Детство в Салаире. Триумф

Детство в Салаире. Триумф
Константин Лелькин
Из воспоминаний. Детство в Салаире.
Салаир, город моего детства. Совсем маленький город, облепивший рудничную «гору» - большой холм, полный серебра, золота, цинка, Свинца и т.д. .. – это всё «внизу» . а на верху огороды, частные дома от землянок и засыпушек, до рубленных, крытых шифером, пяти-стенок. Смотрю на пожелтевшую, царских времён фотографию старого Салаира: те же, что и в моём детстве засыпушки, те же бревенчатые избы, те же, мощёные тёсом тротуары вдоль огородных плетней… . Еще во времена Екатерины II долбили в Салаире руду, плавили серебро, золото мыли. Война повернула рудник и весь город на свинец и цинк. Война же и подняла Салаир из послереволюционного забвения и руин, покрыла склоны горы бесконечными огородами, налепила путаницу землянок и изб, бросила поверх расквашенной глины «центральных» улиц деревянные настилы и тротуары из не струганных плах. Смотрю на «царское» фото и удивляюсь: вот, всё то же: избы, глина – но в каком достатке жили трудовые люди Салаира тех, царских времён! Чугунные, с позолоченной росписью, ножные станины швейных машин Зингер – чуть ли не в каждом доме..- эти машинки и Вам, мои читатели, достались в наследство от Ваших бабушек, и молочные сепараторы – из тех же, дореволюционных лет, и ткацкие станки, на которых салаирские тётушки ткали из тряпочек и лоскутков многоцветные половики, – всё от туда же…, и развалины грандиозного Храма – Собора Петра и Павла, нерушимо стоящие на вершине горы - на пожертвование салаирцев, простые люди воздвигнули его купола и колокольню - и вознёсся кирпичный Храм в золоте куполов над Салаирской тайгой.
В любом российском городе, посёлке, где бы ни сохранились руины Храма, Вам расскажут, как лютые комсомольцы в 30-е годы лезли на церковную кровлю, снимали колокола, сбрасывали кресты, и кто то обязательно падал с колокольни, отрезвляя своим падением комсомольцев и зевак от охватившего их беснования. Так, в единообразии мифов, отразилось отношение народа к святотатству, которое обязательно должно быть наказано.
А наш сосед, назову его дядя-Боря: прораб с ближней стройке, коммунист довоенного стажа, -путаясь , по пьяни, в именах-датах, без конца рассказывал нам, дворовой малышне, как он и возглавляемый им городской комсомольский отряд взрывали Храм (устоял, только колокольня накренилась, - «раньше на яйце раствор замешивали - вечный!»), как сдирали золочёную медь с куполов Храма, как пытались добраться до самих крестов, но только погнули их, а один из комсомольцев упал и насмерть разбился. Не смогла «комса 30-х» аммоналом взорвать и обезглавить Храм, поэтому, уже в наше время, на рубеже Перестройки, Власти города решили обрушить Храм в карьер ( Где документы, где решение Парткома? – Не видел и не читал, только слышал из многих уст пожилых салаирцев. Город маленький, - любое, самое «закрытое» решение, становилось известным всем). Намеренно подводили карьерный обрыв под стены Храма, пока Храм не оказался на самом краю карьера, над рукотворной много метровой кручей, но карьерные работы вскрыли вентиляционную штольню рудника, и озеро карьерной воды и грязи хлынуло в шахту и в одночасье затопило, и навсегда убило рудник. А вместе с затопленным рудником – умер и город. Господь поругаем не бывает.
Но в чём- то комсомольцы преуспели. Рядом с Храмом стоял памятник Александру II , Освободителю, литой, из чугуна, в два человеческих роста, построенный по желанию и на пожертвования салаирцев, в знак их благодарности от освобождения от крепостного права, а вокруг площадки памятника была чудной красоты чугунная ограда, работы мастеров Гурьевского металлургического завода, безвозмездно ими отлитая. Памятник комсомольцы взорвали, кувалдами раздробили оградку в чугунную крошку, а сама площадка обрушилась в карьер .
И ещё было старое салаирское кладбище… . Могилки простых салаирских горняков, городских жителей и обывателей тех, царских лет. В моё время памятников на могилках уже не стояло: мраморные и гранитные кресты были разбиты, памятники – опрокинуты и изувечены: долбили всё те же, врезанные в камень православные кресты, курочили+ надписи. Мы с ребятнёй лазили по заросшему кустами и травой кладбищенскому склону, разыскивали уцелевшие надгробные плиты, что бы сообщить старшим товарищам о церковном опиуме. Но две плиты, из тех, что мы нашли, оставались нашей тайной, и, всякий раз, разгребая палую листву и траву над ними, мы вновь прикрывали полированный мрамор от взглядов взрослых. Одна плита - над могилой девочки, двух лет, дочери горного мастера.. На другой плите, 1816 года, глубокая резная надпись, с сохранившейся позолотой букв, сообщала, что под сим камнем нашла покой дочь мещанина, раба Божия, (не помню имени) 12 лет от роду – наша сверстница! И горные мастера, и их дети жили рядом с нами, в наших дворах.., и мы понимали, что никогда над ними, над их могилами и над могилами их детей, как и над нами самими не будет мраморных плит с резными позолоченными надписями…. И с дикой обречённостью тащил я за собой по кладбищенской траве тяжеленое шахтовое кайло:
Всякий раз, перед нашими набегами на старое кладбище, дядя-Боря выстраивал нас, дворовую малышню в шеренгу по росту, командовал «Смирно!», вытаскивал из сарая это самое кайло и вручал его «персонально и под ответственность», потом приказывал: «Громить вдребезги этим рабочим кайлом всякую поповщину!», - командовал « Вольно» и добавлял, что, мол, «Мы, молодыми были, столько накромсали, но и вам, сопливым, хватит – всё, что найдёте – всё ваше».
А рядом, со сваленными в ямы битыми кусками мрамора, вставали ряды одинаковых, сваренных из железной арматуры оградок, с однотипными, из арматуры же сваренными, столбиками-этажерками, с красными жестяными звёздами по верху. Советские могилки советских салаирцев.
Прошли годы, сорок лет прошло.
Я привёл на кладбище из восстановленного Храма Петра и Павла батюшек, что бы наконец-то отпеть моих бабушку и дедушку, тружеников и праведников, прошедших весь ад советчины… .
Разыскиваем их могилки, и вдруг, дьячёк, махая сухонькими кулачками, выставив бородку, ринулся сквозь кусты…
- На кого это он?
- Да, воры кладбищенские, со старого кладбища уже все оградки и памятники на чермет перетаскали, теперь за новые погребения взялись.
Что же, закономерный итог: деды взорвали Храм и Памятник, отцы громили мрамор и гранит на кладбище, - а внуки воруют и меняют на разбавленный спирт оградки с родительских могил. Закономерное завершение Советской Власти? И звучат рефреном пророческие слова: « И в грязный хлев ты будешь загнан палкой,
Святынь не уважающий народ».
Да. А при чём же здесь эта Тема? - В Салаире, в царское время, кроме Храма и Памятника, на пожертвования горожан были построены ещё два величественных каменных здания – две школы. В моё время школы № 24 и школа № 26 ( сквозная по району нумерация), кроме двух каменных двухэтажных школ, салаирцы построили так же двухэтажное, рубленое из брёвен, восьмиклассное училище ( не в нем ли в советское время располагался Горсовет?) В школе № 24 училась ещё моя мама, в эту же школу пошёл в 1-й класс и я. Шестиметровой высоты потолки, коридоры, монументальные лестницы, громадные, неподъёмные старинные парты – мне школа казалась дворцом… И какое же было разочарование, когда на зиму моего 2-го класса, нас, второклассников, перевели в ШРМ – в Школу рабочей молодёжи. Деревянное, в два этажа, одно-подъездное, только что срубленное здание, с клочками пакли меж брёвен, с клетушками – классами, со свежей краской и новыми партами … и гигиеническими удобствами на улице.
Рабочая молодёжь – это те, кому война, либо послевоенная разруха: те же стройки народного хозяйства, что за колючей проволокой - помешали получить аттестат, либо справку о школьном образовании, и вот сейчас, эти 18 – 20 летние взрослые парни и девчата, отгорбив смену, шли в ШРМ – отрабатывать план по знаниям.
Мы, второклассники, учились с 8 утра до после-обеда, ну, скажем, до 15 час., а «взрослые» усаживались за парты с 18 час. И - до ночи .., что бы утром, затемно, спешить на смену. С рудничным гудком не проспишь!
Что запомнилось мне из школы ШРМ? – Парты! Если в школе № 24 были старинные, неподъёмные парты с высокими спинками, с несокрушимыми скамейками-сидениями и монолитными, толстенными, на смерть приколоченными, в чёрный, либо коричневый цвет покрашенными крышками, с выдолбленными углублениями под чернильницы-непроливашки, - то в ШРМ были парты – модерн, не серьёзно лёгкие, с гнутыми низкими (немедленно отломанными) спинками и крышками, покрашенными в нежно-голубой цвет! И, прибежав утром в школу, первое, с чего мы, малыши, начинали, это с изучения вернисажа на крышках парт. Вместо углублений для наших чернильниц, на партах были желобки для ручек-вечное перо и чернильных автоматических ручек ! Куда там художникам иллюстраторам Кама-Сутры: их бледное, закоснелое воображение и угнаться не смело за полётом фантазии салаирской рабочей молодёжи, умудрявшейся плотно изрисовать фиолетовыми и синими чернилами небесную голубизну крышек парт. Для многих из нас, эти рисунки на партах были первыми пособиями, как ЭТО бывает в настоящей жизни. Каждый день уборщица мылом и тряпкой замывала напартную живопись, что бы на следующее утро вернисаж расцвёл новыми открытиями в физиологии и анатомическими подробностями.
При ШРМ работала и группа продлённого дня (продлёнка), можно было остаться после уроков и выполнить домашнее задание, сдать его и с чистой совестью штурмовать сугробы по дороге домой.
Так однажды выскочил я из школы, запись в дневнике «дом. зад. сделал», - душа пела, валенки катились… но прежде надо было сходить кое куда. Это «кое куда» было дощатым школьным туалетом на задворках ШРМ, две двери М и Ж, два очка на два очка. Когда-то было. Но рабочая молодёжь ещё по осени разобрала перегородку между М и Ж, затем оторвала обе двери, а потом, в приступах молодецкого козлячества, отломала доски боковых стен. Остался от туалета только каркас из брусьев и высокий настил с дырками – очками. За зиму над этими дырками намёрз ледяной курган в пол моего роста… И пока я стоял около этого кургана, гадая, как же забраться так, что бы не грохнуться.. какая-то мелкая девка, в длиннющем до земли, запахнутом ватнике, простоволосая… деловито взобралась на кучу.. .
- Ну что, так и будешь смотреть? Ну и смотри, - всё равно ничего не увидишь.
Девка повозилась руками позади себя, присела, так что ватник спереди сошёлся и занавесил её до самой кучи.. из под пол ватника шумно хлынул пенистый поток, растёкшийся по склонам кучи и теперь уж точно сделавший кучу совершенно недоступной для моих катанок. И я уже собрался уходить, как вдруг, поток иссяк, а девка произвела… - вот сегодня я бы сказал звук «выстрела» из бутылки с перегретым взболтанным шампанским, когда шампанское долго бывшее на солнце, открывают неумелые руки….
Девка на секунду замерла - подняв палец вверх:
- Во, как! Во как, пацанчик!
И, одёргиваясь сзади, встала над кучей:
- А? Во как, пацанчик!
Но я уже не смотрел на неё, у меня уже в глазах стоял мой собственный палец, поднятый вверх, и слышался собственный мой голос:
- Во как, пацаны!
Надо сказать, что школьный, говоря сегодняшним языком, мой рейтинг, был ниже плинтуса. Я не мог залихватски взмахнуть струёй, оставив след от веера брызг выше собственной головы на заиндевевшей задней стене школы У меня не получалось нарисовать цветочек или просто расписаться жёлтой строчкой на сугробе, и даже в ежедневных, по дороге домой, состязаниях с железобетонного мостика теплотрассы, мои капельки позорно падали прямо вниз, хотя даже девчонки – та же Людка Тормошенко умудрялась так изогнуться на мостике, что её отметины ложились совсем рядом с отметинами совсем взрослых пацанов. И ещё – я не мог похвалиться ни одной наколкой…, и когда на перемене мои одноклассники грудились вокруг Петьки и почтительно рассматривали кровавящую припухшую свежую наколку на его запястье: пятиконечную звезду ( октябрятскую звёздочку обвёл) и квадратик над ней с гордыми большими буквами ГСС – что, всем понятно, означало: Герой Советского Союза, – а я не мог показать даже самый простенький якорёк, не говоря уж о лодке под парусом ( «на ней из любой тюряги уплывёшь, на тебя кум наезжает, а ты прыг в лодку и уплыл» или профилями Ленина – Сталина над сердцем ( «по портретам конвой стрелять не будет!»)… Однажды моя мама застала меня разложившим на столе папин пузырёк с чертёжной тушью, иголку обмотанную ниткой, химический карандаш, что бы контур будущей наколки обвести и учебник, с обложки которого я хотел перевести на свои пальцы волшебные буквы: УЧПЕДГИЗ-Н - эти буквы были на всех наших учебниках, но только самые посвящённые пацаны могли знать тайну, что они означают: Умер Чапаев Победа Его Дети Героев Идут За Него - мама этого не знала, а я не имел права рассказать ей. Когда мама устала мочалить об меня шнур от утюга, она вылила на меня воду из кувшина, а когда я очнулся, сказала, что вот этим шнуром лично удавит меня, если найдёт на мне хотя бы пятнышко, хотя бы точку наколки. И она это бы это сделала, можете даже не сомневаться.
И в пёрышки, в игру, которая охватила все дворы и школы…, и в пёрышки мне то же катастрофически не везло. На переменках, по дороге в школу и из школы, толпились, стояли, сидели на корточках игроки и зрители поединков. Надо было кончик носика своего пёрышка подвести под носик пёрышка противника, щёлкнуть по своему пёрышку так, что бы своё осталось недвижимым, а перышко противника подскочило и перевернулось и если это удалось, пёрышко противника переходило тебе. Но, только, как играть, когда у тебя одни простые школьные пёрышки «звёздочки», которые одинаково хорошо лежат как на «животике», так и на «спинке»., а противник тебя играет тяжёлыми, круглыми, «чертёжными» перьями, или, что ещё хуже, перьями трубочками от авторучки – «вечное перо», а они ни как не желают оставаться перевёрнутыми на «спинку» и немедленно возвращаются на свой «животик»? Вот и обшариваешь помойки за больницей в поисках пустых пенициллиновых пузырьков.., в ледяном ручье, проваливаясь валенками сквозь снег в воду, моешь эти пузырьки, протираешь изнутри тряпочкой, намотанной на палочку, затем мчишься в аптеку, а там, аптекарша тётя Нина - мама Вовки Иванова, выдаёт тебе за каждый пузырёк по две копейки. Мчишься с накопленным двугривенным в Культтовары, что бы на первой же школьной перемене эта горсть твоих « звёздочек» перекочевала в бездонные карманы того же Петьки с наколками.
Но теперь-то всё по другому! Теперь-то!
- Во как, пацаны!
И мой палец вверх!
И я иду вдоль школьного коридора и беготня, и гам расступаются передо мной, и я слышу в тишине перешёптывания за моей спиной, и Вова – Бугор (по два года в трёх классах) отлепляется от стены и жмёт мне (!) мою (!) руку!!!
Ну, конечно, я тренировался, по всякому, даже присаживался на корточки, будто бы девочка, и ни разу ничего вообще … . И девчонка все дни не появлялась в школе ни разу. Сколько бы я, обратившись в слух, не сидел в продлёнке, уставившись в тетрадь, за дверью класса только шваркала тряпками и гремела ведром мать девчонки.
Я уже знал, что девчонка, хотя и совсем маленькая , ниже даже меня, она уже совсем большая и ей уже тринадцать, а может, даже - четырнадцать. И она, и её мамка - городские. Её с мамкой привезли в Салаир ещё в по за том году, и мамка её, хотя и поднадзорная, а вот, сумела устроиться на работу в школу, уборщицей в смену к взрослым, а когда мамка поддаёт, девчонка приходит подменить её в школе.
И я уже вынашивал планы тайно проследить за мамкой девчонки до туда, где они жили и уже там, хоть круглые сутки, поджидать девчонку. Как вдруг девчонка появилась.
Появилась около туалета, таща из школы ведро с грязной водой,- бухонькая-бухонькая, -опрокинула ведро под бурый лёд кучи, забралась на верх
- О, пацанчи-и-к! - Ты меня ждал? Влюби-и-л сии …
А я красивая, - да?
Девчонка балансировала, пытаясь присесть и не справляясь с ватником
- Красивая, - поэтому меня все и любят. Вот и ты влюбился, да, пацанчик?
Краси-ивая …
Пацанчик, а что? А ты присылай сватов, да?
А я - дам, я сразу дам. Пусть только сваты с мамкой договорятся.
Девчонка что- то ещё говорила … мимо меня,- обратившегося в ожидание, во внимание и слух, ловившего каждую подробность: вот из под ватника открылись коленки, вот из-под рас щерившихся коленок, совсем по-взрослому, ливанула и быстро иссякла струя …. Девчонка встала поддёргиваясь …
- А почему ты - это - не сделала?
- Чего - не сделала?
- Ну, … вот это ..
Я руками и ртом изобразил тот звук и палец вверх… .
- А, … это, ну это же не нарочно, и не всякий раз бывает … ,
А завтра мамка дома … .
Но я уже ничего не слышал, два девчоночьих слова будто рухнули и вдребезги разнесли всю мою Вселенную: « не нарочно» и « не всякий раз бывает» - Как так, «не нарочно»? А как же - « Во как, пацаны!» И не будет моего прохода по коридору школы сквозь расступающийся шум и гам, и Вовка-Бугор не пожмёт мне руку? И ничего не будет, вообще не будет, ничего и ни когда у меня !!!
- Пацанчик, ты куда? А Любовь?
Как же Любовь-то, пацанчик?
Но я уже летел через сугробы и плетни.., и распухала, сносила черепушку единственная мысль: идиот! И д и о т! – Поверил, девчонке поверил – « Во как, пацаны!» - Идиот! И беспощадная ясность понимания, что ничего, ничего никогда больше не будет - только бы набежать, найти телеграфный столб, врезаться в него головой и биться, биться пока не угаснет, не исчезнет весь этот никчемный, бесполезный мир … .
Дядя-Боря: «Бабы всегда врут, особенно городские, вы это помните, пацаны, городская ни когда правды не скажет».
До дома я добрёл на неподъёмных заплетающихся ногах. Жар, что свалил меня на много дней, уже осыпал сухой коростой мои губы. А когда температура спала и я, наконец-то, очнулся, не в силах шевельнуться от слабости, наша старшенькая Надюшка, кормя меня с ложечки распаренной, растолчённой с молочком картошечкой, вдруг спросила: «Ты, когда в бреду был, всё какую-то городскую девочку звал…, это что за городская девочка? Ты это, оставь…, ты ещё маленький … .»
Шёл 1959 год.
До первого моего познания женщины оставалось двенадцать лет.
И ещё долгих двенадцать лет до осознания мною непреложного факта, что триумф в жизни мужчины бывает единственный раз и всякий раз это - триумф воли. 06.04.2015

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.