ЛЕСНОЙ ПОЖАР. Страницы из романа "Жизнь ни за что".

Алексей Сухих
ЛЕСНОЙ ПОЖАР
Страницы из романа «Жизнь ни за что»
Инженер Леонид Сугробин, сотрудник одного из значимых для страны НИИ, участвовал в жизни страны во всех её проявлениях. В этот раз ему в составе большой группы сотрудников пришлось выехать на работы по спасению горящего леса.
1.
По стране и миру шёл 1972 год.
Руководитель СССР Леонид Ильич Брежнев, задержавшись в кремлёвских апартаментах, на дачу не поехал. Посмотрел ночные новости по телевизору и прилёг на диванчике в кабинете. Но заснуть по-хорошему не сумел. Ранний майский рассвет разбудил его от непрочного сна. Он посмотрел на розовеющий край восточного неба, надел спортивный костюм и вышел на соборную площадь. Настроение у него было хорошее. Перед майскими праздниками сразу две иностранные державы наградили его почётными орденами, значительно улучшив его парадный костюм. Полюбовавшись на царь-пушку, он прошёл к Спасской башне. Часовые отдали ему честь.
- Прогуляюсь по Красной площади, - сказал он часовым. – А то в Кремле ежедневно, а по площади прогуляться не приходится. Как я москвичам завидую. Каждый день могут по площади гулять и любоваться.
Брежнев был вежливый нешумный человек. Обслуживающие его быт работники души в нём не чаяли. Он вышел на площадь. Голубели ели у кремлёвской стены, блестели золотом кресты и маковки собора Василия Блаженного, на посту номер 1 у входа в мавзолей застыли часовые.
- На Ильича давно не смотрел, - подумал живой Ильич о покойном Ильиче и двинулся к мавзолею. Но внимание его вдруг привлекло какое-то движение на лобном месте. Брежнев присмотрелся. Там стоял человек и, приложив руку ко лбу, всматривался внимательно в разные стороны. Брежнев подошёл к лобному месту и спросил –
- Куда это, мил человек, ты глядишь? Что высматриваешь?
- Да смотрю я, товарищ Генеральный секретарь, где жить хорошо.
- Ха, ха! – рассмеялся Ильич. – Хорошо там, где нас нет…
- Вот я и смотрю, пытаясь отыскать местечко, где «вас» нет! – ответил человек.
- Так это ж поговорка такая, - смутился Брежнев.
- Очень уж она на правду походит, - ответил человек и пропал.
- Вот же, чёрт, приснится ерунда, - проговорил Леонид Ильич, поворачиваясь на диване и рукой смахивая капельки мелкого пота со лба.

Страну меряло время, названное позднее временем застоя.

В очередной отпуск Леонид был записан на июль. Предыдущим летом отпуск поделился пополам: две недели в Подмосковном доме отдыха и две недели зимой в «Зелёном городе». Сугробин, находясь в рассеянном состоянии после разрыва с Ниной Турчинской, о личной жизни и очередном отпуске думал мало. И когда бессменный командор Белов, руководитель горно-водных походов высших категорий сложности, позвонил и предложил очередное путешествие в Саянах, он согласился. Путешествие прошло спокойно без ненужных приключений и задержек. В начале августа группа вернулась домой. С Саянских троп он привёз бороду, которую решил оставить навсегда. Подправил её под Чехова и таким заявился в институт.
«Ну, Леонид Иванович! Ты даёшь!» – встретили его в отделе. «А что! - ответил Сугробин. – Я все же научный сотрудник, пусть и младший».
Погода в Горьком была такой же, как при отъезде в Саяны. Над городом стоял густой смог. Горели окрестные торфяники. За два месяца ни одной капли дождя.

Выйдя после отпуска на работу, Сугробин подал заявление на поступление в юридический институт, и его пригласили на экзамены 1-го сентября с обещанием зачесть общественные науки при зачислении. В городе из друзей был только Ширяев. Ему тоже, наконец-то, повезло с квартирой. Сане удалось недорого снять двухкомнатную квартиру, хозяева которой работали и жили на севере. За неделю до первого сентября Леонид встретился в субботу с Саней Ширяевым, и они отметили свою холостяцкую жизнь в ресторане «Нижегородский». Вечер прошёл вдохновенно. Но машин у ресторана не оказалось и они в добродушном настроении пробирались с Гребешка к Ильинке, где ходил трамвай, который мог их отвезти на пересадочные точки. Поддали они ничего, но ещё стояли, пусть и нетвёрдо. Пробираясь по тёмным узким улицам вдоль глубокого оврага, они наткнулись на тройку «удалых». В ответ на «Закурить не найдётся?», Леонид протянул пачку с двумя последними сигаретами и тут же получил удар в грудь. Нападавший целил в голову, но Леонид успел отклониться. Саню тоже ударили. Леонид вспомнил свою боксёрскую сноровку и ударил «удалого», стоявшего перед ним. Но выпивка сделала своё дело – удар не нокаутировал нападавшего, а только придавил ему нос. «Сопротивляются, суки!» – услышал он крик. Что-то тяжёлое опустилось ему на голову, и он упал. Очнувшись, он увидел, что двое загоняют Саню в угол, а третий наклонился над ним, и шарил по карманам. Лежавшая на земле рука Леонида нащупала шершавый круглый предмет. Он ухватил его и понял, что это кусок арматуры.
- Ах, ты сволочь! – взревел Сугробин и лёжа, со всей силой ударил шарившего его карманы, по голове и вскочил, уклонясь от падавшего на него «удалого».
– Держись, Саня! – крикнул он и кинулся на обидчиков Ширяева. И сразу же приложил арматуру на плечо одного из них так, что услышал хруст ломающейся кости. Третий, небитый, обернулся и, увидав двух лежавших, бросился бежать. Но Саня успел подставить ему ногу, и тот полетел на асфальт. Саня подскочил, и вмазал ему ногой в подбородок.
- Уф, - сказал Сугробин, и взялся за разбитую голову. На ней выросла неприличная выпуклость. – Ты цел?
- Да ничего, только ногой меня достал вот этот, - показал он на лежащего.
- Проверим свои карманы, Саня. У меня вроде всё на месте. – Давай у них проверим. Двое лежали в отключке, ломаный сидел и стонал. – Вот с лежачих и начнём.
- Вам не жить, суки! – встрепенулся сидевший.
- Сейчас и тобой займёмся, - спокойно сказал Саня. – У этого только финарь.
- А у моего сколько-то рублей и удостоверение. Проверь, что у последнего, многообещающего.
- О! - сказал Саня, – кастет из текстолита.
- Дай-ка мне. Похоже, им он меня и долбанул, - сказал Леонид и пнул в бок сидевшего. Тот заматерился. - И что ж, финки и кастета хватит на всех троих. Как? Жить будем? – обратился он к ломаному. – Сейчас в милицию звоним.
- Не жить вам…, - тянул ломаный.
- А, может, добьём да в овраг всех троих, - вопросительно переговорил сам с собой Саня.
- Вы чё, пацаны! Мы же только закурить попросили, - изменился голос у угрожавшего.
- А чего же нам вечный покой пообещал?
- Надоело мне это дело, - сказал вдруг Саня. - У меня весь хмель прошёл. Пусть сами с собой разбираются. А мы давай пойдём. Деньги заберем, и домой на такси. И пошёл к жилым домам.
- Пацаны! Уходят эти суки, - захрипел ломаный.
- Ещё хрипишь, гадина! - Леонид зажал кастет в кулаке и вмазал сидевшего по затылку. Тот уткнулся в землю. «Вот теперь в расчёте!» – сказал Леонид и догнал, уходившего быстрым шагом, Ширяева.
2.
Такого жаркого лета старики не помнили. В далеко не южной широте, на которой стоял Горький, температура не опускалась ниже двадцати восьми градусов по Цельсию уже третий месяц. И третий месяц ни одной капли дождя не упало с безоблачного неба. Природа изнемогала. Обмелели до неузнаваемости Ока и Волга. Пересохли ручьи, погибли посевы на полях. И земля с трудом дышала своей потрескавшейся от боли кожей. В округе постоянно занимались леса пылающим огнём, смрадно дымили торфяные болота. Большой рабочий город окутался пеленой дыма, не снижающегося даже ночами. Жизнь в городе становилась похожей на мрачные предсказания фантастов. Но люди жили, работали и боролись со стихией. В СМИ регулярно появлялись бодрые репортажи с мест о том, что скоро, скоро…
Сугробин спал тяжёлым сном после посещения ресторана с Ширяевым и нелепой схватки с хулиганами, из которой они вышли победителями совершенно случайно. От этого мозг был перезагружен, и он проснулся рано с головной болью. На голове за левым ухом отзывался резкой болью большой шишкарь. Было ещё только шесть утра. Утро было обычное, дымно мглистое. В открытую дверь с лоджии пробивался густой запах смрадной гари. Леонид потянулся в постели, взял лежавшую на стоявшем рядом стуле недочитанную газету и включил транзисторный приёмник «Океан». В субботний прошедший день открылись очередные олимпийские игры в Мюнхене и дикторы на разных волнах передавали впечатления от праздника открытия. Для объективности нашёл Би-би-си и выслушал её комментарий. Расхождений в оценке не было. Всем понравилась немецкие старания сделать олимпиаду праздничной. Первая олимпиада в Германии прошла при Гитлере в 1936 году в Берлине. Новости наскучили. Он включил радиостанцию «Маяк» и получил в награду «Королеву красоты» в исполнении Муслима Магомаева. «Так – то лучше», - сказал он вслух и поднялся. Сожителя Славы не было. Он неделю назад уехал в отпуск. Леонид прошёл на кухню. На столе стояла бутылка коньяка, заполненная на две трети. «Совсем позабыл, а сюрприз приятен»,- подумал он и достал стакан. Вчера они с Ширяевым вместе доехали до дворца спорта, где их дороги разделялись. На перекрёстке ещё работало кафе «Мечта».
- Подверни, шеф, к кафе, - попросил водителя Сугробин. – Спрошу бутылочку коньяка, - пояснил он Саньке и прошёл в зал. Кафе закрывалось. Уходили последние посетители. Буфет ещё дышал . Он купил «Дербентский», не спрашивая армянского. Саня проглотил из горлышка. Пригласил ночевать к себе и уехал, не выгружаясь из машины, когда Леонид отказался. То, что он зря отказался, Сугробин понял к концу следующего дня, когда осознал, что ему предстоит тушить пожар в лесу не меньше двух – трёх недель. Но в этот момент он ничего не думал, а выпил, крякнул и сел в кресло, радуясь теплу, разливающемуся в груди.
Когда в дверь раздался стук, Леонид дремал в кресле. Стук повторился. Леонид открыл глаза и посмотрел на часы. Было пять минут девятого.
- Кого несёт нелёгкая? – подумал он и пошёл открывать.
В дверях, загадочно улыбаясь, стоял Емельяныч. За его плечом выглядывал Чириков. Первая мысль, которая мелькнула у Леонида при виде этого необычайного явления, была крамольная. «С какого народного гулянья идут уважаемые начальники, и чем я могу их порадовать?» Потом вспомнил, что по рюмке у него найдётся, а на большее раздумье времени у него не было.
- Давай быстро одевайся, бери еды на день и вниз. Там внизу машина стоит, - сказал Емельяныч.
Сугробин ничего не понимал, и это обоим начальникам было хорошо видно.
- Кстово горит, - пояснил Емельяныч.
- Огонь к нефтезаводу подходит. Мобилизация по линии гражданской обороны объявлена, - добавил Чириков.
- Шумит, гудит родной завод. А мне – то что, - сказал Сугробин прибаутку и раскрыл дверь. – Проходите, господа. Никуда я не поеду. Потому что « у меня нет дома и пожары мне не страшны. И жена не уйдёт к другому, потому что у меня нет жены». Давайте по рюмочке отличного коньяка.
И Леонид пошёл на кухню ближе к бутылке.
- В такую рань в выходной день человека будить? А если у меня женщина в постели?
- Леонид Иванович, мы серьёзно! – сказал Емельянович, проходя за ним вместе с Чириковым.
- И я серьёзно. Я штатным бойцом Гражданской обороны не являюсь. Снаряжения и одежды у меня нет, и своей рабочей робы не имею, так как у меня ни двора, ни кола, ни огорода. Что я пожар тушить во фраке поеду. И еды у меня даже для закуси нет. Не поеду! Если по рюмашке, то пожалуйста, - сказал Леонид и выпил. – А то гражданская оборона… Нет её никакой обороны. На заводе бомбоубежище давно уже под склад ненужной продукции приспособили.
- Ну ладно, Лёня, выпендриваться. Мне, что ли больше других надо? Мы все в одинаковом положении, всех неволят, - сказал Георгий Емельянович.
- Надо тебе. Очень надо характеристику чистую. Ты большой начальник, тебе лауреатство нужно, ордена. А моё лауреатство уже в прошлом, и во второй раз на моей тропе не встанет.
- Сколько можно прошлое вспоминать? Всего на один день. Там же нефть и если вспыхнет, то всем мало не покажется.
- Но мне в самом деле нечего надеть. Саянскую форму вместе с обувью выкинул за изношенностью. Надеваю босоножки, футболку и тренировочные штаны и еду на один день, как сказано. Только неважный приём используешь, говоря об одном дне. Мы ведь все учёные. И, при бестолковости наших начальников, за день до места доставят и то хорошо. Так я доеду, и назад сразу же. Лады?! Покатаюсь. А ты отметишься, что полный комплект набрал. Это ж понятно, что тебе моей грудью количественную брешь заделать надо.
- На один день, на один, - сказал начальник. - Отбудешь на пожаре сегодня и завтра в отдел на работу. Выходи, ждём в машине.
Людей на пожары направляли регулярно. Их организовывали и собирали обстоятельно. И люди брали с собой вещи на все возможные случаи. Но чтобы аврально собирать по выходным, такого ещё не было. «Значит, действительно что-то серьёзное», - думал Сугробин, укладывая в карман четвертной и ещё несколько рублей россыпью на всякий случай. «Один день можно и без еды прожить. А если мобилизуют и завтра, то завтра и разберусь». Так размышлял он, собираясь, не забыв при этом про остатки коньяка.
В таком настроении он сбежал с крыльца и уселся в машину. За рулём сидел ещё один начальник отдела под кодовым названием «Максимыч»
- Ты чего это, Лёня, босиком и без одежды? – сказал он.
- На один – то день и так хорошо, - ответил Леонид.
- Кто тебе сказал, что на один день. Рустайлин, что ли? Так ты зачем его надул? - обратился он к Емельяновичу.
- Попробовал бы ты его из дома вытащить. Не поеду ни на какой пожар и всё. Сейчас на службе ему одежонку по отделам насобираем. И в самом ведь деле, если у людей нет ничего, а их спасать отчизну босиком направляем. Уже начинали Отечественную с одной винтовкой на десять человек. Да поехали, а то эшелон уйдёт.
- Что-то я ничего не пойму, граждане! – сказал Сугробин. – Если надолго, то я никуда не еду. У меня с первого сентября приёмные экзамены в юридический.
- Заменим мы тебя до первого, обещаю, - сказал Емельянович. – Ты только слово дай, что не сбежишь по дороге. Не подведёшь меня и институт.
И, расслабленный утренним коньяком, Сугробин махнул рукой.
- Смотри, начальник! Собственным уважением отвечаешь.

3.
У предприятия стояла, ходила, шумела, жестикулировала руками внушительная толпа, состоящая из начальников секторов, бригад, лабораторий и выше.
- Ого! – подумал Сугробин. – Тут и крупные начальники, тут и средние начальники, тут и малые начальники. Полный офицерский корпус. Да и сам я тоже начальник бригады. Значит, тушение пожаров в таком составе будет энергичным, дисциплинированным и умелым. Кроме начальников волновалась и колыхалась толпа рядовых. Одни провожались с близкими, другие продолжали укладываться, третьи откровенно радовались возможности смотаться из душного города в любое место. «Какой же у тебя хороший народ, товарищ Генеральный секретарь! – подумал Леонид. – В любом европейском государстве руководители предприятий, отправляющих людей по такому призыву, подписали бы с тобой контракт на возмещение убытков, подписали бы страховые полисы на каждого сотрудника, затребовали бы выполнить экипировку и проведения обучения правилам и способам работы. А твой народ ничего не требует. Сам оделся, сам прикупил еду и готов совершать подвиги во имя спасения народного добра, от которого ему, народу, ничего не достанется за просто так. Тебе бы, Генеральный секретарь, этому народу надо было бы немедленно строить жильё, дороги, производить для него одежду, обувь не хуже, чем там, за бугром. А ты следишь, чтобы такой народ не говорил про твою власть правду, глушишь передачи зарубежников, оберегая народ от неправильного влияния. И строишь на народные деньги никому не нужный БАМ. А ты делай для народа добро, и не будет он никого слушать и сочинять про тебя анекдоты. «Правь как бог, и будешь богом», - советовал Нерону его наставник. Ну, на хрена народу БАМ, если жить негде. И кусок мяса и пакет с сосисками надо вывозить на Урал из Москвы или Ленинграда. И из деревни в тридцати километрах от областного центра в распутицу на тракторе не выедешь. И зачем тебе китель в орденах? Индюки вы надутые, товарищи министры – коммунисты. Когда смотришь на фотографии совета министров после очередных стопроцентных выборов депутатов, так и видишь индюшачьи мозги под каждым лысым или волосатым черепом. Индюк думает!? Думает о том, как ему хорошо на таком богатом дворе. И ни разу не подумал, что сварят из него суп совсем в чужом котле. Эх, и дурная же ты советская власть, если позволила выдвигаться бесталанным, а оттого лицемерным руководителям. Хоть бы к астрологу ходили! Ведь всего - то –осталось от этого пожарного лета пятнадцать годиков вашей индюшиной жизни. И будет погублен такой прекрасный народ. Время показало, что за период вашего правления народ стал населением без идеи и принципов. А от вас, индюков, и перьев не останется. Вы оказались глупее тех фарисеев, которые отдали на муки и смерть сына божьего. Эх, вы! Индюки и есть на самом деле».
Выплывшее из тумана подсознания в обозначении руководителей слово «индюк» так зримо начало характеризовать вспоминающиеся лица союзных и местных руководителей, что Сугробин рассмеялся своим видениям. «Наконец – то я понял, почему у нас всё так, – мысленно проговорил Сугробин сам себе. - Народом правят ИНДЮКИ. И у меня для них теперь будет это единственное название, обозначающее все стороны их деятельности». Разговорившись сам с собой и совершенно довольный пришедшим из космоса обозначением правителей, Сугробин не обратил внимания на подъехавшие автобусы, и не слышал команды на посадку.
- Леня! А ты что не садишься? Команда была, - услышал он голос и увидал Суматохина. – Емельяныч велел тебя найти и передать, что одежду пришлёт завтра. Сейчас ничего не удалось сделать, но завтра будет всё у тебя обязательно.
- А зачем она мне завтра, если я вечером домой вернусь. Болтуны вы все, как и большие индюки, - сказал Леонид, находясь под влиянием собственных размышлений. Ему очень понравилась выдумка об индюках, и он громко и сочно повторил, - индюки.
- Какие ещё индюки, Лёня. В автобус садиться надо.
- Индюки, Вася, люди, которые готовы раздетого и разутого подчинённого бросить в огонь, чтобы он тушил его, защищая их перья. Я поехал, но радостей оттого, что меня индюк Рустайлин снарядил в таком виде, никому не предвидится. И будете у меня моральными должниками. Самое большее, это я буду сидеть у костра, и помогать пожару. Всё же думать надо человечьими мозгами, а не индюшиными.
- Ну, раз так получилось, что мне завтра в командировку. А то б тебя не искали.
- Молчи, Васильевич. Молчи, раз со мной не едешь. Это «не так получилось». Это «так получилось» запрограммировано. И передай Емельянычу, что теперь все начальники снизу доверху будут называться у меня индюками за такие решения. Оригинально, не правда ли? Жаль, что это мне только сейчас боги прислали, а то бы в стихотворение вставил, которое недавно написал. Давай, я тебе четыре строчки из моего нового стихотворения прочитаю:
Когда в Москве вручают знак героя
Верховному правителю страны.
Я это дело принимаю стоя,
Как проявленье собственной вины.
- Потом, Лёня, потом. Смотри, сколько людей слушает!
- Боишься?
- Опасаюсь, дорогой. У меня уже дети растут.
Утром в понедельник Рустайлин позвонил Жаркову.
- Вчера я обманным путём, фактически голого, отправил Сугробина пожар тушить.
- Совершенно не одобряю. И без него бы обошлись, - сказал Жарков, выслушав Рустайлина. – Теперь посылай гонца с одеждой. По карте до Воротынца две сотни, да за Волгой ещё…
- Может, ты поможешь и обменяешь его.
- Человека я найду, а машину тебе искать.
- Ладно, сейчас подумаю.
- Никто ничего не придумал. «Болтать, не мешки ворочать», - сказал собравшимся руководителям по приезде Леонид.
Руководящая толпа всё ещё толпилась у автобусов.
- Ого! - ещё раз сказал Леонид после того, как автобусы стронулись с места без руководителей, дружно оставшихся в числе провожающих.
«Эх, начальнички вы! Эх, начальнички. Соль и гордость родимой земли!» - проговорил вслух Сугробин строчки из популярной песни полупьяной интеллигенции в домашних пирушках, когда автобусы стронулись, а начальники остались. Автобусы двинулись в неизвестное на юг по Казанскому шоссе. Неизвестное ждало мобилизованный народ где-то за Воротынцем на другом берегу Волги. Горели реликтовые сосновые леса в междуречье, между левым берегом Волги и правым берегом впадающей в Волгу Ветлуги. А Кстово не горел, и гореть в нём, кроме самого нефтезавода, было нечему. Лесов вокруг не было, одни кустарники. Наврал нетрезвому Сугробину Емельяныч и сбил его с панталыки. И Леонид сидел, пригорюнившись, на заднем сиденье тряского ПАЗика и грустил, понимая, что каждая минута делает его возвращение несбыточным.
Погода стояла жаркая, яркая, пыльная. На полях, прорезанных шоссе, желтели остатки погибших растений, и только ровный ёжик жнивья радовал глаз. Чтобы там не было, но это поле было убрано и урожай скрыт в хранилищах. А в городах и посёлках, ложившихся под колёса наших автомобилей, шёл обычный воскресный день. У пивных стояли очереди жаждущих прохладиться, такси и автобусы развозили людей, спешивших куда – то или уже возвращавшихся. На скамеечках перед палисадниками сидели бабушки с внучатами и лузгали семечки, покрикивая любовно на заигравшуюся мелюзгу. И неторопливо обсуждали давно прошедшее полузабытое или живо откликались на современное и молодое. Навстречу колонне, остановив её, промчалась многодневная велогонка. За спортсменами катили летучки с тренерами, запасными велосипедами и питанием. По приёмнику, лежавшему в руках у соседа Сугробина, передавали первые спортивные новости с олимпиады. Шла жизнь, и никто из приметивших колонну и не представлял и не задумывался о том, что две сотни специалистов едут тушить лесной пожар и спасать народное добро для этого, мирно-живущего в жаркий воскресный день, народа. Никому в голову не пришло, что мимо них проехали неизвестные герои.
Кто они сейчас такие? Пожаротушители, мобилизованные и призванные? Или просто направленные – отправленные!? Никто не знал. Их просили с момента отправки не беспокоиться ни о чём. За них будут думать. А раз за них будут думать, значит, они мобилизованные. Люди ехали разные. С НИИ полсотни инженеров, и с других предприятий полторы сотни разных специалистов мужчин. Из родного отдела их было трое, самых отзывчивых и спокойных. Кроме Сугробина, из отдела были ещё неразлучные Толя и Коля, призванные с Урала на укрепление технической мощи предприятия. Пока машины мчались по шоссе, они поахали, что оказались самыми «глупыми». Но, выкурив по несколько сигарет, приумолкли. «Надо – значит надо!»
В Воротынец колонна пришла в два часа дня с небольшим хвостиком. Солнце всё также катилось по небу в жёлтом мареве, воздух был суше и тяжелее, чем утром в Горьком. Автобусы припарковались на площади, где в трёхэтажном здании райкома совещалось высокое начальство и прибывшие командиры колонны. А рядовой состав прибывших спасателей развлекался розовым портвейном, обильно заполонившим полки местного магазина. И вскоре, пусть до песен дело не дошло, состояние значительного числа бойцов было превесёлое. Сугробину пить не хотелось, и он с коллегой Толей приспособил пустые бутылки ёмкостью 0,7 литра под удивительно приятную и вкусную воду из местного водопровода. Они пили её бутылку за бутылкой и ходили по очереди на колонку. Так прошло часа три. Откуда-то привезли хлеб и раздали по машинам. Потом раздалась команда «Садись!» и машины пошли в пекло. Но перед этим надо было переправиться через Волгу. «Переправа, переправа! Берег левый, берег правый!» Десятки машин стояли на грунтовой в колдобинах дороге от высокого берега до бревенчатого причала. Никто из «высокого» начальства и не подумал приказать пропустить спасателей вперёд. Паром сделал две ходки, прежде чем на него пошли автобусы спасателей. Спасатели время не теряли и полезли в тёплую воду Волги, совершенно разумно приговаривая: «когда ещё придётся это удовольствие получить». Сугробин, не имея ни плавок, ни полотенца, в воду не полез, и бродил по берегу, ругаясь про себя, что дал слово доехать до места работы. Мог ли он за первой утренней рюмкой коньяка предполагать, что окажется в такой обстановке. Если бы не это, вырванное Емельянычем слово джентльмена, он бы бросил эту переправу и сиганул на автобусную станцию, чтобы наутро явиться на работу подготовленным к отъезду как надо. Но недовольство в нём раскручивалось, и он мысленно начинал входить в интимные отношения со своими начальниками, институтом и всей властью страны Советов. Его начинало мучить недоброе предчувствие, и ноги его уже почти понесли в гору, не слушаясь разума, когда автобусы пошли на паром.
За Волгой езда была весёлая. Лесная дорога без насыпей и грейдера была избита до не возможности лесовозами. «Пазики» спасателей останавливались перед каждым незначительным подъёмом, и шли вперёд только после прибавки к своим лошадиным силам, ещё пятнадцати – двадцати человеческих сил, усиленных розовым портвейном.
А ну, ребята, толкнём! – открывал двери водитель. И ребята, вывалившись из автобуса, облепляли автобус как мухи и… Раз – два, раз – два. Взяли! Автобус качается, но не идёт.
- Давай ещё людей! Взяли!
Машина раскачивается и стоит. И вдруг обиженный крик. -
- Стой, ребята! Он, сволочь, ещё мотор не завёл!
Громкий мат и за ним весёлый хохот. Кто-то кричит: « Может бечеву, как у бурлаков, и хрен с ним, с мотором!»

К девяти часам стемнело. Толкать никто не выходил и водители, надрывая моторы, вытягивали машины самостоятельно. В воздухе резко поволокло гарью. В просветах между кронами могучих сосен в темноту невидимого неба врывались неровные, бурые пятна далёкого зарева. Явственно слышалась дыхание большого пожара. Машины как-то вдруг неожиданно резво пробежали по прямому отрезку дороги, громыхнули на деревянном мосту через ручей и уткнулись белым светом фар в тёмные контуры домов. Водители заглушили моторы, фары погасли, и мрачно мерцающее небо нависло над посёлком и колонной машин. Край огня в лесном посёлке Дорогуча встретил огнетушителей молчаливой напряжённостью. Было одиннадцать часов вечера.
Люди без обычного ора и шуток покинули автобусы и смотрели на огромное мутное зарево. Неровные края зарева зловеще колыхались, исполняя замысловатый адский танец. И все прибывшие на борьбу с этой стихией, некоторое время молча смотрели на завораживающий, сковывавший мысли и чувства мрачный отблеск, цепенея как кролики, под взглядом питона. И переживали влияние непонятной незнакомой стихии.
Но дело было позднее. Встретившая колонну неторопливая женщина в окружении старших по колонне и любителей знать больше других, добротно, каким – то привычным к несчастью тоном, рассказывала о трагедиях, произошедших на её глазах, и разъясняла где приехавшим разместиться на сон и что можно сделать ночью по устройству. Нестройные голоса требовали еды, а молодые и бойкие начали завязывать знакомства с неизвестно откуда появившейся стайкой местных девчонок. Сильнее чем есть, хотелось Сугробину спать. Вчерашняя выпивка, неожиданные события, закончившиеся пятнадцатичасовой поездкой в жестком автобусе по жёстким дорогам, разбили организм до моральной тупости. Не хотелось ничего выяснять и ни о чем думать. Он даже не включился в борьбу за набитые сеном матрасы, которых оказалось втрое меньше по количеству, чем людей. Вокруг суетились, сидели в кружках, закусывали прихваченными запасами и допивали вино. Он сидел на брёвнах, рассыпанных у дороги бесцельно, и докуривал пачку сигарет. Зарево всё также волновалось угрюмым облаком. Появившаяся луна только усугубила нерадостную картину зыбучей песчаной земли. Горели могучие сосновые леса, шишкинские леса горели. Сигарета сгорела. Леонид пошарил по немногочисленным карманам. Кроме денег и ключей от квартиры, в карманах у него ничего не было. И прошло ещё два часа, пока группа из института оказалась на постое в деревянной одноэтажной школе на краю поселения. Постелью всем оказался крашеный деревянный пол. Сугробин наткнулся на одинокую лавку, положил на неё валявшееся рядом полено под голову, закрыл глаза и немедленно уснул. Воздух был тёплый, и холодно не было.
Нет ничего прекраснее и полезнее огня. Нет ничего страшнее и ужаснее огня, его необузданной стихии, посылаемой людям толь в наказание, толь в напоминание о вечном. Пожар бушевал на пятидесяти тысячах гектарах лучших лесов России. Началось с малого, а когда будет конец, было одному Богу известно. Ни один человек не мог ответить на этот вопрос. Несмотря на великие достижения в науке и технике, и полёты человека в космос, человек выглядел совершенно беспомощным перед лесным пожаром, и ни остановить, ни локализовать его не мог. Отсутствовали понятия о борьбе с огнём в лесу, отсутствовала техника, если кто и понимал, как её применить на защиту леса, Самое большее в борьбе была не защита леса, а спасение деревень. Здесь же и деревень то не было. Было одно село и одна деревенька на всё междуречье. Их и спасали, но не уберегли. Село уже сгорело, а деревенька сгорела на следующий день по прибытию спасателей. Посёлок Дорогуча принадлежал леспромхозу, рубившему здешний лес десятилетиями. Его работники, должно быть, и виноваты в пожаре. Дождевой и грозовой погоды всё лето не было. И естественно пожар от молний быть не мог. Виновных никто не искал и пожар бушевал.
Тот, кто видел лесные пожары, никогда не забудет этого зрелища. Сугробин заявил после, что лучше бы никогда и не видеть. Нет зрелища более захватывающего, нет зрелища более печального, чем лесной пожар. Вихри огня охватывают кроны могучих столетних сосен. Горячий раскалённый воздух устремляется вверх. Трещат в огне деревья тысячами ружейных выстрелов, гудит искусственный ветер, созданный огнём. И красные молнии, соревнуясь между собой в скорости, прыгают с дерева на дерево, как бы передавая эстафетные палочки. Птицы умирают в раскалённом воздухе, не успев вырваться на простор. А ошалелый зверь, ведомый древним инстинктом, несётся по буеракам, колдобинам и завалам на дальний запах уже несуществующей воды. Огонь с верхушек деревьев падает вниз. Вспыхивают как рассыпанный горстью порох, пересохшие мхи и лишайники. Разгораются могучим огнём валёжники, жадно лижут языки пламени густую смолу на стволах могучих деревьев. Только самому отвратительному врагу, насильнику малолетних, пыточнику, палачу и мошеннику, ввергающему миллионы в несчастия, можно пожелать оказаться в это время на месте огня, чтобы он смог огнём искупить свои гнуснейшие деяния. Тридцать километров в час в безветренную погоду может делать огонь в сосновом лесу. Останови его, человек!
Огонь прошёл. Густой дым окутывает пожарище. То там, то здесь вспыхивают здоровые стволы деревьев, уже обугленные, но ещё живые. Сосны качаются под лёгкими порывами ветра, но ещё стоят. Проходит день, другой. Сгоревшие корни не в силах удержать мощное дерево, и начинают крошиться. И дерево, глубоко охнув, наклоняется и падает. Вспыхивают от падения тлеющие частицы, и снова яркое пламя озаряет чёрный лес. Снова и снова стонут и падают деревья, наваливаясь друг на друга в неописуемом беспорядке, и образуют завалы, через которые и через пятьдесят лет не пройдёт четырёхлапый зверь.
Ещё несколько дней и только редкие струйки дыма оживляют мёртвое пространство. Куда не кинешь взгляд, вокруг одна чернота, вздыбленные в гигантском сражении обгоревшие корневища, мёртвая пыль под ногами. Сапог проваливается по щиколотку. А если толкнуть пыль носком сапога, то нога уходит вглубь и не находит твёрдой опоры. Вся подслойка леса прогорела до самой земли. Часть деревьев ещё стоит. Они тоже мертвы, но держатся, держатся. Пройдёт небольшое время, упадут и они. И сто лет не будет расти на этом месте другой лес, такой же прекрасный и сильный. Сто лет! Мал срок нашей жизни, чтобы оценить этот бесценный дар природы. И ничтожны наши стремления в будущее, если леса в том будущем не будет.
На новом месте всегда что-нибудь снится. Сугробину сон снился совсем не о пожаре, и он улыбался во сне, обнимая пахучее сосновое полено как ту берёзку, которую обнимал поддавший поэт С.Есенин.1 Разбудил устало спавших людей голос нашего командира звонким петушиным тенором прокричавшим: «Подъём!» Было пять часов утра. Запах гари за ночь не уменьшился. У всех от жёсткого лёжбища ломило все кости скелетов.
- Сейчас пойдём на завтрак, - сладко пел тенор. – А потом направят на работу. Работать будем по трём бригадам, которые я вам зачитаю. Коллега Анатолий был назначен бригадиром третьей бригады.
- Лады, Толя! Всё-таки свой человек в начальниках, - хлопнул по плечу Анатолия Сугробин. -Когда уйду в бега, прикроешь?
Толя, почему - то, припомнил чужую мать, и посмотрел на его босоножки.
- Много по огню в таких «сапогах» не находишься.
- А я и не собираюсь. Рустайлин обещал сегодня мне обмундирование доставить. Я на пенёчке и буду его ожидать.
- Ну, ну. Пусть так и будет, пузики-арбузики, - повторил Толя свою любимую приговорку, и пошёл сплачивать бригаду.
Выполнив самые неотложные дела, народ потянулся к длинному сараю с одним большим окном, обозначенному встречавшей ночью женщиной как столовая. Дверь столовой была на замке. Но рядом, как и везде, были россыпи брёвен и голодный народ, рассевшись кучками по организованным бригадам, начал ждать. Сугробин обошёл поселение вокруг и обнаружил, что автобусы исчезли. Путь к отступлению был отрезан. Он почесал затылок и тоже, как Толя, вспомнил чужую мать.
В семь часов подошёл человек и открыл в столовую дверь, сказав при этом, что продуктов нет, и приготовить он ничего не может, разве только воду вскипятить.
- Кипяти воду, - крикнули из толпы.
В восемь к столовой подошёл начальник колонны и объявил толпе в двести человек, собранных и вывезенных по авральному приказу в выходной день, что корму для них не приготовлено. За еду надо платить торгу, а денег привезённая толпа ещё не заработала, и леспромхоз не может выдать деньги. Так что у кого есть деньги, пусть идёт в магазин и покупает…
- А у кого нет денег?
Начальник молчал. Инструктор городского райкома КПСС, он был пешкой самой несчастной в этой обстановке, так как понимал, что власти района и руководство леспромхоза должны были решить кормовые вопросы, чтобы это не стоило. Кругом огонь. И голодные люди сами порох и недолго до мордобоя, а не до тушения пожара. Но он был ничто, и не мог взять на себя ответственность и извиниться за руководящую и направляющую. Партия не могла быть виноватой. Сугробин уже навоевался с властями местного значения за время службы в автобате, и ему было неинтересно слушать разговор спасателей с партийным чиновником. Он пошёл в магазин за сигаретами, пробормотав негромко найденный вчера эпитет; «Индюки надутые!»
Над Дорогучей поднималось, невидимое сквозь грязное марево копоти, солнце. Над лесом висели мрачные клубы дыма. Горел лес со скоростью тридцать километров в час в безветренную погоду. Двести голодных неприкаянных спасателей стояли у конторы общей массой и драли глотки.
- Кормить будут!?
- Вези обратно, тудыть твою…
- Жрать хотим!
Пролетарии от станка в выражениях не стеснялись, но слышали они только сами себя. Никто с ними не разговаривал, не выслушивал.
Наконец, в десять утра, на крылечко вышел человек, представившийся вторым секретарём Воротынского райкома КПСС.
- Пожар не разбирает, сытый ты или голодный! Тушить лес надо, а вы митингуете… Еду надо было купить, а вы всё вино в райцентре выбрали… Сейчас машины подойдут, и в лес. И чтобы никаких отказов. А пьяниц мы вычислим и в МВД передадим… И вообще, кормить район вас не должен. За всё Гражданская оборона отвечает.
- Господи! - шептал про себя Сугробин. – Ну, вразуми же ты этих потомков люмпенов из семнадцатого года. Вразуми! Какой народ вырос. В войне победил, все лишения, голод, холод, миллионы смертей перенёс, и всё ещё готов строить нормальный социализм. И как продолжают эти «руководители» над этим народом измываться. Вот остановятся люди разом во всей стране на один день, и рухнете вы все лицемеры и горлопаны, паразитирующие на здоровом теле этого народа. Ведь всякое чувство меры потеряно сверху донизу. Я продолжаю верить, что ещё не всё потеряно, и можно выправить, но где тот новый кормчий, который поведёт. Раз в тысячу лет появляется, говорят мудрецы. За такие годы много империй сгинет.
- Мы тебя самого вычислим и на пожар возьмём, - раздалось из толпы. – Герой нашёлся. Раз секретарь, так вот тебе лопата и веди меня в огонь, а я за тобой. – Выдвинулся из толпы крупный мастеровой. - Пьяниц он выявит! Да я тебя…,- и мастеровой резко шагнул к крыльцу, подняв лопату. Секретарь взвизгнул и скрылся за дверью. Толпа захохотала.
- Вот и вся наша власть. На пожаре как на войне – всё насквозь видно, - сказал мастеровой, повернувшись к толпе. - Давайте так, мужики! Поедем, посмотрим, может, что-нибудь сделаем. Машины от себя в лесу не отпускать. Мало ли что, а пешком от огня не убежишь. И от каждой бригады оставляем по человеку, и деньги им оставим, кто сколько может. Пусть что-нибудь прикупят к вечеру, чтоб с голоду в первый день не сдохнуть. А там решим. А «комиссар» пусть контру в наших рядах вычисляет. Лопату держать в руках его в партии не научили.
Люди, ругаясь и смеясь, пошли грузиться в машины.
- Странная у нас какая-то житуха, - сказал Анатолий. - Кругом вся власть работает для народа, все во всём правы, а от народа клочья летят. Куда засунули двести человек! Не поспать, не поесть! Кому это на хрен надо!? Кстати, раз ты не обут, может за «старшину» останешься.
- Назначь, пожалуйста, другого. Я хочу посмотреть, что и как, - ответил Сугробин.
Было десять утра. Голодный и злой народ, чуть подобревший после бегства трусливого секретаря, уселся в поданные грузовики, которые помчались в глубину задымлённого леса. Песчаная пыль клубилась под колёсами, окутывая пожарников с ног до головы. И через несколько минут все оказались покрытыми толстым слоем пыли, пропитавшую не только одежду, волосы и все возможные ямки на теле, но и саму кожу насквозь до голых мышц. И казалось, что пыль проникла и в кровь. И заклинила привычные для неё дороги по венам и артериям, потому что воздух состоял наполовину из пыли. По сторонам дороги среди деревьев сверкал огонь, а машины всё мчались и мчались.
«Осмелюсь доложить», - выразился бы по поводу сложившейся обстановки бравый солдат Швейк, - « что большие пожары не тушат!» И действительно, такой лесной пожар, какой бушевал на территории, потушить людскими средствами невозможно. Такие пожары стараются блокировать, изолировать горящий район от соседних, ещё не охваченных огнём массивов. А горящему участку дают спокойно прогореть. Изоляцию пожара ведут разными способами. Наиболее простой и доступный самым распространённым подручным средствам топору и лопате, является прорубание просек и прокапывание траншей. Стараются использовать русла рек, ручьёв, имеющиеся уже дороги, ранее вырубленные просеки. От здоровых районов, уже отделённых просеками и траншеями, для полной гарантии пускают встречный огонь, чтобы сжечь часть леса и не пустить неуправляемый огонь самому решать эту задачу. Встречный огонь дело тонкое и требует большого опыта и разума. В самые опасные места, грозящие огненную катастрофу, бросают пожарные вертолёты, самолёты, сбрасывающие сверху воду. По земле пускают бульдозеры и другую землеройную технику, и даже танки, чтобы валить деревья с боевой скоростью. Привлекают команды взрывников, делающих просеки и рвы направленными взрывами.
Обо всём этом знают читатели средств массовой информации и наши спасатели тоже. Сугробин тоже читал и смотрел в новостях, как наши отважные вертолётчики тушили горные пожары во Франции. Читал, восторженные репортажи об отважных воздушных десантах. Но нигде не читал, чтобы не снаряжённых для спасательных работ людей везли на пожар по велению партийного руководства голодными и при отсутствии самых завалявшихся пожарных инструкторов. И Сугробин знал, что ни одно СМИ не поместит заметку о таком «героизме» советских людей. «Так не может быть!» – заявит презрительно редактор. «Это явная клевета!» – заявит другой. Хотя оба прекрасно понимают, что им представляют правду.
Лопаты в отряде умели держать все. Топоры держали единицы. Да топоров и было по паре на бригаду. Когда бригада Анатолия высыпалась из кузова на поляну, кромка леса, подожжённая встречным огнём, сверкала бегающими огненными гирляндами и рассыпающимися веером искрами. На поляне стоял местный лесник Андрей Капитонович и подзывал бригаду к себе. Он попросил откликнуться старшего, и дал задачу окружившим его людям. Не пускать огонь ближе пятнадцати метров до дороги. Бригада распределилась вперёд по дороге на полкилометра. Сзади работали приехавшие ранее. Впереди нашей бригады никого не было. Шофёру Капитоныч велел поставить грузовик посреди поляны и тоже взять лопату. Шофёр заворчал, но ослушаться не решился при городских.
- Что, милок! Сонного что ли взяли? Босиком на пожар приехал, - сказал Капитоныч, осмотрев критически Сугробина. - Босиком пожар не тушат. Пройди по дороге подальше, посмотри как там. Но далеко не ходи. Вчерась черемисы, человек пятьдесят, увлеклись, и в круговой огонь попались. Ладно, удачно получилось, что все выбрались. Но сегодня они в лес уже не пошли. Стоят вон там, на дороге и никуда. Да и кому охота за ни прошто гореть. Ведь никого из начальства с лопатой - то здесь нет. Они власть, они командуют. А командовать – то надо уметь. А лес горит. Наше добро горит, хоть и государственное всё.
- У меня отец, Иван Макарович, по таким делам всегда однозначно говорит: «Какова власть – такова и мазь!» Да и что её упрекать, нашу власть. Она ведь народная, и всё вокруг народное. И всем до «Фени»
- Всё равно жалко, - сказал Капитонович.
Сугробин и в бреду представить не мог, что социалистической бесхозяйственности времени остаётся совсем немного. Ему, как и основной массе людей, хотелось, чтобы исчезло насильно навязываемое состояние идиота, заставляющее на собраниях говорить одно, а в курилках совсем другое1. Чтобы вверху, наконец, поняли, что ведут страну не туда. Чтобы поняли вверху, что народ смеётся и матерится, и не согласен ни с внешней, ни с внутренней политикой. Властители и правители с древности понимали великую опасность для государства, когда народ начинал смеяться. А «Индюки» не понимали, что только единение всех сил на основе реальной оценки состояния всех слоёв общества может привести к успеху, и новым победам и первенстве, которое ускользало от страны Советов как вода из решета. При такой обстановке народ смеялся и способствовал разрушению системы не понимая и не предполагая, что попадёт в очередную западню. Притесняемый властью экономически, несвободный в выражении действительных взглядов на политическую обстановку, обложенный во всех частях жизни формализмом и лицемерием, народ искренне начинал верить, что там, на Западе, рай земной. Желающий приобрести автомобиль, рассуждал, что «у загнивающих» каждый безработный работу ищет разъезжая по стране на автомобиле. Другие, принеся домой в семью зарплату, говорили жене, что «там», безработный пособие получает в десять раз больше. Другие обижались, что не могут поехать, куда хотят. А пенсионеры, обижаясь на пенсию, сетовали, «что там» пенсионеры могут путешествовать на пенсию по всему миру. И даже старики, жившие до семнадцатого года в курных избах и надевавшие в семье лишь на праздник новые лапти, забыли хищный звериный оскал капитализма. И вслед за молодыми повторяли как «там» живут хорошо. Всё это была глубокая полуправда. В Советском Союзе жили скудно, но ни у кого не было неуверенности в завтрашнем дне. Люди планировали жизнь на многие годы вперёд и не задумывались над тем, как будут кормить и одевать ребёнка, если ребёнок появится. А правда оказалась в том, что на капиталистическую пенсию старики не то что за границу не могли поехать, а стали на картошке экономить, покупая ей по штукам.
Сугробин многое уже понимал в причинах и следствиях происшедшей в России социалистической революции. И Ленин не казался ему уже святым, и Сталин не казался демоном. А современные вожди вообще были в его понимании самыми обыкновенными людьми без вдохновенья и желаний строить новое, чистое, лучшее. Они сели на места и защищали их неприкосновенность. И пришедшее ему сравнение их с индюками оказалось настолько ёмким, что и расшифровывать ничего не требовалось. А то, что лес горит по разгильдяйству местных правителей, и объявлять об этом было нельзя, ему было понятно более, чем другим. Как же, подрыв авторитета на местах. А подорвёшь на местах, и выше поедет. Народ смеялся, осуждал, сетовал. Вожди не понимали, что сотворили в душе народа равнодушие и не понимали, что могут рухнуть. И продолжали рубить под собой сучок.
Народ в своем равнодушии также не понимал, что система может рухнуть. И не защитил свою народную власть, за которую отдал столько сил и жизней. Индюки довели народ до того, что народу казалось – хуже быть не может. И поддавшись пропаганде предателей и врагов, внутренних и внешних, народ отстранённо наблюдал за развитием событий в девяносто первом. И понял, что может быть хуже, когда также попал в чужой суп, как и индюки, когда всё рухнуло, и на землю Советскую пришёл хищник, без колебаний принявшийся разрушать всё на своём пути. Осознал народ, что стабильность и скромная, но надёжная жизнь – это единственное, что хорошо. Но было поздно. Остался народ без работы, без зарплаты, без пенсий и без надежды. Лучше, оказывается для народа, рассказывать негромко анекдоты про вождей при таком – сяком социализме, чем громко кричать, что президент прохвост, и остаться без средств существования при самом лучшем капитализме.
Сугробин, покурил с Капитонычем, положил лопату на плечо и побрёл в глубь горящего леса.
- На разведку Капитоныч послал, - крикнул он Анатолию.
Вдоль дороги копошились спасатели. Двое с топорами рубили поросль и кидали её вглубь леса. Остальные с лопатами неуверенно и недоверчиво подходили к очагам огня и швыряли в огонь песчаную землю. Земля была сплошь песчаная, лёгкая. Песок рассыпался по огню, перекрывал доступ кислорода и гасил пламя. И казалось, всё – очаг потушен. Но огонь проник везде. Лёгкое дуновение воздуха, и из - под присыпанной песком древесины снова взрывается пламя. И снова надо присыпать, присыпать. Земля под ногами как горячая сковородка. Сверху жгучее не по сезону солнце. Вокруг едкий дым и огонь. Огонь, которого по законам физики уже не должно было быть. А что-то продолжало гореть под песком без кислорода и смрадно дымить.
У бачка с водой, выставленного у машины, постоянные клиенты. Всё время хочется пить. А после воды просыпается на время утихший голод. Все понимают, что еды не будет, но надеются. Человека же оставили. Прошло часа четыре, когда, за не упавшим ещё лесом, поднялась громадная чёрная туча. Вся бригада собралась у машины. Что-то горело очень смачно. Капитоныч сказал, что село горит уже третий день с переменным успехом. Как оказалось, в этот момент горело не только село. Горела и сгорела дотла деревня Рябинки в пятьдесят дворов. Пока жители давали встречный огонь, сзади подошёл верховой неуправляемый. И через час Рябинок не стало.
К пяти часам огонь на контролируемом бригадой участке приутих. Усталый, в саже и грязи, голодный народ собрался под уцелевшими соснами и прилег без обычных шуток и подначиваний. Неожиданно подошла машина и «наш» оставленный человек вылез из кабины с сумкой хлеба и краковской колбасой. Белый мягкий хлеб и кружок полукопчёной колбасы в триста граммов, подняли на ноги самых истомившихся. Досталась порция и Капитоновичу. Хлеб, колбаса и вода никогда ещё не казались такими вкусными. Все жевали, не сдёргивая оболочку с колбасы, и слушали лесника, который успевал жевать и говорить.
«Какой лес здесь, сами видите, - показывал он на уцелевший лес, - Какая красота в любую погоду. А когда дождь, сядешь под непромокаемую сосну, и слушаешь, как иголки с капельками разговаривают. Ведь всё живое. Думаете, что лес глухой, слепой, бессловесный. Сосем не так. Лес живой. И когда дождь, и когда сухо, и когда под сильным ветром шумит. Всегда по новому, по своему. Прижмусь, бывало, к стволу, приложу ухо и слушаю. И кажется, понимаю, что говорит. И спокойно становится, радость какая-то появляется. А сколько зверя здесь было, птицы боровой, зайчишек тьма – тьмущая. Куда все ушли? Птицы погибло много. Она глупая, сидит, чего-то ждёт. Вспархивает, когда огонь по гнёздам побежал. А рыбы в озёрах и речках! Теперь сто лет сосна расти не будет, - грустно закончил он. – Рябинки сгорели, село горит, да и Дорогуча сгорит». Сказал он последние слова как-то безразлично и равнодушно. Сугробину показалось, что он устал от пожара, устал от переживаний и собственного бессилия перед стихией. А перед этим рассказ его был яркий. Рассказ человека знающего свой лес, влюблённого в родные места. Теперь сто лет леса не будет. Жизнь человеческая измеряется другими сроками, и что ему теперь ждать в пятьдесят с добавкой. Бригада покурила после еды и пошла грузиться в машину.
Усталые, пропитанные до костей грязью, потом и дымом, спасатели вернулись в Дорогучу, когда смеркалось. Зарево, также как и сутки назад, мрачно висело над лесом. Первое желание было помыться. Речушка Дорогуча в засуху превратилась в мелкий ручей, но каким – то чудом вода в полноводное время выбила ямку, которая была наполнена водой. И в неё влезло сразу полсотни голых мужиков, похожих на чертей с лубочной картинки дореволюционного исполнения. Вода самое великое чудо и ценность. После помывки даже есть не так хотелось. Никто из института на пожар не приехал и никакой амуниции, обещанной Емельянычем, Сугробин не получил.
- Что ж, - сказал Леонид Анатолию, – ввиду невыполнения обещаний руководства, я освобождён от своего обязательства и линяю с первой машиной.
- Имеешь право, - подтвердил Толя.- Это им не пузики-арбузики.
Они покурили на крылечке. Усталость быстро уложила народ на боковую. Матрасов для устройства постелей не прибавилось, и Леонид снова примостился на лавку, и сны в эту ночь не снились. Затылок от полена гудел. Но сил улучшить спальное место не было и, поменяв руку под головой, Сугробин снова тревожно засыпал.
На утро ничего не изменилось. Долго на представленных постелях не понежишься. Поднимались люди один за другим, лишь забрезжил рассвет. Еду снова никто не представил. И снова митинг у конторы. Грузовики тоскливо стояли в ряд. В десять часов к конторе подрулил торговый фургон на ЗИЛе. Из кабины выбрались две женщины. Одна сразу прошла на крыльцо конторы и звонким голосом объявила:
- Товарищи пожарники! Сейчас я выдам вам деньги на неделю вперёд по пять рублей за день на человека. В машине продукты и вот продавец. Покупайте еду на все деньги и кормитесь. А, покормившись, наш лес спасайте. Продукты покупайте сразу. Лавка уйдёт. В общем, заботьтесь о себе сами. Всё. Пусть бригадиры со списками подходят ко мне. И скрылась в конторе. Продавщица с водителем раскрыли фургон и забрались вверх, организуя торг. Хлеб, колбаса, консервы, конфеты, печенье, табак.
Сами, так сами. Толя получил деньги и проводил совет о закупках.
- Овощей они не привезли, и супы варить не из чего. Будем есть колбасу и пить чай с конфетами. Согласны!?
- Согласны – не согласны, а куда мы на хрен денемся! - сказал мудрый человек из народа.
Сугробин, потолкавшись среди народа, подошёл к водителю фургона.
- Слушай, шеф! Ты меня не можешь доставить до Волги. Хоть на колесе. Мне надо срочно возвращаться в Горький.
- Не получится. В кабине места нет, а в фургон с товаром посадить нельзя.
Уговаривать было бесполезно. Фургон ушёл, и Леонид вместе с бригадой снова поехал на пожарище. За ночь большой огонь ушёл куда-то к Ветлуге в Марийскую республику. Дел было немного. Появившийся Капитоныч распорядился, чтобы пожарники парами делали обходы по трассе, отделявшей живой лес от горелого, и засыпали песком живой огонь. Так и ходили по очереди. А в остальное время сидели в песчаной канаве и перебирали события в мире, олимпиаде. Обед организовали по предложению Сугробина поджаренными колбасками на шампурах из берёзовых прутиков. И потчевали друг друга старыми анекдотами, и смеялись как над вновь услышанными. Так прошли ещё три дня. Начальство не появлялось. Транспорт на Волгу не ходил. Контрольное время у Сугробина заканчивалось, и планы поступления в институт срывались. «Кисмет», - снова говорил сам с собой Леонид, мрачно раскуривая сигарету за сигаретой. Одновременно молчаливо обзывал самого себя неласковыми именами за проявленную мягкотелость. Ведь знал, что надо всегда в таких делах быть твёрдым, и не выручать даже друга, если это вредит самому. Но он согласился, доверяясь слову начальника и выручая его. Он понимал, что ругать Емельяновича бессмысленно. Сам мудак. И было грустно оттого, что он взрослый и мудак.
В последний день августа в шестой день пребывания на пожаре, боевые бригады, возвратившись вечером в Дорогучу, не узнали посёлка. Всё пространство было наполнено шумом, гулом, звоном стройки. На пожар прибыло пополнение около тысячи человек, снаряжённое и организованное. И вся эта команда окапывалась, ставила палатки, строила кухни. Две полевые кухни весело дымились, и разносился притягивающий запах борщей. Тяжело и глухо рыча, в направлении большого огня промчались три боевых танка, с повернутыми назад длинными стволами орудий. Прибыла дополнительная команда и из института. Привезли с собой матрасы, одеяла, и даже кипятильник титан с трёх – фазным питанием. Для подключения такого агрегата электрооборудования в Дорогуче не было. Поставили его в угол школьной прихожей как украшение. Посылки от Емельяновича с сапогами и одеждой не было. Назад ни один транспорт не пошёл. Был приказ, чтобы все автомобили находились при спасателях. После долгого ожидания и стояния в очереди, Анатолий с помощниками принесли бачок с борщом и люди впервые за неделю поели нормальную еду. Утром, среди прибывших, Леонид обнаружил Макса Воскобойникова.
- Вот уж не ожидал тебя встретить здесь, - удивился Макс.
- Приходиться благодарить Емельяныча. Он Суматохина моей спиной защитил, из постели вынув. И приёмные экзамены мне в юридический сорвал.
- Зачем тебе юридический?
- Не знаю зачем, но нутром чувствую, что надо. Организм Сугробина за полтора десятка лет чувствовал смену декораций.
- На следующий год поступишь, - утешил Макс и без перехода сказал. – Знаешь, на меня Алёна в суд подала. Требует, чтобы я признал отцовство. Пацану уже год.
- Так зачем суд? Признай и все дела.
- Меня Татьяна убьёт или сама себя, как она сказала. Я и так едва её успокоил. Говорю, что ничего не было и ребёнок не мой.
- Сукин ты сын, Макс, а не мужик. И чем ты передо мной сейчас хвастаешь.
- Я не хвастаю. Я помочь прошу.
- Чем?
- Выступить на суде свидетелем. Сказать, что я с Алёной ни, ни…
- Ты мне неприятен, Макс. Но я выступлю на твоей стороне, потому что Алёна мне неприятна вдвойне. Уже укладываясь с тобой в постель, она понимала, что может разрушить вполне добротную семью. А родив ребёнка, она откровенно пошла на шантаж, поставив под угрозу жизнь твою или Татьяны. Я большой противник таких действий со стороны женщин.
- Спасибо.
С прибытием массового пополнения, в посёлке вновь появилось местное руководство. Конторский дом раздувался от начальников и немыслимой путаницы в попытках организации этой массы спасателей на действительно полезные дела. Был уже полдень, а никто никуда не ехал и ничего не тушил. Не уехал и наш первичный коллектив на свои обжитые места. Жаркий спор стоял между начальниками. И никто толком не знал, что надо делать. Куда послать людей, танки. Какие районы отсекать от огня, где тушить в первую очередь. Лесника Капитоныча на совещание не приглашали. Мелковат он для начальнической мудрости. И даже единоличного командира штаб не выдвинул. Местный второй секретарь авторитетом для горожан не явился. И непонятно куда, непонятно зачем к вечеру народ был развезён по лесу. Мчатся машины километров двадцать. Бригадир кричит: «Стой! Приехали!» А огня никакого нет. Едут туда, где огонь, а там уже отряд работает. Помотаются по лесу машины с людьми, сожгут бензин и в Дорогучу. Бригада Анатолия Капитоныча больше не видела. В Дорогуче качественно работали только повара на походных кухнях. Варили добротно и кормили всех, денег не спрашивая. Приходил бригадир с вёдрами, отмечался у старшего повара и получал еду. Получив матрас и одеяло, залечил синяки на затылке Сугробин. Смирившись с не поступлением на юрфак в этом году, он слушал известия с олимпиады. Там террористы захватили еврейскую спортивную делегацию. Этого следовало ожидать. Кормчий знал, для чего он поддержал идею создания государства Израиль.
Дни шли, пожары продолжались, и заграждения огню более чем тысячная армия спасателей не поставила. Просто отряды не знали, что делать. Каждый час ползли и менялись слухи: там горит, там сгорело, огнём дорога к Волге отрезана, и огонь к Дорогуче подходит. И подойди огонь к Дорогуче на самом деле, сгорела бы Дорогуча как коробка спичек на ветру вместе со всей многочисленной ратью спасателей и тремя танками. В массах спасателей назревало возмущение всем и главным - бестолковостью руководства. Индюки – они и в Дорогуче индюки. Громкие возгласы «Да пропади всё пропадом!» были одни из самых мягких. А в ответ на одёргивания осторожных, слышалось убийственное: «Дальше шахты не пошлёшь, меньше кирки не дашь!» Сугробин ничем не возмущался. Но предполагал в раздумьях от ничего не деланья , что вместо всей этой толпы начальников, надо было прислать одного боевого полковника, который в один день сформировал бы из этой орды стройную боевую часть, каждое подразделение которой знало бы свою задачу и район действий.
Прохаживаясь в босоножках по перекрёстку лесных дорог, Леонид встретил остановившийся УАЗ, из которого выбрались четверо начальников. Раскрыв планшет с картой, один из них стал что-то объяснять остальным. В человеке с планшетом Сугробин с удивлением узнал Гришу Шляпкина, лейтенанта из его роты.
- Григорий, ты! – подошёл он к группе товарищей. Григорий уже свёртывал карту.
- Леонид Иванович, - узнал его Григорий и обнял Сугробина. – Вот это встреча. Да так и должно быть. Мы с тобой штатные спасатели. Тогда хлеб спасали, сейчас лес спасаем. Не может страна без нас.
- Но как запрограммировано. И там, и здесь бардак с общим знаменателем.
- Не переживай. В Сибири и Дальнем востоке совсем с огнём не борются.
- Люблю я тебя, Гришенька, за твой оптимизм. Давай командуй. Тебе я доверяю. Они ещё раз обнялись и начальники уехали. Леонид вспомнил, что Григорий работал в областном управлении по лесу.
Между тем временем командовал сентябрь. Погода начинала улучшаться. На небе, мешаясь с дымом, стали появляться серые облака. Иногда падали редкие капли дождя. Не один бы спасатель поставил свечку всевышнему, моля о дожде. Но в безбожном государстве свечами не торговали, и приходилось только шептать молитвы. И Бог смилостивился. К десятому сентября в ночь подул ветер, загремел гром. Мужики поднялись с постелей, собрались на крыльце. Шумели сосны. Редкие капли падали медленно и казалось, что ветер разнесёт тучи, когда упал ливень. Дождь шёл сплошной стеной и продолжался более часа. Радостные разговоры продолжались до утра. Это был наилучший и наисчастливейший выход из тупиковой ситуации в этой пожарной истории.
Утром совет командиров решил, что держать возле себя возбуждённую, ругающуюся и способную на неадекватные поступки толпу опасно. И дал команду на демобилизацию. Самые организованные быстро погрузились и уехали не пообедав. Бригада Анатолия пообедала, погрузилась в выделенный «УРАЛ». С ними устроился Макс. Анатолий скомандовал из кабины «Вперёд!». Прогремел деревянный мостик над речкой под колёсами, и через минуту Дорогуча скрылась за зелёными соснами. За Волгой, в Воротынце, Леонид с Максом купили бутылку коньяка и, выпив по стаканчику, решили про пожар не вспоминать, как о времени ненужных потерь.
Об этом лесном пожаре Леонид Иванович вспомнил в 2010 году, при капитализме, когда снова занялись огнём леса, уже по всем краям обрезанной России, и оказалось, что капитализм вообще ничего не может сделать для борьбы с огнём. Даже людей собрать с предприятий и офисов! И что главная цель рыночной экономики – так вырубить российские леса, чтобы и гореть было нечему. 17.08.2014

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.