас сколь-нибудь значительным, особенно если иметь в виду так называемый «летописный период» (X-XVIIвв.). Именно этот период был временем самобытного развития русского права на исключительно национальной основе: мы не имели таких фундаментальных правовых основ, как ius civile (римское право), рецепирированных феодальной Европой, у нас не было университетов, интеллектуально обеспечивающих процесс рецепции римского права, но тем не менее, можно сказать, что мы были (в правом развитии) не хуже, мы просто были другими. Важнейшая сущностная черта правового развития и правосознания народа, выражающая эту «непохожесть» - традиционная этическая доминанта, превалирование этических начал над правовыми.
Давно подмечен, что этикоцентризм – российская, идущая из глубины веков, неразвитость правосознания и недооценка права стали едва ли не приметой общественного сознания народа. Проповедь абсолютного нравственного похода к жизни в русской философии, общественно-политической мысли соседствовала с нигилистическим отношением к праву. Однако это безразличие, если не сказать больше, к правовой проблематике нередко перерастало у нас в снисходительное высокомерие к европейской политико-правовой культуре. Представители славянофильства отнюдь не сожалели о том, что «русскому человеку чужда «вексельная честность» западного буржуа». Многие деятели российской культуры считали, что российский народ двинулся к царству свободы своим особым путём - путём «внутренней правды», в то время как «западное человечество» пошло путём «внешней правды государства». Даже А. И. Герцен, отмечая широкое распространение в русском народе правового нигилизма, видел в этом «огромное преимущество» для будущего.
Другим обстоятельством, серьёзно отразившимся на специфике нашего национального правосознания, был коллективизм как принцип жизни русского (славянского) народа. Общинный строй, переживший десять веков нашей истории, не мог не влиять на формирование общественного и индивидуального сознания, психологии, идеалов и ценностей. Как прямая противоположность европейского индивидуализма, наш общинный коллективизм препятствовал выделению индивидуальности, полнокровного субъективного права. Личность была поглощена миром. Общезначимыми являются общинные интересы, а личное право рационально отрицается.
«С русским коллективизмом связано отрицательное отношение к праву, смешение права с моралью,- писал Н. Бердяев. – Но отрицание права, которые у русских шло справа и слева, есть отрицание личности, порабощение её коллективом… Такое отрицание права есть знак ослабления личного самосознания, есть недостаток личного достоинства, есть погруженность в безликий коллектив…»
Не могло не сказаться на правосознании огромной массы российского населения и состояние «правовой необеспеченности», вытекающей из многовекового состояния рабства, в котором пребывало 2/3 крестьянского населения на протяжении веков, и его неполноправного юридического статуса (временно-обязанные) на протяжении нескольких десятилетий уже после отмены крепостного права в 1861 году. Прав был А.И. Герцен, отмечая ещё в начале 50—х годов прошлого века: «Правовая необеспеченность, искони тяготевшая над народом, была для него своего рода школой. Вопиющая несправедливость одной половины его законов научили его ненавидеть и другую; он подчиняется им как силе. Полное неравенство перед судом убило в нём всякое уважение к законности. Русский, какого бы он звания ни был, обходит или нарушает закон, всюду, где это можно сделать безнаказанно…» Удивительно точное определение этому явлению дал М.Е. Салтыков-Щедрин – «крестьяне претерпевают закон», но никогда нее уступают ему своего убеждения. Образ чеховского «злоумышленника», который «знал, где скручивая гайки» (читай – знал, как обойти закон), следует признать хрестоматийным. В душе мы все «злоумышленники»…
Каково же было отношение к закону, праву у нашей интеллигенции? Увы, и здесь следует признать её весьма своеобразный вклад в дело упрочения правовых идеалов и ценностей. Действительно, наша отечественная интеллигенция не создала ничего более или менее общественно значимого в области права, подобно тому, что создано усилиями Локка и Руссо, Беккариа и Монтескье, Пуффендорфа и Гумбольдта, многих европейских мыслителей. Правовые идеалы никогда не имели для российской интеллигенции той же ценности, что на западе. Более того, многие наши деятели культуры, напротив были проповедниками правового нигилизма. Не кто иной, как Л.Н. Толстой, критикуя правовые государства (Францию, Англию, США), отмечал, что предмет их гордости усовершенствованные правовые формы – есть на самом деле иллюзия, отклоняющаяся от истинного прогресса. Общественные потрясения и кровавая борьба, жертвы и страдания, в результате которых добыты современные конституции и декларация прав,- всё это, по мнению писателя, было напрасно и ненужно. Весь путь, пройденный передовыми государствами и увлекавший русское общество, был неправильным и ложным путём к пагубной цели, считал Л.Н. Толстой. Справедливо критикуя современную им правовую систему, неправедный суд, бесправие народа и т. п., деятели русской культуры отождествляли их с правом как таковым, государственно-правовыми институтами как атрибутом цивилизованного общества. Как говорится, с водой выплеснули ребёнка.
Если не углубляться в совсем далёкую историю, то можно для начала ограничиться утверждением, что до XVIII в. Российская юриспруденция носила исключительно прикладной характер. По сути единственным способом приобрести знания о законодательстве было непосредственное участие в правоприменительной практике (прямо противоположно европейскому «стилю» - там сначала изучали право в университете, а потом применяли). Очевидно, что «законоведение должно было сделаться исключительным достоянием правителей, судей, и в особенности лиц, занимавшихся делопроизводством – докладчиков, рассказчиков или стряпчих, дьяков и подьячих или так называемых приказных». О лихоимстве приказных, а также часных ходатаев по делам, так называемых «ябедников» народ складывал легенды, а цари – указы (по борьбе со взятками), которые никто не исполнял. Иными словами, юридическая профессия в глазах россиян ассоциировалась с пороком и бесчестностью, поэтому считалась делом недостойным первого сословия. Легко можно понять неуспех попыток Петра I привлечь дворян к изучению законов.
Издание в начале 30-х годов XIX в. под руководством М.М. Сперанского Полного собрания законов и Свода Законов Российской империи дало новый импульс развитию юридического образования и науки. В это время кафедры юридических факультетов быстро заполняются молодыми русскими профессорами, получившими (благодаря всё тому же М.М. Сперанскому) теоретическую подготовку в европейских университетах и прошедшими практику во II (законодательном) отделении императорской Канцелярии. Среди них можно назвать братьев С. и Я. Баршевых, Н. Крылова, И. Платонова, П. Редкина, Н. Иванишева. Ещё одним благим делом графа Сперанского стало открытие в 1835г. в Петербурге Училища правоведения – первого в России высшего специального учебного заведения для правоведов. Вместе с Царскосельским лицеем и Пажеским корпусом оно стало кузницей кадровой элиты российской бюрократии.
Вторая четверть XIX в. ознаменовалась бурным ростом и развитием юридической науки. Издаются фундаментальные труды по истории и теории российских законов (В. Лешков, Ф. Морошкин, К. Неволин и др.) В этой вязи странно звучит утверждение известного французского юриста Р. Давида об отсутствии в России до 60-х годов XIX в. юридической литературы.
Однако настоящим «прорывом» в юридической сфере стали реформы 60-70-х годов XIX в. и прежде всего судебная реформа 1864 года. Стране понадобилось практически одномоментно большое количество юристов с «новым мышлением» - судей, прокуроров, адвокатов, следователей, нотариусов. И Россия их получила. Об интересе молодёжи к юридической профессии свидетельствует то обстоятельство, что число студентов юридических факультетов в 1880 г. составляло 22,3% от общего числа студентов университетов, к 1885г. – 33%, а в начале 90-х годов – 40% (т.е. почти каждый второй студент в России изучал право).
Учёными европейского уровня следует назвать теоретиков права Н.М. Коркунова и Б.Н. Чичерина, основателя психологической школы права Л.И. Петражицкого, основоположника историко-сравнительного метода, энциклопедически образованного юриста М.М. Ковалевского, государствоведов А.С. Ященко и А.Д. Градовского, историков права В.И. Сергеевича, М.Ф. Владимирского-Буданова, П.Г. Виноградова, целое «созвездие» цивилистов – С.А. Муромцева, Г.Ф. Шершеневича, Н.Л. Дювернуа, блестящего криминалиста Н.С. Таганцева и процессуалиста И.Я. Фойницкого, международника Ф.Ф. Мартенса. Как говорится, этот список можно ещё долго продолжать.
Но потом пришёл Октябрь 1917 года. И народ убедили в необходимости и возможности построить коммунистическое общество, где, по Марксу, не будет ни государства, ни права. «Старые» юридические факультеты были названы «факультетами ненужных вещей» - «наукой о формальностях, бумажках и процедурах» (Ю. Домбровский. «Факультет ненужных вещей»). И они либо были просто закрыты (как, например, в Ростове), либо стали кузницей, ковавшей «негодных исполнителей негодных инструкций». Очевидно, что старая юридическая профессура, в большинстве не сочувствовавшая идеям новой власти, стала ей не нужна. Одни растворились в волнах эмиграции, другие приняли смерть от диктатуры, третьи скончались в безвестности где-нибудь в медвежьем углу Сибири. А их книги надолго остались пылиться на полках университетских библиотек.
См. предисловие К. Краковского канд. юрид. Наук к книге М.Ф. Владимирского-Буданова «Обзор истории русского права» //Ростов-на Дону
«Феникс» 1995.


Продолжение следует. 17.08.2015

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.