Радость и боль моей улицы

Когда-то моя алма-атинская улица, в частном секторе ниже старого автовокзала, была грунтовой. Я хорошо помню, как в слякоть люди ходили по ней словно по минному полю. Потом ее засыпали гравием, и такой она лежала долго, года три. А в начале 70-х, к удивлению всех, ее заасфальтировали.
Наш квартал тогда пересекал арык и, начиная с участка бабы Жени Ворониной, проходил по нашим дворам. Когда я был совсем маленьким, воду из арыка брали для полива и даже для стирки. Помню, мы сплавляли по нему кораблики. А еще в арыке водились пескари. Мальчишки постарше ловили их с помощью вилок привязанных к палкам. Потом рыбки пропали, зато в арыке появились мерзкие черные пиявки. Они цеплялись к траве и, вытянувшись на длину школьной линейки, колыхались на течении. Вскоре пиявки исчезли, за ними – трава, арык стал безжизненным. А лет десять назад он иссяк, его засыпали, отчего наши участки увеличились на метр в длину.
Для нас, местной ребятни, в те годы было где разгуляться.
Если улицу моего раннего детства сравнить с рекой, то возможно сказать, что все мы жили на уютных берегах её чистого и людо-ходного русла. Границы участков проходили в четырех-пяти метрах от края, калитки и заборы возвышались едва в человеческий рост или того меньше. Это потом заборы продвинут почти до проезжей части, нарастят до небес и запрудят улицу автомобилями. Дворы просматривались насквозь, и вся жизнь соседей происходила на виду. Да и скрывать, в общем-то, было нечего. Да и бесполезно. Улица знает все! А если не знает, все равно догадывается.

Дома на нашей улице были небогатыми, но ухоженными. Жили мы все очень дружно. Бывало, баба Женя и дядя Саша, в то время единственные обладатели собственной бани в нашем квартале, приглашали ближайших соседей на помывку. Если кто затевал большую побелку, среди соседей всегда находились помощники. Нас, детей, запросто могли накормить в любом дворе, если мы там заигрались. Иногда угощали прямо на улице. Помню, тетя Маша выносила на тарелке свежие блины, моя бабушка горячие беляши или баурсаки, а баба Женя баловала компотом и варениками с вишней. На все это мы набрасывались гурьбой и, наскоро перекусив, продолжали свои нескончаемые игры.
Перед домами росли плодовые деревья, и весной вся улица превращалась в один большой, тянущийся с обеих сторон цветущий сад. Чудесное зрелище! Мы рвали еще несозревшие кислые сливы, вишни и яблоки, и с нетерпением ожидали лета.
И вот наступало жаркое, пыльное лето, а с ним долгожданные каникулы. Мы носились босиком по горячему асфальту, охотились с кнутами за бабочками, и в меру своего мелкого возраста безобидно хулиганили. У нас на улице было полно ребятни, и мы знали множество игр. Часто мы разбивались на группы по интересам. Мальчики играли в мослы или в лянгу. Девчонки же расчерчивали классики или прыгали со скакалками. Вечером к нам часто приходили дети с других улиц, и мы заводили командные игры: казаки-разбойники, выбивалы, фигура замри. Иногда, несмотря на запрет родителей, мы таинственно исчезали, чтобы покупаться на Аэропортовских озерах или Пархаче. По возвращению, как правило, нас ожидала расплата: тумаки от родителей и рассказы об утонувших непослушных детях. А еще нас пугали цыганами, говорили, что они воруют детей. Но мы все равно сбегали в поисках приключений.

Во время каникул нас, детей, частенько «одалживали» друг у друга. В 70-е, в годы дефицита всего и вся, в наши периферийные магазины ходовые продукты, как – мука, масло, сахар, зачастую выбрасывались по схеме «три кило на человека». Вот мы и маялись в очередях то с тетей Тоней, то с тетей Машей, то с дядей Юрой, то с моей бабушкой. Затем помогали докатить до дома тяжелую тележку. Мы не роптали, просто время было такое. Нам казалось, что так и должно быть, а наша страна самая лучшая!

Главным летним мучением лично для меня являлись уход за огородом и сбор вишни. Мне всегда казалось, что эта напасть касается только меня. Я с ненавистью копал, полол, поливал, подвязывал томаты, лазал обезьяной по деревьям за нескончаемой вишней, и это в то время, когда с улицы доносились смех, азартные крики, стук мяча. Я ненавидел огород! Впрочем, как всегда выяснялось, я был в своих чувствах не одинок. Мои товарищи испытывали то же самое.
В конце лета появлялись грузовики и вываливали перед воротами горы угля и дров. Затаскивание угля являлось для меня вторым летним наказанием. Надо было затащить в углярку свои 5 тонн, да еще помочь живущей напротив нас пожилой тете Тане Мамантовой.
Тетя Таня приходилась моей бабушке подругой. Она настолько часто у нас гостевала, что я воспринимал ее не иначе как членом семьи. Все мое детство проходило под ее всевидящим строгим взором. Я ее побаивался и смиренно принимал нагоняи за свои проделки. Как сейчас я вижу как они сидят у нас на кухне, беседуют и пьют чай с домашним вареньем.
Это была легендарная женщина! В своей голове он хранила всю уличную летопись и знала о соседях даже то, что они сами о себе не подозревали. На посиделках за чаем она часто рассказывала, как во время гражданской войны ее родители были сосланы в Сибирь за родство со знаменитым казачьим атаманом. Затем, чтобы выжить, они переехали в наши южные края. Она приносила старые фотографии, где она, еще маленькая девочка, сидит в окружении бравых усачей с крестами и шашками. Я обожал рассматривать ее альбом! Мой дедушка, как и все на улице, ей не верил, он говорил, что фамилия атамана - МамОнтов, а тетя Таня - МамАнтова. Уже много лет как тетя Таня умерла. Но лишь недавно, заинтересовавшись историей армии Врангеля, я с удивлением узнал, что фамилия атамана в действительности – Мамантов.

Наступала осень и приносила на нашу улицу запах горящих листьев и ненавистную школу. К сентябрю у нас поспевал апорт и необыкновенно вкусный мускат. Виноград я срезал ножницами и складывал в тазы, его разбирали родственники. Яблоки, чтобы дольше хранились, снимал руками или специальным захватом. Потом мы их отправляли посылкой моему дяде, в то время курсанту военно-морского училища в Калининграде. Дядей своим я несказанно гордился – будущий военный моряк! С нетерпением ожидал, когда он приедет на каникулы и принесет с собой новый и загадочный мир морских походов и песен.
Зимой, лишь выпадал первый снег, мы выходили с клюшками погонять шайбу, играли в снежки, катались на санках или рассекали на тарантасах. Интересная штука тарнатас – железные полозья, напоминающие разогнутую гигантскую скрепку. Своего рода зимний самокат! Сейчас, увы, таких нет, это уже ретро.
Сколько себя помню в детстве, на Новый Год, как по заказу, шел густой снег. Я всегда в таких случаях выходил на улицу. Мне казалось, что сегодня обязательно должно произойти какое-то волшебство. И оно происходило! Раз торчу под фонарем и любуюсь вальсирующими в свете снежинками. Мимо проходит неизвестный мужик: «Пацан, держи пять!» В моей руке оказывается пять рублей (в то время детский билет в кино стоил 10 копеек, а мороженое - 11). Я в недоумении, - за что? «Может я и есть дед Мороз!» – с улыбкой поясняет мужик и, насвистывая, идет дальше.

Как раз напротив нашей калитки начинался затяжной уклон. Несмотря на протесты взрослых, мы заливали его водой и превращали в ледяную горку. Время от времени кто-то из соседей падал, разгорался скандал. Так как наша калитка была ближе к месту ЧП, чаще доставалось мне, хотя я и относился к младшей группе. Пострадавшие пугали меня тем, что в следующий раз они точно что-нибудь себе сломают. Я изображал раскаяние и обещал прекратить. Горку засыпали золой, но мы не сдавались. Выходили ночью с лопатами и ведрами, и к утру она опять сверкала льдом. Вскоре взрослые смирялись. А иные, к нашему удовольствию, сами лихо скатывались по нашей горке.

Наш квартал был многонациональным. В основном мои соседи были русские, но также жили татары, казахи, украинцы и две еврейские семьи – Левины и Додины.
Додины жили с нами через забор. Дочери Додиных – Лариса и Таня - когда-то таскали меня маленького на руках, на что есть памятные моему сердцу фотографии.
Левины жили чуть выше, в начале квартала. Из Левиных старший сын, Семен, дружил с моим дядей. Часто они бренчали в нашем саду на гитарах. Пели про трех ковбоев или «в нашу гавань заходили корабли». Я с удовольствием крутился рядом и получал свои первые уроки на инструменте.

Семку мы любили как местного комика. Вся улица надрывалась от смеха от его розыгрышей! Когда, например, на улице раздавался крик: посудааа! посуууд! - это появлялся китаец с осликом, скупающий пустые бутылки по 10 копеек. Так всякий раз Семка выскакивал на улицу и так искусно имитировал ослиный крик, что длинноухий, обнаружив родственную душу, с живостью откликался. Мы не раз были свидетелями их выразительного диалога, где Семка строил рожи, а для полного растворения в роли, даже жевал траву. Очарованный ослик ни в какую не хотел уходить. Китаец всякий раз был очень недоволен, он замахивался на Семку плеткой и кричал: айди нагуй, блят! Или вот такая сцена: по улице бегает окровавленный Семка с торчавшим в спине кухонным ножом. При этом с удовольствием облизывает красные пальцы (в малиновом варенье) и предлагает всем попробовать свою кровь на вкус. Случайные прохожие, бывало, впадали в ступор. Иногда Семка наряжался женщиной и, поддерживая руками огромные груди, увлеченно гонял с нами мяч. Часто его мать была недовольна. Она выходила на улицу и со скорбным лицом укоряла: «Сема, прекрати! Люди подумают, что ты обыкновенный дурак!» Младший брат Семена – Марик, в отличие от старшего, являл полную противоположность – это был неулыбчивый и целеустремленный мальчик. Позже, отслужив срочную, Семен закончит курсы парикмахеров и станет популярным в городе мастером, лауреатом каких-то конкурсов.

Видимо, природа всегда стремится к равновесию, иначе наша улица выглядела бы почти идеальной. Имелись у нас свои изгои, - бедная и многодетная семья Вяткиных. Может, поэтому за ними закрепилось прозвище «богатые». Про них говорили, что они евреи. Но точно никто не знал. У них не было ни калитки, ни забора, двор напоминал свалку, а дом ни разу на моей памяти не белился. Если что пропадало на улице, сразу думали на них. Особенно боялись за собак, так как Вяткины не брезговали перекусить моськами, доказательством чему были валяющиеся по двору шкуры. Самый младший, Боря хвалился, что может увести любую собаку. Разок я в этом убедился, когда выгуливал нашего Джека. Мимо проходящий Боря смело подошел и бесцеремонно схватил пса за уши. Я испугался, наш Джек был крупным и злобным, враз порвет! Но грозный песик только поджал хвост и присел от страха. Я долго потом переживал за пса, уж больно гастрономическим мне показался Борькин взгляд.

Сыновья Вяткины пили с родителями. Перебрав, бывало, гоняли потом их по улице. Особенно мне запомнился их старый слепой отец. Спасаясь от побоев, он выбегал на улицу почему-то всегда в трусах и в пиджаке с медалями на голое тело. Подбадриваемый сыновними пендалями и бранью, бедный старик ковылял по улице, и, наугад отбиваясь тростью, взывал о помощи. Соседи, кто слышал, всегда вмешивались. Четыре поколения наших мужчин – мой дед, отец, дядя, а потом и я – каждый в свое время выходили из дома, чтобы урезонить зарвавшихся чад.
Много событий видела моя улица.
У меня был дружок-погодок Валерка Богун, по кличке Хрыч. Как-то у дома дяди Васи на нашу радость вывалили гору песка. Мы с Валеркой тут как тут. Мимо проходил поддатый Мишка, сын бабы Жени. Как раз накануне прошла премьера фильма «Белое солнце пустыни».
- Хотите поиграть в Саида?
Еще бы! Он закопал нас с Хрычом по шею напротив друг друга и ушел домой. Около часа мы переругивались и плевались песком, пока нас не освободили.
С Валеркой случилась еще оказия. Как-то его отец, дядя Жора, поставил грузовик с прицепом у дома и пошел обедать. Естественно мы все набились в кабину. Кто-то в давке сорвал ручник, и грузовик покатился в арык. Все спрыгнули, в кабине остался лишь Валерка. Грузовик не пострадал, выломал кусок соседского забора и всего делов. Валерку вызволили, правда, несколько минут он орал дуром от пережитого. Потом вся улица вышла наблюдать, как грузовик тянули из арыка.
Еще помню, как-то мы гоняли в бадминтон, когда к столбу с оборванным проводом подъехал электрик на мотороллере. Он подмигнул нам, неторопливо нацепил «кошки» и полез на столб. Мы забыли про ракетки и с интересом наблюдали за его действиями. Электрик поднялся на самый верх, достал инструменты из подсумка… Неожиданно – искры! - он вдруг вскрикнул и повис на страховочном поясе. Так он и висел около часа, пока не приехали пожарники. Они сняли его со столба и передали медикам. Но было уже поздно, бедняга умер.

На скамейке около дома дяди Васи собирались наши старики. Все они прошли войну, и разговоры их тоже были только о войне. Я страшно любил их слушать. Вернее, подслушивать, потому как нас, ребятню, старики прогоняли. Видно, не всем положено знать. Я подбирался поближе и с отстраненным видом рисовал на асфальте или играл в машинки. Так как старики часто при этом на скамейке выпивали, разговоры накалялись. Помню, как мой дед чуть не подрался с другим фронтовиком. Речь шла о Сталине. Во время войны мой дед попал в плен и сидел в концлагере, пока лагерь не освободили американцы. Из-за этого дед попал в штрафбат и остался жив, лишь благодаря ранению. Затем он продолжил войну и закончил ее в Кенигсберге. Он вернулся в 45, а в 48 его посадили в тюрьму за то, что был в плену. Он отсидел 5 лет, до 1953, пока не умер генералиссимус. Вернулся с реабилитацией и угробленным здоровьем. К слову сказать, мой дед умер через полгода как вышел на пенсию, я тогда учился в 6 классе.
Так как мои родители много работали и мотались по командировкам, меня воспитывала бабушка. Моя бабушка – светлая ей память! - была душа-человек. И некоторые из соседских мужичков этим пользовались. Если надо было занять трояк на похмелку, шли сразу к нам. Всякий раз, когда позже их жены бабушке выговаривали, она отвечала, что не может отказать в деньгах на еду. Ведь именно так хитрые мужички обставляли дело.

Жили у нас на улице два Сергея и оба красавцы. Так как наша улица имеет уклон, назову их «верхний» и «нижний». Верхний Серега имел голливудскую внешность. Златокудрый и улыбчивый, он был постарше и скоро отвалил из нашей компании. Он уже вовсю ухаживал за девушками и часто мы его видели идущим по улице с очередной миловидной пассией. Иногда он подсаживался к нам на скамейку и забивал папироску травкой: «Курнёте?» Мы не отказывались, так хотелось показать себя взрослыми!
Нижний Серега, помладше старшего на 3 года, тоже был парень хоть куда! Атлетически сложенный блондин, с точеными чертами лица, он с легкостью тягал тяжелые гири и лихо вздымал на заднее колесо свой велосипед. А еще он являлся уличным чемпионом по лянге. Тридцать пар и восемь люр – сам был свидетелем этого рекорда! У Сереги была старшая сестра Валентина, красавица-хохотушка. Настолько позитивная, что одно ее присутствие в играх поднимало всем настроение!
Что удивительно, на нашей улице отсутствовала агрессия в отношениях. Никто не дрался. Пацаны постарше относились к нам всегда доброжелательно. Я не припомню, чтобы хоть раз получил подзатыльник, хотя, порой, и заслуживал. Мы все общались скорее как родственники, чем соседи.

Летом 1971 года я испытал первую потерю. Отец Валерки, дядя Жора, сильно запил. Так как Валерка рос без матери, его забрала тетя из Волгограда и на этом наши жизненные пути разошлись. Я долго скучал по нему, и все время спрашивал дядю Жору как поживает мой дружок. Если дядя Жора был способен говорить, он всякий раз махал рукой и хрипло отвечал: «Хреново мне без Валерки, Маратик, ох как хреново…» А через пару лет дядя Жора умер. Соседи говорили – от тоски.

Иногда улицу будоражило! Два раза вешался дядя Коля, «нижнего» Сереги отец. Всякий раз истошно кричала тетя Даша и взрослые, а за ними и мы, бежали во двор к Сереге и вытаскивали дядю Колю из петли. Не знаю, что заставляло его лезть в нее. У него было двое детей – Валюха и Сергей, да и тетю Дашу все знали как добрячую женщину. В дальнейшем, к счастью, «самоубийца-неудачник» всю оставшуюся жизнь прожил достойно. Он бросил пить и больше всех не шокировал. Может, все же успел заглянуть в потусторонний мир, и ему пришлось не по душе? Каждое утро дядя Коля суетился у ворот с метлой и заботливо ухаживал за цветами. Он так и отложился в моей памяти: в домашней майке и обвисшем трико, курящим папиросы и болтающим с нашим соседом дядей Петей.
Своих ближайших соседей дядю Петю и тетю Галю я тоже помню хорошо. Так же как их дочь Лиду, в которую был по-детски влюблен. Тетя Галя была грузной женщиной с красивым и строгим лицом. Она часто общалась с моей бабушкой. С дядей Петей я впервые покурил фронтовую самокрутку из табака-самосада, которую он мне скрутил по моей просьбе.

Как-то на улице появился рыжий Леха с гитарой, племянник бабы Жени. Он был родом из Павлодара, демобилизовавшись, переехал в Алма-Ату. Каждый вечер он выходил с инструментом и лихим боем, щелкая пальцами о деку, классно пел блатные песни.

«…Шутки морские порою бывают жестоки...
Жил там рыбак с черноокою дочкой своей...»

Мы толпой собирались вокруг него и переживали за дочь рыбака, которую соблазнил «смуглый красавец в перстнях и с дерзкой улыбкой». Когда на Леху находило, он подробно расписывал нам свои амурные похождения. Краснея от этих рассказов, мы, подростки, старались не смотреть друг на друга, чтобы скрыть свое возбуждение. Я смотрел на Леху как на бога. Несмотря на то, что уже играл на шестиструнке, подражая ему, освоил семиструнку.

И вот на улице загудела первая свадьба! Женился верхний Серега. Мы фланировали неподалеку и ожидали угощения. Серега вышел он к нам в костюме, весь торжественный и счастливый: «Пацаны, вмажете?» Вынес нам бутылку болгарского сухого и несколько бутылок лимонада, десяток голубцов в тарелке. Все это мы с удовольствием приговорили на скамейке неподалеку. Марику с нижним Серегой показалось мало. Они нырнули в свадебный хаос и разжились еще спиртным. Марик тогда перепил и облевал все кусты.
Вскоре и рыжий Леха забыл про гитару и стал встречаться с Вероникой, живущей в нижней части квартала. Они поженились и у них родился сын Антон.

В 1975 году произошло невероятное для улицы событие - Левины собрались в Израиль! Я помню пьяного Семку, разливающим на улице водку всем, кто пожелает. Не забуду его красные и грустные глаза, несколько виноватую улыбку. По лицу же Марика угадывалось, что он уже в будущем.
После их отъезда, какое-то время я чувствовал себя потерянным. Я вдруг перестал ощущать себя частью целого и испытывал неизвестные ранее чувства, больше похожие на боль. Я вдруг остро осознал, что привычный и комфортный мир улицы хрупок. Я долго не мог понять, как можно бросить такой аккуратный и уютный дом, красивый сад? Как можно было уехать в какой-то Израиль из лучшей в мире страны - СССР? Из лучшего в мире города - Алма-Аты? Я жалел Левиных, мне казалось, что они обмануты. Я проклинал капитализм и был уверен, что они вернуться. Но они не вернулись. Вскоре их бывшие соседи получили письмо, из которого все узнали, что Сема там служил в армии и погиб в арабо-израильском конфликте. Потом, помню, судачили, что Марик с родителями перебрались в Америку.

Шло время. Сумерки на улице вдруг стали романтическими. Все вокруг окрасилось таинством, наполненным флюидами нежности и предтечи любви. У девчонок изменилась походка, ярче стали губы и выразительнее глаза, а в общении появились непривычные нотки кокетливости. Наши девчонки в одночасье стали красивыми! Мы уже забыли детские игры. Мы уже не те, что раньше. Я вижу это по взглядам, разговорам, по блестящим глазам моих друзей и подруг.
Со мной тоже что-то произошло. Я неплохо освоил гитару и достаточно обнаглел, чтобы петь на людях. И вот уже сижу на Лехиной скамейке в окружении местных девчонок и пацанов. Я с силой молочу по струнам и дурным голосом ору песню на мотив «The House of the Rising Sun», но в нашем, пацановском варианте:
«Встала ночь над Ивановскми кладбищем,
и часы скоро полночь пробьют…»
- Мара, спой «Колокола»! – теребят девчонки.
- Давай «У деревни Крюково!» – принципиально настаивают пацаны, украдкой поглядывая на девчонок.
Напустив на себя таинственную задумчивость, я выдерживаю лирическую паузу и начинаю исполнять… но, другую, про тополя. Ту, что нравится соседской Лиде, которая, в свою очередь, нравится мне, хотя я для нее сынок, младше ее на три года и шансов у меня – ни-ни.
И я пою:
«Тополя, тополя, все в пуху
Потерял я любовь, не найду…»

Лидуха довольна, она незаметно щиплет меня за бок и подсаживается ближе. А другие девчонки и этой песне рады. Они рады любым песням про любовь! Я ощущаю их дыхание. Вижу влажные глаза. Песня отзывается в их нежных, еще не заматеревших от боли и обмана сердцах легкой истомой. Я это чувствую! Ведь эти песни про них! Девочкам так хочется, чтобы у влюбленных все сошлось, чтобы сердца соединились. Девочки грезят о своем будущем, полным романтики и любви. Они готовы без конца слушать и просят еще. И я пою. Я тоже верю в хорошее. И тоже мечтаю о любви. Я готов петь до утра, хотя в моем репертуаре всего несколько песен.
Меня несет:
«Иволга поет над тростником
Иволга в малиннике тоскует..»
И еще:
«В белом платье с пояском, я запомнил образ твой
По обрыву босиком, бегали мы с тобой..»
И все подпевают:
«Вместе с гитарой, через туман,
вместе с гитарой, сквозь ураган,
вместе с гитарой, к тебе иду,
жди и я придууууууу!»
И еще…
Нас зовут домой в который раз, но мы не откликаемся, мы делаем вид, что не слышим. Впрочем, мамы знают, где нас искать и улица пустеет. До следующего вечера. Мы ждем его с нетерпением!

Еще одна свадьба! Неожиданно выходит замуж сестра нижнего Сереги хохотушка Валентина. Большая потеря для улицы, но жизнь берет свое – мир да любовь! На танцах играет живой ансамбль. Музыканты вытащили аппаратуру на улицу и лабают на русские слова «Smoke On The Water». Для меня маленький праздник, мне дали поиграть на настоящей электрогитаре и постучать на ударнике! Серега про нас не забыл, угощал всех. Мы пили за Валюху, потом за Серегу, которого через пару недель ждала Советская Армия. В тот вечер я расчувствовался и переоценил свои силы. С трудом преодолев пятьдесят метров убегающей из-под ног дороги, ввалился в дом. Сначала получил от родителей физическое внушение, затем до утра валялся в саду. На следующий день узнал, что кто-то из гостей под конец свадьбы подрался и подпортил праздник.

Катастрофа! Девчонки разлетаются как горячие пирожки! Вот уже Ирина, соседка Валерки Хрыча, и Гаухарка с углового дома с разницей в неделю мелькнули в последний раз фатой и исчезли в неизвестных направлениях. К соседской Лидухе зачастил кавалер на мотоцикле. Я испытываю чувство первой ревности! Совсем недавно Лидуха пару раз учила меня целоваться и я еще под впечатлением! Но и мотоциклисту обломилось, через полгода Лида вышла за другого и вскоре один за другим нарожала двоих – сына и дочь.
У нас во дворе, под большим раскидистым апортом стоял стол и железная кровать, покрытая досками. Днем кровать служила скамьей, а с начала лета и до поздней осени я спал в саду. Бывало, в августе задует ветерок и на меня обрушивались увесистые плоды.
Летними ночами я любил смотреть в небо и размышлять о бесконечности космоса. В одну из таких ночей 1978 года я привычно пялился в небо и вдруг – я даже сел и протер глаза – небо окрасилось в кроваво-алый цвет. Я был уверен, что у меня галлюцинация. Но скоро послышался вой множества сирен и я понял, что случилось что-то страшное. Лишь днем узнал, что, в районе озера Пархач, разбился Ту-134, вылетавший с отдыхающими в Симферополь.

Вскоре улицу облетела еще одна шокирующая новость – верхний Серега в драке пырнул человека и сел в тюрьму. Его красавица жена как раз нянчила малолетнего сынишку.
Полоса невезения коснулась и меня. Мой отец, в свое время, а, в дальнейшем и дядя, серьезно занимались боксом. Они оба меня с детства тренировали, дома всегда были перчатки, а в гараже висела груша, которую я самозабвенно молотил. Как-то в очередной раз, услышав крики старика Вяткина, я выскочил на улицу и с ходу вступил в бой с Борей и его старшим братом Петром. Я врезал каждому по разу, и этого хватило, так как оба были пьяны. Слепой старик, в горячке боя, видимо, желая мне помочь, перепутал головы и хорошо двинул меня своей тростью по затылку. На следующий день, когда я сидел с разбитой головой и прикладывал к выбитому суставу лед, пришел участковый и предъявил заявление от отца и братьев. Отец с трудом закрыл это дело за триста рублей.

В начале восьмидесятых, после армии, я переехал в район выставки. К тому времени, не желая терпеть весь перестроечный бардак, что творился в армии и на флоте, моя дядя, морской офицер, уволился в запас и вернулся на родину. Теперь он живет в нашем доме и строит свои электромобили. По нашей улице уже забегали с мячами и скакалками мои двоюродные сестренки и дети моих товарищей по детству.

Шли годы и наша улица жила своей жизнью. Умирали старики, рождались дети. Некоторые из соседей уехали, я даже не знаю как сложились их судьбы, но многие остались. Вот уже выросли и вышли замуж мои младшие сестренки, у одной уже дети. По улице за бабочками бегает пятое поколение сорванцов.
Не знаю, живы ли наши соседи Додины, перебравшиеся к своим дочерям в Ростов. Их дом купили гитарист Леха с Вероникой. К большому их горю, их единственный сын Антошка, такой же рыжий как и отец, умер в 15 лет от передоза.
Умер несколько лет назад в очередной ходке «верхний» Серега. Его сына я нашел в интернете, он живет в Алматы, закончил институт и стал электронщиком.
От наркотиков умер 16 летний сын Лидухи Павлик. К счастью, у нее осталась дочь, она вышла замуж и сделала Лидию бабушкой. Сама Лидия превратилась в дородную женщину с красивым и властным лицом, как когда-то ее мать тетя Галя.
Бомжует где-то изгнанный второй женой за пьянку и наркотики нижний Серега, его дети живут с матерью в том же доме. Его сестра Валюха родила двоих, хорошо устроилась по профессии и не бедствует.
Вяткины, после того, как по пьянке в доме угорел один из братьев, продали дом и переехали куда-то. На этом месте стоит двухэтажный элитный особняк.
Мишка, что закапывал нас с Валеркой в песок, после смерти бабы Жени и дяди Саши женился, развелся и запил, пока не пропил свой дом каким-то темным личностям цыганской внешности. Мой дядя, будучи его товарищем детства, пожалел Мишку и пустил его в нашу баню. Несколько лет он жил у нас, потом потерялся. Говорят, он вконец опустился и ошивается где-то с бомжами.

Я уже много лет там не был. Но боль и радость моей улицы и по сей день живут во мне. Я помню голоса наших матерей, звавших нас на ужин. Я помню лица наших стариков и своих товарищей. По мере возможности, стараюсь быть в курсе как поживают мои бывшие соседи.
Часто я рассматриваю город через Google Earth. С космоса, если приложить долю фантазии, Алматы похож на маленького, задравшего хобот мультяшного слоненка. Я сразу нахожу свою улицу, хотя она лишь маленькая, еле заметная складочка на его коже.
А еще мне удалось добыть телефон Валерки Хрыча, на днях позвоню. Вспомнит ли меня? Если честно, уверен, что вспомнит. Ведь у каждого, кто бы он ни был, живет в душе своя улица детства. 23.04.2015

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.