Волга-мачеха 2 Б

Ночь, огни
Среди ночи нас вызывают по рации:
- Пятьдесят третий – сорок девятому. Доброе утро.
- Чего надо, - спрашивает кэп.
- Доброе утро, говорю.
- Ладно…
- Что недовольный такой?
- Некогда мне – чай пью.
Капитан сидит за рулем, правит, пьет чай с сушками из огромного домашнего «бокала» и обсуждает с 49-ым выполнение плана, неполадки с дизелем и виды на тонно-километры…
Я однажды по его примеру принес в рубку чаю, чтоб не было претензий, дескать, я на кухне целый час чаи гонял. Он меня шуранул:
- Нечего сюда чай таскать, мусор разводить.
Хозяин-барин. А мне утром после него из всех углов сахарный песок и крошки от сушек выметать – неряшливый он, везде насорить умудриться.
Если в первую ночную рулежку, я неточно выходил на оба створа, то сегодня нормально прошел 4, пока кэп храпел сзади в кресле – около двух часов.
Есть в ночном плавание с четырьмя тысячами тонн какой-то гипноз медленного движения, как вероятно, в космосе – движешься настолько медленно относительно видимых ориентиров, что не замечаешь, как они уплывают, медленно вырисовываются другие, что уже приблизился к створу и надо начинать поворот. Глаза ночью нужны совершено кошачьи, особенно на самых темных участках, когда по берегам нет деревень с огнями.
Поглядывая на светящийся диск аксеометра висящий чуть сбоку, кладу пять градусов влево – начинаю, как следует говорить «циркуляцию»…
Вход в автосцеп тоже имеет в себе что-то космическое. Я наблюдал по ТВ стыковку двух кораблей в космосе. Сходятся они медленно, плавно, с расчетом до сантиметра… один стыковочный узел вошел в другой – щелк! Готово.
У нас плавности при входе в автосцеп особо нет – долго бодаем корму, сотрясая теплоходы, прежде, чем нацелимся точно в сцеп. Тогда уж не зевай, тут тоже все до сантиметра: только вошли, сразу сбрасываешь пружину фиксатора – щелк! И мы там.
Автосцеп модно открыть только, попотев над ним с кувалдой. Автоматика типа «Маде ин здеся».
Рассвет. Вода гладкая, как зеркало. В ней отражаются огоньки, едва пробивающиеся сквозь густую паутину тумана.

Сельский учитель
В Сухорабовке поставил со школьниками спектакль. Выступали на сцене клуба , пришла вся деревня… Пытался поставить еще один – сельской молодежью и модными учителями, вышло одно хихиканье и хулиганство… Пытался составить при клубе оркестр – играть на танцах, но деревенские играют только на гармошке, а из одних гармошек оркестр не сваришь.
Куры зимой в холодном и темном курятнике не несутся, деревенские сами ездят в райцентр за яйцами.
Молока в деревне не купишь – корову держат для себя, из молока и сметану себе делают и масло сливочное. Лишнего молока у хозяйки не бывает, особенно зимой, когда корова плохо доится. В дачных деревнях молоком подторговывают, а в глухих нет такого обычая. Мне продадут, а где возьмут сливки, обрат не просят… В магазин в деревенский молочные продукты не завозят.
Мясо тоже не бывает. Только, когда скотину режут в начале зимы, можно у кого-то выпросить пару килограммов по 3-4 рубля. Сами мясо тут же морозят, солят – запасают на зиму:
- Самим-то дай бога хватило бы до следующей осени. Нет, не продаем…
Мясо в сельские магазины государство тоже не привозит – считает, что смешно и нерентабельно транспортировать молоко и мясо обратно на село:
- У них же свои коровы, а на мясо свиней режут!...
Мясо с государственных ферм и до городских магазинов не доезжает и в деревню не возвращается, рассасывается по пути, словно испаряется.
В деревенских магазинах только вермишель да сахар.
В деревне бутерброд из белого хлеба с маргарином был для меня праздником.
Первых два года в деревне я смотрел на приусадебное хозяйство глазами горожанина, то есть пренебрежительно, но ноголодавшись к третьему году, обзавелся двумя козами, которые принесли мне третью козочку, овцу купил на кошаре, привез домой, а она через два дня объягнилась двумя бяшами, из соседней деревни в 45 градусный мороз притащил в мешке двух сорокарублевых поросят и выкормил их, у государства взял ссуду 500руб. и на совхозной ферме купил корову в надежде, что она вот-вот отелится, как сказали мне зоотехники – она была уже в запуске. Однако Золушка меня подвела, отелилась только после моего отъезда, оказавшись снова в госстаде – так я и не увидел от нее молока и теленка.
Весной вскопал огород, посадил картошку, укроп, 30 кустов малины /всем на удивление три куста в этом же году за плодоносили/, редиску, кабачки, помидоры, горох, капусту, морковку и прочую зелень. Все лето ел маленькие отборные огурчики, редиску, салат, из леса приносил грибы ведрами, жарил их и сушил. Зарезал поросенка, неделю коптил его в бане по-черному в дыму от сырых дров – копченое мясо вышло на славу. Школьники на каникулах ловили для меня диких голубей на чердаке клуба – ночью с фонариком… С кормежкой дело начинало налаживаться… Но нормально стало окончательно невыносимо-тошно и продав по дешевке, что было в хозяйстве я рванул в Москву. Рванул без денег, без надежды на прописку, а в Москве без прописки и работы не найти, и жилья не будет…
В деревне всем нравиться лето. У бабушки. Другой деревни горожане не знают.
В Сибирских деревнях сейчас многие крестьяне держат песцов. Шкура песца стоит 200 рублей. В деревне корм для них покупать не требуется, они едят падаль, а на каждой совхозной ферме и кошаре ежедневно подыхает несколько овец и телят и эта падаль выбрасывается на свалку, волоки домой своим песцам хоть по три барана в день – никто слова не скажет. Теплого помещения им не требуется, живут во дворе в клетках круглый год. Пара песцов дает приплод штук семь в год. Родившись весной, молоденькие песцы быстро растут и где-то в ноябре их уже забивают и продают шкурки. Таким образом, одна пара практически на бесплатной кормежке дает доход 1400 рублей в год. Зимой хлопот меньше – надо кормить только родительскую пару. Этих пар-производителей держат по несколько. С тех семей годовой доход составляет около пяти тысяч, то есть за два года можно купить Жигули!...
Учительствуя в школе, я прикидывал эти цифры, дескать, неплохо бы попробовать, но весной четырехсот рублей на покупку новорожденных самца и самочки не нашлось /200 стоит и взрослый писец, и щенок, и шкура/, а летом я окончательно решил порвать с деревней и уехать пусть грузчиком, но снова в город.
Хотел заняться разведением кур, чтобы зимой была курятина, думал даже сделать домашний инкубатор, нашел чертежи, начал строить его… Купил для начала на государственном инкубаторе полсотни суточных цыплят, заплатил 25 рублей. Ухаживал за ними по последнему слову зоотехники, прочел целую библиотечку книг по куриному вопросу. Но мои цыплята при всей тщательности ухода через месяц передохли. Деревенские мне сразу говорили – не берись за цыплят, без курицы толка не будет, только деньги выбросишь. Крестьяне оказались правы, у них опыт вековой.

Придирки
Кончился в ручке стержень. Прошу у Михалыча – нет ли запасного.
- Больно много ты пишешь…
- Да вот… третий блокнот пошел…
- Мало я тебе работы давал, надо было больше – чтоб не писал…
У капитана юридическое право выгнать с работы любого моториста или матроса, даже не довезя до Калинина – ссадить в любой деревне, а то и в лесу. Не советуясь с отделом кадров, не говоря уж о профсоюзе…
В прошлом году моторист сжег компрессор. Капитан высадил его на берег, а порт оставил без получки и прогресса: вычли за порчу механизма.
Капитан из-за пустяка разорался на меня:
- Да ты – нуль без палочки!... я тебя в любой момент отправлю назад в кадры!...
Вот еще одно название для книги:
«Нуль без палочки»…
Обидно мне за кэпа: такой прекрасный рассказчик и такое дерьмо.
Михалыча я назвал бы не капитаном-дублером, к капитаном-дубликатом, копией недостатков кэпа. Каков поп, такой и приход.
23/5. Уже много дней молчу начисто, не отвечаю даже на хамские выпады капитана и Михалыча. Молча исполняю приказания. А они оба ищут, чем бы меня еще подъесть.
ВПС на этот случай есть фраза: «В.Ж. молчал как рыба не в своей тарелке».
С дизелями, якорями, швартовкой, автосцепом я уже управляюсь без замечаний. Но комсоставу надо к чему-то придраться, вот они и выискивают в уставах тапочки. С такой налаженной системой придирок они меня насмерть заедят…
С обычным обходом пошел в машину – масло-воду посмотреть.
Вдруг – из редуктора левого двигателя сверху бьет фонтаном масло!... Быстро разобрался, откуда бьет, закрутил отошедшие болты.
Обтираю с редуктора масло – много вытекло, с ведро… Прикидываю потихоньку, как эти болты могли отдаться сами… На крышке их 4, крышка небольшая – на ней стоят в кожухе передаточные шестерни на вал генератора. Вторая пара болтов даже не тронута, завинчена наглухо, а эти два были отданы полностью и просто держались в гнездах, под ними край крышки чуть приподнялся и высокое давление в редукторе стало вышвыривать масло… Сами болты не могли так отойти, к ним была приложена сила и гаечный ключ на 14… Еще бы 2 часа и все масло вытекло б из редуктора, шестерни бы тут же искрошились! Похоже, кто-то намеренно встал с постели среди ночи и подложил мне эту свинью. С трудом верится, но пара болтов не может сама полностью вертикально вылезти из резьбы, когда вторая пара стоит на месте.
Анализирую: Уже был случай, когда среди ночи кто-то включил мне котел – не проверь я вовремя, котел бы сгорел и мне пришлось бы платить за него. В другой раз включаю компрессор, чтобы накачать болоны запуска двигателя сжатым воздухом – выглянул из иллюминатора: струйка воды, охлаждения компрессора не вытекает из отверстия в борту – перекрыл вентиль, а мы его отродясь не перекрываем, вода должна течь постоянно.
Кто-то хочет заменить пружины моей койки ниточками, чтобы я здорово загремел…
Пора уходить с судна!
Главное сейчас – переправить рукописи. А там и в тюрьме посидеть не страшно: будет надежда, что свободный западный мир вызволит.

Они
Они как примитивные племена Полинезии: делаешь им подарки или даешь деньги – тебя все любят, ценят и уважают. Как-то раз у меня завелись деньги и в ресторане я угощал всех подряд – и знакомых и полузнакомых. С удовольствием подсаживались за мой столик, пили мою водку, шампанское, коньяк, смотрели мне в рот и смеялись моим шуткам. Я завелся и пригласил человек пять в загородный ресторан мотеля. Рассовал каждому по бутылке. В мотеле взял каждому по коктейлю и увидел, что деньги кончились. Черт бы с ними, с деньгами – просто хотелось добавить. Однако из розданных мной бутылок ни у кого ни одной не оказалось. Попрятали кто где. Увидев, что я иссяк, все сразу погрустнели, перестали смеяться моим шуткам, начали потихоньку исчезать…
Потом я встречал некоторых из них в городе. Они со мной даже не здоровались –«не узнавали»!
Шакалы.
Я вижу их на сквозь, знаю, как они поступят и что скажут в любой ситуации. Они же могут понять только стандартные черты стандартного человека, когда «все, как у всех», а чье-то нестандартное поведение, взгляды их раздражают и злят От непонимания до злости один шаг.
А за что им любить меня?... Маргиналов ни один класс не любит. Маргиналы одной группы не любят пришельцев из другой.

Институт общественных наук при ЦК КПСС
В Москве мои былые сокурсники более удачливые, с московской пропиской, папашами и связями не находили времени для встречи со мной, когда я звонил им и они понимали, что я – нуль, приехавший еще раз попробовать зацепиться за Москву. Тех немногих, кто все же пускал меня переночевать, хватало ненадолго. Русского гостеприимства вообще хватает только на три дня. Потом на тебя начинают коситься, намекать, что стесняешь семью, жене неудобно ходить через твои комнату утром умываться. Однако, когда устроился в ЦК, стали даже звать в гости, правда с усмешкой над моим 140 рублевым жалованием и сельско - учительским прошлым…
В Москве в поисках работы с пропиской, спрашивал попутно, нет ли переводов – подработать. В журнале Новое время дали на пробу перевод на португальский. Я сделал. Перевод посмотрел стилист – настоящий португалец, покрутил головой… Мне отказали:
- Стиль вашего перевода нас не совсем устраивает…
А что именно не устраивает – не сказали.
Сдавал такой же экзамен в издательстве Прогрессов, на радио, где мне ответили, что мой перевод на уровне выпускника московского инъяза, но не более. А чего еще надо?...
«Советская женщина» хотела обмануть меня очень стандартненько. Делается это в Москве так: Берут из Подмосковья или из других городов на работу с обещанием прописки и жилья в течении года. Должность низкооплачиваемая и заманивают на нее таким обманным образом.
Поработаешь год, станешь напоминать им об их обещаниях. На тебя начнут смотреть косо. А когда начнешь требовать – от тебя избавятся, придравшись к чему-нибудь. А придраться можно и к столбу. По этому поводу у меня есть два присловья: «Чем больше обещают, тем меньше дадут» и Кто просит – того не любят».
10 лет после ВИИФ не видел ни одной португальской буквы. В библиотеке Политехнического музея припомнил португальский. В ФИОНе был единственный мой год работы с этим языком. Все бы хорошо, но у этой работы при ЦК-КПСС было два недостатка: окладишко 140, и опять деревня, в московской области. Получил там неплохую практику французского языка и научился у чилийцев их «кастежано» - чилийскому испанскому.
ИОН. Не имея навыков синхронного перевода, я на двадцатый день работы сел в синхронную кабину и начал работать, наравне с опытными переводчиками – переводить лекции, фильмы…
Чего мне только не приходилось переводить в ФИОНе! Синхронил кинофильмы, прощальные коктейли, доклады во дворце съездов, возил слушателей в поликлинику в Москву. Из постоянных курсов переводил психологию, философию, политэкономию, историю партии, подрывную деятельности империализма, радиопропаганду, полиграфию, фотодело, партстроительство. Переводил в музеях, в театрах, в медпункте, в поездах в Таманскую дивизию… Чего только не переводил. Вкалывал и с английским и с португальским.
Доработался до истерики. Она случилась после 4-х дневной теоретической конференции с синхронном по 8 часов в день.
На синхроне один здоровый дядька потерял сознание и вывалился из кабины. У одной когда-то здоровой тетки парализовало пол лица. Арабист Юра не вылезает из неврологического диспансера. У меня на синхроне иной раз тоже мозги закипали – за неделю переработка на одном только синхроне составляла 6-8 часов!... И всё за тот же оклад, без оплаты сверхурочных.
Когда последовательно переводил лекции в ИОНе для португальцев и бразильцев, попросил в порядке дружеской помощи поправлять мою грамматику – на лекции записать ошибки, а в перерыве мне сказать.
- А? Вроде что-то промелькнуло, но это мелочи. Иного португальца настоящего хуже поймешь, чем тебя. У тебя лексика богатая и заметно, что мгновенно находишь выход из затруднительных переводческих ситуаций.
Никто не верит, что я 10 лет не видел ни одной португальской буквы и не произнес ни слова на португальском.
На синхроне упирался за 140 до умопомрачения и никаких прогрессивок и оплаты сверхурочной работы. Наша повариха получает 125: 85 своих и 40 матросских за мытье малюсенького коридорчика около камбуза. И никакого тебе образования не надо.
Однажды латины мне сказали, что я говорю по-английски, как пьяный янки – по манере, по произношению. Я объясняю им, что в жизни не беседовал с пьяным янки.
В ФИОНе мои негры говорили мне:
- Один переводчик переводит тихо – ничего не расслышать, другой вставляет слишком много испанских слов, третий переводит из фильмов только то, что сам захочет – содержание фильма не понять, четвертый дает какую-то отсебятину, пятый не владеет переводом и грамматикой и выходит бессмыслица, шестой половины нужных терминов не знает… А ты, камарада Валентин, переводишь в самый раз – и громко и понятно и точно. У тебя, наверное, большой переводческий опыт…

Я
Тяжело было менять политические и идеологическими убеждениями!...
Трудно ломать убеждения, который вдалбливался в голову 15 лет на учебной скамье, по радио, по ТВ, через газеты, литературу – ежедневно. Диссидент – это мыслящий человек, не поддавшийся официальной идеологии.
С удовольствием на закате спускаю флаг и сам себе объявляю: «Всё! Советская власть кончилась!»
По утрам поднимаю флаг – вздергиваю на виселице.
В партию меня даже на очередь не ставят, на квартиру тоже: надо несколько лет проработать сначала. На машину тоже не записывался, денег нет. Зато вдоволь настоялся в очередях за мясом, колбасой, фруктами.
Многое я пережил. Одних случаев с возможным смертельным исходом было множество: в младенчестве умирал от лейшманиоза, потом дважды от двухстороннего крупозного воспаления легких, пережил катастрофическую ситуацию при посадке самолета в пыльную бурю в Египте, садился на реактивном бомбардировщике на кочки болота в Мигалове, под Калинином, перелезал под стоящим ж.д. составом, а состав тронулся, перенес операции под общим наркозом и две под местным…
Умри я сейчас – меня не на что будет похоронить. И некому. Очевидно, сдадут в государственный морг и потом зароют в общей яме с неопознанными останками катастроф, с трупами нищих безродных старух и бездомных алкашей, полжизни проскитавшихся по тюрьмам. Закопают за счет казны, сровняют могилу с землей и не останется о нас ни у кого памяти.
Я тоже – обломок катастрофы.
За десятидневку на судне исписывал свои отвратительными каракулями 30-35 листов блокнота карманного формата.
До того, как пришла мысль написать Волгу-мачеху, я записывал в блокнот только тонкую струйку П.С.. Теперь эта струйка почти иссякла, лишь изредка капнет абзац-другой, зато хлынула струя Волги. Моя голова сейчас полностью настроилась на волжский материал. За две недели набросал пол блокнота карманного формата – для меня это небывалая скорость писания, а пишу я нельзя сказать, что медленно – за год могу написать две-три книги, прецедент уже был.
В музыке я не люблю вопящих певцов, предпочитаю «крунеров» - интимных.
В литературе я исповедую доверительность.
На берегу, в своей комнате для приезжих печатаю на машинке П.С., Волгу. Иной раз от тоски запьянствую, просажу весь аванс – 30 рублей… Хорошо хоть на судно можно вернуться к колпиту: наличных уже нет.
Дня два попью и поднимается кровяное давление, сумасшедшее заколотится сердце, возвратится астма – даже речным воздухом потом не подышать…

ИОН
Ребята-мадагаскарцы звали меня «капитаном». Работавшим с ними французским переводчикам ребята не улыбались, с ними были отношения чисто официальные – от и до.
Капитаном звали только меня.
Их девица писала письма уехавшему эфиопу а я переводил их с французского на английский. Помогал им в Московских магазинах, в медпункте, в столовой, у телевизора по вечерам.
И они отвечали мне отзывчивостью.
Юаровцам и намибийцам, жившим в военных лагерях в Анголе я преподавал португальский.
Когда входил к чилийцам вечерком, они в один голос восклицали: «Валентин и его хлеб!». Я вынимал из сумки батон и мы гоняли чаи, играли в шахматы, рассказывали анекдоты. Если они готовились к занятиям, иногда просили меня почитать вслух учебник политэкономии или социальной психологии на испанском. Я читал с чувством, с толком, с расстановкой.
- За тобой легко конспектировать…
В свободные вечера они отправляли меня в сельпо за водкой и пели мне чилийские песни. Я списывал слова и в некоторых песнях подпевал.
Гвинейцы поведывали мне сердечные тайны и на свиданиях с москвичами я был их интимным переводчиком. Девятого апреля они всей группой пришли ко мне на день рождения. Пили пиво, ели креветок, продикламировали множество стихов, пели…
С палестинцами я говорил по-английски. Среди них были два пишущих парня и один художник. У Абу-Ибрагима я в шутку отбивал переводчицу Елену-прекрасную, на которой он вскоре женился.
В моем гостиничном номере мы пили пиво с эфиопами и намибийками. Танцевали под чей-то Панасоник, ругались на политические темы. Президентом пивных посиделок избрали лысого эфиопа с университетским образованием Арайю.
Там мне работалось и жилось легче. Не то, что здесь – с Михалычем и прочими мудаками.
Крепышей-боровичков из Мозамбика я за несколько воскресений научил ходить на лыжах.
Уехавшие группы присылали мне из Африки кофе и орехи кешью.
Чилийцы на все домашние праздники присылали мне чопорной, ручной работы открытки с приколотой, искусно сделанной красной гвоздичкой. Открытка вкладывалась в незапечатанный авиаконверт. Они вели в группе список празднований дней рождения. Мой день тоже стоял среди других. Для них я был Эль Валентин, Кален-чико – определенный артикль означает: этот самый и никакой другой.
«Кэптэн» Арайя исписал коробки моих магнитофонных кассет наилучшими пожеланиями «моему русскому другу» на английском и амхарском.
… А наша, советская администрация простенько, кондовенько выкинула меня на улицу в разгаре зимы – 8 февраля 80 года. Выкинули и с работы, и из ведомственной комнаты.
Выкинули с работы, даже не потрудились объяснить причину увольнения, не дав положенного по закону срока на подыскание другой работы.
Вот и перевожу я баржи по Волге, как бурлаки встарь и не перевожу ничего на иностранные языки.
Ведомственную комнату со всем моим барахлом заперли на свой замок и я два месяца выскуливал у них свою зубную щетку и смену белья. Когда я появлялся в районе школы, меня травили милицией и пьяными слесарями, а в вечерней зимней темноте черная рука моего друга, моего негра передавала мне через школьный забор, сахар, пачку вафель, пятерку, выкроенную из пивных денег жидкой студенческой стипендии. Через этот же забор многокилограммовый полиэтиленовый пакет моих рукописей отправился в Швейцарию…
Швейцарская таможня арестовала мои книги, свалила их на складе. Опубликованы они никогда не будут.
… Разрываюсь между
Желаемым и действительным –
А не будь
белого листа,
кому сказал бы я,
что у меня
на душе!...
Никому.
потому что
некому.
Негры в Африке.
От синхронного перевода
осталась лишь поземка воспоминаний.
… 5.30 утра.
на столе в каюте
лужа с песком.
В иллюминаторе –
Серая вода
и серые хляби небесные.
Один.
Никому не нужен.
Не интересен.
Много граней
у человеческого общения.
От меня требуется одна:
Усвоить команду вахтенного
и – выполнить её.
Просидел час задумавшись. 6.30. Через три часа подъем на вахту. Надо лечь.
Нет. Гусева со слов Н.П. говорила, что перед Олимпиадой ведется широкая чистка среди людей, владеющих иностранными языками и имеющих слишком тесные контакты с иностранцами. Ч уже попал под эту чистку… Попала и Лена Гайдукова. Когда начальство увидело, что ее отношения с палестинцем дошли до замужества, ей тут же предложили уйти без отработки двух недель. Уволили ее 14/4. После бракосочетания думает жить где-нибудь в Бейруте.
В июне у меня накопилось 110 дней переработки, т.е. сверхурочной работы, которая оплачивается в двойном размере. Администрация при увольнении выплатить эти деньги, естественно, отказалась, профсоюз даже не ответил мне на письменное заявление с просьбой об оплате, комиссия по трудовым спорам тоже отмолчалась от меня.
Подал в суд французского района. Судья Ивановский сначала долго делал вид, что никак не разберется в моём иске, завязал со мной переписку с отписками, зачем-то отправил мне на Подмосковный адрес заявление, зная, что я живу в Калинине. А там из почтового ящика эти документы украли холуи завхоза Карасева.
Я обратился в суд заново, уже к представителю. Тот даже не ответил на моё письмо.
Советская власть так и осталась должна мне около 2000 рублей. Был у меня и второй иск – о восстановлении на работе, откуда меня вытряхнули без какой-либо вразумительной формулировки. Это дело тоже зашло в тупик.
После увольнения из ФИОНа кантовался у Сереги Хахалёва, который работал в ИОНе и жил в Москве в общежитии. Жил подпольно. Русского гостеприимства хватает на три дня. После этого он стал выгонять меня. Я ушел, а все мои вещи остались у него. Поехал в Ленинград. У Кузи и Нурджамала гостеприимства тоже надолго не хватило тем более, что приехал я без копейки.

Выезд
Инвалид третьей группы /пенсию платили только год, потом сняли, но болезнь осталась/, с больным переводчиком: кифоз, скалиоз, остиахандроз я был вынужден устроится грузчиком – другой работы для меня не нашлось. Из 85 рублей оклада отдавал 35 за частную комнату.
Стоят холода. Вспоминаются плюс сорок на родине – в Ташкенте. И тут же всплывают сибирские 50…
От холодной сырости болят зубы, испорченные в полярных условиях. По ночам донимает менисцит в левом колене. Взмокнешь, продует – согнет радикулит. Да еще этот позвоночник!... Не человек, а неизвестный обломок неизвестно чего.
В бессонные ночи по сторожкам и пожаркам под глазами появилось морщины. Теперешние вахты добавляют.
Я – гадкий утенок. Благополучные куры, утки и гуси клюют меня, прогоняют от кормушки, не пускают в теплый птичник. Однако, я сам не знаю, удастся ли когда-либо выправиться в лебедя…
Были в старину бродячие поэты, певцы, музыканты, барды, менестрели, рунопевцы… И я порой напоминаю сам себе такого же бродячего писателя, не находящего мецената своему искусству.
На вокзалах меня не встречали с цветами.
На берегу никто не ждет.
Бездомная дворняжка.
У меня хорошие отношения с бродячими собаками – общие заботы. Они меня не кусают. А сытые домашние мопсики меня не любят.
Я всегда кормил бродячих собак – моих коллег.
Порой кажется, что я живу чьей-то чужой жизнью – настолько в ней все не моё!
Трос может долго находится в натянутом состоянии. Но однажды приходит конец и трос, лопнув, пробьет железный борт. Моё терпение лопнуло и мне уже ничто не страшно – ни железный занавес, ни тюрьма!... Хуже уже не будет. Еще одно название: «Уже не будет!»
Чаша моего терпеливого страдания переполнилась. По диалектике назрел момент для перехода количества в качество, в новое для диссидента.
Моя жизнь назрела нарывом и страшно болит. Пора принимать крайние меры, иначе я умру от этого нарыва в расцвете лет.
Чуть ниже Бабни на широком плесе стоит необитаемый остров. Семь густо-стоящих деревьев на песчаном пляжике.
И никого!...
Вот где я поселился бы…
«Жаль мне себя немножко, да еще бездомных собак.»

Ночь
Сегодня ночная вахта – на измор!... Поставили баржу на погрузку под 17-ый землесос и пошли по просьбе диспетчера перевезти смену на 5-ый с брандвахты, которая теперь стоит у берега.
Вернулись к своей барже. Корму уже загрузили и она села на мель! Эти друзья с 17-го не промерили глубину, когда вставали здесь и вот результат… Вошли в автосцеп, набили его, попытались стянуть баржу, работая назад. Бестолку. Вышли из автосцепа, потолкали вперед, потянуть назад, опять побежали разворачивать нос… Суета и коловращение! Беготня в два часа ночи с канатом и автосцепом…
Наконец, кое-как сволокли её, кормилицу, с мели. Стали помогать несамоходному 17-му сменить место, отойти, где поглубже. Его мотозавозня, положив себе на палубу якорь, з-соса, пошла заводить якорь наново, а мы подталкивали 17-го в борт на глубокое место, не давая сильному навальному ветру снести его.
Наши дизели гудят, на 17 все гудит, завозня ревёт… ветер, дым, искры валят из труб… скрежет железа, яркий слепящий свет прожекторов и стояночных огней… небо черное, вода ещё чернее, чертим туда-сюда голубыми прожекторами… - развлечение для любителей адских страстей! Одежда с предыдущей вахты ещё не высохла – даже в сушилке. Бегаю в сыром.
Когда пошли все круги этого черного сверкающего коловращения, суставы уже трещали от перегрузок и руки было больно поднять.
- Это ещё ерунда, - посмеивается гном, - То ли ещё будет!
Трусы ГРЭС на берегу облеплены гроздьями ярко-красных огней…
Вернулся в рубку. Закурил. Три часа – светает.
Калининский диспетчер ставит нас под краны на засыпку подводной канавы-дюкера, в которой поперек Волги уложены какие-то трубы. Капитан требует на это не устного распоряжения, а письменного приказа – при весенним течении опасно становится поперек. Да еще с причаленными к бортам кранами. Диспетчер прикинул:
- Не-ет, письменного не дам… а вдруг и вправду сорвет якорей…
… Уходим на рассвете. Ефимыч весь рассвет договаривается с капитаном, идущего позади, в 10 км. 60-го ехать вместе в деревню пилить матери дрова…
На барже лужи заледеневшей за ночь воды вперемешку с песком.
Подойдите к кранам не удается – Свальный ветер относит нас. Легость недолетает, коротка.
Лёгость – шнурок капроновый с грузиком \мешочек с песком\ для переброски при швартовке.
Крановщик положил к нам на баржу грейфер, я сунул в него оган троса, зубы грейфера закусили трос и перенесли нашу чалку на кран. Закачались.
В щель на грейфере матрос зацепил трешник – возвращает долг крановщику.
Глухая, черная ночь – два часа утра.
Раскладываю по барже тяжелый стальной трос – весь в занозах рваных проволочек, ржавый… готовлюсь швартоваться к кранам. Дождь, ветрюга…
Страшный ветер подхватывает кормы баржи сухой песок и несет в глаза, в волосы, на палубу, на мостик, в открытую дверь машинного отделения. Вода, сбегающая равномерным водопадом с борта только что загруженной баржи, подхватывает ветром и забрасывается назад на баржу, разлетаясь водяной пылью.
Иду на баржу отчаливаясь от землесоса. Летит песок, летят брызги, летит воздух. Налегают плечом на ветер, держась подальше от края палубы, чтобы ударом воздуха не скинуло в воду.
Интеллигенция
Михалыч, конечно же, никакой не интеллигент. Он просто не понял моей подколки. Как купил портки с запасной тряпочкой, к которой пришита пара пуговиц, так и ходит – тряпочка болтается сзади штанов. Интеллигентности в этом усатом не больше чем в таракане.
У меня есть ещё одна судовая обязанность: ловить сухую погоду и красить судно, предварительно соскребая старую краску. Согласно уставу, команда красит летом судно, будучи на вахте и в свободное от вахты время.
- Михалыч, - говорю я в сердцах, - на вогонзаводе для покраски цехов нанимают бригады с аккордной оплатой. А мы как дураки пашем на покраске бесплатно!
- Ну это ж наше судно. Кто ж будет красить если не мы.
- Мы-то – мы, да пусть платят по наряду, отдельно.
- Терехин, что-ли из своего кармана будет платить?
- Судно то государственное – пусть оно и платит.
- Ты же красишь во время вахты а не после.
- За вахтенные обязанности я получаю 120 рублей. Покраска – работа дополнительная и оплата должна быть – дополнительной.
- У нас другие условия, чем на вагонзаводе… устав… мы живем на судне…
- Вы живете только летом, а вагонники вкалывают и лето и зиму. А они пошлют к соответствующей матери с партком, и местком, и комсомол, членком людей, если их будут агитировать на коммунистический субботник – цехи красить. Ваш устав, он тоже не от бога, он людьми написан – если все начнут настаивать на отдельной плате за покраску, устав будет пересмотрен…
- Ты лучше скажи, что тебе лень красить. Ишь, развез!... Кто это будет пересматривать устав, который подписан самим министром речного флота!?...
До интеллигентского создания он никогда не дорастет, пролитарским не обзавелся. У него в крови – рабское повиновение под названием «социалистическая сознательность».
Только полный олигафрен не упустил бы возможность, держа верховную власть, не эксплуатировать этих вот Михалычей. Грех – платить этим мудакам деньги, если они сами напрашиваются вкалывать задарма!...
За чистку палубы баржи от песка нам было обещано по 9 рублей в месяц, однако порт юлит и не платит:
- Это вам же нужно, в вашу же рубку песок летит – вам же мешает работать. Для себя же делаете, а ещё и деньги просите…
Два слова отдельно об интеллигенции. На заре советской власти интеллигенции с новой идеологией ещё не было, приглашали работать старых «спецов», не покинувших по разным причинам совдепию.
Таких спецов были единицы и их ублажали высокими окладами и барскими апартаментами.
Скоро государство начало серийно штамповать свою рабоче-крестьянскую интеллигенцию. Спецы были репрессированы, как люди с устаревшими технологическими и политическими взглядами и как саботажники.
Нынче государство в своих ВУЗах ежедневно штампует интеллигенция тысячными толпами. Для научно-экономических нужд такого количества не требуется. Здесь государство преследует другие цели. Во-первых можно экономить на окладах нижнего звена: если на 1 стул три претендента, то и за минимальный оклад спасибо скажут, лишь бы занять место.
С другой стороны – остается резерв денег для высоких окладов и барскими апартаментами.
Во-вторых, за этими высокими окладами, постами, идет не только грызня в интеллигентской среде, но и развивается чинопочитание, угодничество, перед начальством – авось меня выдвинут, а не другого: цветет махровым цветом стукачество, подсиживание. Кстати, эти махровые цветочки типичны только для среды, где существует деление на высших и низших, то есть существует понятие карьеры. Это – армия, интеллигенция, сов-парт органы…
В среде рабочих и крестьян стукачества мало,, там никто не лезет вверх, заложив конкурентов начальству, облив их грязью. Дошло до того, что на деловые качества человека перестали смотреть, а перспективы твоего продвижения определяется мнением о тебе стукачей. Так что приходится подлизываться не только к начальству, но и к людям, которых ненавидишь!...
Так культивируется верноподданничество в среде интеллигенции.
Заложить тебя могут по многим пунктам: в морально-бытовом, трудовом и –самое опасное – в политическом ж отношении. Так что свои грехи, страсти, мнения и убеждения надо тщательно скрывать от чужого глаза.
Интеллигенция в стране, как любят подчеркивать средства массовой дезинформации – рабоче-крестьянская. Она действительно такова. Приём в ВУЗы ведется с отъявленной демократичностью: поступают дети чиновников и функционеров, дети работников торговли, интеллигентов, рабочих и даже крестьян. Особые привилегии при приеме – у рабочих. А это значит, что высшее образование и название интеллигент получают люди, предки которых были бесконечно далеки от умственного труда и понятия не имели с чем его едят. Стало быть и эти интеллигенты мало приспособленны к интеллектуальному труду, на умственном поприще они – начинающие маргиналы. Надо к этому добавить, что уровень подготовки в серийных ВУЗах довольно низок, специализация слабая, связи с производством никакой, много ненужных общественно-политических наук… И когда выпускник приходит на завод, ему полушутя говорят: «а теперь забудь всё чему вас учили в институте и осваивай дело на практике!...»
В результате – получается выпускник, который головой работать не умеет, не будучи воспитан в интеллектуальной среде и вдобавок профессионально почти не пригоден. А карьеру сделать ох как хочется!... Как же быть? Пробиваться подлостью и низкопоклонством.
И ещё один момент. Для тех, кто не учен делать карьеру и подличать, держась зубами за должность, государство создало из переизбытков серийного производства отряд безработных – интеллигентов. Дескать, живи да оглядывайся – или всех грызи или живи в грязи!... В безработице.
Много у нас наштамповано интеллигенции. А интеллигентов мало. Наша интеллигенция – это толпа озлобившихся, завистливых троечников и людей порой талантливых, но пожертвовавших своими благородными принципами во имя карьеры. Порядочного человека съедят, оставят в дураках и посмеются над ним.
Крестьянство удавила бескормица, интеллигенцию подпирает безработица, работяги потеряли надежду улучшить своё существование и спиваются.
В голодные годы в России едят щи из крапивы. Сейчас эти щи входят в моду опять…
Россия живет картошкой. Без неё мы бы давно передохли с голодухи. А ведь как сопротивлялись, когда нам её насажали. Вплоть до бунтов.
Консерватизм. Штука тупая и себе же во вред.
В городе дела не лучше, чем в деревне: есть нечего, легкая промышленность в загоне, жилищный кризис. Того нехватает, этого нехватает – зато бурно расцвел репей «мафии дифицита» - людей, поставленных распределять то, чего нехватает. Это – спекулянты, советская торговая буржуазия. Они набрали огромную силу и оказывают влияние на хозяйственные, советские и партийные организации.
Государство выжимает из народа все, что можно и чего нельзя и за счет этого развивает своё любимое детище – военно-промышленный комплекс, якобы для обороны все того же ограбленного народа. А толпа верит в это, забывая, что оружие служит не только для обороны, но и для хвата, для экспансии социализма.
Крестьянина упразднили, работягу обдирают все, кому не лень, интеллигенция кривит душой и занимается идейной проституцией, скрывая свои действительные убеждения и подсиживая друг друга ради карьеры…
А на недовольных имеется мощная чиновничья, партийная, милицейская и военная управа. Сиди и не чирикай – вот вся сегодняшняя классовая социология.

Уйду
Капитан работает последнюю навигацию:
-Здесь больше нечего ловить – заработки совсем урезали. Зимой буду другую работу потихоньку подыскивать…
Уйду и я. Получка за май плюс прогресс за апрель – май, плюс отгульные, итого месяца за полтора приготовлю рукописи всех восьми книг к финальному броску. А там видно будет –м.б. на конец навигации в другое пароходство приткнусь. А там уж – как ЧК распорядится, когда бибиси заговорит обо мне.
Попрошусь в Московское речное параходство на весёлые теплоходы типа Репина и Сурикова или на дальние пассажирские рейсы, до Астрахани – там я ещё не бывал. В тех краях хороши арбузы. Браконьеры там подешевке продают осетрину и черную икру. Икра сейчас в магазине стоит 40 руб. за кг., осетрина где-то столько же, да и то лишь по блату.
Податься в солнечную Астрахань или в Петрозаводск поближе к школьным приятелям. А то – в Питер, там и слесаря интеллигентные встречаются. Или в Московский порт – может, пригодятся мои языки на Олимпиаде на пассажирском судне. На пассажирском, пожалуй, повеселее: туристы, танцы, баржа эта постылая не будет перед носом маячить с бесконечной швартовкой… В Прибалтику не хочется: там морская качка и нацианализм.
Сейчас подавать заявление об уходе рано. Давая сведения на прогресс для экипажа, капитан может вычеркнуть меня, придравшись к чему-нибудь задним числом. Потом ничего не докажешь.
Вот так я и увольняюсь с места на место. В каждой работе я нахожу интересное, работать, черт с ними, можно кем угодно, но коллектив… Приходится часто менять дураков а не работу.
Как я говорю в таких случаях – «пора менять дураков»!...
Возьму пишущую машинку, где-нибудь на берегу поставлю палатку и буду у костра готовить рукописи к отправке – перепечатывать: Они у меня все в единственном экземпляре. Если и французская или итальянская таможня арестует, я останусь даже без черновиков – вот уж точно окажусь нулём без палочки.
А лучше всего переснять и отправить негативы: и в таможне безопаснее – все путешествуют с фотоаппаратом и пленкой в сегодняшнем мире, а папки с рукописями в глаза бросятся. Опять же быстрее и дешевле готовить. И не проявлять пленку!... таможне проявлять будет некогда, а по одному подозрению вряд ли они осмелятся отобрать пленки или засветить…
Капитан скорбит:
- Пьян, рвань!... С восьми утра в рабочий день жрать начинают. Сейчас бы Сталинские законы: за пьянку на работе под суд, за прогул – под суд!...
А я бы Сталину горло зубами перервал за одни муки Солженицына! А сколько интеллигенции замучила Сталинская хунта через ЧК, НКВД, МГВ, МВД, КГБ!... Да и не только интеллигенции… Как я должен после этого относится к своему отцу – полковнику КГБ, который был заместителем начальника КГБ по Калининской области?!...
«Гражданственность» - слово это сейчас выведено в стране из употребления. Дело в том, что сегодня оно было бы синонимом «инакомыслия», «диссидентства».
Это честь – называться диссидентом.
В своей стране я чужой, ненужный человек. Лишний человек.
Сейчас, кстати, многие, почти не таясь высказывают своё несогласие с теми или иными государственными установками. Но большинство этих людей слишком не развиты и косны по натуре, у них не хватает кругозора, чтобы высказать полное несогласие по всем пунктам – экономическим, политическим, социальным…

Конец
Начались короткие рейсы – Габни возим песок к Конакову за 10 км. Разгружаемся 12-15 часов вместо трех под ПГРом. Тонны есть, километров нет – прогрессивки не видать.
Последние майские рейсы Калинин – Конаково занимают уже не по 23 часа, как бывало, а по двое-трое суток. Один землесос убрали, работают только два – к ним очередь на несколько часов. На разгрузке под краном стояли последний раз 15 часов и то пятитонный кран успел выгрузить нас только на половину: в очереди стояли всю ночь за нами два Волгодона и, чтобы больше их не задерживать, нас с полуразруженной баржей пригнали обратно вниз по Волге на погрузку… Какая тут к черту прогрессивка!…
У поварихи испитое темное лицо с морщинами под глазами. Пьяненькая, разговорчивая:
- А, привет, академик!
Это она – мне.
- Почему – академик?...
- Перепутала я. Капитан зовет тебя Доцентом. Так что не академик, а Доцент…
Все-таки белую ворону не замаскируешь под серую. Птица видна по полету.
Повариху всё-таки переманил какой-то буфет. Ушла, даже не попрощалась. Снова пошли сплошные макароны и компот из макарон.
По новому закону надо проработать месяц со дня подачи заявления об уходе. Но месяц назад я не думал увольняться.
Кабала.
Ночь с 31 мая на 1 июня. Последний день весны, первый день лета. Моросит пронизывающий осенний дождь.
Не хочу я больше быть неудачником, несостоявшимся человеком!
Пишу книгу в палатке. Комары меня сжирают. Весь чешусь непрерывно. Чтобы не грызли хоть ноги, поставил их в какую-то картонную коробку и обмотал поверх мешком. Встряхиваюсь, сгоняя комаров и отмахиваюсь руками.
Со страхом думаю, что через несколько месяцев неминуемо будет зима с морозами и снегами.
Не хочу я так жить оставшиеся мне 15-20 лет!
Горька ты, Волга – матушка, родная сторона!... Горькая мне выпала доля на Волге, на Волге-мачехе. 23.05.2014

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.