Волга-мачеха 2

Часть 2





Безработица
Слухи подтвердились: начальство нас урезает – не будет работать ПГР, который разгружал нас все 3 часа. Теперь будем стоять под кранами по 7-12 часов. Останусь я при своих 120-ти, без 60% прогресса. Ну, может, процентов 10 выйдет – 12р. Да не скоро бы я купил на зарплату автомобиль, который стоит 7-10 тысяч. Если не есть, не пить, не одеваться, только платить налоги, то, откладывая каждый месяц по 100 рублей – 1200 в год, где-то лет через 10 я бы и купил Жигули. Но если не есть, не пить то умру я через пол месяца и автомобиль мне уже не потребуется, тем более через 10 после смерти!... Как-то в литературке я вычитал, что так называемый средний американец имеет от 5 до 15 тысяч долларов годового дохода. Ниже 5 – до 3 тысяч уже бедность. Люди же с годовым доходом в 3 тысячи и менее считаются в США нищими и получают от государства пособие по безработице, талоны на бесплатное питание и т.д. У меня в месяц на руки 110, в год – 1320. Нищий я из нищих!... И никаких тебе талонов. У них безработный, я слышал, получает в течении 1-2 лет 80% предыдущего заработка, при условии, что постоянно ищет работу. Когда я уволился из сибирской школы, пришлось всё лето сушить и собирать грибы, чтобы потом продать их в Москве, на Крестовском рынке и на вырученные деньги существовать в попытках поиска работы в течении 4 месяцев.
Безработные гуманитарии с университетскими дипломами – сколько их! Технарь устроится и на заводе и в НИИ, а у биолога, географа, историка, филолога в провинции один путь – в школу учителем. В каждом областном центре сегодня есть педвуз или университет, которые этих гуманитариев штампуют ежегодно сотнями. В городских школах уже избыток учителей. Лишних рассовывают по деревням, а в деревне горожанин жить не умеет. Год-два и он, чуть не спившись, бежит, очертя голову, назад, в город. А там Что его ждет?... В Новопромышленном районе Калинина я пытался стать на очередь на преподавание английского. Меня записали под номером 315-тым и сказали, что придется немного подождать – лет 5-8, а то и 10.
На двух-трех заводах города есть должность переводчиков, но они не пустуют – не каждому хочется работать в школе, тем более в деревенской. Да и не у каждого есть данные к преподаванию. Переводчики за эти места зубами держаться.
Так что рабочих мест для гуманитария нет, а кушать надо каждый день. Вот и идет он по моему пути случайных заработков. Это самый действующий слой общества. Женщинам-гуманитариям легче – вышла за муж за человека с достатком и работает машинисткой. А мужчине куда выходить? Получить второй диплом, технический? У меня, например, чисто и гуманитарный склад ума, я не отличаю закон Ома от Бинома Ньютона. Я экзамены не сдам в технический ВУЗ. Уже были попытки…
Много я встречал безработных интеллигентов на советских перекрестках. Но многие из них настолько оболванены пропагандой, что даже не понимают, что они – безработные, списывают всё на личное невезение.
В каждом областном городе в среднем 3 ВУЗа: университет /или пед. Мед./, и какой-нибудь политех.
Для меня есть только грязная и неквалифицированная работа или дремучая деревня… А я – интеллигент. Городской. Я хочу работать по специальности – переводчиком. В городе!
Что у меня за жизнь!? Не то каторга, не то ссылка…
Если где скажешь, что безработный, сразу ответят с твердым утверждением словами газеты правда:
- В Советском Союзе нет безработицы.
Нету ну и всё тут! И безработных нет. Стало быть, и я не существую. Нет меня и –всё!
Когда меня начисто загрызли ученики и учителя я написал чуть не по всем области Союза письма токого содержания: «Прошу принять меня учителем английского языка. Согласен на любую деревню.»
Получил ответ из 33 областей. Остальные не ответили. Этим 33 учителя не нужны даже в сельскую школу. А область – это огромное пространство с городками, селами и деревнями, в каждой области поместится по Швейцарии, а то и по Франции…
Жилья постоянного получить так и не смог. Лишь для того чтобы тебя поставили на очередь на жильё по месту работы, надо проработать в одной организации 3-5 лет. После этого столько же , а то и 5-8 лет ждать комнату. Комнату в общей квартире с десятком соседей – один пьяный поперёк коридора лежит, другой на гармошке жарит, третий включил радио на полную мощь, а у четвертого телевизор орет, пятый дерется с шестым, у седьмого гости с танцами, восьмой ломится к тебе в комнату, чтобы выпить за знакомство, девятый с десятым постоянно гоняют чай в кухне и не любят, когда туда входишь…
Короче говоря, от момента устройства на работу до получения хоть какой-нибудь крыши над головой проходит лет 6-8. Не могу же я работать 8 лет пожарным на одном и том же месте, Надо, как минимум, дураков менять чтобы насмерть не заели.
Я уже десять лет в каких-то маргиналах прозябаю. Безработица – это страшно. Коверкает она человека, убивает в нем всё лучшее, озлобляет, делает завистливым, развивает комплекс неполноценности.
Беда.
Прошлое неудачника накапливалось и с годами давило всё сильнее. Бездомный, безработный, нищий, больной. Бывший человек…
Мне в жизни досталось всё худшее из возможного.
В тупике я – уткнулся носом в берег!... Нет мне дороги вперед.

На реке
Днем въехали на берег полной баржей – кэп заснул у руля, когда я перестал развлекать его слушанием его разговоров об аграрной политике и ушёл в машину.
Гайдарочники, держась на нашей кормовой волне, шуруют за бегущим Речным со скоростью 20 км/час. Не гребут, а только подпирают байдарку, чтобы не сползла с волны.
Ефимыча раздражает что по волжской трассе из Москвы в Калинин приплыл на служебном теплоходе министр речного флота со свитой и семьей:
- Ишь, барин! Первого, второго, третьего мая праздновал, да ещё четвертое прихватил – вроде как делает вид, что с инспекторской проверкой приплыл! … Какая у него с похмелья проверка?!...
Все речники сетуют:
- Раньше водилась рыба, теперь всю потравили, удобрениями, сточными заводскими водами…
Ещё несколько лет назад подсоланевые воды теплоходов – смесь грязной воды с соляркой и маслом – сливались прямо в реку. Теперь отвозят в гавань в специальной ёмкости, после чего сепарируют отделяя воду. Горючие вещества идут в котельную порта на отопление – раньше форсунки работали на мазуте.
Запрет на сливание вышел с появлением большого количества теплоходов. Тем не менее,, это большое количество продолжало интенсивно загаживать реку. Та фляга из-под солярки, исчезла куда-то, но до берега она не доезжала. Не дожидаясь ОС-4 /Остров сокровищ/, сливаем за борт фекалку. За борт летит всё ненужное на судне:
- Песок засосет!... Грейфер однажды с крана свалиться, его тут же песком занесло, не нашли.
Лет 15 назад было не купить нигде лодки и мотора. Потом наладили серийный выпуск. Лодок сейчас у волжан – тьма. Государство сделало на этом большой бизнес, теперь подняла цены на бензин – ещё один бизнес. Теперь начинает потихоньку, но планомерно запрещать плавание на лодках на отдельных водоёмах… Под Москвой уже запретили, на Селигере тоже. Здесь, по словам Ефимыча, тоже запрещено до июня – до конца нереста, но моторки бегают. Ефимыч поддерживает такую меру партии и правительства:
-Ну и правильно, а чё они ездют-та?!... Нечего делать, всю рыбу распугали, нечё не осталось. Это ведь кто ездит-то? Бездельники всякие ездют, рабочему человеку некогда ездить, он на работе наломается, только бы до дому дойти, тут уж не до катаний!...
А сколько ты сам на воду свалил грязного железа и всякого хлама, да фекалки?!...
В «Калиненской правде» три дня назад появилась статья о том, как Речной-70 попался с аханом. Вечером у березовой рощи, практически в городе, он стал поднимать ахан, который тралили – совсем страх потеряли.
К ним подъехали на хилом катере. Они обрубили трос, пустив ахан ко дну и начали быстренько смывать с палубы крупную чещую лещей, которых покидали в воду обратно. Катер стал швартовать к ним. Им бы не пускать посторонних на борт, побазарить, а под шумок от улик избавиться окончательно, так нет , пустили рыбнадзор на палубу, а те быстренько уличили их и акт составили. Штраф 120 поделили на трёх человек, также несших вахту. Позднее механика – вахтенного начальника сняли с работы и отдали под суд за браконьерство. Ахан- трал из проволоки на несколько ведер рыбы.
Речного браконьера послали на время на речку Унжу, волжский приток справлять плоты. В план эта работа не входит, это ему в наказание за то, что попался с аханом. Баржу он оставил в Калинине и она пошла по рукам. Скоро останется без мачты, брашпиль кто-нибудь раскурочит, эл. щит разломают, леера погнут и повалят, вода в трюмах появится. Итого: За браконьерство наказание №1 – статья в газете, №2 – выговор, №3 – отправка на Унжу, невыполнение плана, то есть, без прогресса останутся, сломанная баржа… К тому же по партийной линии капитану будет втык, штраф на них наложили в 120 рублей. Отодвинут в очереди на квартиру, несколько лет, на всех собраниях будут склонять… Не захочешь такой рыбки! Уж что-что а наказывать у нас умеют – ввалят и в хвост и в гриву.
Если сам не наловлю рыбы, у рыбаков на Московском море, глядишь удастся купить ящичек рыбы – 30 кг. Рублей за 15, а то и за бутылку – особенно если ночью, когда им надо добавить. Сушить рыбу буду на корме.
Сломался телевизор – ТВ. Ни мультиков ни концертов. По берегам трава начинает зеленеть. Серые голые ветви деревьев опушились желтой зеленью раскрывающихся почек. На машинах приехали отдыхающие с яркими оранжевыми и желтыми палатками, катаюсь на парусных складывающихся байдарках, привезенных в багажнике.
На подходе к Конакову налетел шквал. По курсу какой Речной-60 заходит с пустой баржей к землесосу МП-17. Мы предложили ему разойтись левыми бортами, идущий снизу предлагает расхождение. Ветер справа от нас, а его пустая баржа возвышается над водой на три метра и сильно парусит, 60-го сносит. Он же настаивает на расхождении правыми бортами, ему кажется, что успеет проскочить перед нами к землесосу. Все-таки Михалычу удалось уговорить его разойтись левыми. И слава богу – ещё один удар ветра и его поволокло к берегу, то есть как раз бы на нас.
Разошлись с 60-м, а я из рубки всё оглядывался: тот как муравей, пятился на одном двигателе – второй как раз гавкнул – упирался, пытаясь подтащить баржу к землесосу…
Шквал оторвал от пристани весельную лодку и уносит. От берега отходит за ней Казанка, заводят мотор. Лодка проплывает под самым нашим бортом. Она синяя из фанеры, в ней весла, верёвка с камней обмотанным алюминиевой проволокой- вместо якоря, банка из под червей, немного воды плещется. Лодка легко болтается на волнах, борт у неё высокий сильно парусит и пустая лодка быстро убегает…
На волнах болтается бесхозная моторка – где-то отвязалась от берега, а хозяин проспал, теперь ищет. Впрочем нет… вон бежит другая – за этой. А если б они не подобрали, лодку должны были взять мы на борт, занести в вахтенный журнал время и место, где подобрали и сообщить диспетчеру, а та в милицию. Отыскался бы хозяин – вернули бы. А нет, так – нет, была бы капитанова собственность.

Разгрузка
Поставили баржу под разгрузку пол ПГР. Сами пошли рядом ткнуться носом в берег. Ткнулись с разлета в камень!... Просились вниз – в носовой отсек, в каюты, в машину – смотреть, где из пробоины бьёт фонтан, под сланями… Слава богу обошлось!
В эту навигацию нос т/хода обшит. Дополнительно 12-ти миллиметровыми листами. Раньше листы были только заводские – 5мм., нос был истыкан, дырки залатаны цементом, случалось тонули. Теперь нос понадежнее.
ПГР – гидравлический разгрузчик стоит на воде около складов песка комбината стройматериалов. Перекачивает песок на берег. ПГР принадлежит порту. Рядом стоит комбинатовский небольшой пылесос, который гонит песок дальше, на склад. Порт предложил качать песок нашим ПГРом прямо на склады, без промежуточной перекачки на берег, а землесосик просто упразднить. Но капитан отказался: «У нас свой бюджет, свои сметы. Вы не потребуете оплаты за перекачку песка до складов – нам это не выгодно, мы лучше своим землесосом покачаем…» Это называется – сельскохозяйственный бардак.
ПГР высасывает песок из баржи, разжижая его струями воды. Разгрузка идет в два раза быстрее, чем под двумя 7-тонными кранами – часа за три. Ждем рядом с баржей, ткнувшись носом в берег и отдав кормой якорь.

Мои книги
А третье высшее образование – профессиональный писатель. Эта профессия меня тоже не кормит.
Через писательство надеялся снова выйти в люди, сменив профессию.
Готово 8 книг – 1900 страниц.
В целом у меня 76 отказных рецензий из множества журналов, газет и издательств СССР.
В парадоксе Суперсоник г-н Рецензент цитирует некоторые « литературные ругательства, которыми осыпали мои книги реальные рецензенты в своих рецензиях!»
Возможности литературы так же беспредельны, как и музыки, как фантазии Сальвадора Дали. Но рецензенты об этом не догадываются – им подавай что-нибудь знакомое. От нового они шарахаются.
Рецензии от людей не слишком разбирающихся в тонкостях литературного творчества, зато точно знающих, сколько рублей даёт им каждая рецензия и, что человек с улицы пускать в советскую литературу нельзя.
В Графоманах я описал попытки литературной молодежи опубликовать свои первые работы – попытки тщетные. В литературу выходят один из сотни.
В графоманах обобщил некоторые свои места работы, в автопортрете первый год сельской школе, в набросках к Переводчику Владику – свои зарубежные поездки: Алжир, Египет, Сирия…
Кое-как устроившись в Москве я принес Графоманов в журнале «Москва» на Арбате. Сказали что дадут прочесть рецензенту и вышлют его ответ через 2-3 недели.
Через 4 дня разыскали меня по телефону:
- Наш рецензент принес очень хвалебную рецензию на вашу книгу. Будем публиковать.
Рецензию написал Лев Овалов. Хвалил мой роман. Редакция назначила публикацию на 6 номер восьмидесятого года.
Я уходил радостный, пока редакция не сообщила, что, поскольку Овалов не член редколлегии, кто-то из членов должен прочесть второй раз и взять на себя ответственность за публикацию.
Прочел некто Годенко. Обвинил меня во всех литературных грехах, не оставил от книги камня на камне, всё расхаял.
Рукопись мне вернули, публиковать не стали…
Значительная часть ПС отведена сатирам на современных советских писателей, рецензентов, на кастовую литературную среду, в которую человеку с улицы «вход воспрещен!»
Зашел в ЦДЛ в отдел по работе с молодыми авторами:
-Вот написал несколько книг, не поможете ли опубликоваться?...
- А что, мы вместо вас пойдем с вашими книгами пристраивать их в издательства?
-Да нет, я и сам пройдусь…
- Так чего вы от нас хотите?
-… У вас на двери табличка, что вы работаете с молодыми писателями.
Бабы начинают разъяряться от такой моей тупости:
- Вам рецензия нужна?
-Спасибо, у меня уже 76 отказных рецензий.
- Обратитесь в семинар с молодыми авторами при вашей местной писательской организации – там объяснят вам как пишутся книги.
- Я знаю как пишутся книги и могу сам обучать этому.
- Товарищ, оставьте, пожалуйста, кабинет, вы мешаете нам работать. Пришел неизвестно зачем, людей от дела отвлекает…
Отвернулись от меня и продолжают прерванное из-за меня чаепитие.
Поехал в Переделкино к своему любимому писателю Валентину Катаеву. Отыскал дачу, позвонил. Но горничная меня даже на порог не пустила:
- Не принимает, у него нога болит.
А я думал – прочтет работы, одобрит, поможет напечатать…
В Челябинском книжном издательстве Барышня – лит.сотрудница сказала мне открыто:
- Наш редакционный портфель полон работами достаточно маститых авторов на семь лет вперед. Так что мы не нуждаемся в вас, вы человек никому не известный.
Мой знакомый рассуждал так:
- Ну какой ты писатель?!...
- Как же ты можешь судить, если ничего не читал из моих работ?...
- И читать не надо, и так ясно. Писатели это те, которые печатаются.
Он полагал, что писатели рождаются и живут в каком-то отдельном мире.

Колхоз
Нас начальство хочет начать посылать в колхоз: в июне троих – кто-то комсостава, один моторист и матрос, потом в июле и кто-то поедет в августе. Раскидываем очерёдность. Для меня это означает такую хреновину: месяц работаем без одного моториста, месяц без другого, то есть, я естественно на борту два месяца, а в августе меня в колхоз. Никак мне это не нравится!...
Меня всю жизнь посылают в «колхоз». Началось со школьной скамьи, с уборки хлопка. Кроме хлопка собирал картошку, рубил капусту, убирал лен, рубил веники на силес. Работал в теплице, сажал свеклу и капусту, ездил на сенокос. Крестьяне давно перебрались в город, вот мы, горожане и тянем, как довесок, сельское хозяйство.
Возможно социализм не так уж и плох в самом начале – на стадии «Земля - крестьянам», «Фабрики - рабочим», когда идет волна трудового энтузиазма, не обманутого ещё полностью и окончательно народа. По крайней мере, тогда колхозы могли на больших арендованных площадях распорядиться, что и на каких землях им выращивать, сколько отвести лугов для колхозного скота и сколько – для личного. Колхозы поднялись, кое-где даже стали миллионерами.
Но тут государство ограбило их. Как ограбило имущих в годы революции: колхозы преобразовались в совхозы, колхозные денежки положило в карман себе государство.
Государство установила – что и на каких площадях должна выращивать теперешняя государственная ферма. Работнику совхоза – бывшему крестьянину , оставили клачек земли под картошку. Покосов лишили!...
Мяса в сельские магазины государство не завозит. Молоко, яйца – тоже. Для себя поросенка можно вырастить на своей картошке и магазинном хлебе. Дороговато, но есть хочется.
А корове, козе, овцам подавай сено. А земля в совхозе вся распахана под государственный урожай, покосы предназначены для совхозной – государственной скотины. Своей корове сена накосить не где. С серпом по обочинам дороги корову на зиму не обеспечишь. Травы нет – нет и молока, масла, сливок, обрата поросятам, нет говядины, нет баранины.
На одной картошке долго не выдержишь и крестьяне естественно бегут в город, где хоть что-то можно купить. Оставшиеся в деревне ездят изредка в город с мешками за продуктами – это так называемые «мешочники». Это – последние крестьяне России, из последних сил держащиеся за землю. Но их дети уже не цепляются за деревню и перебираются маргиналами в город – в шофера, на стройки – там они теряются в непривычной обстановке, работе, ритме жизни, требованиях городской жизни и являются рассадником алкоголизма и преступности.
Лет через тридцать русская деревня вымрет начисто – исчезнет с русских полей. И не из-за отсутствия якобы клубов на селе, а из-за простой голодухи. Сельское хозяйство будут вести горожане, ничего не смыслящие в земля.
На Руси близится большой голод.

На реке
Купил в Калинене удочки, накопал банку червей, землёй присыпал. На стоянке под землесосом забросил. Песок засасывается, вода баламутится, естественно не клюёт.
Возвращаюсь на судно после пятидневки на берегу. Пришел на речной вокзал, исполненный в форме барабана с пикой на макушке.
На речном вокзале есть продовольственный магазинчик с надписью «Для плавсостава» Входят, выходят бабы, я сунулся – не пускают!. Показал удостоверение.
- Вы на колпит и по книжкам отовариваетесь.
- А может мне домой надо…
- Уходите не мешайте работать.!...
Увидел на прилавке очень жирную свинину – одно сало.
Когда-то этот магазин действительно был привилегией плавсостава, но времена изменились и сейчас там отовариваются конторские чиновницы порта.
Диспетчерша по рации спросила у 53-го, где они идут. Проходят Городню. В 8 утра пойдет Заря. Жду у кассы взять по удостоверению бесплатный билет. Разговорился со старичком рыболовом. У меня с собой новенькие только из магазина удочки. Старик дал мне маленькую самодельную мартышку и малюсенький дефицитный крючок 2,5.
Заря идет на водомете. Дно у нее плоское, винтов нет – выбрасывается струя воды. Она предназначена для мелкой воды. Скорость около 40 км. Сидишь низко на уровне воды.
Смотрю в окно. Рыбаки стоят с удочками. Кто-то подъемкой ловит. Заре пристань нужна. Замедлив ход, уткнется она носом в пологий берег, пассажиры спрыгнут с её плоского утиного носа, она быстренько даст задний ход и летит дальше.
Солон в ней небольшой с окнами во всю стену. Мягкие сидения с чехлами. Чисто, уютно.
53-го встретили у Карамыслова. Заря тупым носом подошла к кринолину – площадке на корме. Я перешел на свой борт, на Зарю перескочил нарядный матрос и свежеиспеченный моторист Вадик.
Пока я был на берегу на мель ночью сел Речной – Горячев. Стал делать поворот, заходя на створы, да поспешил, срезал поворот. Пустые баржи с малой посадкой прошли над мелью, а Горячев сел. Баржи по инерции затащили его подальше. 53-й оказался неподалеку, дал ему буксир, стащил с мели. Те, отдавая трос, кинули его в воду. 53-й работал в этот момент назад и трос мигом попал в рулевую насадку правого двигателя, намотался на винт. Дизель взвыл, пришлось выключить.
Идем на левом, толкая груженую баржу. В затоне станем с плавучий док, снимем намотку.
Намотки на винт бывает на заднем ходу, как правило. При манерах намотается браконьерская сеть, швабра, привязанная за бортом для промывки, отвалится и заскочит в насадку. Кэп рассказывает:
- Раз поймали в насадку автопокрышку. Винт заклинило начисто. В док идти денег на хозрасчете не было, конец навигации. Пришлось исхитряться: в носовом отсеке закачали воду, чтобы поднялась корма и задом-задом выехали на берег. Трос лебедки зацепился за дерево и затащили корму на берег с насадкой – она вроде как бочка вокруг винта насажена. Топором её вырубать нескладно, в бочке хорошенько не замахнешься. Той же лебедкой зацепили покрышку и с грехом пополам выдрали.
С нашим тросом на правом винте зашли в плавучий док, пришвартовались.
Док – двадцатиметровое корыто с двойным дном и бортами, из которых выкачивают воду и судно всплывает вместе с доком, сидя на его полу.
По Конакову по берегам стоять 3-4 церкви. Наконец-то взялись за их реставрацию, забрали в леса. Одна на высшем берегу в Свердлове – действующая в прекрасном состоянии: чисто выкрашена в голубой и белый, яркие позолоченные кресты на маковках.
У русских храмовых зодчих была хорошая школа: много я повидал церквей на Руси – двух одинаковых не встретил. Ставили их на бугре, на высоком берегу на командных высотах. И в городе на блюдах реставрации, подняв бинокль вверх. В Смоленске прекрасно собор поставлен – на самой высокой точке города, трамвай туда забирается, аж хрустит от натуги.
По берегам частные деревни, пионерские лагеря, турбазы. В основном берега невысокие со смешанным густым лесом. По краям берега у самой воды местами чуть снег, слежавшийся в затененных местах.
Утки все разлетелись по притокам, озерам, болотом.
День и ночь бегут мимо грядки речных волн – то помельче, то по крупнее. День и ночь – серые, голубые, черные…
Когда проезжаем Лисицкий бор, где на тур базе я работал чем-то вроде администратора по приёму и размещению отдыхающих, вспоминаю шофера Кольку. Он поднапился веером и потянуло его в Калинин поколотить бывшую жену. Сел в свою Казанку, завел вихрь и помчался. А белый буй левого берега Колька не заметил: не горела мигалка. Буй высотой в метр, сужается конусом к верху. Казанка наскочила в темноте на буй бортом, выскочила на него опрокинулась. Колька в одну сторону, лодка в другую. Вынырнул он, взял лодку на буксир и кое-как добрался с ней до берега. Все тонущее утонуло, мотор мокрый, не работает, весла на месте. Вылил из лодки воду, сел на весла и поплыл назад на турбазу. Комары грызут, ни черта не видать, настроение соответствующие. Греб-Греб, уже светать начинает, а турбазы всё нет. Гребет дальше – силуэт церквушки проглядывается. Присмотрелся Колька и понял, что в сумятице берега перепутал и греб не вниз, а вверх по течению, приплыл к Орше.
Где я бывал
Ребенком мечтал покататься на настоящем поезде. Теперь же при виде поезда мне делается дурно – до того наматался по странам.
Под Борисоглебском ел черемуху и впервые увидел пресловутую русскую березку. Под Орлом ел вишню. В закарпатском Мукачеве зимой на барахолке продавал свою теплую куртку, чтобы не брать денег на билет до Москвы. Во Львове слушал службу в католическом соборе и ночевал на вокзале, по которому ходил милиционер и расталкивал спящих: «Спать не положено!» Почему «не положено», не объяснял, а хотелось только одного: именно спать. В Риге проночевал на вокзале три ночи, сидя на деревянной скамейке – слева пускал слюни какой-то спящий алкаш, справа храпела транзитная телка, положив ноги на свои узлы. Я не могу спать сидя, тем более в такой компании.
В Оренбурге проездом из Сибири принес на санитарную комиссию местного базара сушеные грибы. Комиссия продавать запретила: грибы, видите ли мелко нарезаны, им подавай целиком шляпку и ножку. А у меня дилемма – не продам грибы, до Москвы не на что добраться.
В Кижах ловил окуней и хариусов, в Сальмиярве, около Норвегии – налимов. В Ленинграде искал работу - утром снял комнату у какой-то тетки за 35 рубле, а вечером её муж выгнал меня с милицией, не вернув 35.
В Мурманске возил для армейской разведки газеты на скандинавских языках, переправленные через кордон пограничниками. На водопаде Кивач в Карелии провалился по колено под лед, в Кондопоге в клубе целлюлозников слушал халтуру в составе заезжего оркестра в качестве трубача, в Петрозаводске закончил десятый класс средней школы.
В Разлив под Питером возил на эксплуатацию негров из португальской Африки, в Петродворце сватали меня гидом-переводчиком по фонтанам и дворцу, но даже не обещали не жилья, ни прописки. В Гатчине попал в железнодорожный пикет милиции, когда привез на барахолку свой единственный пиджак.
В Велиже на смоленщине работал неделю в школе, живя у школьного дворника, пока не узнал, обещанной комнаты мне так и не будет. В тех же краях, в деревне Репино год подвергался пыткам со стороны деревенских школьников и голодая до дистрофии, написал Автопортрет на англичанина Жученкова, закончил Графоманов и начал Парадокс Суперсоник.
По черноморскому побережью бывал в Одессе, Ялте, Ливадии, Севастопале, Геленжике, Пицунде. Из горького перевозил в Калинин скарб приятеля через торфяные и лесные пожары через владимирщину – лес горел на всем протяжении владимирского тракта, рядом, в трех метрах сопровождала нас старая дорога, по которой пешком гнали колодников по этапу в старые времена.
На норвежской границе подходил на шаг к Великому Железному Занавесу из многорядной колючей проволоки на высоченных столбах.
Плавал на Набережные Челны. Вышли из Москвы, прошли канал им. Ленина, спустились по волге, повернули на Каму. В ту пору вместо автогиганта Челны были захудалым районным городишком. В Чебоксарах к нам на борт поднялась деревенская баба с мешками и – в лаптях!...
В Челябинске прожил месяц в гостинице за свой счет в ожидании обещанного школьного жилья – не дождался. В Свердловске пытался пристроить Парадокс Суперсоник в журнал Урал, но только зря ухлопал деньги на поездку: завотделом юмора Вибе мне отказал.
В Северном Казахстане прожил год в доме со сквозными наружу щелями при холодах до 50 градусов. Ел конину в Казахстане.
На Аральском море ел желтого вяленого леща, с него капал жир… В Самарканде, на реке Заравшан родился, в Ташкенте пошел в школу, в Киргизском городе Ош целое лето был у меня друг – Ягненок Баша, в реке Чирчик дважды подхватывал воспаление легких, не ел более вкусных дынь, чем чарджоуские красномяски и более вкусных яблок, чем огромные ароматные алма-атинские.
В Сибири пытался осесть, пустить корни, стал крестьянствовать, завел домашнюю скотину.
В Буграх под Ленинградом считал по данным радиоперехвата натовские самолеты, летавшие по Европе.
Последние 10 лет скитался в голоде, холоде и грязи.
… Поползал линейкой по карте страны – вышло около 55 тысяч км. По прямой, не считая извивов железных дорог. Это – Внутри страны. Плюс столько же налетал по зарубежным маршрутам. Итого: около 100 тысяч километров, т.е. 2,5 экватора.
Раз двадцать ездил из Ленинграда в Москву и обратно. В Ленинграде спал с монголкой. В Москве целовался с негретянкой, переспать не довелось…
На родине сто лет не был. Собирался в Ташкент в 66, да землятрясение помешало. С тех пор возможности нет, да и проезд дорог. Опять же ехать туда не к кому.
А если вспомнить, какие реки я видел в поездках по белу свету?... В первую очередь – Заравшан в Самарканде, потом Анхор и Чирчик в Ташкенте. Проезжал на поезде вдоль Сырдарьи через пустыню, купался в Ишиме, притоке Оби, в Каме и Оке, в Урале –в Оренбурге, уральских мелких речек и озерком не считаю, из карельских назову только Онежское озеро – много я там воды повидал: В Карелии 40 тыс. озер и 11 тыс. рек…
В детстве туристом исходил пол-Карелии летом и зимой.
В Неве купался и в Западной Двине, в Москва-реке, Днепр видел и, конечно же, Волгу… Из морей купался и рыбачил только в Балтийском, Черном и Азовском, но на самолете много раз пересекал Средиземное. С воздуха видел Дунай, а по Нилу катался на катере… Я уж не упоминаю реки, виденные из окна поезда – их были сотни…
В поисках работы по Союзу и в Москве ночевал на вокзалах. Сдавать экзамен по порт. яз. в Ион поехал утром после ночевки на аэровокзале. Какой сон, сидя! Да и милиция ежечасно делала проверку документов, в у меня ни прописки, ни билета на самолет. На время проверки уходил на улицу курить. Ни в одной из московских гостиниц так и не нашлось для меня места. В одной регистратуре мне прямо ответили:
- Нечего вашего брата иногороднего в Москву приваживать, самим есть нечего…
На вокзалах, станциях, в аэропорту держался подальше от дежурного милиционера, старался не проходить мимо него дважды, чтобы не привлечь его внимания. За колонной перестаю, пока он пройдет , у газетного киоска в очереди спрячусь. Он шустрит по вокзалу, у подозрительных документы проверяет – чем не комендантский час! – а у меня в паспорте прописки никакой не зарегистрирован я в Советском Союзе, не числюсь вне закона. Таких как я он и отлавливал. Быть не привязанным к какому-нибудь населенному пункту, как коза за веревку к колу – это запрещено, мигом сцапают:
-Куда едешь?...
-Не знаю… может, в Челябинск, может в Оренбург… Работу ищу.
Насидишься с месяц в каталажке вокзального пикета с алкашами, пропитыми патаскухами, карманниками до выявления личности. Опасная это штука – пересиживать ночь на вокзале. Особенно, когда нет билета и никуда не едешь – просто негде ночевать, а в гостиницах как всегда, нет мест…
Продать в поезде часы, рубашку, когда денег уже нет – опасно: решат, что краденое и загребут. Доказывай потом, что часы служили тебе семь лет верой и правдой!...

Плавмагазин
Все с нетерпением ждут прибытия из Москвы плавмагазина. Мы входим в состав московского речного пароходства и плавмагазин раз в двадцать дней подбрасывает нам некоторые продукты, которые трудно достать в Калинине. На колпит там можно разжиться мясом – не свиным салом, растущим на костях, как на речном вокзале, а говядины попостнее. Возьмем сразу килограмм 15, чтобы надолго хватило.
Команда обсуждает, что купить домой: Мяса, тушенки, если дадут… ткань на пододеяльники, зеленый горошек, коробку шоколадных конфет жене.
Приходим к плавмагазину. Кэп рассказывает:
В 74-ом, в голодный год торгаши из плавмагазина отпускали на колпит самый минимум макарон и круп, а вечерком продавала, бросив якорь у деревни, вдвадорога муку, вермишель… Крестьяне прибегали с мешками и согласны были платить ещё в три раза дороже – голод не тетка.
Продавали дефицит тоннами, нажились мгновенно и баснословно на голодухе своего же народа. Однако перестарались и попались. Получили до 15 лет.
Подбегаем к плавмагазину. К нему раньше нас хочет пришвартоваться маленький Москвич. Но Ефимыч отшвырнул его рогами – право сильного. Те только головами покачали.
В плавучке набрали по судовой колпитовской книжке говядины. Домой говядину не продают – только на колпит, с обязательной записью в книжке для отчета. Из дефицита есть колбаса, гречка. Больше ничего – одни рыбные консервы. В промтоварном отделе вообще шаром покати. Народ разочарован: пододеяльников новых не будет, конфет жене не будет…
В плавучке удалось купить желтое сливочное масло. Сейчас везде «бетербродное» - белое, обезжиренное. Сыр в продаже тоже какой-то белый, но это не брынза – тоже обезжиренный. Молоко давно уже пьём обезжиренное – после него можно бутылку не мыть: ни жиринки, даже колечка сливок в горлышке не остается.
В деревне я, правда, был рад, когда удавалось попить чаю с батоном и маргарином.
Час от часу не легче. Так и ходим какие-то обезжиренные, суррогатные.
Не состоялись капитановы пододеяльники.
Капитан говорит, что нашу повариху зазывает к себе буфетчица с т-хода Москва. Как бы не сбежала – туго нам будет. Буфетчицей на пассажирской пригородной Москве работать выгодно. Продается казенное вино со штампом портового буфета на картинке. Но буфетчице с этого винца навару мало. На первой же пристани к Москве подъезжает Жигули и из багажника муж перетаскивает буфетчице ящиков пять вина в кладовку. Это вино без штампа, куплено в магазине рубля по 2 за бутылку. Делать эту погрузку у речного вокзала нельзя – мигом накроют. И пошла торговлишка – на ценнике казенного вина в витрине стоит 4 рубля. Но буфетчица из казенных ящиков не берет, она из своих вынимает. Вино может быть такого же типа, что и казенное, но это не обязательно – знай поворачивай бутылку этикеткой к себе и разливай по стаканам – очередь волнуется, у ней душа горит, на штамп всем наплевать, есть он или нет. По 4-5 рублей пролетает в разлив бутылка двухрублевого. Потом мужички делают по второму заходу, идут на третий… Тут уж и обсчет начинается в буфете – глаза то у мужиков залиты, обмануть просто. Какая бутылка дает от 2 до 4 рублей чистого дохода, с 5 ящиков – минимум 200 рублей.
Когда на Метеорах в буфетах торговали вином, в отделе кадров буфетчиц отбоя не было – конкурс по 3 бабы на место. Подсиживали друг дружку, закладывали: местечки-то тепленькие, аж горяченькие. Потом винцо отменили, один лимонад и печенье. И плавают Метеоры с закрытыми буфетами, все конкурсантки исчезли: какая дурра пойдет работать за одну зарплату!...
Так что сманивают нашу алкашную тетку. Голодно нам будет, конфетные матросики жрать-то горазды, а готовить не умеют, не знают, с какой стороны кастрюля заряжается.
Разговорился с поварихой. Она в торговле все ходы знает.
- Я, - говорю, - не из ОБХСС и к торговле отношения не имею. Почему у нас сейчас всё стало дефицитом?
- Сами торговые работники и создают дефицит. Хорошие или очень нужные товары приходят небольшими партиями. Их придерживают и из под прилавка продают втридорого. В прошлый-то раз в плавучке были тельняшки… Не видел?... а если б подошел с восьмью рублями, то дали бы. А стоит она 2 рубля.
- Значит спекуляция?
- Самая настоящая. Самое ходовое и модное идет только на лево и в 2-3 раза дороже.
- Ну, хорошо, а то, поступает большими партиями, скажем, пододеяльники, их-то надеюсь, наша промышленность в состоянии выпускать в больших количествах…
- А с этим вот как. В Калинине например, пододеяльников навалом. А в Кострому, скажем, завезли мало. Костромские пронюхали и едут сюда специально за пододеяльниками. Продавщицы видят, что пододеяльников где-то не хватает.
Ага значит, где-то дефицит, давай-ка и мы их придержим и пустим в два раза дороже…
- А как же ОБХСС, народный контроль?...
- ОБХСС не до этого, только успевай более крупные дела расследовать. Ну, а придут двое оттуда – им, пожалуйста, по госцене и сапоги женские голландские и дубленки. Вроде и не взятка, а откажешься – локти кусать будешь.
- Ну, а своим-то, видимо, все по гос. цене идет?...
- Куда там! Я вот своя в гастрономе на Соминке, а выхожу из магазина, прикидываю – обсчитали! Вернусь: «Зина, ты что ж меня обсчитываешь!?» «А кого ж и обсчитывать, если не своих? – ты не пожалуешься никуда, не напишешь: сама ведь такая…» А в винном отделе что творится! С 8 до 11 вином торговать запрещено, так они в это время официально только бутылки принимают. И берут не по 12 копеек, а по 10: дескать, ящиков нет, только для вас делают одолжение…. А алкашам выпить надо, хоть сколько за бутылки выручит и то слава богу, они и по 10 не возражают. Вино она им отпускает тоже только в порядке одолжения, из-под полы. С 11 отдел уже торгует, а на витрине только паршивенькое сухое и кубинский ром по 6 рублей. Подойдет покупатель: «слушай, дай красноты дешевенькой». «Да у меня и нет её, я вот только для себя бутылочку оставила. Ладно уж, уступлю давай 2р.» А стоит она рубль двадцать. А если водки надо до 11 или после семи вечера, то гони пятерку. Дочь моя в винном отделе работает. Приду вечером перед закрытием магазина: «Верочка, отпусти бутылочку водки». Пять рублей. «Да ты что на матери родной нажиться хочешь?! Дай по 4,12». «А нагрянет рабочий контроль с проверкой? – пару бутылок им не поставлю, они акт составят, Что мне, за свои их поить, что ли? Давай, давай пятерку. Сама торгашка, понимаешь.»… Она каждый день домой без тридцатки не ходит.
- Ясно… а как смотрит на это зав. магазином?
- А она в доле. Ей каждый месяц даешь деньгами.
- И в какой сумме?
- Много дашь – не обидится, мало дашь – уволит. Везде по разному дают.
- Завмаг как-то договаривается с продавщицей о сумме?
- Никогда. Таких разговоров вообще не ведется. И даешь не из рук в руки, а придешь к ней в кабинет, когда её нет и положишь где-нибудь вроде и на виду, но не прямо на стол – вроде бы они давно там лежат. Работала я в ресторане, там директор на ходу брал. Идет по коридору, видит – ты к нему в кабинет идешь, уже знает зачем. Проходит мимо тебя, а руки сзади сложил ладонью наружу. – в ладонь и суй. Кулак сожмет и - в карман! И даже не остановится, будто меня тут и нет. Ну, а попадешься начальство тебя покрывать не станет, никто не вступится – скажут: «А мы тут причем? Мы что, заставляли тебя махинации делать?...» Доход делишь, а отвечаешь в одиночку…
Работники торговли – торгаши, или как я их называю – «компрадорская буржуазия» средняя и богатая составляют уже отдельный класс, причем мощный, влиятельный, всепроникающий. Кроме того я зову их мафией. Эти купцы могут купить и продать что угодно и кого угодно. Их бог –Дефицит. В сегодняшних экономических и юридических условиях они неистребимы. Напротив, сейчас они, как никогда, набирают силу.

Гонка
Даже при нашей десятикилометровой скорости кэп иной раз устраивает гонки с другими речными. Он прикидывает, что лучше недогрузить 30-40 тонн зато обставить по пути 98-ой и 70-ый, которые тяжелогруженые идут вверх и без очереди проскочить под разгрузку – пусть отставшие в очереди подождут…
Еф. Не торопится отвечать на вызов диспетчера по рации. Микрофон не берет, отмахивается:
- Какой-нибудь дебаркадер скажет попутно взять. Ну её!...
Особенно отмалчивается на подходе к з-сосу. Дело в том, что мы ходим к дальним от нас з-сосам – к 5-му или к Праге: нам это дополнительные тонно-километры, а Речные из Москвы по той же причине ходят к дальнему от них то есть ближнему к нам 17-му.
- На подходе к з-сосу слушай рацию, - учит кэп, - кто где находится. Если впереди нас идет наш, калининский, нам его все равно не догнать, машины у нас одинаковые, уступаешь ему дальний з-сос. Но тут слушай, не подходит ли московский к ближнему. Если идет, прибавляй оборотов и жми!... Выскочишь у него под носом из-за поворота молчком и сходу объявляй диспетчеру, что становишься под погрузку. Ты подходишь и московский снизу подползает, здесь уж не зевай. Диспетчеру заявляешь – ничего не знаю, я уже давно пришел, а тот еще вона где тащится, я первый на погрузку. Московский закрутится – сюда не успел внизу у Праги тоже Калининский стоит, вот и занимай очередь, хошь там, хошь здесь!... А бывает и сам так же попадаешься, диспетчер-то следит, кто куда на подходе и заранее прикидывает, как нас рассовать. Так что по рации молчание – золото!...
У Конакова нагоняем Речной-64. Диспетчер устья Сози ставит под Прагу того, кто идет первым, Второй будет стоять в очереди, так как 17-й занят погрузкой.
Наша задача обставить 64-й. Он идет по судовому ходу. Мы на левом повороте вошли в зону, огороженную красными буями. 64-й кричит: «Я общественный инспектор, талон у тебя отберу за срезание углов!...»
Капитан хихикает. Потом посылает меня включить Чешку, чтобы выключить вало-генератор правого двигателя, снять с него лишнюю нагрузку. Затарахтела Чита, освободив правый дизель от выработки электро-энергии, правый сразу развил 420 оборотов вместо 400.
Вышли на плес. Идти надо под самым берегом, огибая отмель, занимающую 40% плеса. 64-й идет по фарватеру. Кэп плюёт на белые буи и идет влево, посреди плеса. Дает мне руль, бежит смотреть локацию: «Воды под нами метра два - еле-еле…»
Нагоняем. Бегу в машину смотреть коллекторы: На оба поплевал – шипят, как раскаленные утюги…
Носом баржи достали корму 64-го. Обходим его слева. Он по левому борту не разрешает – давай по правому! – Включил правую мигалку отмашки по правилам обгона мы должны принять сторону, которую предлагает он. 64-й припугивает нас: «Смотри Ефимыч, смотри!...» Имеется ввиду, что если кто-то сообщит судоходной инспекции об этом нашем неправильном обгоне, то…
Ефимыч хихикает и обходит его слева…
Поравнялись. Идем ноздря в ноздрю. 64-ый решил не рвать двигатель и чуть сбросил обороты. Мы стали заметно продвигаться вперед относительно него, но на самом пароходе к Праге остановили его всего-навсего на корпус.

Что я умею
Задыхаясь в нищете плел и продавал лапти как сувениры, сделал ручной ткацкий станок по музейному экспонату – хотел заняться прикладным ткачеством, делал фигурки из древесных сучков, корней, коры, шишек, и продавал на базаре – милиция оштрафовала из-за отсутствия патента на промысел народных умельцев. Позже, учительствуя на Урале, собрал из вычурно изогнутых корней кресло, стол, стулья, настенные украшения, полки для книг и покрыл все черным блестящим кузбасс-лаком. Особенно удался набор витеевато-ажурных подсвечников, которые покрыл разного цвета гуашью и сверху – прозрачным лаком, а под свечи вделал яркие пластмассовые цветы: на красном подсвечнике, красная роза и в ней красная свеча, на белом ромашка и белая свеча и так далее – голубые, зеленые, фиолетовые… Мебель получилась прочная, надежная. Но - жил в служебной комнате при школе и уезжал, подарил весь гарнитур случайному закону.
На черном, причудливо, будто чугунного литья столе под столешницей из органического стекла тоже переплетались яркие, разноцветные цветы на зелёных ножках… Об этом гарнитуре знал весь городишко Сатка. Перед самым отъездом незнакомая женщина подошла ко мне на улице и спросила, не продам ли я ей свою лесную мебель.
- Я бы с удовольствием… и деньги нужны, но я уже подарил…
До этого в заполярье я сделал себе гарнитур в другом стиле. Сетку кровати поставил на сосновые чурбаки. Кору с ним не обдирал и покрыл лаком. Спинки кровати сделал из березовых жердей тоже прямо с берестой. Из таких же жердей собрал стол. На сосновых чурбачках стоял маленький журнальный столик, обтянутый сверху грубой холстинкой. Вытесал из толстенного бревна трон с высокой спинкой и сидение покрыл шкурой. Лосиные шкуры лежали га полу, на кровати, одна висела над кроватью.
В каюте висит копия, которую я сделал гуашью с Мане – дама и кавалер сидят на фоне яхт и волн.
Играл я в оркестрах и на трубе, и на волторне. На патроне от эл. лампочки, заправленной папиросной бумагой и подквакивал посудной миской, шепотом подсвистывая мелодиям, аккомпанировал ударнику у микрофона пальцами правой кости на маленьком там-таме…
Пел на разные голоса – и низко, и визгливо, и громко, чуть потряхивая зажатыми в ладонях маракасами.
В ВИИЯ пел в концертах португальские и английские песни под гитару. Маресьева – сына безногого летчика, воспетого Б. Полевым, нынешний редактором Юности, Из которой у меня семь отказных рецензий.
На английском языке ставили Тетку Чарлея и сцены из Пиквикского клуба.
Люблю петь со старухами старинные русские песни. Знаю этих песен множество.
Как-то раз в застолье пел на пару с бывшим оперным певцом. Он прислушиваясь ко мне, удивительно поднимал брови. Попросил спеть соло. Слушал, внимательно склонив голову, глядя себе в ноги:
- Жаль, Валентин, что вам нехватает школы, а голос у вас есть… есть…
Была мысль написать учебник для письменных технических переводчиков по быстрому изучению основ семи европейских языков. Хотел в нем дать основы грамматики, необходимые в техническом переводе. Рои переводе патентов и статей и специальных журналов не встречаются сложные временные формы, сослагательные наклонения, зато необходимо владеть хорошенько страдательным залогом – особенно в английском. И так далее. Институтский курс дает слишком много лишнего, я хотел в учебнике свести все к предельно возможной лаконичности. Имел ввиду сделать приложение с основами обще-технической лексики.
Однако во время забросил эту идею, поскольку и эту мою книгу без блата нигде бы не опубликовали.
Пока была возможность, в институте увлекался художественной фотографией. Снимал, доставал дефицитный журнал «Чешское фото», не пропускал фотовыставок, даже любительских в заводских клубах. Я и в литературе, особенно в этой книге пользуюсь некоторыми принципами художественной фотографии: моментально ловлю нужное мне и тут же записываю, чтобы не забыть. Потом в машинописном черновике буду делать что-то вроде монтажа, точнее – коллажа, разрезая листы на кадры-записи и подгоняя кадры друг к другу, руководствуясь при компановке своими художественными соображениями. Речные дела у меня в блокноте стоят в календарной последовательности, а воспоминания приходили хаотично, случайно, без системы. Но каждая отдельная запись-кадр стилистически отделана окончательно при занесении в блокнот, так что со стилем, с детализацией кадров возни практически не будет. Будет, в основном коллажная техническая работа – автобиографические воспоминания надо дать в хронологии, чтобы не путать читателей в последовательности, а календарные события обобщить, по возможности обойтись без подробной датировки. Появление решения эмигрировать введу среди штрихов деревенской жизни, несмотря на то-что в блокноте эта мысль является главной, состоит первой странице и идет через все записи. Свои художественные наклонности дам где-то во второй половине в контраст с комсоставом.
Постоянно прикидываю, как назвать эту книгу. Название мне нужно, чтобы определить стержневое настроение книги, уточнить её дух. Будет название – я уже точно буду знать, что, как и о чем мне писать отсекая детали, не отвечающие моей задаче…
Назв:
«Вкус Волги-матушки».
«Вкус Волги»
«Вкус моей Волги»
«Вкус родной Волги»…
С точки зрения рулевого Волга состоит из одних поворотов. Для рыбака в ней главное – рыба. Для отдыхающего – пляжи. У каждого свой вкус Волги. Я охватываю волгу со всех сторон, всматриваюсь в нее, в Россию, в себя…
Делая записи в блокноте, обдумываю их сначала, машинально прикину по-английски, по-португальски, а то и на чилийском кастежано, даже не замечая, что отошел от русского.
Впечатления, размышления, воспоминания для этой книги набираются быстро за 20 дней исписал 70 страничек блокнота карманного формата.




ЧАСТЬ 2


Диссидент 23.05.2014

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.