Серко

Вижу иногда, как мимо нашего дома по тротуару верхом на лошади, негромко цокающей подковами, проезжает молоденькая наездница, лет, наверное, пятнадцати-шестнадцати. По тому, как она держится в седле, видно, что они давно уже единое целое – эта девчонка и пегая лошадка с вплетенными в гриву легкомысленными бантиками.
Откуда и зачем здесь лошадь, среди тесно, впритык стоящих друг к дружке десятиэтажных панельных и кирпичных домов, с закатанными в асфальт и бетон дворами? Могу только догадываться, что живет лошадка в каком-нибудь гараже, приспособленном под конюшню. А используется для катания горожан за небольшую плату – недалеко от нашего дома есть площадь, вот там лошадка, видимо, и трудится.
Вообще более трудолюбивой скотинки, чем лошадь, на земле нет. Вон даже в каменных джунглях ей дело нашлось. А в деревне на ней держалось (да кое-где и сегодня держится) если не все, то многое. И работать на лошадях сельские дети приучались с еще более раннего возраста, чем упомянутая мной девчонка. Что и понятно – лошадь не трактор, специального обучения не требует.
Я не могу сказать, когда впервые взял в руки бразды управления лошадью. Но рано, очень рано. А если быть точнее, то уже где-то лет в десять-двенадцать, когда отец счел возможным доверить мне это ответственное дело.
У отца моего определенной специальности не было, и потому он трудился на разных работах. Помню, что был он и сеяльщиком, и молотобойцем, кузнецом. Меня эта его, несомненно, полезная для общества трудовая деятельность, никоим образом не касалась. И я рос себе потихоньку, бегал со своими сверстниками на рыбалку на Иртыш, купаться в теплых пойменных озерах.
Но к тому времени, когда отец ушел работать гуртоправом (а проще – коровьим пастухом), я уже заметно подрос, учился в местной восьмилетке, и он решил, что хватит мне бестолку топтать пыльные сельские улицы и торчать с удочкой на берегу реки. Настала пора помогать и ему.
В принципе, все было правильно. Нас у родителей было уже трое «спиногрызов», из коих я был старшим, и чтобы прокормить всех, обуть-одеть, отец с матерью тянули жилы не только в совхозе (там платили тогда очень мало), но и на собственном подворье.
Бате выделили лошадь, верхом на которой он пас совхозных коров. Эта же лошадь запрягалась им в телегу или сани при необходимости что-нибудь перевезти. И чаще – не по работе, а дома, на что руководство отделения смотрело сквозь пальцы. Если бы у тружеников села отобрали этот «бонус», трудно сказать, кто бы остался работать в совхозе с его вшивыми зарплатами в начале 60-х годов.
Отец сначала брал меня с собой в поездки за водой на Иртыш, за дровами в пойменные леса, а потом уже стал доверять и самому совершать эти поездки. Я, в свою очередь, брал с собой подросшего среднего братишку. И мы лихо гоняли в громыхающей телеге или в визжащих полозьями по снегу санях по сельским улицам и проселочным дорогам.
Кого-то, может быть, смутило бы такое незаурядное зрелище: едущий в несусветную жару на телеге пацан с озабоченным видом зачем-то ковыряется хворостиной у лошади меж ног. И лошадь, а если быть точнее, жеребец, воспринимает это спокойно, и на его обычно бесстрастной морде как бы даже можно прочитать выражение благодарности. Еще бы – таким образом я сковыриваю и смахиваю палкой впившихся в конскую мошонку оводов и слепней.
Это у Серко (а дальше речь пойдет только о нем) самая нежная часть организма, кровососы причиняют ему нестерпимую боль. Конь крайне раздражен и гневно фыркает, пытает сам сбить их своим длинным и густым, как метла, хвостом, или достать копытом, но у него это плохо получается. Хвост то и дело со свистом пролетает рядом с мом лицом, а копыто бьет в передок телеги. Серко может взбеситься и понести, поэтому я и сковыриваю вампиров прямо по ходу езды.
Вспоминается также, как я однажды чуть не угодил под конские копыта. Это случилось уже в ту пору, когда отец доверял мне заменить его на пастбище на пару-тройку часов, когда он приезжал домой пообедать и немного отдохнуть.
Не сказать, чтобы я с большим удовольствием шел ему навстречу, потому что, откровенно говоря, и лошади побаивался (вы когда-нибудь видели вблизи это, без сомнения, красивое, но очень сильное, исключительно мускулистое животное с тяжелыми копытами на мощных ногах и трехсантиметровыми зубами, прячущимися за бархатными губами?), и ковбоем быть совсем не хотел.
И я еще не забыл, как в прошлом году отца отвозили в районную больницу, зашивать большую рваную рану на предплечье. Это он повздорил с Серко, когда тот вдруг заупрямился во время запрягания его в телегу и не хотел пятиться назад, хотя никогда ранее с этим проблем не было
Отец взял и с досады треснул ему кулаком по морде. А Серко обиделся и, недолго думая, ухватил его своими зубищами, как собака, за руку, и еще помотал башкой… Реву было тогда, матов на весь двор! Батя пару недель потом филонил на больничном.
А когда снова вышел на работу, то хотел отказаться от Серко. И уже попросил было у конюха дяди Тимоши подобрать ему другого коня. Но когда Серко увидел отца, то подошел к краю загона у конюшни и радостно заржал, скаля те самые зубищи, которыми совсем недавно так здорово покусал отца. Он явно приглашал хозяина помириться с ним и возобновить т рудовые отношения. И батя растрогался и сказал дяде Тимоше, что никого другого ему не надо.
Ну так вот, когда отец приехал пообедать домой на том самом Серко и попросил меня подменить его на пару часов (я знал, где обычно пасется табун, всего километрах в трех от деревни), я вздохнул и поплелся во двор.
Серко стоял в тени раскидистого клена, привязанный к изгороди палисадника, и лениво отмахивался хвостом от вездесущих паутов. Открыв входную калитку, я отвязал Серко и вскарабкался в седло, вставил ноги в стремена, заранее подвязанные отцом повыше, потому что росточком я пока еще не вышел. И сказав: «Н-но!», тронул бока коня пятками, и мы поехали со двора.
И хотя мал-то я был мал, но по селу должен был проехаться как заправский всадник - если на галопом, то хотя бы рысью. Вдруг меня увидит объект моих тайных воздыханий, одноклассница- красавица Любочка? Так пусть увидит осанистым и бравым, мчащимся во весь опор.
Я уже знал, как надо вести себя в седле при том или ином аллюре: при езде рысью, чтобы не отбить себе задницу, особенно худу мальчишескую, надо, уловив ритм бега лошади и привставая на стременах, слегка отрываться от седла и вновь опускаться в него, и все будет тип-топ.
А при галопе, напротив, угнездиться в седле плотно, держась одной руку за луку, и тогда будешь чувствовать себя, как на мягко вздымающейся и опускающейся волне. В общем, как-то вот так мне это запомнилось (с тех-то пор я в седло больше и не садился).
Я пристукнул стременами по бокам Серко, понуждая его ускорить ленивый шаг, и он перешел на рысь. И я, гордо не смотря по сторонам, поскакал по главной сельской улице, распугивая кур и оставляя за спиной облачка пыли, вздымаемой копытами жеребца.
Но далеко не уехал – седло вместе со мной вдруг сначала медленно, а потом все быстрей стало крениться набок, и я, ничего не понимающий, с застрявшим в глотке криком ужаса, внезапно очутился под брюхом у Серко, вместе с провернувшимся седлом.
Ноги мои застряли в стременах, и потому я не вывалился из седла, а остался висеть вниз головой, между двумя парами конских копыт, во время скачки почти встречающихся между собой. А сейчас, в месте их встречи, болталась моя голова, и копыта эти должны были по ней непременно настучать. А если жеребец еще и напугается и понесет галопом, то мне точно будет хана.
Но умница Серко, как только почуял неладное, тут же встал как вкопанный посреди улицы. И подбежавшие ко мне мужики (уже не помню, кто это был), высвободили мои ноги из стремян и выволокли меня из-под конского брюха.
Оказалось, что отец, когда приехал домой, на несколько дырок ослабил подпругу (широкий такой кожаный ремень, фиксирующий седло), чтобы дать передохнуть коню, и забыл сказать мне об этом.
Седло сразу не поползло набок, когда я в него взбирался, только из-за моего небольшого веса. Ну, а во время скачки ослабленная подпруга съехала по брюху коня назад, вот тогда-то седло и провернулось вместе со мной по оси, и я повис вниз головой. Как хорошо, что Любочки в этот момент рядом не оказалось, и она не увидела моего позора!
А я тогда, подтянув при помощи тех же мужиков подпругу (там нужна немалая физическая сила, которой у меня тогда еще не было), снова взобрался на покорно дожидающегося меня Серко, и мы с ним продолжили путь к месту выпаса коров.
Я практически и не управлял жеребцом – он сам знал, куда ему скакать. И уже на месте, в знак благодарности за свое спасение от увечья или чего похуже, я скормил Серко всю прихваченную с собой и посыпанную сахаром горбушку хлеба - обычный пацанский «бутерброд» в деревне в те годы.
Потом Серко исчез, а вместо него у отца появилась другая лошадь - Карька. Я тогда спросил отца:
- А где же наш Серко?
Отец немного замялся, потом сказал, что Серко заболел, и его отправили в ветлечебницу, в райцентр. И как же я горько плакал, когда узнал правду, выболтанную мне нашим пьяным ветеринаром.
- На колбасу отправили. Но… ногу он сломал, ик!… - почти добродушно ответил мне небритый и воняющий перегаром и креозотом (в нем купали овец после стрижки) дядя Витя на мой вопрос - когда Серко вернут обратно из ветлечебницы.
Конечно, я тогда был уже тогда не настолько маленьким, чтобы не знать предназначения всех животных, разводимых как в нашем отделении совхоза, так и у себя во дворах трудолюбивыми моими односельчанами.
Но Серко-то был не глупой коровой или жирной свиньей, чтобы просто так вот отправить его на заклание, лишь потому, что он сломал ногу, на полном ходу угодив ею в сусличью норку.
Ведь он же был трудяга и очень сообразительный, и отношения к себе заслуживал совсем иного, чем прочие животины (которых, впрочем, мне тоже всех и всегда было жалко). Ведь можно же было его вылечить и вернуть домой!
Все это я со слезами на глазах выпалил в лицо пьяному нашему ветеринару, сидящему на бревне под стеной конюшни с папиросой в зубах рядом с конюхом дядей Тимошей.
Дядя Тимоша конфузливо отводил глаза в сторону, а ветеринар разозлился и, выплюнув измочаленный окурок, сказал мне сиплым своим голосом:
- Иди-ка ты отсюдова, сопляк, если ничего не понимаешь в нашем деле…
Нет, я все понимал, но жалость к Серко продолжала душить меня еще долго, и отец, видя это, несколько дней ходил с виноватым видом. Хотя, оказывается, он и сам чудом не пострадал в тот день, когда в степи упал вместе с оступившимся Серко на землю.
Потом он, оставив тоскливо ржавшего и время от времени пытавшегося встать на ноги Серко, ушел в деревню за помощью. Хотя что это была за помощь – мне наш вечно пьяный ветеринар уже разъяснил в доступной ему форме..
Вот что я вспомнил, провожая взглядом удаляющуюся по городскому тротуару неожиданную пару – цокающего копытами коня и ладно сидящую в седле молоденькую девушку. Ну, удачи вам, ребята! И смотрите, пожалуйста, под ноги… 02.01.2014

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.