Крымская ночь

отрывок из романа «Белая карта»

Вечерний Париж ежился от ноябрьской измороси. Верхушки поросших мхом гигантских платанов на улице Сен-Дени скрывались за туманной дымкой. Деревья теряли последние листья. Обычно наглые парижские голуби попрятались под крышами и сидели кучками, словно нахохлившиеся курицы.
Большие круглые часы центрального рынка «Ле-Аль», когда-то метко прозванным Золя «чревом Парижа», показывали без четверти шесть. Уже заметно стемнело. Короткий субботний день заканчивался. Из ворот выезжали последние грузовики. Мощные першероны, впряженные в огромные телеги, стуча копытами, увозили шумных фермеров. Тут и там привратники звенели в колокольчики, разгоняя запоздалых покупателей, зажигали газовые фонари, поторапливали торговцев. Последние собирали палатки, сдвигали прилавки, гремели ведрами. Настал час дворников. Они усиленно работали метлами и щетками, чтобы успеть до полной темноты, и перебрасывались солеными шутками.

Алексей Вербин по субботам оставался в овощном павильоне последним — нужно было вычистить все, разнести по складам ящики с овощами, вымыть весы. В понедельник павильон должен встретить покупателей чистотой и ухоженностью. Хозяин, парижский еврей месье Бракотт, считал, что это привлекает покупателей, в чистоте овощи кажутся свежее. Так как его дела шли в гору, видимо, был прав.
Алексей работал как всегда споро и управился меньше чем за час. Заперев двери на замок, он направился к выходу. Еще один тяжелый рабочий день позади. У ворот скопилась небольшая очередь — торговцы сдавали ключи охране, расписывались в журнале. Один из охранников, бывший унтер-офицер корниловского пехотного полка Семен Горецкий, заметив Вербина, поманил:
— Чего стоишь, Петрович, давай ключи! Чай, свои люди!
— Не растаю! — отмахнулся Вербин.

С Горецким они стали приятелями после того, как Алексей через него нашел эту постоянную работу, иначе век перебиваться случайными заработками. Ранее виделись случайно, в основном в церкви или на воинских собраниях. Горецкий был шустрый малый. Он все схватывал на лету, быстро приспособился к новой жизни и умел ладить с французами. «Я, ежели в ад попаду, и там с местными чертями водки выпью!» — любил шутить Семен. Все, кто его знали, даже не сомневались. Когда в связи с летними олимпийскими играми 1924 года на рынке понадобились дополнительные рабочие, Семен мигом втолкал его на свое место, сам же занял освободившуюся вакансию охранника. В охране платили чуть меньше, но работать, не в пример, было легче. К тому же стража добирала разницу в зарплате натурой, подворовывая продукты и все, что подвернется.

Выйдя через восточные ворота, Алексей Петрович оказался на улице Сен-Дени. От рынка, до семейного пансионата мадам Стефани Эрно, где он снимал комнату с полупансионом, лежало полчаса пути. Не желая тратиться на проезд, несмотря на мерзкую погоду, Алексей решил пройтись пешком. Он натянул шляпу-котелок поглубже, застегнул на все пуговицы непромокаемый тренч и раскрыл зонт.

Капитан Алексей Петрович Вербин, бывший офицер контрразведки Русской Армии барона Врангеля, жил в Париже три года. Он уже неплохо знал город, уверенно ориентировался в метро, а по виду и вовсе не отличался от парижанина. Город дал ему пристанище, но домом не стал. В одно время Вербин старался заставить себя полюбить Париж, но так и не смог. Все было здесь чужим и непонятным. Он все время чувствовал себя инородным телом. Беспечный город после всех кошмаров России выглядел несколько театрально-фальшивым, словно Комедия Дель Арте. Казалось, за портьерой модных магазинов, ресторанов и прилавков, забитых немыслимой снедью, город что-то таит. В какой-то момент в следующем акте на авансцену выйдут Арлекин с Ковьелло, сбросят маски и вынут из карманов «маузеры».

За эти годы Вербин поостыл и намеренно старался сменить военную выправку на манеры светского человека. Он уже не лез при стуке в дверь под подушку за пистолетом. Да и пистолета не было, а водке он давно предпочитал французское вино. От него не болела голова, а душа накрывалась легкой вуалью и не требовала ворошить память.
В сыром ноябрьском воздухе витали ощущения близкой зимы и чего-то тоскливо-беспросветного, от которого хотелось выпить и забыться. Именно такое чувство в этот вечер овладело Вербиным, хотя до забытья он в последний раз напивался четыре года назад в Севастополе, в 1920 году, во время крымской эвакуации.

Тогда тоже стоял ноябрь, но погода словно решила побаловать. Установились теплые дни, а за ними тихие лунные ночи, изредка нарушаемые далекой канонадой. С группой штабных офицеров они сидели в кают-компании крейсера «Генерал Корнилов», пили водку. Потерянные взгляды, злые разговоры о русском Боге, которого нет. Красные поджимали, и уже никто не сомневался, что их не остановить. Все вместе гадали, что станет с Россией. Каждый выдвигал свою версию, одна другой мрачнее. Слушали с напряженными лицами. Почти никто не спорил, все устали от споров. Горячие головы призывали дать красным последний бой и погибнуть с честью на родной земле. Но таковых было немного. Их уже никто не слушал. По глазам большинства читалось, что они внутренне смирились и больше думают о будущем. Уже обыденно произносились когда-то экзотические — «турция» и «константинополь». Стали проскакивать новые слова — «тунис, алжир и южная америка». Моряки были озабочены судьбой флота, штабники рассуждали, как сохранить армию. Много говорили о семьях, открыто завидовали тем, кто ухитрился вывезти своих в Крым. Счастливчики же переживали, как пройдет погрузка домочадцев на корабли. Никто не знал точного количества беженцев и войск. Озвучивались цифры от ста пятидесяти до трехсот тысяч. Информация о количестве кораблей и мест тоже разнилась. Ходили слухи, что Врангель приказал своей эскадре арестовывать все транспортные корабли, чтобы вывозить беженцев. Во всяком случае, надеялись, что союзники не бросят людей на верную смерть. Бутылки опустошались так быстро, что вскоре по кают-компании трудно было сделать шаг, чтобы не свалить ногами пустую тару. Кто-то нарочито смеялся, выказывая браваду, кто-то злословил. Молодой белобрысый мичман, отвернувшись к стене, плакал навзрыд. Его старались не замечать, все знали, что накануне он получил известие о гибели семьи. Ближе к ночи и вовсе пили молча с мрачными лицами. Чувствуя, что сильно пьянеет, Вербин вышел освежиться на палубу. Мерцали звезды, шелестел прибой, с берега доносился редкий стрекот поздних цикад. Казалось, родина с грустью отпускает их в неизвестность. И, как мать, благословляющая сына в дальнюю дорогу, старается в последний день впрок окружить теплом и заботой. Алексею вдруг захотелось, чтобы эта ночь не кончалась. В его пьяной голове зародилась абсурдная мысль, что если ночь затянется, она всех вылечит. Всем надо просто выспаться. Тогда все поймут, что все последние годы кто-то погрузил страну в тяжелый, дурной сон.
Последнее, что он запомнил, как ему сделалось дурно и его вырвало. А затем звезды превратились в хаотично летающих светлячков.

Алексей очнулся на берегу, в палатке штабного лазарета. Голова раскалывалась, душевная пустота тут же сменилась ощущением катастрофы. Рядом стонали раненные. Он попытался вспомнить, как же он здесь оказался. Но память отказывала, лишь какие-то обрывки проносились в голове. Снаружи доносились гвалт, крики и топот, урчание моторов. Было стыдно и больно. Непереносимо больно. Рука привычно потянулась к кобуре. Пистолет оказался на месте, и это было единственной хорошей новостью. Плохой новостью была та, что все происходящее все же не сон. Первой мыслью Вербина было застрелиться, чтобы покончить разом с душевной болью, позором. Это так просто — натянуть на себя одеяло и поднести ствол к виску. Скажут: трус?! Плевать! Он вновь потянулся к своему «люггеру», но вспомнил о супруге и Машеньке. Так ясно представил их лица и голоса, что все внутри неожиданно наполнилось теплом. Нет, надо жить хотя бы ради них. Уйти легче всего. Это он всегда успеет. Может, все-таки, он есть, этот всевидящий и всепрощающий Бог? А вообще, знает ли Бог про Россию?.. За последний год Вербин небезосновательно в этом засомневался.

Алексей приподнялся в кровати и тут же увидел спешащего к нему штабного адъютанта, прапорщика Петра Волошина. Тот выглядел озабоченным, обычно закрученные усы уныло висели, это было нехорошим знаком. Вербин присел, стал натягивать сапоги. Воззрился вопросительно.
— Алексей Петрович, проснулись!? Вот и слава Богу! Однако славненько вы вчера сплавали на «Корнилов»!.. Вас, да еще троих наших пришлось на руках на баркас сносить. Да и морячки не отстали!.. Капитан-лейтенант Зайцев даже за борт, того-с, рухнул-с… Чудом не утоп!..
— Петя, давай по делу, по мою душу, небось?.. — мрачно осадил его Вербин.
Адъютант доложил, что начальник штаба генерал-лейтенант Шатилов отдал приказ об эвакуации и в данный момент дает разнос штабникам за ночные «морские возлияния». Генерал лично послал за Вербиным, так как вчерашним приказом назначил его ответственным за погрузку архивов.
— И что, сильно злой?..
— Аки зверь!
Что до приказа, Вербин даже не знал о его существования. В последнее время даже им, штабникам, непросто было уследить за приказами. К тому же часто они давались сгоряча, противоречили и от этого не выполнялись. Но это дело не меняло, следовало поторопиться. «Еще не хватало трибунала…» — заволновался Алексей, зная крутой норов начальника. В последнее время разжалование в рядовые стало обычным делом.
— Слышь, Петя, подожди снаружи… Дай хоть в себя прийти… — бросил он адъютанту. Тот понимающе осклабился и тотчас ретировался.
Алексей помассировал минуту виски, шею. Завидев проходящую мимо санитарку, хотел, было, попросить порошок от головы, но, увидев в ее руках окровавленные бинты, передумал. Затем быстро поднялся, поправил форму и, морщась от боли, поспешил из лазарета.
Волошин уже сидел в двуколке. Едва Вербин опустился на скамью, тот от души хватанул лошадь плетью. Двуколка рванула, и Вербин чуть не вывалился.

Вокруг шла эвакуация. Шум, гвалт, беготня, рев моторов. Столпотворение людей, подвод, телег и грузовиков. Солдаты грузили на транспортные корабли мешки с обмундированием, ящики с оружием и боеприпасами. Отдельно в кованых сундуках тащили документацию и еще что-то в сопровождении офицеров. На огромные ржавые баржи закатывали бронемашины, пушки, заводили лошадей. Лебедки скрипели под тяжестью тюков с фуражом.
К гражданским транспортам выстроилась огромная, разбитая на несколько хвостов пестрая очередь, концы которой терялись за пристанью. На руках у многих плакали маленькие дети. Те, что постарше, молча держались за родителей, боясь потеряться в этом хаосе. Напуганные, обезумевшие люди кричали, тут и там возникали скандалы и потасовки. Как потом выяснилось, красные засылали провокаторов, чтобы те пускали слух о нехватке кораблей. Тут и там возникали разговоры, что Врангель сам удерет, а остальных бросит на произвол. Это еще сильнее взвинчивало атмосферу. Нескольких таких горлопанов Вербин с коллегами задержали и посадили под арест. Но они вырастали как грибы. Штаб издал приказ расстреливать особо злостных провокаторов на месте. Но никого не расстреляли. Хватило уж всем кровушки. Самым дерзким и подозрительным банально били морды, угрожали в следующий раз точно расстрелять и отпускали.

Тем временем, беженцы заполняли корабли до отказа. Набитые людьми и скарбом транспорты с прощальным гудением отходили, их места занимали другие. Прошел слух, что с большим количеством вещей пропускать не будут. И действительно, некоторые при посадке прямо с трапа стали выкидывать в море какие-то сумки, тюки. Видя это, уже не надеясь спасти свой груз, люди тут же открывали и сортировали чемоданы, оставляя лишь самое ценное. Остальное бросали тут же. Один прилично одетый мужчина выкинул в море обернутую в материю большую картину и заплакал. Солдаты, старавшиеся сдержать толпу, только успевали расчищать от брошенных чемоданов и сумок пространство. Они уносили ненужное и складывали в стороне, где уже высилась небольшая гора из того, что еще несколько часов назад казалось таким необходимым. В вещах копались все кому не лень. Местные — городская голытьба и хохлы из близлежащих хуторов, — кто не думали уезжать, открыто тащили брошенное в силу своих возможностей — кто на себе, а кто и на пригнанных телегах. Какие-то смуглые люди — то ли татары, то ли цыгане, — вязали большие тюки, баулы, грузили на осликов. Словом, война войной, а добру всегда необходим хозяин.

На рейде дымила трубами русская эскадра. Еще дальше, на горизонте, маячили военные корабли союзников. Вербин вдруг подумал, что так и должен выглядеть конец света. К тому же по дороге приключилась неприятная оказия — чудом не задавили перебегающую перед ними дамочку с чемоданами. И угораздило же одному из них раскрыться. Дамочка не нашла ничего лучшего, как сесть на другой и разрыдаться. Вербин приказал Волошину отвезти пострадавшую куда ей требуется, а сам направился в штаб пешком.
В тот раз с трибуналом пронесло, все успели подготовить и погрузить вовремя, к 15 ноября. А затем почти неделю плыли к турецким берегам. Но водку с того момента Алексей Петрович не переносил до отвращения. Этот напиток навсегда ассоциировался у него с отчаянием и потерей Родины…

Дождь перестал. Алексей Петрович убрал зонт, остановился и закурил. Ему подумалось, что эта последняя крымская ночь навсегда останется в памяти. Тем временем по Сен-Дени по обе стороны громыхали колесами закрытые фиакры и дымили автомобили… 02.07.2015

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.