Диоген и Александр.

Диоген лежал на тёплом сухом песке. В эти утренние часы солнце было особенно нежным и ласковым. Оно приятно грело бронзово задубелую шкуру старого бродяги и делало её ещё темнее. Диоген находился сейчас в своём естественном виде. То есть без одежды. Его старый поношенный плащ валялся в паре шагов от него, прямо у выщербленного огромного пифоса, в котором философ жил всё последнее время. За исключением, конечно, тех месяцев, когда он отлучался в Афины или ещё куда-нибудь. Что ни говори, а Коринфский Краниум был для него местом гостеприимным.

Киник машинально прислушался. В стороне послышался нестройный говор. И шум шагов. На слух он определил, что толпа невесть кого движется в направлении его берлоги. Он открыл один глаз и нехотя глянул в ту сторону. Да, так и есть – идут, несомненно, к нему. К кому тут ещё идти-то, когда в этом портовом углу ничего интересного отродясь не бывало. За исключением, естественно, его собственной скромной персоны.

На лице старика не дрогнул ни один мускул. Подперев для удобства лысую голову правой рукой, он по-прежнему наблюдал за приближением людей одним своим выпученным круглым глазом. Выражение лица у знаменитого мудреца было при этом вполне равнодушным и совершенно невозмутимым.

Через пару минут группа из примерно тридцати человек приблизилась к обиталищу философа и остановилась невдалеке, окружив лежащего Диогена полукругом. Шедший впереди всех высокий крепкого телосложения молодой мужчина, одетый в тонкий дорогой хитон и обутый в позолоченные красивые сандалии, сделал знак своим спутникам замолчать. Говор и бурчание тут же стихли.

Молодой человек тут же подошёл и встал буквально в полушаге от распластанного загорающего философа. Сверху вниз он глянул на Диогена и осклабился в понимающей усмешке. Его волнистые светлые волосы были тщательно зачёсаны назад. Широкое скуластое лицо казалось решительным и волевым. Светло-серые глаза излучали иронию.

–Приветствую тебя, о, Диоген! – довольно низким и звучным голосом поздоровался он, – Ты лицезреешь пред собою великого царя Македонии и всей Эллады Александра. Рад видеть тебя в добром здравии в этом чудесном месте!

Диоген открыл второй глаз. Против ожидания Александра он не вскочил на ноги и даже не встал перед своим повелителем. Не спеша облокотившись о правую руку, он, прищурившись, поглядел на молодого царя и ответил ему совершенно спокойным голосом, как будто перед ним стоял не правитель Македонии и всей Греции, а какой-нибудь лавочник или даже бездомный лишенец:

–А я к твоему сведению Диоген, собака...

Невозмутимость и очевидная наглость прославленного киника вызвала в толпе придворных явное недовольство. Кое-кто даже сделал движение поднять строптивого философа на ноги при помощи чувствительного пинка. Однако Александр думал иначе. Решительным взмахом руки он остановил слишком уж ретивых и скорых на расправу приближённых, стрельнул острым взором по сторонам и, усмехаясь, перевёл взгляд стальных своих глаз на лежащего пред ним старикашку.

–И что же ты делаешь тут, человек-собака? – спросил он у философа, улыбнувшись и покачав головой. В его гордой осанке не чувствовалось ни тени обиды или даже простой растерянности. Он выглядел вполне по-царски даже у ног валявшегося на грязном песке старого босяка.

–Как и положено собаке, – тем же тоном ответствовал Диоген, – я занимаюсь чисто собачьими делами. Тем, кто бросает мне косточку, я виляю хвостом, не дающих мне ни куска я облаиваю, а тех, кто пытается угостить меня палкой, я иногда кусаю…

–Ха-ха-ха-ха! – искренно и громко расхохотался молодой царь. Покорная ему придворная толпа нестройно расхохоталась тоже.

–И что же, ты совсем меня не боишься, а? – с нехорошим огоньком в глазах спросил Александр, – Совсем-совсем?

–А ты есть кто? – в свой черёд спросил его киник, – Ты добро или зло?

–Я-то? Конечно, добро.

–Ну, коли так, то чего же мне тебя бояться, – развёл слегка руками Диоген, – Вот если бы ты оказался злом, тогда дело другое…

Александр рассмеялся снова, и даже громче прежнего. Толпа расхохоталась вместе с ним, уже гораздо живее и слаженнее, чем в первый раз.

–Воистину, люди говорили мне правду, Диоген, – явно играя на публику, воскликнул, подбоченясь, Александр, – Они не напрасно восхваляли твоё остроумие. Ты действительно великий философ… Скажи – что я могу сделать для тебя? Я царь и поэтому любое твоё желание постараюсь выполнить по-царски…

Диоген не торопясь почесал себе бороду, потом также не спеша почесал у себя в паху и, бросив на повелителя народа лукавый взгляд, просто ответил:

–Хорошо. Одна просьба у меня к тебе имеется. Будь так любезен, великий царь – отойди-ка на шаг в сторону. Ты заслоняешь мне солнце, а я не люблю быть в тени.

Хохот, вызванный этими словами человека-собаки, был поистине гомерическим. Александр, пребывавший как видно в хорошем расположении духа, смеялся, пожалуй, громче и дольше всех прочих. А отсмеявшись, он подошёл к бочкообразному пифосу, с любопытством заглянул внутрь, постучал по нему костяшками пальцев и заинтересованно спросил:

–Ты действительно живёшь здесь, Диоген? Хм. А что – тут сухо. И, наверное, весьма удобно, а? Ну а как ты уберегаешь своё жилище от косых струй сильного дождя?

–Да ничего нет проще, царь, – нехотя молвил в ответ Диоген, – Если струи идут наискось, я просто-напросто поворачиваю пифос по ветру, и внутри остаётся сухо.

–Да, это мудро. Для подобного сложного умозаключения нужно быть настоящим философом. Простому уму об этом ни за что не догадаться, – с очевидным сарказмом объявил Александр. Публика снова расхохоталась. А царь заглянул внутрь пифоса и короткое время с любопытством его осматривал.

Диоген тем временем, кряхтя, поднялся на ноги, потянулся своим крепким, загорелым, хотя, конечно же, старым телом, а затем облачился в свой видавший виды серого цвета плащ.

–Если ты желаешь говорить со мною как философ с философом, а не как актёр в балагане, – спокойно сказал он Александру, – то будь любезен, Филиппид, отгони куда-нибудь подальше эту свору подхалимов и льстецов. Иначе толку не будет… Впрочем, – добавил он, зевая, – я на этом не настаиваю. Ты царь и поэтому волен поступать как тебе заблагорассудится…

Всё с той же снисходительной усмешкой на лице Александр махнул рукою, приказывая толпе удалиться подальше от них. Когда его приказание было выполнено, царь подпрыгнул и уселся на пифос, колотя пятками по его глиняной поверхности.

–Да, Диоген, я философ, – сказал он не без гордости в голосе. – Философ на троне. Разве не это является высшим благом для народа, а?

Диоген уселся напротив Александра прямо на песок. В его расслабленной позе было даже больше непринуждённости, чем в гордой позе молодого царя.

–Философ, говоришь… – пробормотал он, а потом усмехнулся и покачал несогласно лысой головой, – Нет, ты не философ, парень… Ты человек крайности. А таковой быть философом не может…

–Какой ещё крайности? – удивлённо вскинул брови Александр, – Поясни…

–Ладно, – охотно кивнул Диоген. Потом он немного помолчал и спросил своего собеседника вот о чём: Скажи мне, царь Александр – ты вершина или низ?

–Хм. Вершина, конечно, – скривил губы Александр, – Царь не может не быть вершиной. Он стоит выше всех прочих людей...

–Ага, – кивнул плешивой башкой Диоген, после чего указал пальцем куда-то в сторону, – Тогда глянь-ка туда. Видишь тот большой кипарис?

Невдалеке от них росла небольшая кипарисовая роща. Ближайший к ним огромный кипарис, казалось, своей острой вершиной устремлялся в самое небо.

–Ну, вижу…

–Так вот, если ты и в самом деле вершина, то ты стремишься в пустоту, в ничто. И ты слишком тонок тогда и слаб, чтобы быть невозмутимо спокойным. Любой ветер колышет и гнёт тебя, куда только захочет…

Словно в подтверждение его слов подул лёгкий ветерок, и вершина кипариса зримо закачалась.

–Вот видишь, – усмехнулся довольно киник, – даже боги подтверждают мои слова…

–Я стремлюсь не в пустоту, а к солнцу! – воздев руку к небесам, парировал слова оппонента Александр, – Значит, так надобно богам. И я рад, что стою на самой вершине, а не тухну где-нибудь в отстойном низу.

–Ну что же, радуйся, царь, – спокойно ответил Диоген, – Покуда жив ещё. А там, глядишь, налетит какая-нибудь буря – тресь! – и верхушки как не бывало… А может быть, и с корнем дерево вывернет, если корни у него окажутся слабыми. Оно ведь всяко на свете бывает…

–Тогда кто есть ты, собачий философ? – простёр руку в сторону Диогена Александр, – Неужели корень?

–Ага, корень. А то кто ж!

–Хм, значит, мы с тобою являемся этакими противоположностями? Этакими разными концами одного и того же, а?

–Вроде да…

–А весь остальной народ – это будут ствол и ветви?

–Очень может быть…

Александр скрестил руки на груди и уставился на киника с откровенно презрительной миной на лице.

–И в чём же состоит твоё счастье, Диоген? – спесиво промолвил он, – В чём твоя особая радость, отличная от моей радости? Или даже лучшая, нежели моя?

Диоген снова почесал свою всклокоченную бороду. Потом он пытливо поглядел на молодого человека и ответил ему так:

–Моё счастье состоит в том, что я есть основа человеческой жизни. Я могуч и неистребим, как неистребимы корни диких трав в земле.

–Какая чушь! – презрительно фыркнул на это Александр, – Да ежели хочешь знать, я могу убить тебя одним ударом этого кулака, – и он продемонстрировал своему оппоненту весьма внушительный кулачище, – Или прикажу своим воинам удавить тебя или утопить, как крысёнка. И ты исчезнешь в один миг, как исчезает клоп под твёрдой пятою.Чмяк! – и тебя уже нету! Ха!

Диоген усмехнулся тоже, но не зло, как Александр, а снисходительно и спокойно.

–Ну что же, – согласно кивнул он, – Это правда, ты можешь легко меня убить. Но я, как отдельная бренная плоть, и так исчезну в свой срок. Однако я как жизненная человеческая стихия, – и киник сделал тут внушительную паузу, – вовсе не пропаду. Ибо мой образ жизни – воздержный от лиха и простой – куда более правилен, чем твой, то есть грозного и распущенного царя. Мой образ крепче и выносливее твоего искусственного и фальшивого образа.

–Это почему же так?

–Потому что я живу по велению природы, а не по прихоти вздорного человеческого ума.

–И!..

–И поэтому я истинно счастлив. Счастлив здесь и сейчас, а не где-нибудь хрен знает где, и когда-нибудь хрен знает когда. У меня, в отличие от тебя и подобных тебе, есть всё. Всё главное! И есть оно практически всегда или почти всегда…

Лицо Александра затвердело. Короткое время он высокомерно глядел в немигающие очи старого философа, а потом воскликнул со злобой в голосе:

–У тебя нет ничего! Кроме этой гнусной глиняной дыры и грязного рваного плаща. Ты нищий, собака Диоген! Ты жалкий изгой! Ты полное ничтожество!

И он злорадно хохотнул.

Однако киник даже не шевельнулся. Его выцветшие светлые глаза всё так же спокойно и насмешливо изучали надувшегося подобно петуху царя.

–Говоришь, нету ничего? – усмехнувшись, покачал он головой, – А может быть, это ничего и есть всё, а?

–Как это всё? Что ты мелешь, сумасшедший?

–Ну вот, к примеру, у меня имеется земля под ногами. Она ведь есть, а? Я же сижу на земле, не правда ли? Ответь.

–Ну, есть…

–Добро. Идём далее. Я дышу воздухом нашей планеты, как и все существа земные. Или ты, может, скажешь, что этот воздух мне не принадлежит?

–Да… вроде принадлежит. Тут особо не поспоришь…

–А свежая вода, которую я вправе пить когда мне того захочется, разве не моя, а?

–Твоя.

–А это светлое и тёплое солнце, греющее меня своими ласковыми лучами, разве не моё?

–Оно в такой же степени твоё, как и всех прочих.

–А кусок хлеба с сыром, которые подают мне добрые люди за то, что я учу их правде, разве не мой?

–Ну, твой, твой…

–Поэтому, царь, у меня есть основное и главное, что служит фундаментом человеческого счастья.

–Ну а различные лишения тоже тебя, наверное, радуют? Жар тебя что ли не печёт и холод не морозит? А голод не терзает? Или как?

Лицо Диогена расплылось в счастливой улыбке. Он посмотрел на македонца с оттенком жалости во взгляде.

–Так же как и всех, всё это меня касается – ответил он просто, – И даже больше, чем прочих… Однако я радуюсь этим испытаниям, как никто другой. Мне люб суровый холод, ибо он делает меня крепче. Я не пасую перед удушливой жарою, поскольку я вынослив. Я могу долго терпеть голод, и от этого делаюсь лишь здоровее. Я радуюсь каждому посланному мне богами препятствию и упражняюсь духом в их преодолении. Поэтому я есть духовный атлет, и меня вовсе не страшат лишения.

–Хэ! – мотнул головой Александр. Слова киника заставили его взглянуть на вещи несколько с другой стороны. С той стороны, которую он не знал и подсознательно боялся. Но признавать правоту Диогена он не спешил.

–Ну, а что же во мне такого плохого, что ты не принимаешь своим больным разумом? – спросил он с явным любопытством, – Если оно конечно есть, это нечто…

–Тяга к лиху – вот что, – бесстрастно ответил Диоген, – Не научившись получать радость от основного и главного, ты и тебе подобные мечетесь по жизни, как безумные, в поисках неистинного и преходящего. А уловив на короткое время это преходящее, вы испытываете лишь чувство удовлетворения. Самое большее, что вы в силах испытать – это краткое бешенство удовлетворённой страсти… Которое рано или поздно проходит, вызывая в душе след опалённости собою и вкус горечи утраты. Вы не упражняетесь в достижении истинной радости… Которая никогда не проходит, и которая всегда с тобой.

–И ты хочешь меня убедить в том, что ты живёшь правильнее меня и моих товарищей?

–Конечно, хочу, – кивнул в ответ Диоген, – Однако это очень трудно сделать. Боюсь, человеческая духовная болезнь сильно запущена. Её, наверное, в силах вылечить лишь сам Зевс. Или какой-нибудь более сильный бог…

–Ты дурак, – презрительно перебил его Александр, – Я и все прочие творим великие дела. А ты ничего не делаешь и лишь впустую болтаешь разные глупости. Если все начнут жить по-твоему, вся цивилизация тут же рухнет и превратится в скопище грязных животных. Разве я не прав?

–Хэ! – усмехнулся киник, – Вовсе она и не рухнет, наша человеческая цивилизация. Ваша, та да, действительно рухнет. И ничуточки её будет не жаль… Поскольку, отталкиваясь от основы, как от чего-то пустого и нестоящего, она пришла в тупик ненасытной алчности, свирепой жестокости и неразумного приложения своих знаний. А если цивилизация вернётся к своим корням и, обретя от постижения этих корней истую радость и счастье, пойдёт по дороге разума и божественности – то честь ей будет и хвала!

Некоторое время Александр молчал, пытаясь осмыслить услышанное. Потом он обратился к кинику вот с каким предложением:

–Докажи на конкретных примерах, что ты более прав, чем я!

–Это вряд ли у меня получится, – покачал головой его собеседник, – Ведь ты есть плоть от плоти этой своей цивилизации. Ты сосёшь самые сладкие её сосцы. Ты пьян от впивания её отравленного молока…

–Э-э! – махнул рукою царь, – Так я и думал… Ты пустобрёх. Твоя жизнь бессмысленна и пуста. Ты вообще-то растение, а не человек… Или животное… А я желаю завоевать весь мир! – и он так сжал руку в кулак, что побелели костяшки пальцев, – Весь мир, понимаешь, чудак! Ты, наверное, знаешь, что только что вся Эллада встала под мои стяги в великом походе на дряхлую и развратную Азию?

–И что ты там хочешь завоевать? – спросил его Диоген, – Наверное, азиатскую землю?

–Ну… да.

–Значит, ты безземельный, раз тебе не хватает земли?

–Э-э… Нет, не так… не так! Я имею землю, но мне надо её больше!

–Так ведь азиатская земля точно такая же, как и наша. Зачем её тебе так много?

Александр возмущённо вскинулся, но не сразу нашёлся что ответить.

–А воздух в той стороне, – продолжал как ни в чём ни бывало Диоген, – я полагаю, ничуть не более вкусный, чем у нас, в Элладе. Да и вода там…

–Ты ничего не понимаешь, старик! – вскочил Александр на ноги, – Ты глупо извращаешь мои идеи. Плевать мне на землю! И на воздух твой плевать! Я просто желаю добиться власти над миром! Да, власти!

–То есть, власти над людьми, не так ли? Ведь власть, к примеру, над козами и баранами тебя бы, скорее всего, не устроила?

Некоторое время распалённый царь взирал на философа выпученными бешеными глазами. Потом он пырснул и громко рассмеялся.

–Молодец! – похвалил он Диогена, – У тебя есть хорошее чувство юмора. Хвалю! А вообще-то, ты прав. Мне нужна власть над людьми, именно над этими двуногими тварями.

–Ага, – понимающе кивнул киник, – И что же ты хочешь получить от тех людей? Почитание или, может, хулу?

–Естественно, почитание! – властно отрубил молодой царь, – Даже не почитание, а великую славу!

–Добрую славу или худую?

–Хм, конечно добрую! Что за глупый вопрос! Ведь ради дурной славы мне следовало бы сделаться разбойником или каким-нибудь поджигателем, а не царём…

–Так, – понятливо кивнул Диоген, а потом вновь пристал к властителю со своими въедливыми вопросами, – А вот скажи-ка мне, Александр, что для нас есть благо – смерть или жизнь?

–Конечно, жизнь, – без раздумий ответил тот, – жизнь есть величайшее благо. А смерть таким благом точно не является. Помнишь, что говорил Ахилл Гераклу, когда…

–Хорошо, – невежливо перебил царя лысый мудрец, – Не будем отвлекаться на ахиллов и гераклов… Значит, ты, идя в Азию, принесёшь этим погрязшим в пороках азиатам добро, так?

–Именно!..

–И ради этого ты готов без колебаний убить их тысячи и тысячи? Или я что-то неправильно понял?

–Кха! – поперхнулся от неожиданности Александр. Он не сразу нашёлся с ответом, поэтому принялся похаживать туда и сюда перед сидящим на песке и расслабленным, как и прежде, Диогеном.

–Я готов убивать лишь тех, кто будет сопротивляться моей монаршей воле. Сопротивляться с оружием в руках на поле боя… Покорных же я убивать не собираюсь. Так что у них есть выбор. Вот!

–А разве не то же говорили и делали Ксеркс и Дарий, когда пытались захватить силой нашу Элладу? – не унимался Диоген со своими вопросами, – Но они ведь были для нас очевидным и опасным злом. Поэтому мы им и не дались. Получается, если рассматривать этот твой поход беспристрастно, ты, Александр, ничуть не лучше сих азиатских деспотов, а? И со стороны персов и прочих ты будешь тоже явным и опасным злом…

–Нет! – топнул в гневе ногой Александр, – Нет и нет! Ты рассуждаешь неправильно. Эти азиаты живут не так как надо. Они бескультурные и отсталые варвары. Мы же, эллины, принесём им более высокую культуру. Мы сокрушим их развратных владык и принесём азиатским народам свет истины и свободы. Или, скажешь, я не прав опять? Наша культура плоха, что ли, по-твоему?

Тут уже встал Диоген. Он был по-прежнему спокоен, и это его несокрушимое спокойствие выводило молодого и вспыльчивого царя из себя. Однако он чувствовал, что является в их споре обороняющейся, а не нападающей стороной, что не могло ему, конечно, нравиться. Правда, сделать он ничего не мог – доводы старого бродяги били его наотмашь и явно сбивали с толку.

Диоген повернулся к прохаживающимся поодаль приближённым царя и некоторое время их рассматривал.

–Что ты там увидел? – нетерпеливо спросил его Александр.

–Да вот, думаю, – взявшись рукою за подбородок, покачал киник бронзовоцветной головою, – Как ты полагаешь, великий царь – это лучшие твои люди или худшие?

Александр рассмеялся.

–Конечно, лучшие! – воскликнул он гордо, – Какие тут могут быть сомнения… Я с худшими не якшаюсь…

–Понял, – кивнул философ, – А вот как ты думаешь, если им предложить на выбор поесть жирного молочного барашка или лепёшку хлеба с оливками и фруктами – что они выберут, а?

–Они выберут мясо.

–Почему?

–Оно вкуснее...

–Но ведь ты же знаешь, как философ, – и Диоген поднял палец кверху, насмешливо уставившись прямо в очи оппонента, – что хлеб и фрукты гораздо полезнее и питательнее мяса. И ими точно не объешься, поскольку они не так разжигают страсть чревоугодия. А мясом можно обожраться даже до смерти. Так что же – твои лучшие люди, получается, неразумные твари?

Александр не ответил и лишь недовольно закряхтел, бросив мимолётный взгляд на своих холуёв. И этот взгляд был исполнен отнюдь не благостных чувств.

–А если дать им выбрать между хиосским вином и простою ключевою водою, что они тогда выберут?

–Вино!

–Почему?

–Потому же, почему и мясо! Вино гораздо вкуснее обыкновенной воды.

–Но ведь вином можно упиться буквально до скотского состояния, разве не так?

–Так.

–Вино дурманит разум и точно не прибавляет нашим телам здоровья. Это любой толковый врач так скажет. А вот водою мы не упьёмся ни в жисть! Потребление этого живительного напитка подразумевает под собой естественную меру. Согласен?

Александр лишь развёл руками. Спорить с очевидным он явно не хотел.

–И последний вопрос. Если этим твоим прихвостням дать на выбор два вида жилья, добротный дом и…

–И дворец! – закончил за Диогена Александр, и сам же потом продолжил жёлчным тоном: То они непременно выберут дворец. Поскольку они не дураки и кое-что понимают в своей жизни…

В нескольких шагах от них в пыли купались воробьи. Диоген поглядел на них, усмехнулся, а затем указал на птичек распалённому Александру.

–Вот эти воробьи, – сказал он царю, – вьют себе соразмерное для выведения потомства гнёздышко. Оно маленькое, но вполне для них достаточное. Ни одному безмозглому воробью не придёт в голову мысль вить себе огромное орлиное гнездо. А орлу – вить гнездо величиною в дом… А зато эти твои лучшие разумники, – и он ткнул пальцем в направлении знатной толпы, – вьют себе чисто великанские гнёзда… В которых вполне могли бы привольно жить множество им подобных. А дай им волю, они свили бы себе гнёздышко величиною с этот город... И это только лишь ради того, чтобы покичиться перед другими такими же умниками своим великим лихом. Или, скорее, чтобы почесать сверебящие прыщи своей тухлой спеси…

И Диоген смачно сплюнул в направлении царедворцев.

Александр тоже посмотрел на них. И, что интересно, тоже сплюнул.

–Вот и суди, какую такую высокую культуру ты хочешь насадить в этой Азии, – продолжал свой монолог Диоген, – Культуру лиха? Так там она примерно такая же, как и здесь. С небольшими местными лишь особенностями… Получается, что кто бы ни победил в вашей лютой войне за славу и победу истинной культуры, в выигрыше окажется прежний неправый человеческий порядок. Или, по-твоему, я говорю вздор?

–Скорее всего, именно вздор, – без всякой уверенности в голосе ответил царь, – а там кто его знает…

–Иногда мне кажется, – раздумчиво продолжал Диоген, – что богачи это пёстрые и яркие осенние листья. Да, они с виду роскошны и красивы, но на самом деле эта роскошь и эти краски являются следствием их разложения. Они просто-напросто не питаются уже соками здорового дерева, идущего от сильных корней. Они скоро упадут на самый низ и сгниют там, дав возможность вырасти на своём месте новым листьям, молодым и здоровым…

–Хорошо сказал, – так же задумчиво ответил ему Александр, – Я ведь тоже не в восторге от своей челяди. Но я же воспитан несколько по-другому. Я ученик великого Аристотеля. Поэтому я часто сплю на жёстком ложе, пью колодезную воду и ем самую простую пищу… И я полагаю, что образ жизни знати можно вполне изменить…

–О, молодость! – воздев руки к небу, театрально воскликнул тут Диоген, – О, великие боги! Посмотрите на этого наивного юношу! – и он ткнул перстом в направлении своего собеседника, – Он надеется перевоспитать нашу ушлую знать! Ха!

–И что же тут смешного? – слегка задетый пафосом Диогена, спросил Александр, – Разве я сказал глупость?

–Нет, это не глупость, – покачал головою киник, – Это простая самонадеянность. Ведь ты есть плоть от плоти этой знати. Поэтому ты будешь играть в их игру по их вековым правилам. А потом ты, скорее всего, махнёшь рукой на наставления твоего учителя, и погрязнешь в пороках и лихе не хуже, а то и лучше их.

–Это почему же так?

–А потому, молодой человек, что для того чтобы противостоять гнилой природе человеческой, ты должен сначала перечеканить собственные ценности в своей душе. На лад перечеканить! А уж потом ты сможешь эффективно воздействовать и на окружающих...

–Подобно тебе что ли?

–А хотя бы и так. Но я не слишком задаюсь в своём мастерстве чеканить души по-новому. Я почему-то уверен в том, что до того момента, пока эти гнилые роскошные листья начнут массово падать, пройдёт ещё очень много времени. Возможно, многие тысячи лет… Или даже десятки тысяч… Но время листопада гнилья обязательно придёт. Обязательно! Так мне сказали боги…

Они некоторое время молчали.

–Значит, ты хочешь сказать мне, Диоген, что я напрасно иду войной на Азию? – наконец, нарушил молчание Александр.

–Хм. Если считать по маленькому человеческому счёту, то нет, не напрасно, – ответил ему философ, – А вот ежели по божественному счёту нам поход твой измерить – то совершенно напрасно. Даже это будет и вредно… – Тут Диоген видимо махнул рукою на свои слишком уж абстрактные думы – Ну, да ладно. Наверное, нам действительно нужно до конца пройти этим неправым путём. Чтобы понять, как делать не надо…

–Что ж, спасибо за беседу, великий киник! – приосанившись и напустив на себя свой прежний гордый вид, сказал царь, – Твои мысли очень глубоки, и не всё я в твоих рассуждениях понял. Надеюсь, пойму позже. Прощай!

И он не спеша пошёл туда же, откуда сюда заявился. Приспешники кто бегом, кто быстрым шагом его догнали. Однако на расспросы друзей Александр не отвечал. Пройдя шагов пятьдесят, он оглянулся, надеясь увидеть Диогена стоящим и глядящим ему вослед. Но старый философ уже лежал в своей прежней позе, подставив солнечным лучам закалённое крепкое тело. Очевидно, он общался теперь с куда более высокой инстанцией, чем инстанция царская. Он погрузился душою в солнечное величие и, казалось, уже забыл о своей беседе со вздорным и тщеславным правителем Эллады.

–Воистину, – усмехнувшись, громко сказал царь, – если бы я не был Александром, то я бы непременно хотел стать Диогеном!

Все окружающие подобострастно и громогласно расхохотались.

Толпа, оживлённо болтая, удалилась.

Больше царь Эллады Александр с философом-киником Диогеном нигде и никогда не встречались.

Александр успешно провёл войны с азиатскими владыками и дошёл в своём стремлении покорить весь мир аж до самой далёкой Индии. Он постепенно перенимал обычаи восточных деспотов, и стал вести жизнь роскошную и шикарную. Пока однажды не умер внезапно в самом расцвете своих молодых лет.

Говорят, в тот же самый день умер в древнем городе Коринфе величайший и знаменитейший мудрец собака Диоген. Они, наверное, действительно были двумя полюсами одного и того же общечеловеческого целого.

Да, наверное… 25.09.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.