Дневник инженера Сугробина. Страницы из романа "Жизнь ни за что"

АЛЕКСЕЙ СУХИХ

ДНЕВНИК ИНЖЕНЕРА СУГРОБИНА
( КАМЧАТСКИЙ МЕРИДИАН)

Страницы из романа «Жизнь ни за что».

Инженер Леонид Сугробин, начальник конструкторского отдела одного из значимых для страны НИИ, неоднократно принимал личное участие в работах по внедрению на объекты и испытаниях в деле оборудования, созданного его институтом и при его непосредственном участии. Обстановка часто требовала личного присутствия разработчиков. В этот раз работы были связаны с ВМФ.

« Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя. Спрашивай, что ты можешь сделать для своей страны».
Джонн Фитцжеральд Кеннеди.

Несколько странная произошла метаморфоза с нынешним государством Россия и её воору-жёнными силами. В Советском Союзе режимными секретными службами был внедрён стойкий порядок – меньше говори, больше делай. Сотрудники, работающие в отраслях, связанных напрямую и косвенно с военными интересами, никогда ни словом, ни делом не рекламировали свою причастность к этому. Не были многословны и военнослужащие. Один из хороших знакомых Сугробина, приглашённый в институт в просветительских целях при новом государственном устройстве, встретившись с ним на территории института, сказал
:-Четверть века тебя знаю, но никогда не думал, что ты работаешь здесь.
- Нас учили не болтать, - улыбнулся Леонид.
Обыватель не представлял, что существует г. Саров и в нём федеральный ядерный центр. Не знал, что существует завод «Маяк» и ещё один федеральный ядерный центр. И уж конечно не знал, где создают ядерное оружие. Никто ему по телевизору не сообщал, что очередная ракета морского базирования «Булава» не долетела до камчатского полигона «Кура» или что-то не ладится на космодроме «Плисецк». Или на авиабазе стратегических бомбардировщиков в посёлке Катунино нет керосина, чтобы послать самолёты на дежурство в Атлантику. Ныне каждая домохозяйка знает, что последние двадцать межконтинентальных бомбардировщиков России гнездятся на авиабазе под Саратовым, а авиазавод, производитель самолётов Сухого, работает в Комсомольске на Амуре. И даже знает, где стоят всегда готовые к полёту ракеты под названием «Сатана» или куда пошёл последний российский подводный крейсер с ядерными ракетами на борту. Знают домохозяйки, где строится и разрабатывается всё новейшее оружие, знают по фамилиям главных конструкторов. Знают даже то, что лучший в мире вертолёт «Чёрная акула» за тридцать пять лет своей жизни так и не появился в частях российской армии. И даже репортёры бульварной прессы самой жёлтой пробы, чей главный интерес заключён в жизни светских проституток, знают о дислокации воинских частей, численности и вооружении не меньше, чем в ЦРУ или в «Секрет интеллидженс сервис». И всё потому, что сами военные люди, генералы, адмиралы наперебой рекламируют сами себя. Издаются красочные рекламные буклеты и журналы с полной историей, жизни прошлой, настоящей и планов на будущее. Кто знал, что такое «Сыры – Шаган»? Здрасте, пожалте… Издание самих полигонщиков не хуже чем «Метрополитен». Даже последний корабль из бывшей океанографической экспедиции на Тихом океане «Маршал Крылов», гниющий без дела в бухте Крашенинникова, тоже выпустил красочный журнал о себе и прошлых победах. Сам президент с гордостью называет имя города, где закрывается последний завод по производству оружейного плутония. А телевидение г. Сарова, рассказав подробно о музее ядерного оружия, приглашает задавать интересующие телезрителей вопросы обо всём.
И не надо репортёрам куда – то ездить или ходить, добиваясь разрешений на интервью или посещение объекта. Всё рассказано самими сотрудниками военно - промышленного комплекса и министерства обороны о том, кто и что делает, и какую составляющую оборонительного щита они представляют.
Страна «Плутония» да и только. Большего не скажешь. И записные книжки Сугробина, вообще, никаких секретов не содержат. В них жизнь человека, который, несмотря на противодействие «индюков» и внутренних врагов, своей работой боролся за могущество социалистической Родины. Родины, в которую верил, и которой гордился.

Рустайлин, Сугробин и Суматохин сидели в кабинете Рустайлина.
- Ввожу в курс дела, - сказал Емельяныч. Наш ВМФ держит на Камчатке соединение из шести кораблей, предназначенных фактически исключительно для организации морского полигона в акватории Тихого океана для приёма баллистических ракет при отработке их траекторий. Несут они и другую службу, в частности обеспечивают запасной район посадки космонавтов в аварийном случае и пр., но основная задача флотилии - обеспечение наших работ. Леониду Ивановичу надо будет разработать проект оснащения кораблей нашим комплексом. И вертолётов Ка – 25 тоже. – Добавил он ответ на незаданный вопрос.- К сожалению, эта флотилия была собрана с миру по нитке и все шесть кораблей разные. Никто дополнительных специальных помещений строить не будет и нам придётся разместиться там, где стоит действующая аппаратура. Василию Васильевичу надо определиться с радиосовместимостью нашей системы с остальными корабельными системами, максимальной длиной кабелей и прочим, отсюда невидимым и не слышимым. Перестройка кораблей и дооборудование будет выполняться во Владивостоке на «Дальзаводе» Сроки на переоснащение поставлены жёсткие. Обычный порядок с выдачей заданий Приморскому ЦКБ и вертолётному КБ Камова не проходит, так как работа растянется на несколько лет. Леониду Ивановичу придётся освоить «разработку кораблей и вертолётов». Разработать документацию, согласовать её и передать морскому и авиационному предприятиям на доработку кораблей и вертолётов. И сделать такое КД, чтобы в исключительных случаях можно было осуществить доработку кораблей силами рабочей бригады нашего института. Так что выписывайте господа Сугробин и Суматохин командировки в дальние края, сгоняйте на денёк в Арзамас(Саров), возьмите там все исходные данные о морском соединении, имена командиров, точную дорогу и перечень необходимых документов. Вы будете первыми представителями нашего института на камчатском меридиане.
Дневник инженера Сугробина.
Настоящими записками представляется описание путешествия в края “восходящего солнца” над моей страной, ибо в тех краях на нашу землю приходят первые минуты и часы нового дня.
Путешествие совершено сотрудниками НИИ Василием Васильевичем Суматохиным и Леонидом Ивановичем Сугробиным в порядке служебной командировки и открыло путь нашему институту к освоению новых территорий.

Вместо введения.
Я бы не сказал, что это путешествие. Обыкновенная служебная командировка, даже не длительная, просто дальняя, если сравнить с европейскими масштабами. В теперешнем ХХ1 веке большие расстояния не являются диковинкой. И нынешние глобальные политики за неделю успевают пересечь планету вдоль и поперёк. Но тогда это всё только начиналось. Единая государственная компания «Аэрофлот» только, только начала беспосадочные рейсы до Хабаровска, забираясь в арктические широты, и этим сокращая воздушный путь от Москвы, проходивший ранее над транссибирской железнодорожной магистралью. И было в диковинку за несколько часов комфортного полёта сменить московскую европейскую обстановку и время на необычные меридианы Дальнего востока и Камчатки. Но суть путешествия состоит в том, что путник, меняя одно географическое название на другое, познаёт что-то новое для себя, и если удаётся, то открывает новое и для других. Я не думаю, что открою новое для других в этой поездке и потому, оттолкнувшись от первого предположения, в географическом смысле я путешествую для себя и исполняю заданную работу для общества. А теперь всё по порядку листков календаря.
13 сентября.
В 15 часов я встретился с Василием Суматохиным в горьковском(нижегородском) аэропорту Стригино и совместно с ним предъявил билет для регистрации по маршруту : Горький – Москва (Домодедово) – Хабаровск – Петропавловск Камчатский. После регистрации я посчитал, что уже вылетел. И дал об этом сообщение Елене телеграммой в Феодосию, где её театр гастролировал с конца августа. В 17 часов самолёт был в Москве. А перед этим мы с Василием вдвоём съездили в Саров, где встретились с создателями измерительной системы первого поколения. От них мы получили полную информацию по всем заданным вопросам. Потом посетили четвёртый отдел МВД и получили пропуска на посещение закрытых районов страны, к которым относились Камчатка и Владивосток. И по этим пропускам в «Аэрофлоте» получили билеты.
Из Москвы самолёт должен был вылететь в 0 часов 40 минут. А у Василия в руках был фанерный ящик с ручкой, в каких наши северяне тащат с юга, возвращаясь из отпуска, немного фруктов в качестве гостинца родным и близким. Василий же собирался заполнить ящик помидорами в качестве презента для аборигенов-вулканологов, которых мы не знали, но получили их адрес и предполагали, что познакомимся. Пренебрегая призывными кликами таксистов и бомбил у выходных дверей аэровокзала, мы сели в электричку и направились в центр. С электрички на Павелецком вокзале нырнули в метро и материализовались на площади Свердлова. И также сразу продвинулись в Столешников переулок к магазину «Вино». Вина было много и разного. Можно было купить и то, и то, и это. «Давай поступим по иезуитски, - сказал Василий. – «Купим и то. И то. И это». Так и сделали. На углу Столешникова переулка и ул. Пушкина над подвалом мерцал призывной огонь, и густо пахло отработанным пивом. Мы посмотрели друг на друга, мысленно сказали себе, что на Востоке пива даже в банках не бывает, и нырнули в подвал. Мне приходилось бывать в этом закутке с Саней Ширяевым. Тогда было достаточно прилично, стояли столы и можно было пировать сидя. Тогда нам подали отличные лангусты. Сейчас в подвале был смрад, дым, грязь и пиво через автоматы. Обещанные рекламой на листке бумаги, прикреплённой кнопками к дверям, креветки почему-то успели съесть до нас, но пиво оказалось хорошим.
- Надо бы помидоры купить, - проталкивал Роман свою генеральную линию. Вышли к Моссовету и зашли в «Елисеевский». Магазин был заполнен виноградом, а помидор не было. Купили виноград и две банки прекрасного растворимого советского кофе. Тогда импортных банок с кофе не было и правильно, что не было. До сего времени советский кофе растворимый тех лет считаю лучшим. Прошли через Тверской бульвар, поприветствовали Александра Сергеевича. Хотелось сделать что - то ещё, но время для Москвы заканчивалось. В 23 часа мы были в аэропорту «Домодедово».

14 сентября.
Регистрацию объявили во-время. «Не к добру!» - засмеялся Василий. Действительно, на «Аэрофлот» это не похоже. За день вторая посадка в назначенный срок. Самолёт сегодня у нас большой. Самый большой в Аэрофлоте ИЛ - 62. Расстояние в 6300 километров без посадки должен покрыть за 7,5 часов. Это кратчайшее расстояние до Хабаровска самолёт пролетает по северным широтам. От Хабаровска до Петропавловска-Камчатского ещё два с половиной часа лёту. Прямая трасса без посадки будет освоена через год и будет занимать время 8 часов. Я же уже оговаривал, что дальние полёты только начинались. Стюардесса в полёте рассказала немного об этом и сказала, что самолёт ведёт первооткрыватель этой воздушной трассы. Мы с Василием, естественно, возгордились. Из Москвы самолёт сразу и круто забирал к Северу чуть не до устья Лены и затем поворачивал к Хабаровску. И вот мы сидим в первом салоне в четвёртом ряду согласно купленным билетам. Мы с Василием немало летали, никогда не падали, и уверенности у нас было, хоть отбавляй. Запасы Столешникова переулка лежали у нас под креслами, как и ящик с виноградом. А не успели мы набрать высоту, как раздалась команда «Приготовить столики». Что мы и сделали. А потом и то, и то, и это. Двигатели у самолёта были в хвосте, звук турбин в первом салоне был не слышен, и только вентилятор над головой гудел негромко, но назойливо, за что и был вырублен. Высота полета 10000 метров, скорость около 1000 км/час (275 м/сек). Далеко внизу проплывали немногочисленные электрические огни. «Спят, а электричество не выключают», - сказал я Василию. «Нельзя выключать,- ответил он, - шарить будут».
За Уралом внизу стало темно. Светить было некому. Блестели озёра под луной, реки сверкали змейками, а огней не было. Самолёт шёл над Ханты-мансийским краем, потом параллельно берегу ледовитого океана, оставляя далеко к югу и Якутск и Байкал и, пересекая Становой хребет, повернул на Хабаровск. В первых лучах восходящего солнца увидали, что вершины гор были посыпаны лёгким свежим снегом.(В пургу летим…) А на равнинной тайге бушевала осень. И золото лиственных дубрав прерывалось только извилистыми руслами рек и речек, и причудливыми пятнами болот. А каких–нибудь следов житья – бытья внизу не было. В половине восьмого зажглось табло «Не курить! Пристегнуть ремни!» И самолёт пошёл на снижение.
Земля под Хабаровском красная, рыжая и жёлтая. Сверху смотреть – зрелище не передаваемое. К тому же долина Амура изрезана речками, протоками, старицами и озёрами в неисчислимом количестве, создавая немыслимый абстрактный рисунок из голубого, зелёного, жёлтого и красного. Можно делать снимки и копировать с них модели для ковров. Будет и необыкновенно, и красиво.
Посадку в Хабаровске первооткрыватель трассы совершил отменно. Но ИЛ-62 дальше не летит. Пассажиры должны будут пересесть на два самолёта ИЛ-18 местного отделения Аэрофлота, и уже на них достичь желанной Камчатки. Всё шло по графику. Через три часа мы сидели в самолёте и ждали приказа «Пристегнуть ремни!» Прошёл час в отсидке. К самолёту снова подали трап, но уже не для экипажа, а для выгрузки сидевших в самолёте пассажиров. Петропавловск не принимает по метеоусловиям. ЭХ, АЭРОФЛОТ!

Мы все понимаем, что погоду не делают и для нашей же безопасности задерживают рейс. Но спасённые предупредительной остановкой, пассажиры многими часами и сутками живут в аэропортах как брошенные собаки: без конуры, без клочка сена под боком и, в основном, стоя, так как сидячие места моментально занимаются навсегда. За сотни совершённых полётов я пришёл к абсолютному убеждению, что »Аэрофлот»- самая непутёвая организация по охране прав человека даже в Советском Союзе, в котором, благодаря стараниям руководителей – индюков, о правах человека вспоминают, когда составляют очередные конституции. Человек для Аэрофлота никто и ничто. Его можно заставить часами выстаивать в очередях перед единственным окошечком кассы или справочного бюро. Его не принимает начальство аэропортов, скрываясь за закрытыми бронированными дверями, его не приглашают отдохнуть (боже упаси – в гостиницу ) при длительной задержке рейса, не дают кресел в залах ожидания. А вместо того, чтобы объявить, что самолёт задерживается на двое суток (прекрасно об этом зная), пассажиру регулярно сообщают в течении этих двух суток, что рейс откладывается на два часа. И если посмотреть на авиапассажиров столичного или крупного провинциального аэропорта, то видишь огромную толпу измученных, небритых, немытых, дурно пахнущих людей, включая детей всех возрастов. Спать негде, есть негде, сесть негде. И Хабаровский аэропорт, возможно, похуже других, так как переваливает людей от Владивостока до Чукотки, где неустойчивая погода и задержки рейсов часты и обоснованы. Пустой корпус «Интуриста»(кого интересует неизвестность нашего востока), пустой депутатский зал и, забитый как территория толкучки в базарный день, корпус вокзала. «Зима прошла – настало лето, спасибо партии за это»..


В Хабаровском аэропорту я, вместе с Рустайлиным, провёл самые жестокие в моей жизни авиапассажира двое суток в ожидании вылета. Случились эти двое суток ожидания с двадцать восьмого по тридцатое декабря. «Чумикан» пришёл из океана после натурных госиспытаний комплекса во Владивосток и встал в Дальзавод на профилактику. Комиссионеры выбрали авиарейсы по усмотрению. И кроме меня с Емельянычем, полетели по домам через Свердловск.. А мы полетели через Москву. Емельяныч вальяжно запланировал подписать по пути бумаги. Самолёт на Свердловск ушел, минуя Хабаровск. Мы полетели вслед за ним и через час вышли в Хабаровске, предвкушая скорую посадку, аэрофлотовский ужин и встречу с первопрестольной. И боже мой! В аэровокзале стояли люди плечом к плечу. Встали и пассажиры нашего рейса, уплотнив толпу. Слушаем информацию. «Совершил посадку самолёт из Магадана. Совершил просадку самолёт из Южно – Сахалинска, Совершил посадку самолет из Москвы. Рейс номер … до Москвы задерживается ввиду отсутствия керосина…! Оп! Мы посмотрели друг на друга. Температура за дверями минус тридцать пять по Цельсию. «Давно стоишь?» – спросил я моряка, стоявшего впереди по направлению к лестнице на второй этаж, где виднелся буфет « Сутки будут через полтора часа», - ответил моряк и грустно улыбнулся. – «Когда прилетел, по залу можно было пройти. Но не один самолёт не улетает, а прибывают по расписанию». Как мы выдержали сорок три часа – не знаю. В буфет стояли три часа. Там варёная курица, хлеб и какая – то вода. Догадались купить впрок две курицы, чтобы больше не стоять. В зале прелый воздух создавал атмосферу не убираемого свинарника. В полушубках и ватниках, без кислорода, народ потел и вонял. И среди толкучки грудные дети, беременные женщины. И через три дня Новый год. На улице мороз. Пока выкуриваешь сигарету, мороз пробирается под одежду и высушивает пропотевшее тело. Втискиваешься обратно. На площади перед вокзалом подземный туалет. Летом он выступал на метр над поверхностью и имел две широкие лестницы. Отсутствие керосина на порядок в туалете, конечно, не должно влиять. Но туалет не работал, так как обе лестницы были заполнены какашками на тот самый метр выше площади, на который туалет выступал из земли. И высота продолжала расти. Мы с Емельяновичем долго пытались показать себя воспитанными людьми, но с компанией моряков расширили площадь туалета. На вторую ночь Емельяныч решил позвонить любимой женщине. Как очень, очень многие, он пережил развод, и имел намерение создать семью с другой женщиной. Женщины, несмотря на предупреждение агенства ОБС, продолжают стремиться вновь выйти замуж. Звонить так звонить. Прошло полгода, без малого, как мы оставили родные места. И нас наши женщины ждали, чтобы хоть в лицо высказать своё нежелание продолжать такую жизнь. А может, и наоборот. Причитающаяся нам зарплата и премии переданы жёнам и агенство ОБС не раз передавало, что «лучший муж – это глухой капитан дальнего плавания». Емельяныч заказал разговор, и мы с ним встали у стенки перед тремя кабинами. Ни стульев, ни скамеечек в переговорном пункте не было. Зато было не тесно и тепло. Из кабинки вышел человек. Я заметил, что он, перед тем как выйти, приподнялся. В кабине была скамеечка. «Пойду, посижу», - сказал я Емельянычу и зашёл в кабинку. Я присел первый раз за тридцать часов и мгновенно заснул. В дверь постучали. Стоял клиент. Я вышел. Рустайлина не было. Посмотрел по кабинкам. В двух вёлся разговор, в третьей спал Рустайлин. На переговорном пункте мы отдыхали таким путём два часа, пока нас не погнали операторы. Мы покинули Хабаровск тридцатого в полдень, проведя на ногах сорок три часа. Но это будет через два года. А пока…

Нас с Василием Васильевичем вместе с другими пассажирами вынули из самолёта, попросив не расходиться. Но через два часа объявили отсрочку до утра без каких либо предложений о ночлеге. По местному времени было около семи вечера (разница с Москвой – 7 часов) Поскольку мы мало и плохо спали в самолёте – хотелось спать, а оттого, что мало ели – хотелось есть. Часа через два, покрутившись у лётной гостиницы (для сотрудников аэрофлота) и предъявив по очереди справки, что мы летим в интересах аэрофлота, мы проникли на законных основаниях за плату в 1 рубль и 50 копеек в ночь в большую комнату, заставленную двумя десятками кроватей одна к одной, но с чистым влажным бельём.(трёхзвёздочная гостиница по коммунистически). Устроившись с поджатыми ногами на кроватях, мы со спокойной совестью допили столичные запасы спиртного, и пошли в ресторан кормиться. Кроме картофельной похлёбки, тухлых котлет и водки в ресторане ничего не было. К счастью в буфете оказалась курица. Курица нас согрела. Мы спрятались в холодные постели, нагревая воздух своим дыханием. Сон наступил мгновенно.

15 сентября.
К 9-ти утра мы появились на вокзале. Рейс на Петропавловск ещё на табло не означился. Но через полчаса дали инфомацию о вылете в 14-30. Сомневаясь и в этом, решили посмотреть на город Хабаровск. Маршрутка за двухгривенный довезла минут за десять до железнодорожного вокзала. Напротив вокзала стоял памятник Ерофею Хабарову. В кафтане стрелецком, заломленной шапке на сером граните стоял открыватель – завоеватель этого огромного края. За памятником, спустившись на трамвае, обнаружили улицы Карла Маркса и Ленина, которые образуют центр города. Времени у нас было мало, мы не хотели подвергать себя излишнему риску. Вышли на красивую площадь Ленина, большую, ухоженную, с фонтаном и цветником. Посмотрели книжный магазин где, несмотря на имеющееся краевое издательство, местных изданий фактически не было. Остановились в маленьком кафе и за стоячими столиками выпили по чашечке кофе со сливками. Кофе было не хуже, чем в кондитерских магазинах Киева. Добрались до Амура, буйно – могучего. Город стоит на левом невысоком берегу. Правый берег напротив города высотой также не отличался. Ерофей Хабаров выбрал место для городка на достаточно резком повороте реки влево. Опёршись на могучую скалу, река поворачивала прямо у современного прибрежного сквера или парка отдыха. Река огибала скалу, и пласты воды, рассечённые скалой, бурлили и завихрялись под неукротимым напором быстрого течения. Рыбаки кидали в стремнину блёсны. Полюбовавшись на стихию, пересадочные пассажиры сели в автобус и к назначенному времени прибыли в Аэропорт.
- А ваш рейс уже летит!
- Как!?
- А так. Где вы были?
Но мы не опоздали. Мы были в числе задержавшихся. Бегом в гостиницу за вещами, и спецавтобус подвёз задержавшихся к самолёту ИЛ - 18. «Хоть у трапа не дерутся, как вчера дрались»,- грустно пошутили мы с Василием. Да, действительно, шутка грустная. И во всём виноват Аэрофлот, а может беда в чём-то более серьёзном. У людей нет уверенности в том, что они улетят, даже имея на руках все необходимые документы. Волнуются примерно также как люди, получившие ордер на вселение в квартиру после двадцати лет ожидания, но ещё не вселившиеся. И потому у трапа происходят события достаточно непристойные, смотреть на которые больно и неприятно, а приходиться поступать также. Давят друг друга перед трапом, отталкивают детей, ругаются. Вчера при посадке подрались мичман и капитан 1 ранга. Мичман защищал сына лет семи, которого капитан оттолкнул на первой ступеньке трапа, а мичман оттащил капитана за воротник. И это тоже Аэрофлот. Как и плакат на подъезде к аэропорту – « СССР – величайшая авиационная держава».
Но как бы-то ни было, летим. Погода ясная. Под крылом самолёта отлично виден Николаевск на Амуре, устье Амура, лента Татарского пролива и северная оконечность острова Сахалин. Дальше летим над Охотским морем и полтора часа ничего не видим кроме водной глади. 2,5 часа всего. ИЛ-18 интересный самолёт. Концы крыльев у него подрагивают, и мне кажется, что ешё немного и для поддержки самолёт будет крыльями махать. Но ничего этого не происходит – крылья подрагивают, но не машут, а самолёт летит.
- Слушай, Василь, говорю я задремавшему коллеге. – А почему нет спасательных жилетов на полках? Вдруг присядем на воду.
- Не мути природу, накаркаешь. Если сядем на воду, самолёт продержится две минуты, за которые никто не успеет выйти. И лучше утонуть сразу, чем мучится в холодной воде часами. Парашютов ведь тоже на борту нет. И я хочу сон досмотреть. Не мешай.

На Камчатке разница во времени уже 9 часов, Самолёт придёт к вечеру. Успеем ли застать людей на службе – вот вопрос!? Летим. Пустое море сверху не интересно. Мотор гудит, Василий спит, есть не дают. А хочется.
Камчатка открылась издалека. Появились горные цепи, в дальней дымке показалась на минутку Ключевская сопка белым конусом, Самолёт пошёл на снижение и вышел на Авачинскую бухту. Бухта с высоты необыкновенна, и захватывающе красива, так как огромна, и имеет в себе многочисленные бухты и бухточки, острова и полуострова, речки, стекающие с гор. И с двух сторон конусы засыпанных вечными снегами вулканов. Вулканы, конечно, чудо природы. И хотя приходилось видеть фильмы и фотографии, всё равно удивляешься их правильным конусам, идущим по правильной кривой и заканчивающейся острым пиком или срезанной верхушкой действующего вулкана. Пишут, отыскивая красивые сравнения, журналисты, что в Авачинской бухте можно разместить все флоты мира. А мне показалось, что не только разместить, а и спрятать…
Самолёт пробежался по бетонной полосе мимо холмов – ангаров с истребителями-перехватчиками и остановился у небольшого невзрачного здания, на котором читались неяркие буквы: «ПЕТРОПАВЛОВСК – КАМЧАТСКИЙ». В салон вошли пограничники и проверили верительные документы: паспорта, пропуска, командировки. И вот мы уже стоим с Василием на твёрдой земле. Светит тёплое солнце, нет и следа непогоды вчерашней, разве что лужи в ямках на бетоне. Я потрогал пульс. Нормальный. Посмотрел на Авачинскую сопку – красиво и тоже спокойно. Наверное, я не осознал, что пролетел 10000 километров и стою на берегу самого великого океана, при упоминании о котором у школьника Лёни сладко сжималось сердце в восторге от мечты. И вот мечта сбылась. Немного поздновато, конечно, и не в той форме. Но пусть сердце бьётся ровно, я всё равно радостно приветствую в мыслях этот экзотический край, где дальше на восток – уже Америка. А здесь вулканы, гейзеры, олени и лососи, И камчатские медведи, родственники Аляскинским медведям гризли. Ключевская огнедышащая сопка в пять километров высотой и всё кипит или дрожит. А если не смотреть на неповторимые конусы вулканов, то земля снаружи вокруг такая же, люди такие же – все наши, родные, российские. Только если в Москве очень много полковников, то здесь в таком же количестве – подполковники. И разница между ними в том, что «в Москве находчивые, а здесь весёлые». Так военные раньше сами объясняли причину отсутствия в вооружённых силах команды КВН. Осмотревшись, мы нашли службу военного коменданта, где по телефону доложили в часть о своём прибытии.

Пять часов спустя. Корабли стояли в глубинном конце бухты Авача, которая имела в себе малые бухты со своими названиями и городками на берегах. Наши корабли стояли в бухте Крашенинникова, на берегу которой разместился г. Приморск (теперь Вилючинск), чисто военный и военно-морской. На западе от города громадится застывший вулкан Вилючинский, грозно нависая над всей западной частью Авачинской бухты. Застроен город, в основном, пятиэтажными домами по единому проекту социализма. Такими домами застроена вся страна от Балтики до Аляски невзирая на различия климата. От морского вокзала в Петропавловске до причала в Приморске по воде было километров тридцать. Но до морвокзала от аэропорта тоже было столько же. От аэропорта до Приморска без заезда в Петропавловск - около пятидесяти. До ужина времени оставалось немного. Автобусы ходили по расписанию, и первый же подошедший усадил всех желающих, и нас тоже. Когда все желающие уселись, водитель дал ход и автобус пересёк г. Елизово и двинулся по шоссе вдоль реки Паратунка, под которой в подземных глубинах бурлили горячие источники. Скрывавшееся на западе солнце контрастно обрисовывало Корякскую и Авачинскую сопки, которые сверкали своими вечными снегами на фоне пронзительной синевы камчатского неба. Шоссе шло до общедоступных горячих естественных бассейнов на Паратунке и военного санатория там же. Горячие воды Паратунки содержали лечебную дозу радона и оказывали целительное действие, а купание в натуральных гoрячих радоновых водах - наслаждение. Эти наслаждения я получил сполна в другой экспедиции при оснащении кораблей аппаратурой. Тогда нашей команде был предоставлен бесплатный доступ на базу отдыха ремонтного завода ВМФ. База «Зарница» была лучшая из всех на Камчатке. Десятка три шестиместных просторных домика типа «Вигвам». Прекрасный бассейн с родоновой водой из подземных горячих источников. Подземная река течёт не глубоко, и вода добывается через пробурённую скважину. Сама река Паратунка, бурливая красавица наполненная рыбой и грибными угодьями по берегам, давала отдых от промышленного угара завода. Благоустроенные кострища для приготовления ухи в котлах или шашлыков, дополняли пейзаж многоуровневой поверхности базы Мы могли появляться там в любое, удобное для нас время. А та экспедиция длилась пять месяцев.
Где-то на неприметном участке шоссе автобус вильнул на боковое ответвление и через сотню метров встал на КПП. Мичман со старшиной проверили документы и подняли шлагбаум. Ещё пятнадцать минут езды по извилистой шоссейке среди удивительного берёзового леса. Я поначалу и не подумал, что это берёзы.
- Какие удивительно – сказочные деревья растут на Камчатке, - сказал я Василию. – Посмотри. Вокруг одного единственного дерева можно снимать все сказочные фильмы с лешими, русалками и бабами – ягами. Каждый сучок на полуметре длины изгибается в разные стороны пять раз.
- Никаких сказок. Всё в натуре, - сказал Вася. – Это ветра, дожди и снега до верхушек превращают обыкновенные берёзы в эту невероятность. Мне ра ссказывали, что такие рощи завораживают, и бывает, невозможно оторваться от удивительного зрелища. И новичков приходится уводить из такого леса за руки.
Роща промелькнула, и наш разговор прервался, потому что автобус выскочил на простор к широкой воде и г. Приморску. Наша эскадра исключительно плавающая, и штаб находился на одном из кораблей. Малые корабли водоизмещением в шесть тысяч тонн имеют пирс и стоят у берега. Чажма и Чумикан из-за малой глубины у пирса стоят на рейде на якорях.
Пирс расположен вдали от жилых кварталов на самом краю берега, с которого начинается сама бухта Крашенинникова. К нему по краю берега идёт шоссейка, над которой нависает скальный гребень. Поросший густым кустарником, гребень, поначалу высотой метров триста, к выходу на воду снижается до полусотни метров и упирается в воду голой скалой. 3а пирсом наших кораблей стоит глубоководный пирс для швартовки подводных лодок из мощнейшего камчатского соединения атомных субмарин. Его обозначает портальный кран. Здесь производится загрузка и выгрузка боевых ракет. И когда эти работы происходят, то на повороте шоссе к пирсу, и вдоль всего шоссе выставляется охрана. Тяжёлые грузовики тянут ракеты со складов для загрузки, и отвозят выгруженные не использованные за время боевых дежурств в акватории Тихого океана. Наши лодки в то время регулярно дежурили у берегов США с ядерными ракетами на борту. У каждой такой лодки два экипажа, которые посменно по полгода находятся на лодке, а другие полгода - офицеры в отпусках, рядовые на переподготовке. База лодок и жилой городок в глубине бухты с другой стороны. Невооружённым глазом видны белеющие многоэтажки и черные пятна субмарин

Сейчас уже полночь. Мы улеглись в постели в отведённой нам каюте на корабле. Тихий океан, представленный бухтой Крашенинникова, мёртвой зыбью равномерно покачивает наше судно. Оно стоит кормой к причалу. Рядом с ним ещё два таких же. Тихоокеанская военно-морская океанографическая экспедиция. Всего в ОГЭ шесть судов, напичканных всевозможной радиоэлектронной аппаратурой.
Здесь нам придётся завтра начинать нашу работу. Всё для нас пока достаточно удачно. От коменданта в аэропорту прозвонились в часть, потом час езды на цивильном автобусе до бухты Крашенинникова и военного городка Приморска. Километр пешком по безлюдному шоссе вдоль берега, и нас встречает дежурный по соединению капитан второго ранга. «Молодцы!»- сказал дежурный по кораблю «Чукотка», куда нас расквартировали, весёлый капитан – лейтенант.- «Даже на вечерний чай успели». И пригласил нас в кают-компанию. Чай есть чай. Хлеб с маслом и бутылка молока. И хотя желание поесть после чая осталось, но в животе не урчит. После вечерней поверки нам предложили посмотреть фильм, прокручивавшийся узкоплёночным киноаппаратом в той же кают-компании, но мы, сославшись на трудную дорогу, убрались в каюту. Голос жизни требовал глубокого сна…
16 сентября.
Утром меня разбудила трель боцманской дудки, исполненная по громкому радио. По тому же радио голос вахтенного начальника объявил» « Команде подъём! Койки убрать! На зарядку. Форма одежды – брюки рабочие и тельняшки».
Я повернулся на другой бок и снова уснул. Но тот же голос вахтенного: «Команде на завтрак», поднял меня мгновенно. Вечернее желание поесть проснулось с удвоенной силой, да и опаздывать было неприлично. Вместе с последним пиканьем часов по радио, в кают – компанию входил командир и говорил: «Прошу к столу!» Все проходили и садились. Задерживающиеся офицеры спрашивали у капитана разрешения на вход. Тот снисходительно кивал. А вдруг не кивнёт? Василий также не терял времени и уже завязывал шнурки на ботинках, пока я ещё натягивал штаны. Небольшая мойка, и мы уже в коллективе ожидающих офицеров.
Работа началась встречей с командованием соединения на штабном корабле. Нас приняли начальник штаба Константин Трунин и зам. командира соединения по измерениям Владимир Литвинов. Оба капитаны первого ранга. Они были предупреждены из Москвы о создании нового поколения аппаратуры спецконтроля баллистических ракет, и о нашем прибытии. И предоставили нам всё, что могли представить. Только работайте.
К вечеру с гор подул шквальный ветер. В бухте побежали белые гребешки, корабли раскачивало бортовой качкой. Перегородки скрипели, высокие мачты кланялись друг другу, а ветер ревел в снастях не хуже, чем в кино. Вымпелы трепало с такой силой, что поступила команда их снять. И это в самой защищённой бухте. Такой ветер в открытом море кидал бы наш корабль как щепочку. К ночи появились серые низкие облака, и заморосил дождь. Налюбовавшись непогодой на пирсе, мы с Василием вернулись на корабль, и молча курили в каюте.
«Кончать приборку!»,- раздалась команда. В день на корабле три приборки: малая, большая и средняя; вечером корабль красят. И всё световое время матросы что-то делают. Наверное, так надо. Корабль через несколько дней уходит в дальний поход. А может всё проще. Моряк на корабле должен быть всё время занят.
«Команде руки мыть!». Это без пяти семь. «Пора и нам», - сказали мы друг другу, и пошли в кают-компанию. Сегодня со снабжением у нас стало лучше. Купили у зам. командира блок болгарских сигарет и сладко курим. А так сидели без ничего. Город Петропавловск мы объехали стороной, так как времени не хватало. Даже фрукты оставили в аэропорту. Гниют, наверное. Масса работы, и назначенное скорое отплытие эскадры в океан не давали нам расслабиться на внепланоый отдых, и расширение познания.
На кораблях мне всё нравилось. Как нравилось раньше и всегда. Вызывают приятную ностальгию названия. Каюта, рубка, трап, бак, ют, киль, клотик. А туалет надписью на медной табличке даже подтверждается, что он – гальюн. Очень много меди, и всё регулярно начищается, потому что матрос не должен быть без работы, а где её найти в ограниченной частичке материального мира.
Вечером пили кофе. Первый раз за путешествие, потому что напряжение в каютах «безопасное». Но голь на выдумку хитра. И потому кофе пьём, крепкий, свежий без сахара. Восхитительно.
- Хорошо бы коньяку, - сказал я мечтательно.
- Да, - сказал Василий,- полстакана и совершенно отдельно от кофе.
А Тихий океан тихонько шумит. На сороковых широтах начались шторма, как нам любезно разъяснили работающие с нами офицеры, интересуясь, пойдём ли мы с ними в поход. И сожалели, если нет, т.к. проектировщики по их мнению, обязательно должны познакомиться с условиями на деле, когда корабли не раскачивает тихая зыбь, а кидает так, что на ногах не стоишь, и волны перекатываются через верхнюю палубу. То, что должны мы знать, мы знали. Но выход в океан планировался у нас после установки нашей аппаратуры. А пока мы должны были оценить возможности, и наладить прямые связи с моряками и кораблестроителями. Открытый океан был для нас впереди. А как кидает во время шторма, мне было известно не по книгам.

17 сентября
«Приступить к устранению недостатков!» - приказал голос по радио. У нас недостаток есть. Не спим ночами. Да и как спать, если в два часа ночи по камчатскому времени в нашем Нижнем Новгороде только пять часов вечера. Наши коллеги только ещё закрывают рабочие кабинеты, выходят за проходные и раздумывают о кружечке прохладного пива с пивзавода «Волга». А мы должны спать. Наши организмы этого не понимают и не спят. Пьём кофе, чай и пытаемся в бесконечных спорах как-то разрешить миллион возникающих вопросов. Поговорить есть о чём. Иногда мы говорим по полчаса не останавливаясь, иногда замолкаем надолго. А потом то у одного, то у другого раздаётся возглас: «А если?»

18 сентября.
Какое-то ощущение потери времени. Кажется, что мы здесь очень давно, и где - то этот Горький.
«Очередной смене заступить на вахту!» И где – то по узким переходам и крутым трапам спешат матросы к своим постам, выходит из каюты очередной вахтенный начальник.
Погода сегодня серая. Залив и сопки в тумане. Чуть заметна тяжёлая туша субмарины, стоящей у соседнего пирса метрах в пятидесяти от нас на выгрузке боевых ракет после длительного дежурства в чужих водах. Сейчас в тумане она похожа на доисторическое морское чудище. Моросит мелкий дождь.
У нас сегодня дела в стольном городе Петропавловске. Все формальности на выезд и въезд на базу устроены, и мы выбираемся в городок к автобусу, идущему в аэропорт. Из нашего городка (а он весьма приличный) в Петропавловск можно попасть двумя дорогами: морем до морвокзала полтора часа или через г. Елизово, в котором аэропорт и наши испортившиеся фрукты. Мы поехали в аэропорт за фруктами. Перед цивильным шоссе стоит военное КПП, где документы проверяются в оба направления. А по шоссе путь или в Елизово, или на горячие озёра Паратунки.
Виноград подгнил только чуток, и потому мы везём его в институт вулканологии к вулканологу Валере, адресок которого получили при отъезде. Находим его дом, знакомимся с ним и его женой Надей. Передаём привет от его друзей, дарим виноград. Нас угощают чаем и бутербродами с красной икрой, и приглашают пойти на вулкан, где у них стационарный пункт наблюдения. Для этого надо несколько дней. Мы прикидываем, что можно выкроить, и договариваемся, что если сможем, то свяжемся и договоримся окончательно.
Город Петропавловск начинается, собственно, при выезде из Елизово и являет одну улицу, идущую до морского порта. На улице остановки: 40-й километр, тридцатый, двадцатый. И только километра за три до порта он разбегается несколькими кварталами и микрорайонами. А от морвокзала вдоль берега кварталы и шоссе уходят к рыбному порту и базе сторожевых кораблей, и дальше на открытый океан. (Для справки: бухта Авача настолько велика, а вход в неё настолько сравнительно мал, что приливы – отливы на открытом берегу Камчатки достигающие 10-12 метров, в бухте Крашенинникова едва достигают одного метра) Так что из Елизова мы едем, не высаживаясь, до морвокзала. Здесь центр. Здесь обком, почтамт, театр, универмаг, небольшой памятник Лаперузу и памятник обороне 1854 года.
Первый кол в землю будущего города был вбит русскими мореходами в 1740 году. Кол вбит там, где стоит морвокзал на берегу глубокой, уютной и тихой бухты, похожей на затон на большой реке. Высокая сопка, полуостровом, образующая своими склонами этот залив, защищала поселение от западных ветров. К 1854 году, когда в Авачинскую бухту прибыла искать военного счастья англо – французская эскадра, население местечка едва составляло пятьсот человек. Несколько десятков казаков для охраны государевых владений, охотники, промысловики. К непредвиденным обстоятельствам для врага оказалось военное русское судно, шлюп «Диана», который бросил якорь незадолго до появления вражеской эскадры. На судне была команда из восьмисот человек и пушки. Вражеские корабли не могли из – за этого войти в бухту и в упор расстреливать защитников и палили с рейда. Командир «Дианы» заполнил водой часть трюмов, наклонил корабль, и приподнятым бортом палил по кораблям противника через сопку. Французы и англичане делали несколько попыток высадить десант, но были отбиты казаками, моряками и добровольцами. История умалчивает, почему превосходящие во много раз англо – французские силы прекратили атаки. И, похоронив погибших на другом берегу Авачинской бухты, интервенты покинули Камчатку. После победы в Крыму, Англия и Франция могли отнять Камчатку, но, всё продумав, отказались от лакомого куска, который не могли проглотить. И героизм её защитников вошёл в российскую историю.
В нашей социалистической школе и учебники географии, и истории неоднократно с большой обидой укоряли царизм за копеечную(14 миллионов рублей золотом) продажу Аляски США. Я никогда не рассматривал самодержавие, как что – то стоящее. Византийская роскошь и благополучие русских царей всегда строилось на крови русского народа. Российской империи никто не мешал осваивать восточные территории. И территории осваивались бывалыми людьми, купцами, беглыми крепостными. Государство не имело сил и средств на колонизацию востока в ХУШ веке. Фактически несколько сотен, никем не считанных и неизвестных правительству людей, осваивали Дальний восток, Камчатку, Чукотку и Америку на свой риск и страх. Они не могли противостоять освободившейся от колониальной зависимости Америки от Англии, ринувшейся захватывать территории от Атлантики до Тихого океана. Хищные янки просто отняли бы эту Аляску де – факто, как отняли огромные территори Техаса, Калифорнии и другие у Испании и Мексики. И никто бы в России и не пикнул. И Россия была мудра, передав Америке права на Аляску. И избавила Россию от ненужной вражды и военных конфликтов на столетия.
Военный флот России пришёл на Тихий океан только в семидесятых годах Х1Х века, когда была подчинена Средняя Азия, и в головах императоров Александров зрела мысль о строительстве железной дороги до Тихого океана. В 1905 году на Камчатке проживало около тысячи человек. Россия не смогла отстоять свои владения в военном столкновении с Японией. И половина Сахалина со всей Курильской грядой отошли Японии. В 1917 в Петропавловске было пять тысяч населения. Как они могли защитить огромные территории? И надо отдать должное кормчему за надёжное закрепление этих земель за СССР и массовое заселение востока и севера. В 1945 Советский Союз после разгрома фашистской Японии вернул потерянные территории в 1905 году.
После переворота 1991 года новая власть сделала всё, чтобы уже ставшее коренным, население нашего востока стало покидать его. И становится непонятным, как в ХХ1 веке, проданная ньюпатриотами, Россия, будет защищать свои земли на востоке. Американцы дали 14 миллионов золотых рублей за Аляску. Сколько дадут нынешнему правительству китайцы за территорию от Байкала до Чукотки? И будет ли у китайцев желание чего – то давать, если можно будет просто взять?

А мне и Василию всё было и знакомо, и в диковинку. Всё окружающее нас на Камчатке было знакомо по книгам и учебникам географии. И восхитительно наяву, как сбывшаяся мечта. Вулканы Авача и Коряк в Елизове, Вилючинский в Приморске. Авачинская бухта как море и необычные корабли, увешанные антеннами различных видов как новогодняя ёлка игрушками. И военно-морской флаг на мачте. Корабельная жизнь по командам громкого радио. По бухте плавают тюлени и подводные ядерные лодки.
Приморск – городок достаточный. Есть даже дом офицеров и гражданская власть. В магазине Приморска я купил замечательный чисто шерстяной спортивный костюм синего цвета. Кофта была с воротничком, украшенным белой полоской и красными звёздами на плечах по белому фону. Брюки были украшены красно – белыми лампасами. Этот костюм был со мной во всех морских экспедициях, и я очень смотрелся в нём при пробежках по шкафуту.
Стольный град Петропавловск в его центральной части мы обошли весь пешком. К сожалению, планировка и архитектура города примитивна и не компактна. Город, фактически являясь городом одной улицы с малообустроенными ответлениями, не смотрится, как единое целое. А архитектура как везде – те же панельные пятиэтажки, те же довоенные трущобы в припортовых посёлках и закутках. От морвокзала повыше в гору в направлении Елизова центральная гостиница, кинотеатр. Морвокзал – большой неуклюжий серый короб, очень неуютный и неприветливый. У пирса при нашем посещении города стоял лайнер «Советский Союз», ходивший регулярно по экспрессной линии Петропавловск – Камчатский – Владивосток. «Неплохо бы прокатиться до Владивостока. Пусть это займёт пять суток, но намного лучше, чем самолёт с пересадкой в Хабаровске»,- сказал я, но поддержки у Василия не получил
В порту сухие доки и на сопке телецентр с мачтой. Не в пример белым южным приморским городам здесь преобладает серый, даже грязно серый цвет бетона. Восприятию серости способствовал и дождь. Не смотрелся город, построенный кое-как без плана рабочими, рыбаками и военными. И с моря город не смотрится: всё неуклюже, и как бы временно. Только ночью со стороны бухты Крашенинникова Петропавловск своими огнями, рассыпанными гирляндами улиц на разной высоте, привлекает нестройной необычностью. Население здесь всегда чувствовало себя временным. Это наложило вековой отпечаток. А в остальном, всё как везде (не считая рыбных магазинов). И если бы не знать где ты, то по товарам в универмаге определить было бы невозможно, в какой части Советского Союза ты находишься. Как и везде, одни и те же товары: брюки из Ленинграда, пальто из Москвы, безделушки из Вологды. Обувь всероссийская, и люди европейские. И лишь в магазине «Океан» можно было бы спросить, а что это за город, потому что прилавки были заполнены рыбой во всех её проявлениях. Рыба свежая, соленая, вяленая, копчёная, жареная и тушёная. Полуфабрикаты из рыбы и морепродуктов, крабы отварные мороженые, кета и чавыча, миноги и креветки, гребешки и мидии. Не было только икры в развес, но нам сказали, что бывает в путину. Всё это было так невероятно - непривычно для жителей центральной России, оставленной плановым хозяйством без всякой рыбы. Вся центральная Россия, Урал и Сибирь до Байкала уже давно не знала, что такое горбуша, кета, кальмары и прочие рыбные обыкновенности. И сознание наше подверглось шоку.

В городе первым делом мы позавтракали в буфете первого попавшегося гастронома красной рыбой в кляре и жареными кальмарами, А затем набили свои походные сумки всем ассортиментом вяленой, жареной, солёной, копчёной и прочей рыбы хоть понемногу, но во всех вариантах. И как говорится, «на все деньги». К рыбе добавили, что полагается, и вернулись на корабль с тёплыми впечатлениями от города. Обратно возвратились на катере, пройдя половину Авачинской бухты за полтора часа. Скучный вид стольного города не опечалил. Устроится в ХХ1 веке, решили мы. Край этот необычен, богат. Население земли растёт в геометрической прогрессии, и ни одного клочка суши не останется без внимания.
На корабле был банный день. Флот есть флот и корабль – не армейская гостиница. Здесь с гостями делятся всем, что есть. А при наших покупках, банный день был не просто праздником с финской парной, а праздником с большой буквы. Компания у нас была дружная: ты да я, да мы с тобой. После бани и творческого ужина Вася лег в постель с книгой, а я достал блокнот и написал, гордый тем, что я на Камчатке:
Передо мной вулкан Авача,
За мною Тихий океан.
И я стою, смеясь, и плача.
Не трезв. Но всё же и не пьян.

19 сентября.
«Ютового на ют»
Сразу в голове застучали слова песни из детства «…и вышли из кают, на палубу, на ют четырнадцать английских моряков…» с какой - то «Жанетты», которая поправляла такелаж в Кейптаунском порту. И я проснулся, Проснулся после банного вечера, и прекрасного дополнительного ужина под великолепную семи наименований рыбу. Василий ещё спал. Я открыл иллюминатор и оглядел видимые окрестности. Яркое солнце, лёгкие высокие облака. Так спокойно и ясно, как будто ещё вчера вечером ни тумана не было, ни дождя. Только вершины главного хребта сияли белизной свежевыпавшего снега, и этим напоминали о вчерашней непогоде.
Сегодня выходной день и у нас по плану Паратунка. Паратунка – это речка, которая впадает в Авачинскую бухту между Приморском и Петропавловском, и в долине которой бегут и кипят горячие источники и горячие озёра. На этих подземных источниках расположились базы отдыха. Оздоровительные источники переполнены родоном. Термальные воды выходят из пол земли и напоминают постоянно (вулканы изредка), что внутри камчатской земли котёл, а поверхность земли просто неплотно прикрытая крышка, за которой надо внимательно следить. Но люди безрассудны, и участь Помпеи совершенно не тревожит их. Термальные источники пробиваются открыто ещё в долине Гейзеров. Но она далеко, а Паратунка рядом. Мы не могли пропустить Паратунку. Озёра были всего в 30 километрах. Всего 30-ть, но однако… Камчатка вам не Европа, где 30 км просто тьфу! Автобус три раза в день. Длинные ожидания и сплошные колдобины попортили поездку. Да и ничем эта поездка не обогатила. Как и принято у нас, доступное озеро не устроено, вода не сливается, грязная и мы в неё после бани не полезли. А в чистое озеро, где военный санаторий, нас, как обычных смертных, не пустили. И правильно сделали: много нас таких, на всех чистоты и уюта не хватит, и задумываться властям не надо. На термальных водах хозяйственники построили парники. Знергия бесплатная, но огурцы сверхдорогие.

Офицеров в выходной день на корабле, кроме вахтенных, нет. Все в увольнении. В кают - компании накрыт только командирский стол и ещё один. Капитан 1 ранга, похожий на добродушного доктора из сельской больницы, с седенькой бородкой клинышком и бакенбардами, но только без пенсне, входит по последнему гудку радиочасов и говорит собравшимся, но не сидящим за столами офицерам: «Прошу к столу». Обеды проходят в тишине, если командир не задаёт вопросов.
Офицеры молчаливые, и вообще, куда-то сразу исчезают. Наверху никогда никого не видно. Даже вахтенные не показываются. На юте стоит вахтенный матрос перед трапом и всё! Может, им приказали с нами не общаться во избежание возможных недоразумений. В простое не любопытство не верится.
Я задумался о командире. Скучно ему одному, и поговорить не с кем. Один, всегда один. Друзья, конечно, есть, но где-то далеко. А здесь одни подчинённые. И говорю Василию: « А что, если подойти к командиру. Мы же самые подходящие люди, чтобы его развлечь. Откроет он свой сейф, достанет гостевой коньяк, и потечёт беседа до поздних петухов…» Но Василий второй день думает о четвёртой рабочей частоте, и его отвлекает только вяленый морской окунь. «Не можно», - бурчит он и добавляет, – там у нас в шкапчике есть, давай плесни по маленькой».

20 сентября
«Общий сбор! Корабль к бою!»
Такая команда была дана сразу после обеда. А в разгар поедания очень вкусных тефтелей прилетели вертолёты. Василий ринулся наверх, не прожевав тефтель, на вертолётную палубу. Я тефтель прожевал и запил компотом. Вертолёты мы ждали три дня. Они не прилетали, время уходило И мы уже намеревались посетить вертолётную часть на флотском автомобиле. Но вертолёты, наконец, пришли, и торопиться было не к чему. Когда я вышел на палубу, механики крепили машины штормовыми тросами, и чехлили винты. Роман успел набить шишку о редуктор, но выглядывал из кабины счастливый, крича: «А места здесь, Лёня, места навалом». Нас круто беспокоило пространство в вертолете КА-25, потому что руководители мечтали принимать информацию сразу по четырём частотам, а наша «микроэлектронная» аппаратура на четыре частоты весила тонну и занимала объём в два кубометра. Аппаратура приёмная на четыре частоты в вертолёте разместилась, но четыре передатчика на ракеты так никогда и не поставились. И вертолёты несли только половинный объём аппаратуры.
Вчера вечером я вынул карты и научил Василия раскладывать «бабушкин» пасьянс, единственный, который умел раскладывать сам. Увлёкшись, хохотали от души и перезагадывали на корабль, на вертолёт, на вулкан и Владивосток, на брюнеток, шатенок, блондинок. Почему – то пропустили рыжих. Ко мне блондинки отнеслись приветливо, шатенки улыбнулись, а брюнетки отвернулись.
- У тебя девушка какого цвета, - спросил Вася.- Я запомнил, что она красивая, а какого цвета – не рассмотрел.
- Девушки нынче бывают любого цвета, - ответил я. – Мы предполагаем соединиться через ЗАГС. Вот тогда и разберусь, что в ней настоящее.
Пришёл уборщик, увидел карты на столе и сказал: «Ну и ну! Даже удивительно – карты на военном корабле». Мы засмущались и карты убрали. Но это было вчера. А сегодня механики тщательно чехлили винтокрылые машины, водолазы осматривали винты у кораблей и мы, перебегая с корабля на корабль, торопливо снимали эскизы, и планировали в пространстве размещение аппаратуры. Приказ покинуть базу выполнялся. На пирсе кучкой стояли командиры кораблей вместе с командиром соединения адмиралом Энгельсом Красновым и начальником штаба. Мы подошли поздороваться.
- Не хотите с нами поплавать в южных морях. Мы ненадолго, месяца на два, - сказал адмирал
- Вместо курорта, - засмеялся начальник штаба. - Бассейны, как видели, на всех кораблях. Загорите, окрепнете и всё заэскизируете до последнего сантиметра.
- Очень было бы замечательно. Но мы не предполагали такую возможность.
На кораблях снимались швартовочные тросы и выбирались якоря. И они один за другим выходили на рейд. С рейда при прозрачной солнечной осенней погоде наконец-то открылась во всей красе знаменитая бухта. Далеко на горизонте виднелись «Три брата»1, за ними туманился Тихий океан. Открытый океан без всяких берегов до самой Америки и Северной и Южной. Слева зеленели и желтели сопки, едва различимые кварталы города сбегали с холмов к морю, а за ними, наполовину покрытые снегом сияли первозданной чистотой величественные Авача и Коряк, упирая свои островерхие головы в бесконечную голубизну неба. А над кораблями кружились чайки. Когда стемнело, громады вулканов продолжали грозно блестеть в ночи и на шеях у них золотыми гирляндами висел город.

21 сентября.
«По местам стоять! С якорей сниматься!»
Меняем рейд. Вечер. Мы, пожалуй, выяснили всё, что можно было выяснить на базе. Завтра надо просить бот и обходить корабли для подписания отъездных документов. Стало скучно. Офицеры рванули по домам. Нам в посёлке делать нечего.
Корабли продолжают готовить к выходу в океан. Как всегда, звучат команды по радио. За иллюминатором туман. Едва видны леера. Темнеет бушлат вахтенного. На юте бьют склянки, предупреждают столкновения. Нам надо было в штаб оформить последние бумаги, но никто не передвигается в такую погоду. Все сидят. До 12-ти наговорились со старшим офицером по измерениям, а после вкусного обеда, туман и туманная изморось свалили меня в постель. Я задёрнул богдыхановскую занавесочку в ёлочку и провалился в небытиё. Наваждение навалилось на меня и я не понимал где сон, где быль, где небыль…
- Леонид Иванович, поедем в город, катер подают, - послышался голос Василия.
- Зачем!? – недовольно отрываясь от подушки, осведомился я.
- Развеемся…
Развеемся, так развеемся. И туман немного развеялся, но тучи всё равно висели прямо над клотиком. Мы подняли воротники и спустились по адмиральскому трапу в баркас, который, попыхивая сизым дымком с выпуклого борта, ловко лавируя между волнами, пошлёпал к далёкому пирсу Петропавловска. Это была военно-морская оказия. В штаб флота везли какие-то срочные бумаги. Делать, конечно же, в городе было нечего. Это не южные города с пальмами и тавернами, а осенний, холодный и склизкий крайний восток Советского Союза рядом с алеутами, с военными заставами и пьяными рыбаками в неуютных ресторанах.
Но катер прибыл на морвокзал. Мы выпрыгнули на пирс, обогнули серую громаду морского вокзала, до того неуютного, что внутрь заходить никогда не хотелось. Обойдя вокзал, поднялись вверх на главную улицу, где светились окна магазинов и как-то кипела жизнь. Со скучающим видом побродили по гастроному, дошли до филармонии и повернули обратно. Напротив универмага остановились под мокрым деревом и закурили, увёртываясь от редких крупных капель, которые набирали силу медленно, но падали с веток уже тяжеленные. Делать было нечего. В неуютный ресторан заходить не хотелось. Можно было возвращаться. «Погуляли и ладно», - сказал друг Вася. «Пожалуй, погуляли», - подтвердил я. Мимо нас прошла молодая женщина в плаще, закрытая капюшоном. Лица я не рассмотрел, фигура даже закрытая плащом вырисовывалась изящной. Прошла и ушла. Мало ли фигур? Мы курили и молчали. Снова послышались шаги. Возвращалась женщина в плаще. Я посмотрел на неё, глаза наши встретились на мгновенье. Глаза блеснули и скрылись за капюшоном.
- Рыбачка Соня, - толкнул меня Роман.
- В порядке рыбачка, - ответил я. - Может, догоним и спросим, как здесь живут такие хорошенькие.
Но догонять не пришлось. Рыбачка возвратилась, остановилась напротив, внимательно рассмотрела, повернулась и кивком позвала за собой. Не успев ни о чём подумать, мы пошли за ней следом. «Рыбачка» шла не оглядываясь. Мы прошли порт, поднялись в гору по узкой улочке, застроенной хибарами, повернули несколько раз в темноте и оказались перед приземистым одноэтажным домиком, вырастающим прямо из под горы. Женщина поднялась на крылечко, и тихонько постучала. Шторка на ближнем окне чуть раздвинулась, и через мгновенье дверь бесшумно открылась. За дверью было темно и не души. Женщина протянула руку мне (я стоял ближе), я протянул руку Василию, и мы прошли куда-то в темноте медленно, но уверенно. Рука, державшая мою руку, несколько ободряюще сжала мои пальцы, потом оставила мою руку и пропала. Некоторое время мы, не разговаривая, стояли в темноте. Потом с трёх сторон вспыхнул неяркий отражённый свет, и мы с Василием увидали друг друга. «Рыбачки» не было, и никого не было, кроме нас.
- Пожалуй, это приключение нам ни к чему…- протянул Вася, оглядывая комнату.
- Согласен, - подтвердил я. – У тебя же дети.
Мы были в круглом помещении без окон и дверей. На полу лежал толстый мягкий ковёр, стены были завешаны яркими шелковыми тканями, напоминавшие что-то о Японии, если верить виденным кинофильмам. Шелка подсвечивались изнутри. Но сколько я не пытался разглядеть дверь, через которую мы попали в комнату, ничего не обнаружил. Посредине комнаты стоял низенький столик, на нём маленькие фарфоровые чашки с тонкими, почти прозрачными стенками. А около столика на ковре лежало несколько подушек. Было тепло.
- Очень может быть, что ни к чему, - ответил я Василию. – Но не бежать же! И куда? Лучше примем всё на свой счёт и сядем за стол.
Мы скинули обувь и плащи у стены, прошли к столу и опустились на подушки. Я достал сигарету и закурил. Раздался мягкий чистый звон, как будто рассыпались серебряные колокольчики. Стена раздвинулась, и в комнату вошёл пожилой японец в халате, с реденькой бородой на подбородке, и наголо стриженой головой. Японец поклонился. Мы встали и тоже поклонились. Все эти штучки мы видели в кино, и в невоспитанности нас не обвинишь.
- Что будем пить, - спросил японец на чистейшем русском языке.- Чай или сакэ?
- И чай тоже, - грубовато ответил Вася, которому эта история явно не нравилась. – А икра и балык у вас есть?
Японец кивнул и хлопнул в ладоши. Снова зазвенели колокольчики, и в комнате появилась прекрасная рыбачка с подносом в руках, на котором стоял чайник, графинчик с сакэ и рюмками, красная икра в вазоне и какие-то ещё неизвестные пряности, мгновенно заполнившие комнату своим ароматом упоительной свежести. Сама рыбачка была в розовом кимоно, расцвеченном ветками цветущей сакуры, Чёрные длинные волосы падали ей на плечи. Красивые чёрные блестящие глаза, и правильные черты европейского лица никак не выдавали её за японку.
- Моя дочь Татьяна, - представил её японец. – Её мать была русской.
Таня поставила поднос на стол, опустилась рядом на подушки, и стала разливать по чашкам чай.
- Она у меня большая чудачка, - продолжал японец, разливая сакэ. – Вот вы удивились, почему вы здесь, и почему вас приветливо встречают. Определённо вы подумали, что вас завлекают во что-то сомнительное. А она мне сказала, что увидала на улице двух грустных одиноких не местных мужчин, которым не очень уютно в этом далёком от их дома городе, и она решила оторвать их от забот, и неясных тревожных мыслей.
Таня раскладывала угощения. Мы почему-то поверили этому внятному, и одновременно непонятному объяснению, оттаяли, заулыбались, но на всякий случай я вывернул пустой карман, показывая, что денег у нас нет. Японец махнул рукой. Мы выпили сакэ и раз, и два…»Никакое это не сакэ, - отметил я про себя. - А обыкновенная водка». Чай был хорош, и очень хороша была эта необыкновенная полукровка. Ей было не больше 20 – 23 лет. Она молчала, и только улыбка озаряла её лицо, как первые лучи солнца озаряли заснеженную вершину Авачи. Мы выпили чай и попросили кофе. Таня принесла кофе и курительные трубки с длинными мундштуками. Улыбаясь, она зажгла их и передала каждому. Я затянулся сладким дымом и откинулся на подушки. Звучала тихая музыка из восточных мелодий. Звуки гавайской гитары расплёскивались и замирали. С одной стороны полукруг стены куда-то исчез. Улыбающаяся и молчаливая Таня подала нам новые трубки. Я оглянулся на Василия. Но он, кажется, не видел меня и смотрел туда, куда исчезла стена. Я снова затянулся сладким дымом и снова оглянулся на Васю. Но не увидел его, и оглянулся вокруг. Не было Тани, не было японца. Женский голос на незнакомом языке пел песню, сжимающую сердце необыкновенной грустью, а там, где была стена, появились лёгкие как дым, танцовщицы в персидских костюмах, извивающиеся в таком невероятном восточном танце, каких я не видывал ни в одном кино. Меня обволакивало чувство глубокой тоски и необычайной нежности.
- Таня, - позвал я.
- Я здесь, - отвечала она голосом певицы, но её не было.
- Дай руку. Присядь рядом.
Я чувствовал пожатие её руки, как при проходе по тёмному коридору перед этим, слышал её дыхание, но не видел её. А восточные красавицы танцевали и уже кружились в воздухе. Нежные руки поднимали меня и увлекали в неведомое.
Я не знаю, где был Василий. Только ранним утром в полумраке, когда я очнулся и увидел, что он сидит рядом со мной на скамеечке в привокзальном скверике. И увидел, что между нами лежала плоская бутылочка с сакэ и бутерброды с икрой, завёрнутые в бумагу, украшенную веткой сакуры.
- Наваждение какое – то. Или сон? Это мы купили или получили в подарок, - спросил я Василия.
- Ничего не знаю, и не рассказывай ничего, - ответил Василий. - Всё равно не поверю, и буду говорить, что ничего не было. А мы с тобой безмятежно вздремнули на скамеечке. А это добро прикупили и забыли.
- Конечно всё так, как сказал. У тебя дети, - откликнулся я. – И что может сказать нам на эти сказки полковник КГБ Латышев!? Давай тогда выпьем за здоровье всех и на катер, ближе к дому.
Выпить так уж выпить. У меня в глазах как – то затуманилось. Снова пропал Василий. Мелькнула танцующая японка под звуки незнакомой музыки и исчезла, сменившись на блеск некрупной волны, плеснувшей в иллюминатор катера и круглую голову нерпы нерпы, резвящейся за бортом и исчезающей в тумане.
В иллюминатор едва пробивался туманный свет уходящего дня. По радио ко второму обеду прозвучала приказ «команде руки мыть».
- Команде руки мыть! –кричал почти прямо в ухо Василий.
- Какие руки, - пробормотал я и открыл глаза. Через иллюминатор в каюту полз сырой туман. С юта доносились звуки склянок.
- Никакого просвета, - сказал Вася, - поужинаем и до завтра. И тебе, кстати, тебе ничего любопытного не снилось.
Я посмотрел на Василия и покачал головой. Я всё помнил, но ничего не понимал. Разума хватило на то, чтобы промолчать, так как было непонятно, как одинаковый сон мог присниться двоим. Но Василий ещё долго был задумчив и хмыкал неопределённо.

23 сентября.
Вот уж действительно ждём у моря погоды. Утро тихое, но снова ничего не видно. Так снова и прожили несколько часов, а потом появилось солнце и над Камчаткой засияло голубое, бесконечно глубокое небо. На ПСК1 мы обошли все корабли соединения, собрали подписи и рекомендации и высадились на пирс, когда камчатское время склонялось к вечеру. Вещички у нас были собраны и, пожав руку вахтенному офицеру, мы пошли на автобус. В аэропорту было очень весело, потому что самолёты не летали уже три дня. Билеты у нас куплены не были.
- На вулкан пойдём,- сказал Вася.
- Или японку какую–нибудь поищем, - сорвалось у меня с языка.
Василий посмотрел на меня внимательно. Но ответил равнодушно.
- Что за блажь у тебя. Какие здесь японки? Здесь даже корейцев нет. Пойдём позвоним нашему вулканологу Валерию.
Но вулканолог Валера, как ответила его жена по телефону, не дождался нашего звонка. И уже три дня, как сидел на вулкане, и не мог узнать, что мы хотим к нему. Надумали съездить в город. Был вечер, а городской хлебозавод сломался два дня назад. В магазинах ни крошки хлеба, одни сухарики.
- Надо на материк, - снова бросил идею Василий.
- Надо, - сказал я и пошёл на телеграф. «Вылетаю на материк…»

24 сентября.
Вылетаю, так вылетаю. И вылетел. Не смотря ни на что! Не смотря, что три дня самолёты не вылетали, и что у нас не было на руках билетов. В три часа ночи мы с Васей сидели в самолёте ТУ-154, переносившем нас в Хабаровск. А ещё спустя десять часов уже ТУ-104 опустил нас на бетонку аэропорта г. Владивостока. В туман и дождь. После посадки нашего самолёта аэропорт закрылся. « ВЛАДЕЙ ВОСТОКОМ!» - прочитали мы на стеклянном корпусе аэровокзала, а может так показалось.
Автоэкспресс долго мчал нас между краснеющих осенним золотом сопок. Сорок первый градус северной широты – это широта Крыма, а четыре – пять градуса к югу, и уже Япония. Всё вот так просто. Справа от шоссе Амурский залив, за которым ещё наша земля, а чуть подальше – Корея.
Автобус мчит. Здесь, как и в Петропавловске, отсчет ведётся километрами: 10-й, 20-й и.т.д. Но вот на невысоком перевале появилась колонна с парусником. Рядом ресторан «Заимка» - усадьба средневекового русского боярина с картинки из учебников истории, обнесённая сплошным забором из заострённых вверху брёвен подтоварника, за которым виднелся деревянный терем из круглого строевого леса с узкими окнами. Начался Владивосток. Улица Столетия города, остановка «Вторая речка», «Первая речка», центр. Первое русское поселений на берегах будущего города было основано в 1860 году. Статус города Владивосток получил в 1880 году.

Владивосток – большой город, культурный и промышленный центр Приморья. В городе дальневосточное отделение РАН, университет, высшее военно-морское училище, театры. Аборигены пытаются сравнивать его с Сан-Франциско. Я не был в Сан-Фрациско, и во Владивостоке всего ещё несколько часов, поэтому сравнивать ничего не стану, и в споры ввязываться не стану. Но скажу, что это город также как и Петропавловск, город одной улицы - Ленинской. Она начинается от Амурского залива и простирается на все километры вдоль залива «Золотой Рог» до самого остроконечного окончания залива. На этой улице находятся гостиницы «Челюскин» и Золотой РОГ», театр юного зрителя и краевой драматический, цирк, областной универмаг, горком и обком КПСС. Вузы, музеи, высотник городской власти, штаб ТОФ, и даже градообразующее предприятие «ДАЛЬЗАВОД» вместе с Приморским ЦКБ морского флота являются частью этой улицы. На этой улице стоят все памятники и обелиски, включая и весьма примечательно - впечатляющий памятник партизанам, освободившим Приморье от всякой импортной теребени. Частью улицы фактически являются железнодорожный и морской вокзалы, стоящие рядом на угловом ответлении. Напротив здания железнодорожного вокзала, построенного императорской администрацией, стоит памятник Ленину с его очень патриотическими словами, подтверждающими твёрдые намерения большевиков сохранять и приумножать унаследованные территории, как законно нажитое добро.
Бухта «Золотой Рог» наполнена кораблями: у морвокзала белоснежные круизные и просто пассажирские лайнеры, у штаба ТОФ боевые сторожевики и эсминцы, За ним причальная стенка «Дальзавода» и ремонтируемые суда военные и гражданские. Противоположный берег залива начинается старинным маяком на мысе Голдобин, за которым сплошная причальная стенка торгового порта, заполненного кораблями всех пароходств СССР. И даже на берегу у памятника партизанам стоит судно. Это подводная лодка времён Великой отечественной. Каюта капитана в два квадратных метра. Для матросов сон и еда по очереди. Лодка пришла во Владивосток в 1942 году своим ходом с Северного флота для защиты наших грузовозов, которых японцы топили по причине и без причин. На Ленинской улице есть памятник погибшим пароходам. Как служили тогда моряки? На корабль ставили одну – две пушчонки на открытой палубе и отправляли без охраны в полную неизвестность. Рейсы до Петропавловска – Камчатского длились по два – три месяца, когда суда прокрадывались по прибрежным водам Охотского моря. Подводных лодок в дальний путь было отправлено две. Дошла одна. Другая затерялась в волнах мирового океана без известий о себе.
Береговая линия города изрезана неимоверно, И с какой высокой точки не глянешь окрест – вокруг море, бухты и корабли; море корабли и бухты. Морской город! И нет других слов.
Все жители города моряки, рыбаки или жены и дети моряков, рыбаков. И самые сухопутные всё равно моряки и рыбаки. И когда в прибрежные воды города приходят косяки селёдки, весь город бросает работу и все, кто может и не может, на всех плавсредствах выходят на водную акваторию на лов этой сельди. Прекрасная тихоокеанская сельдь хватается в это время за голый омеднённый крючок. И удачливый рыболов за один день обеспечивает себя рыбой до следующего сезона.

«Владивосток – город нашенский», – написано на памятнике В.И.Ленину. И я согласен, что этот город русский и должен остаться русским.

Сколько раз я посетил этот полюбившийся мне город, сейчас не помню. В некоторые годы не по одному разу. Но очень точно помню, что впервые я ступил на его землю в сентябре вместе с Василием Суматохиным, Стояла прекрасная приморская осень. Деревья зеленели густой листвой, ярко светило горячее солнце, сверкал ровной поверхностью воды голубой Амурский залив, за которым в дымке просматривались невысокие сопки мыса Песчаного, уходящие ближе к Китаю и Корее. Всё сопутствовало нам в тот раз. Самолёт из Хабаровска вылетел по расписанию, автобус из аэропорта промчал полсотни километров без задержки, гостиница «Челюскин» в лице приятного администратора женского пола возраста до 40 лет приняла без выпендрёжа. И мы к 18 часам по местному времени были не просто приезжими, а гостями этого, ставшего с первых минут приятным, города И любовались с крутой набережной на Амурский залив, по которому скользили под белыми парусами две яхты.
Вокзал Владивостока – это последний километр великой транссибирской магистрали протяжённостью в 9288 километров. Строительство великой магистрали начал император Александр Ш и закончил Николай 11. И этой дорогой Дальний Восток навсегда был привязан к России. Я за всё пребывание так и не собрался сфотографироваться у столба с цифрой последнего километра. Очень жалею. Так же жалею, что не проплыл на теплоходе «Советский Союз» до Петропавловска –Камчатского (или наоборот) вдоль Курильских островов. Но я посетил город Находку, а остров Русский не только посетил, а почти освоил. И был г. Владивосток всегда для меня приятен, близок по духу и настроению. Но таким он был при социализме. Он был «закрытым» пограничным городом. Случайных людей, в дополнение к местным жителям и военным, не пропускали. И город был свободен от китайцев, корейцев, цыган, лиц кавказской национальности и других неблагонадёжных. Ему немного лет от рождения. Даже сейчас ещё нет 150-ти. Шоссе от аэропорта, бегущее вдоль Амурского залива, украшено остановками с названиями многочисленных здравниц. Город на широте Крыма и полтора – два с половиной месяца с июля до октября представляет самый настоящий морской курорт. Тёплая, густо солёная, морская вода купание превращает в удовольствие несказанное, т.к. тело не тонет, и не приходится затрачивать силы для удержания на поверхности. Можно покачиваться часами и заполнять тело здоровьем. Когда здравницы кончаются, шоссе плавно переходит в улицу 100-летия города до залива «Золотой рог». Залив неспроста назван «рогом» Он, достаточно широкий у пролива «Восточный Босфор», тянется вглубь суши, изгибаясь не круто и сужаясь до острия к концу как бычий рог. И это километров на десять. И самое интересное, до самого конца не теряет глубину. К концу залива суда, стоящие на заводе, и суда торгового порта почти касаются друг друга носами (сами понимаете, что к причальной стенке они швартуются кормой). В городе есть гостиница «Золотой рог» и ресторан того же имени. В гостинице я жил, в ресторане обедал. На острие рога на первых метрах твёрдой земли стоит памятник адмиралу Макарову.
За заливом «Золотой рог» в городе находится другой залив «Диомид», забитый целиком кораблями рыболовецкого флота. И за ним весьма примечательный залив «Патрокл» Там гнездятся, в основном, военные. Напротив «Патрокла» уже на выходе из пролива «Восточный Босфор» в Японское море стоит высокая скала, скорее небольшой остров неровной площадью не более двух гектаров, точно посредине пролива. В Патрокле стоял перед выходом «Чумикан» несколько дней, и все участники экспедиции не раз рассматривали остров. И все сравнения сводились к сходству скалы с островом, на котором под Марселем был знаменитый замок ИФ, прославленный романом А.Дюма «Граф Монте-кристо». На острове было полуразрушенное двухэтажное здание, толь казарма, толь тюрьма. Поговаривали, что была тюрьма. Но содержание её обходилась дорого, и её закрыли. Что-то было, что-то не было! Берега Владивостока так изрезаны, что водной кромки городской морской черты хватило бы по погонным километрам померяться с Крымом.
Город необычен, красив, не похож ни на что виданное ранее. И в хаосе перемежающегося эпохального градостроения проглядывается неповторимая привлекательность. С мыса Песчаного на другом берегу залива город, очень возможно, походит на Сан – Франциско. А когда с высоты телевизионной сопки бросишь взгляд мимо жилых и производственных кварталов на бухты города, усыпанные кораблями до острова Русского, на мгновение теряешь ощущение реальности. Тут тебе и Грин, и Стивенсон, и Жюль Верн. И все детские сны совершенно сухопутного мальчика.
Город Владивосток в конце 70-х и начале 80-х годов двадцатого столетия был, на удивление приезжающим западникам, городом относительного благополучия. В том благополучие, о котором немногие знали в центре страны, задушенной борьбой партийной элиты за имидж, совместимый с западным миром по внешним признакам, и отгороженным от несовместимости с чужим миром высокими заборами у шоссе, по которому проезжали высокие делегации. Князь Потёмкин – Таврический навсегда вошёл в легенды российского государства за строительство процветающих поселений по пути инспектирующей императрицы. Во Владивостоке потешные деревни и заборы не возводились. Здесь в ласковые погодные месяцы тёплое солнце, бархатное море, праздничные моряки на всех бульварах гуляющие с яркими девушками. В магазинах мясо и мясные продукты, изобилие рыбных деликатесов, среди которых и всевозможные моллюски, о которых даже образованный интеллигентный обыватель средней России и её обеих столиц слыхом не слыхивал. А читая Хемингуэя, только непонятно всхлипывал, пытаясь отделить слипшиеся маринованные рыжики друг от друга уже после того, как опрокинул свои сто граммов в рот. И я спрошу того, кто, возможно, скользнёт по этим строчкам равнодушным взглядом и ухмыльнётся. А ел ли ты свежие гребешки, только чуть смоченные мягким уксусом? А ел ли ты варёного трёхкилограммового дальневосточного краба со всеми его полутораметровыми клешнями? А ел ли ты только что пойманного кальмара, который был мгновенно очищен и брошен на минутку в раскалённое сливочное масло? И скажу всем – а ничего вы, граждане не видели, и ничем вы, граждане, не можете удивить. Потому что путешествовали только на «бумажных корабликах».
К сожалению для нас, во Владивостоке был дефицит пива. Я любитель пива, и его отсутствие могло испортить самое благоприятное впечатление. Но недостаток пива город использовал мастерски. На 2-ой речке был построен великолепный пивной зал. Одновременно он вмещал человек двести. Это на сидячих местах за большими столами на 8 человек каждый. Каждый спускавшийся в полуподвал посетитель должен был на входе оплатить за две кружки пива и порцию закуски. Проведя день, следующий за приездом, в штабе ВМФ и в приморском ЦКБ, мы к 4-м часам дня так выдохлись, что едва шевелили «жабрами», чтобы пропустиь свежий глоток воздуха.
- А не поехать ли нам в пивбар, о чём советовали…», - сказал Василий, и я только и кивнул на это. Но Владивосток это вам не Сочи и не Ялта, где пивные зазывают. Строгая очередь из полсотни человек вилась далеко от подвального спуска. Мы встали. Слава богу – через полчаса уже были у кассы. Куплен стандарт. Официантов нет. Барная стойка. Нам наливают два литровых графина пива и выдают две огромных тарелки с закуской к пиву. И только устроившись за столом и отхлебнув, я окинул взглядом всё богатство на тарелках. Здесь были кусочки селёдки, ломтики кеты, дольки скумбрии, полоски кальмара, дольки крабовых клешней заполненных крабовым мясом и ещё чего – то, и ещё. Поймёт ли обыватель России от Смоленска до Свердловска, а что же это такое? Ему это никогда и не приснится.
А когда мы уезжали в аэропорт и заскочили на маленький рынок у вокзала, где продавали только осенние цветы, я был очарован великолепными хризантемами в шапку величиной. Погода в последний день резко изменилась, примчался циклон, похолодало. Я, не раздумывая, купил эти роскошные цветы. Василий также не удержался от покупки. Через 20-ть часов я вручал эти цветы Елене.

26 сентября. – 27 сентября.
Если считать день приезда за трудовой, то для народа мы в этот день ничего не совершили. На завод не попали, на судно не попали. Успели отдать капитану верительные документы. Но времени у него не было, чтобы заняться немедленно. За то, когда покинув завод и корабль, мы с ходу устроились в гостиницу «Челюскин», что расположена в первом доме по улице Ленина и наискосок от гостиницы «Золотой Рог», и уютно расположились за столом с напитками и яствами Приморья, Вася сказал:
- А везёт же нам. И мы уже на материке. А это значит, что можно поговорить о доме, о семье.
- Тогда рассказывай. Мне говорить не о чем.
- А твоя девушка, которой ты посылаешь телеграммы?
- Что я могу сказать, дорогой Вася! О чём думает, и как поступает женшина, с которой я провёл месяц на экзотических берегах Иссык-куля, и с которой в разлуке второй месяц. И она не гимназистка восторженно влюблённая из девятнадцатого века. А женщина, прожившая свои лучшие полтора десятка лет во второй половине двадцатого века, пусть даже в Советском Союзе, где ещё не нашла поддержки сексуальная революция. И любви уже ни у неё, ни у меня не будет, а будут «сексуальное влечение и мелкий или крупный расчёт». Так сказала мне в двадцать два года одна милая женщина, предлагавшая свою любовь навсегда. И могу подтвердить, что оба названных элемента во мне присутствуют. Она сексуально привлекательна. А расчёт в том, что если до сорока у меня семьи не получится, то и мысли об этом выкину навсегда.
- А знаешь, - сказал Василий, наполняя бокал. – Сейчас сходим на переговорный пункт и купим на ночь талоны на телефонный разговор. И узнаем, ждёт тебя твоя Лена или забыла. И я своей напомню, что жду, не дождусь возвращения.
Ночью нас соединили из гостиничного номера с Горьким с двумя номерами по очереди. Я, предполагая, что Лены нет дома, дал номер её матери. Она действительно была там в гостях и сказала, что не забыла и ждёт. Но попросила точный день возвращения обозначить телеграммой.

И двадцать шестое, и двадцать седьмое сентября были для нас первыми настоящими выходными за всю командировку. Проснулись поздно, довольные, умиротворённые мягкой широкой постелью, чистым сухим бельём, и телефонным разговором. Побрились, почистились и снова поехали в пивной бар на вторую речку. Снова очередь. «Не по нашему это»,- буркнул Василий, привыкший получать пиво в Горьком без очереди. «Терпи!»- также недовольно откликнулся я. Но очередь скользнула быстро. Сегодня уже не жадничали. Взяли минимальный набор, облагородились и позавтракали.
За выходные посетили музеи морского, военно-морского и рыболовецкого флота, музей природы им. Арсеньева, подводную лодку на суше. А за всё пребывание в городе выпили и всё вино, которое не досталось нам на Камчатке, и съели всю причитавшуюся нам рыбу. Икра путешественникам не причиталась. Её, как и во всей России, здесь также достают. Голова распухла от впечатлений, и равнодушно взирают глаза на экзотику. Восприятие более полное будет позднее, когда по энциклопедическому справочнику можно будет сравнить Владивосток с Сан Франциско, с которым во всём соревнуются патриоты города. Когда много событий и впечатлений – время раздвигается. Нам обоим кажется, что прошло огромное время со дня отъезда. Если раньше какой-нибудь путешественник (пусть А.П.Чехов) тратил на путешествие на Сахалин год с лишним и писал длиннейшие путевые заметки, то для того у него было время и какие-то деньги, чтобы этот год существовать. Мы же за считанные дни намотали три десятка тысяч километров, поменяли неоднократно часовые пояса, климат и территорию. И в сознание, а ещё больше в подсознание вошло столько информации, что переваривать придётся годы.
Нагулявшись по городу, мы отдыхали по режиму «адмиральского» часа. А когда улица Ленинская озарялась огнями фонарей, мы выползали из под одеял и выходили на простор. От нашей гостиницы в полкилометре по бульвару находилась водная станция ТОФ, и за ней центральная гостиница »Владивосток», выходящая окнами на залив и западный берег острова Русский. От гостиницы по пути к вокзалам стояла гостиница ТОФ. В следующий заезд пришлось изучить все тропиночки ко всем гостиницам. Но в гостинице ТОФ пожить так и не пришлось .
Времени, несмотря на выходные.дни, нам для познания всё же было отведено не много. Призывно светилась надпись «Ресторан «Золотой Рог». «Зайдём!?» - посмотрели мы друг на друга. «Попозднее», - сказали глаза. Про «Золотой Рог» ходит юморная незлобливая байка, что когда-то в большом зале ресторана на потолке была нарисована стая летящих лебелей. И когда человек опрокидывал рюмку с зельем, то непременно видел этих лебедей. И для морских офицеров, для которых посещение этого ресторана было ритуальным, знак, когда лебеди начинали махать крыльями при взгляде на них, был знаком окончания выпивки. Когда мы с Василём посетили это заведение, никаких лебедей на потолке уже не было. Офицеров оставили напиваться бесконтрольно.
Девушек на улице Ленинской было достаточно. И хотя иностранные корабли в порт Владивосток не заходили, девушкам вполне хватало советских моряков. Мы с Василием к морякам не относились ни по форме, ни по содержанию карманов, ни по внутреннему состоянию. Но было приятно потолкаться в праздничной толпе, украшенной бескозырками с развевающимися ленточками.
А вокруг города названия: Кедровая падь, Тигровая падь, Волочаевск, Уссурийск. И кажется, что Дерсу Узала с берданкой пробирается по узким улочкам на сопках города.

28 сентября.
Расстояния между трамвайными остановками в городе, как и между городами на крайнем востоке. И лучше переехать, чем не доехать и вкалывать пешком. И на Дальзаводе вдоль стенки ходит рейсовый заводской автобус, потому что на путь от ЦКБ до сухого дока, где стояла «Чажма», пешем надо потратить час.
Когда мы зашли за проходную завода, то перед нами предстала многокилометровая причальная стенка, заставленная кораблями вплотную друг к другу и кормой к стенке. Каких кораблей только не было, включая подводные лодки. Когда придётся кому-либо рассказывать о корабельных кладбищах, я вспомню этот заводской пирс и, убрав из рассказа людей и, прибавив ржавчины, нарисую точную картину. Для колорита замечу, что некоторые моряки срочной службы так никогда и не видели моря, простояв весь срок в заводе. Наше судно представляло собой грохочущую, сверкающую огнями десятков сварочных агрегатов и развороченную, как после бомбёжки, посудину в 15000 тонн водоизмещением. Совершенно не представлялось, что эта развалюха когда-нибудь поплывёт. Элегантный лейтенант на КПП у кормы в парадной форме с кортиком, брезгливо морщился от разномастной толпы рабочих, сновавших мимо него. Нас сегодня приняли, как положено, и мы начали своё обычное уже дело знакомства, осмотра, измерений. Работа шла быстро, мы повторялись с небольшими отклонениями.

Вечером по пути в гостиницу прошли по магазинам универсальным и прочим. Торговля здесь имеет пристрастие к зеркалам. Все свободные стены в магазинах заделаны зеркалами. Есть даже ресторан «Зеркальный». В самих магазинах товары стандартные, не считая рыбных. Правда, деликатесы типа свежекопченых рыб не всегда на месте, и зачастую в очередь. Предупреждённые, мы постояли часок и приобрели для гостинцев по паре одурманивающе пахнущих кижучей. Рыба дешёвая: солёная горбуша 1,6 рубля, свежая кета 2,5 рубля, копчёный кижуч – 3 рубля, банка лосося в собственном соку 90 коп. Время было эпохи развитого социализма, и при зарплате в четыреста рублей жить было можно. В магазинах полуфабрикатов в изобилии моллюски, кальмары, палтус горячего и холодного копчения, чавыча семужного засола, янтарная, что называется, пальчики оближешь. На закуску в гостиницу взяли две копчёных селёдки. По вежливой просьбе продавщица выбрала рыбины с икрой.
«Толкучка» в городе запрещена властями. Пиво в банках только в магазинах «Альбатрос», и то редко. Икру и крабов в банках офицеры с наших кораблей берут за спирт на рефрижераторах, когда те возвращаются в порт.

29 сентября.
Ночью с Японского моря дул ветер. Свист стоял такой, что пришлось закрыть двойные форточки и прижать уши. К утру погода успокоилась, но стало прохладно. Правда осень здесь только начинается. Листва ещё не падает, и было тепло до сегодняшнего утра. Работы нам осталось немного. Все материалы по размещению и энергоснабжению были собраны. Оставалось установить контакт с Приморским центральным конструкторским бюро морского флота СССР, и выяснить там настроение. И запланировать будущее сотрудничество, которое было не за горами. Серийные заводы наращивали обороты по производству аппаратуры, страна ждала новой техники. Пора была навестить и кассы аэрофлота. Хоть и хреновая это организация, но за паровоз бухгалтерия не оплачивала. А Вася сказал, что ему что-то по дому взгрустнулось.

1 октября.
Действительно – ностальгия. Делать ничего не хочется. Новые лица, новые знакомства, разговоры. И всё вяло, неэнергично, как будто и интереса большого нет. Конечно, мы собрали такой материал, о котором даже не мечтали. Установили личный контакт с командованием соединения и командирами всех кораблей, с руководством ЦКБ и ведущими специалистами всех наших кораблей, получив добро на содействие в изменении и согласовании документации на корабли. Со всеми получили прямую телефонно-телетайпную связь и позывные ВЧ связи.
Зам. начальника ПримЦКБ и руководитель проектов нашей эскадры Юрий Усенко, обаятельный и понимающий технически и политически. Он делал проект реставрации мемориального крейсера «Аврора», от чего отказались маститые ленинградцы. От крейсера 17-го года к реставрации не оставалось ничего, сказал Усенко мне в приватной беседе позже, когда познакомились поближе.
Откровенно сказать, мы устали. И зная, что ещё надо бы уточнить некоторые детали, делали это медленно, лениво перебираясь по разрушенным ремонтом переборкам корабля, и также лениво слушали байки о ревущих сороковых широтах, через которые пробиралась оставшаяся на плаву эскадра «наших» уже кораблей. Мысль бродила у самолётных кресел, на которых нам предстояло улететь.
. Вечером в Аэрофлоте подали заявку на билеты до Москвы, и на бронь из Москвы до Горького.

2 октября.
Сегодня распрощались с ПримЦКБ и этим закончили деловую часть командировки. Какая –то усталость, опустошённость и одновременно облегчение. Но чтобы сказать, что всё уже сделано удачно, надо сойти с трапа самолёта в Горьковском аэропорту. Завтра день отдыха и сборов. Послезавтра день у нас будет длиннее на семь часов. Край восточного солнца откроется навстречу дню, а мы с Василием надеемся быть в это время под покровом европейской ночи.

4 октября.
Борт самолёта ИЛ-:62. Мерно гудит вентиляция, заглушая рокот двигателей, которые где-то там, сзади. Высота 10000 метров, скорость 1000км/час. Земля закрыта облаками. Очень жаль. Полёт дневной в не движущемся времени. В 17 часов по хабаровскому времени вылетели из Хабаровска, в 17 часов по московскому времени будем в Москве. И так можно лететь до самого лондонского мередиана или до 180-го градуса, и только там время щелчком перейдёт на сутки вперёд или назад. Этот эффект движения и стоячего времени даёт нам возможность завершить полёт днём. У нас интересное совпадение. Мы сидим на тех же местах, что и при полёте в Хабаровск. И самолёт ведёт первооткрыватель трассы. Пустячок, а приятно. Мы относим это к доброму знамению.
На столиках перед нами стоят прекрасные Владивостокские хризантемы величиной в чайное блюдце. Цветы свежие, сочные, полные жизненной силы и чарующей красоты. Мы их купили перед самой посадкой в экспресс. Стюардессы постанывают от восторга и зависти, но налили нам воду в бутылки, чтобы цветам было лучше. Цветы от меня предназначались Елене, хотя и не было уверенности, что она встретит меня, и наша дружба продолжится. Голос в телефонной трубке не искрился восторгом от предстоящей встречи.

Последние часы полёта проходят в погоне за солнцем. Дают сводку о погоде в Москве - там выпал снег. Ну и что. Время. Путешествие наше заканчивается. Путь проложен. Знакомство с дальними краями могло бы быть шире и глубже, если б не была так интенсивна генеральная линия нашего задания. Отчего наступила усталость и желание возвратиться. Но я бы хотел, чтоб случились другие дни, когда освобождённый от срочных дел и забот, мог бы отдаться поискам радостей в свободном путешествии по этим чарующим местам, не испорченным ещё до конца взрывом цивилизации. И получить радость от общения с первозданной природой.

Сугробин из аэропорта «Домодедово» несколько раз набирал номер телефона в квартире Лены, но телефон молчал. Он набрал тёщу. Трубку подняла сестра Лены и сказала, что рада его возвращению. «Самолёт прибудет к полночи», - повторил Леонид. «Да, да! Я поняла, найду Лену и передам. Мы все рады будем видеть Вас. Лена, когда Вы звонили из Владивостока, была усталой. Но она очень Вас ждёт. Только и разговору в доме».
- Нас возможно немного ждут, - сказал Леонид Василию. – Цветы у нас свежи. Мы с тобой, свежи. Так что тебе под крылышко супруги, мне на разговоры о любви.
- Вы взрослые, и шутить вам нет времени. Если масло в головах не высохло, всё сойдётся, - ответил Василий.

Сугробин в темноте перепутал дом. И когда позвонил в квартиру Елены, время пробило час ночи.
- Наконец–то, - сказала Лена, открыв дверь, но не пропуская Леонида.- А то ждёшь в ночи, разные мысли в голову проползают.
- Это тебе, - протянул Леонид цветы. - Хризантемы из Владивостока. Возможно, помнишь, у Аксёнова были «Апельсины из Марокко», которые попали на Дальний восток. У меня намного романтичней – хризантемы с Дальнего востока. Белые цветы всегда были знаком надежды.
- Какие чудесные, - наконец – то улыбка озарила лицо Лены. Всю минуту разговора в дверях она была бесстрастной. - Так наша надежда не пропала в волнах океана? Дай я тебя поцелую за такой подарок. Проходи и снимай плащ. Я поставлю цветы и приготовлю кофе.

Конец. 25.08.2014

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.